Глава 2

С тех пор Чэн Фэнтай и впрямь твердо придерживался данного им обещания: каждое утро, поднявшись с кровати, он проходил пол-улицы, чтобы преклонить перед Шан Сижуем колено и поприветствовать его. При виде Шан Сижуя Чэн Фэнтай начинал кричать во весь голос, напрягая связки и подражая актерам:

– Желаю счастья Шан-лаобаню!

Шан Сижуй кивал и с торжественной улыбкой отвечал:

– Второй господин, поднимайтесь!

День за днем они обменивались этими двумя фразами, словно никак не могли наиграться. Сяо Лай и Лао Гэ уже привыкли к их легкому помешательству.

Теперь Чэн Фэнтай хранил свой черный чай и закуски у Шан Сижуя и, придя к нему, чаевничал совсем как в собственной усадьбе. Они с Шан Сижуем заваривали чай, ели сладости и разговаривали по полдня – о «грушевом саде», о старине. Забавные истории для обсуждения у них не иссякали. Сперва Шан Сижуй, завидев аппетитные пирожные и вафли, радостно хватал их и надкусывал, но заканчивалось все тем, что от каждого пирожного он кусал только раз, ни одно ему не нравилось, потому что были они несладкие. Тогда Чэн Фэнтай добавил в его чай молоко с сахаром, сделав напиток по-английски, который Шан Сижую необычайно понравился, хотя прекрасный сорт чая Чэн Фэнтая был тем самым испорчен.

На банкете по случаю дня рождения старой княгини Ань Шан Сижуй получил от Нин Цзюлана сокращенный и исправленный текст пьесы, благодаря которой его страсть к опере куньцюй вспыхнула с новой силой. Теперь куньцюй не сходила с его уст. После того как эта опера всецело завладела им, он потратил немало усилий, чтобы вопреки нынешней моде поставить полные версии «Пионовой беседки» [9] и «Западного флигеля» [10], которые шли несколько дней подряд. Хотя куньцюй всегда пользовалась успехом среди элиты, образованные приятели Шан Сижуя, смыслящие в искусстве, встретили эти постановки горячими протестами. Все же тогда духу времени больше всего соответствовала цзинцзюй [11], она и была самой популярной, а все прочие виды театра казались лишь ее жалкой свитой. По счастью, на постановках Шан Сижуя свободных мест не было, а иначе управляющий традиционного театра сорвал бы свой гнев на нем. После того как Хоу Юйкуй увидел Шан Сижуя в резиденции князя Аня, он начал уделять ему пристальное внимание. Услышав, что Шан Сижуй совсем позабыл пекинскую оперу и теперь исполняет куньцюй, он забеспокоился и изо дня в день звал Шан Сижуя к себе в усадьбу. Шан Сижуй, польщенный столь неожиданной милостью, надел новую кофту китайского кроя и отправился внимать наставлениям. Многие полагали, что Лао Хоу собрался передать ему свои знания, совсем как когда-то Нин Цзюлан, вдохнувший в Шан Сижуя частичку своего таланта, дарованного небожителями. На деле же Шан Сижуй выучился у Хоу Юйкуя лишь правильно прокаливать опиум для курения, да еще старик вел с ним непринужденные беседы о неофициальной истории «грушевого сада», показывая, как исполнять ту или иную роль. Так все и шло, пока однажды, когда Шан Сижуй прощался, Хоу Юйкуй не стерпел и сказал:

– Пой хорошенько, не разрывайся, а то упустишь свое!

Шан Сижуй с поклоном принял его наставление.

Когда дело касалось людей, которым Шан Сижуй поклонялся, нрав его менялся необычайно: он становился благочестивым, будто последователь Будды, отбрасывал прежнее безрассудство и несговорчивость вперемешку с упрямством. Взять хотя бы Хоу Юйкуя: если кто другой сказал бы Шан Сижую подобную фразу, когда он, охваченный воодушевлением, исполняет новое, он непременно бы ответил:

– Пекинская опера – это театр, и опера куньцюй тоже театр, с какой стати исполнение куньцюй означает проявление непостоянства? Что я пою, тебя вовсе не касается!

Однако от Хоу Юйкуя он смиренно принимал наставления. То же самое касалось и Юань Сяоди. Чэн Фэнтай с легкой руки согласился устроить им встречу, но стоило им распрощаться, как он тут же позабыл о своем обещании. Однако Шан Сижуй все помнил, но ничего не говорил Чэн Фэнтаю, с трудом сдерживая расстройство и нетерпение. Вот таким упрямцем был Шан Сижуй.

Как-то раз за обедом, когда на столе стояли лишь вчерашний куриный бульон с китайской капустой да тушеный соевый творог в соусе, совершенно безвкусные, Шан Сижуй взбаламутился и принялся докучать Чэн Фэнтаю:

– И где мой Юань Сяоди? Ты ведь обещал!

Чэн Фэнтай отложил палочки и, прищурившись, взглянул на него:

– А чего это ты зовешь его своим? Он ведь больше не выступает, как это он мог стать твоим?

Шан Сижуй не поддержал эту тему, а продолжил шумно требовать встречи с Юань Сяоди. Чэн Фэнтай, сделав вид, что вовсе не забыл об обещании, невозмутимо проговорил:

– Он в последнее время очень занят, я условился с ним, через день-другой должны увидеться. Давай-ка выберем место с хунаньской кухней [12]! А ты поразмысли пока, о чем будешь с ним беседовать при встрече.

Шан Сижуй поднялся, выудил из горшочка куриную ножку, голыми руками растрепал ее на части и принялся есть, обмакивая мясо в соевый соус, всем своим видом напоминая деревенского разбойника.

– Я совсем не знаю, о чем с ним говорить, пожалуй, и вовсе говорить не буду.

Чэн Фэнтай нахмурился и сказал, едва не смеясь сквозь слезы:

– Ты бы сперва изменил манеры за столом. Юань-лаобань – человек благовоспитанный, так ты его до смерти напугаешь.

Шан Сижуй отер рот тыльной стороной ладони.

– Разве я могу есть так на людях? Шан-лаобань тоже человек благовоспитанный.

Чэн Фэнтай, разумеется, нисколечко ему не поверил.

В день встречи благовоспитанный Шан-лаобань явился со складным веером в руках, на нем был серо-синий шелковый халат. Жил он просто, и все его украшения в обычные дни – капля масла, втертая в волосы, новая одежда да красивый веер. Однако благодаря очаровательной наружности ему стоило слегка принарядиться, чтобы тут же засиять особой чистотой и изяществом, он точь-в-точь походил на стеклянную статуэтку.

Когда они пришли в ресторан, Юань Сяоди уже ждал их за столом. Вовсе не потому, что они опоздали, это Юань Сяоди пришел пораньше. Он сидел с чинным видом, попивая чай, – истинный коммерсант, руководствующийся конфуцианским этикетом.

Юань Сяоди был из тех актеров, что поднялись с самых низов, он уже привык к гонениям, и оттого, что был выходцем из актерского сословия, зачастую принижал себя. Ему неважно было, какой головокружительный успех поджидал его, с людьми он всегда оставался скромен и осмотрителен. И даже сейчас, когда он ушел в торговлю, его нрав так ему и не изменил. Доходило до того, что из-за его чрезмерной скромности и предупредительности он казался холодным и неприступным. Став старше, Юань Сяоди покинул театр и открыл собственную шелковую лавку. Чэн Фэнтай доставлял ему шелк высшего качества, который Юань Сяоди продавал супругам и барышням, некогда слушавшим его выступления, товар его был превосходным, тщательно отобранным, и дело шло хорошо. Иногда покупатели приглашали его на банкеты или же звали сыграть в карты, время от времени упрашивая продемонстрировать голос. Всякий раз на Юань Сяоди накатывала грусть, ему казалось, что до конца жизни звание актера не оставит его.

Когда Шан Сижуй завидел Юань Сяоди, ноги его словно приросли к полу. Чэн Фэнтай толкнул его в спину, заставляя сесть, а сам учтиво приветствовал Юань Сяоди. Юань Сяоди сразу же приметил Шан Сижуя, ведь их, людей, выступающих в театре, отличает особая выправка: в сравнении с обычными людьми они двигаются грациознее, манера держаться у них живая и свободная, совсем как плывущие облака над текущей водой. Что бы они ни делали, выглядят так, будто играют на сцене, взмахивая струящимися рукавами или изящно складывая пальцы, из толпы их выделяет блеск в глазах.

Юань Сяоди, наблюдая за Шан Сижуем, спросил с легкой улыбкой:

– А это что за господин?

Чэн Фэнтай взглянул на Шан Сижуя:

– А это мой… дружок Тянь Саньсинь, любит слушать оперу. Все время доставал меня вопросом, когда сможет вас увидеть, вот я захватил его с собой сегодня. Вы уж не обижайтесь! – Чэн Фэнтай с легкой руки разобрал имя Шан Сижуя на части, придумав ему новое. Шан Сижую тут же стало неловко, что еще за Тянь Саньсинь, вот уж и правда неблагозвучное имя. Но он приветствовал Юань Сяоди, нисколько не изменившись в лице, словно скрываться под чужим именем и обманывать людей вошло уже у него в привычку.

Юань Сяоди сказал:

– Кажется, я уже где-то видел молодого господина Тяня. Если вы страстный театрал, мы наверняка встречались на собраниях общества «Грушевого сада», – договорив, он с улыбкой кивнул Шан Сижую, а затем принялся обсуждать с Чэн Фэнтаем дела.

Чэн Фэнтай изо всех сил старался направить разговор в сторону театра, но Юань Сяоди, по-видимому, ничуть не желал говорить об опере, только и знал, что обсуждать, какие узоры на новых шелковых тканях будут в моде в этом году. Шан Сижуй молча сидел рядом с покрасневшим лицом, украдкой бросая на Юань Сяоди беспокойные взгляды, совсем позабыв о еде. Чэн Фэнтай, заметив, в каком он состоянии, нашел это забавным, решил наконец не ходить вокруг да около и прямо сказал:

– Дела у вас, господин Юань, идут прекрасно, а спектакли ваши еще лучше. Когда я слышал, как в том году вы выступали с «Нефритовой шпилькой» и декламировали строчку [13] «По телу холод расползается», кто мог бы подумать, но тогда я в самом деле почувствовал, что тело мое сковал холод. Вы истинный бог театра! Что за непревзойденное мастерство! А та строчка «О небеса!», ах, какая непередаваемая экспрессия!

Обернувшись, Шан Сижуй уставился на Чэн Фэнтая свирепым взглядом – очевидно же, что это было его суждение, а Чэн Фэнтай незаконно присвоил его себе.

Юань Сяоди удивленно проговорил:

– Второй господин, вы тоже слушаете оперу?

Кто бы ни слышал, что Чэн Фэнтай тоже начал ходить в театр, мигом изумлялся. Чэн Фэнтай всегда являл себя миру человеком западного образца, словно он только что вернулся на родину после учебы за границей.

Чэн Фэнтай махнул рукой:

– Ох! Только начал посещать, знания мои совсем поверхностны. Вы наверняка будете смеяться.

Юань Сяоди сказал:

– Но разве эти ваши слова поверхностны! Признаюсь вам по секрету, из всей «Нефритовой шпильки» я больше всего горжусь этими двумя строчками.

Во взгляде Шан Сижуя вспыхнуло самодовольство, он словно говорил: «Ты посмотри, как я разбираюсь в опере, ничто не ускользнет от моего слуха». Чэн Фэнтай с улыбкой бросил на него беглый взгляд.

– Вы поете так хорошо, но ушли со сцены так рано. Огромная потеря для артистических кругов! – Чэн Фэнтай и в самом деле вжился в роль страстного поклонника театра: – И закончилось все тем, что мы, страстные театралы, теперь лишены чести услышать ваше выступление.

Юань Сяоди всячески принялся отнекиваться от похвалы:

– Вы и сами знаете, что сейчас куньцюй ценится не так, как прежде, а пекинская опера у меня не выходит, я умею исполнять только куньцюй. Годы берут свое, вот я и решил воспользоваться своими связями в Бэйпине, сменить профессию и заняться надежным делом – торговлей, чтобы прокормить семью и скоротать дни. – Он помолчал немного, а затем испустил протяжный вздох и проговорил с легкой улыбкой: – Но если второй господин и в самом деле любит оперу, я могу порекомендовать вам двоих исполнителей.

У Чэн Фэнтая возникло странное предчувствие, и он украдкой взглянул на Шан Сижуя. Тот не сводил глаз с Юань Сяоди.

Юань Сяоди и в самом деле проговорил:

– Первый – прославленный ныне Шан Сижуй, вы непременно его знаете.

Чэн Фэнтай уже догадался, что он упомянет Шан Сижуя, так оно и случилось; сдержав смех, он закивал:

– Знаю, очень хорошо его знаю.

Юань Сяоди усмехнулся, словно смеясь сам над собой:

– Еще бы! Даже среди тех, кто не ходит в театр, сложно найти человека, не слышавшего о нем. Вот только поклонники знают его по пекинской опере, а вот о том, что он мастер всех амплуа и шести инструментов, догадываются немногие. Мне посчастливилось услышать, как он исполняет «Пионовую беседку», это было хорошо, поистине хорошо.

Шан Сижуй широко раскрыл блестящие, пронизанные светом глаза, те засияли от восторга.

Чэн Фэнтай, нарочно подбивая Юань Сяоди, чтобы тот сказал еще пару фраз о Шан Сижуе, проговорил:

– Я тоже видел тот спектакль, но не очень-то понял, прошу господина Юаня разъяснить мне, что же там такого примечательного?

Юань Сяоди ответил:

– Судя по тому, как второй господин только что рассуждал о театре, вы прекрасно в нем разбираетесь. Говорить о пении не стану, скажу лишь о том, как он продекламировал всего одну строчку «Не побывав в саду, как красоту весеннего пейзажа мне познать?». Ему удалось выразить все очарование весны. А вот следующая сцена с цзаолопао [14], на мой взгляд, была лишней, – в пылу разговора он добавил несколько резко: – На самом деле не такой уж и лишней, ведь декламация в опере призвана подчеркнуть либретто. Но если декламация исполнена безупречно, в пении нет нужды, основная мысль уже прозвучала.

От его похвалы у Шан Сижуя загорелись уши, и, раскрыв веер, он принялся обмахиваться. Юань Сяоди заметил пейзаж, изображенный на веере, и изумленно спросил:

– Молодой господин Тянь, этот веер ведь расписан почтенным господином Ду Минвэном?

Шан Сижуй сложил веер и двумя руками подал его Юань Сяоди, чтобы тот полюбовался:

– Да, это его роспись.

Этот веер с росписью ему тайком передал из дома Ду Ци.

Взяв веер в руки, Юань Сяоди принялся внимательно его разглядывать, затем произнес пару восторженных фраз – веер ему необычайно понравился. Опера куньцюй всегда славилась классической изысканностью, и, после того как Юань Сяоди получил известность, его окружали образованные и просвещенные люди из высшего общества, совсем как сейчас они собирались вокруг Шан Сижуя. Однако Юань Сяоди, в отличие от Шан Сижуя, любил книги, с удовольствием учился и, долгое время пробыв среди людей просвещенных, выработал собственный стиль и вкусы в рисовании, был искусен в каллиграфии и рисовании – точь-в-точь кабинетный ученый.

Шан Сижуй, сегодня вдруг непривычно проницательный, застенчиво предложил:

– Если вам по душе этот веер, можете его забрать.

Только сейчас Юань Сяоди понял, что его поведение таило в себе уж слишком прозрачные намеки, похожие на вымогательство, и он поспешно вернул веер Шан Сижую, раздосадованно усмехаясь:

– Молодой господин Тянь, некий Юань вовсе не это имел в виду. Почтенный господин Ду преподносит в дар собственную роспись только близким друзьям, раз он подарил его вам, как я могу его забрать?

Что там для Шан Сижуя Ду Минвэн в сравнении с Юань Сяоди! Однако после отказа Юань Сяоди он смутился, язык его словно отсох, и он больше не мог вымолвить и слова. Чэн Фэнтай подумал, что на сцене этот ребенок рассыпается звонкой иволгой, отчего же вне сцены он становится таким застенчивым? Он сказал со смехом:

– Господин Юань, вам следует принять веер, мой юный друг не слишком-то красноречив, если вы не возьмете веер, он будет еще долго переживать.

Юань Сяоди с прежней решительностью отказывался от подарка, однако спустя несколько раундов уговоров все же принял его, сгорая от стыда. Глядя на то, как и взрослый, и юнец сидят с красными лицами, Чэн Фэнтай чуть было не рассмеялся, в его представлении актеры по большей части люди общительные, ничем не скованные, однако Юань Сяоди с Шан Сижуем оказались исключением.

Полученный только что веер сбил Юань Сяоди с толку, он позабыл, о чем говорил, и принялся обсуждать Ду Минвэна и прочих гражданских чиновников и цзюйжэней [15] старшего поколения. Шан Сижую это было не особо интересно, но сказать он постеснялся. Когда Юань Сяоди и Чэн Фэнтай закончили болтать и обсуждать дела, вина и кушаний на столе почти не осталось, настало время прощаться. Втроем они вышли на улицу, и Юань Сяоди снова принялся рассыпаться в благодарностях за преподнесенный веер. Тогда Шан Сижуй набрался смелости и наконец спросил его:

– А кто второй человек, которого вы порекомендовали бы, кроме Шан Сижуя?

Юань Сяоди рассмеялся.

– Ох! А вы и в самом деле обратили на это внимание. Я уж совсем и позабыл, как хорошо, что вы напомнили! В труппе «Юньси» [16] есть один ребенок, его зовут Сяо Чжоуцзы. Он еще не закончил обучаться мастерству, а потому очень редко выходит на сцену.

Шан Сижуй запомнил это имя. Юань Сяоди уселся в рикшу. Шан Сижуй проводил его взглядом, а затем вернулся к Чэн Фэнтаю. Уже в машине он закрыл лицо холодными ладонями и принялся бормотать что-то себе под нос. Чэн Фэнтай спросил, что с его лицом, на что Шан Сижуй ответил, что он в порядке, просто ему несколько жарко.

– У Шан-лаобаня такой вид, совсем как у девицы! – Чэн Фэнтай медленно вел машину и словно между делом проронил: – Да не простой девицы, а прямо-таки помешанной на мужчине. Ну что такое? Все из-за этого Юань Сяоди? На мой взгляд, это уже слишком.

Шан Сижуй громко проговорил:

– Ты просто не понимаешь, насколько хорошо поет Юань Сяоди! В пекинской опере немало хороших исполнителей, а вот в куньцюй – лишь один Юань Сяоди! – Он продолжал бормотать себе под нос: – Он и так великолепен, а тут еще и меня похвалил! О! Второй господин! Юань-лаобань похвалил меня, похвалил!

Чэн Фэнтай высвободил одну руку и потрепал его по волосам, рассмеявшись:

– Тогда тебе нельзя было его обманывать, да к тому же чего ты так смущался? Вы живете в одном городе, а вдруг как-то повстречаетесь на каком-нибудь вечере, погляжу же я, как ты будешь с ним объясняться.

Шан Сижуй сказал:

– И вовсе я не обманывал его. Я ведь не сказал, что я не Шан Сижуй, я вообще ничего не говорил. Это ты его обманул, сказал, что меня зовут Тянь Саньсинь – уродливое имя, кстати.

Чэн Фэнтай кивнул:

– Хорошо, это моя вина. В следующий раз сорву с тебя все покровы прямо перед его лицом.

Шан Сижуй пропустил его слова мимо ушей, опустил стекло, и ветер подхватил его голос – он принялся декламировать строчку, что без умолку нахваливал Юань Сяоди: «Не побывав в саду, как красоту весеннего пейзажа мне познать?» Он растягивал каждый звук, и всякое из десяти слов обрело собственное звучание и очарование. Голос его звучал так звонко, что, вырываясь из салона, разносился по улице, заставляя прохожих оборачиваться в поисках этой Ду Линян. Тут же он продолжил сцену на мотив цзаолопао: «Ах, вот оно, прекрасные цветы оставлены теперь у полусгнивших стен…» За окном беспрерывной чередой тянулись старые бэйпинские дома с древними стенами, время от времени перемежаемые пышной зеленью софоры японской. Этот старинный однообразный городской пейзаж хоть и разнился с цветущими садами, воспеваемыми Шан Сижуем, но все же вместе они создавали ощущение необъяснимой гармонии. Чэн Фэнтай все вздыхал от избытка чувств, ему трудно было вымолвить хоть слово. Когда он проводил время с Шан Сижуем, на него частенько находило чувство, будто современное и древнее переплетаются воедино, в один миг сменялись династии, и от этого осознания на сердце у него была неизъяснимая тяжесть. Шан Сижуй обладал какой-то волшебной силой, точь-в-точь как сирена из греческих мифов. Стоило ему открыть рот – и мир тут же менялся: расцветал новыми красками или, напротив, тускнел – зависело от того, какую пьесу он исполнял. Едва человек попадал в этот зачарованный мир, он не мог уже избежать обольщения.

Чэн Фэнтай принялся тихонько подпевать в тон Шан Сижую, хоть и не совсем верно.

Глава 3

Многие известные актеры, пообщавшись с состоятельными бездельниками, начинали курить опиум, играть по-крупному ночи напролет или прожигать деньги впустую. Однако Шан Сижуй так и не пристрастился к опиуму или азартным играм; кроме покупки дорогих костюмов для выступлений, других пороков за ним не наблюдалось. Все, что он любил, относилось к кормившей его профессии и никогда не могло наскучить. Каждый раз, как Чэн Фэнтай встречался с ним, Шан Сижуй или слушал оперу, или сам ее исполнял, либо говорил о новой постановке.

Однако в тот день Шан Сижуй, необычайно спокойный, припал к столу и что-то переписывал, рядом громоздилась стопка газет, и он с такой серьезностью отдавался своему занятию, что даже не услышал, как Сяо Лай со скрипом отворила двери Чэн Фэнтаю. Сяо Лай сразу развернулась и ушла, даже не взглянув на Чэн Фэнтая и уж тем более не уведомив Шан Сижуя о его визите. Чэн Фэнтай этому только обрадовался, тайком прокравшись в комнату, он встал за спиной Шан Сижуя и принялся подглядывать, что же тот делает. Шан Сижуй, держа кисть в руке, с трудом выводил иероглифы. На листе в полном беспорядке теснилось несколько слов, столь огромных, что они с трудом помещались на строке, всеми чертами так и норовя выползти за границы, – душераздирающее зрелище! Когда Шан Сижуй сталкивался с иероглифом, чье написание он не знал, он принимался листать газеты в поисках нужного слова, страницы громко шуршали под его пальцами, и в итоге он нацарапал следующее послание:

«Ду Ци, не виделись год, очень скучаю. Хочу ставить новую оперу, но все не то, тексты вязнут во рту, мне нужны лишь твои. И еще я узнал, что фаньалин – это скрипка, западные инструменты в подметки не годятся нашему хуциню. Очень скучаю, надеюсь лишь на возвращение сударя. Шан Сижуй».

Это послание, где байхуа [17] шел вперемешку с вэньянем, едва не стоило Шан Сижую жизни. Он испустил долгий вздох облегчения, поднял исписанный лист и принялся внимательно его рассматривать. Кажется, он остался весьма доволен плодами своего труда. По крайней мере, можно разобрать, что он написал, а значит, цель его достигнута. Распрямившись и вскинув голову, он увидел Чэн Фэнтая и испуганно вскрикнул:

– Второй господин, когда ты пришел? Да еще не издал ни звука!

Чэн Фэнтай ответил:

– А я тут тайком подсматриваю, кому это Шан-лаобань пишет послание. Взять хоть это: «Очень скучаю, надеюсь лишь на возвращение сударя». Гляди-ка, какой ты нетерпеливый!

Шан Сижуй втянул ноздрями воздух, сложил письмо пополам и впихнул его в конверт:

– А ты только эти две строчки и увидел! Ну что за пошлость! Это ведь для Ду Ци!

Чэн Фэнтай прекрасно знал, что из себя представлял Ду Ци, этот беззаботный и романтичный ученый. Должно быть, во Франции он спит среди цветов и ночует в ивах [18], пойманный в сети западных красавиц. Неужто в Бэйпине не нашлось ни одной фаньалин, иначе к чему ему бежать во Францию да еще проводить там год за годом? Только Шан Сижуй, которого легко обмануть, мог поверить в эти выдумки.

Чэн Фэнтай спросил, засомневавшись:

– Отправишь письмо, и Ду Ци мигом вернется?

Шан Сижуй ответил:

– Не знаю. Я просто подгоняю его. Второй господин, раз уж вы пришли! – Он вытащил листок бумаги, на котором латиницей был написан французский адрес Ду Ци, Шан Сижую пришлось бы знатно покорпеть, чтобы перерисовать все эти буквы. – Второй господин, подойди и помоги мне переписать адрес.

Чэн Фэнтай взял в руку кисть, почувствовал неладное и с улыбкой проговорил:

– Так второй господин не справится! – с этими словами он достал из-за пазухи перьевую ручку и переписал на конверт адрес в две строчки, на латинице он писал даже красивее, чем на китайском.

– Что хорошего во Франции? Все туда бегут один за другим, а потом не возвращаются и совсем забывают писать либретто! – У Шан Сижуя был один недостаток – ему казалось, что за исключением театра, дела важного и серьезного, к тому же увлекательного, все прочие занятия – лишь пустые забавы, недостойные внимания. Вот почему он никак не мог понять Ду Ци, который за весельем и не вспоминал о своем царстве Шу [19].

Чэн Фэнтай чиркнул спичкой, закурил и сказал:

– Когда мне было двенадцать, отец взял меня со старшей сестрой в поездку по Англии и Франции. Франция хороша! Женщины там особенно прекрасны – благоухающие всяческими ароматами, белокожие и крепкие. Только увидят кого, сразу обниматься да целоваться. Твой Ду Ци, хе-хе…

Шан Сижуй выхватил у него конверт:

– Второй господин, ты снова болтаешь вздор!

Он направился в спальню, а Чэн Фэнтай последовал за ним и тут же раскинулся на его кровати. Над пологом кровати висели две маски дахуалянь [20], которые они купили во время прогулки по Тяньцяо. Маски эти, с насупленными бровями и гневным взглядом, пышущие красками, с первого взгляда пугали. Они походили на образцы грима отгоняющих злых духов, однако сам Шан Сижуй ими любовался.

– Шан-лаобань, днем вынужден буду у вас отпроситься. Я условился пообедать кое с кем.

Шан Сижуй осведомился между делом:

– О, и с кем это вы обедаете?

– Я скажу тебе, только ты не сердись.

– Угу, сердиться не буду.

Чэн Фэнтай, снова и снова обдумывая этот вопрос, все же решил сказать правду, ведь если ложь его обнаружится, последствия будут ужасающими:

– Я встречаюсь с Чан Чжисинем и Фань Лянем. Мы время от времени собираемся поболтать.

Шан Сижуй с виду казался спокойным:

– О! Ну тогда, если этот Чан Цзысин что-нибудь тебе расскажет, я потом послушаю от тебя.

Чэн Фэнтай вздохнул:

– Ты все еще переживаешь о тех двоих? Как можно быть таким упрямым?

Стоило ему только упомянуть ту пару, как Шан Сижуй тут же рассвирепел, принялся бить кулаками по кровати и кидать на землю подушки, шипя сквозь стиснутые зубы:

– Да кто о них переживает! Об этой парочке негодяев! Что, уже и посплетничать мне нельзя?

Чэн Фэнтай сказал со смехом:

– Но ты только впустую тратишь силы. Чан Чжисинь и Фань Лянь – близкие друзья между собой, а я так, просто развлекаю их, болтая всякий вздор. Он ведь человек закона, говорит так, что ни к чему и не придерешься, а ты все еще надеешься, что из его рта можно услышать какие-то сплетни.

Шан Сижуй подпрыгнул:

– Болтаешь вздор, а все равно идешь! Ты скорее пойдешь нести всякую чушь вместе с ними, чем послушаешь мое выступление!

Чэн Фэнтай беззаботно проговорил:

– Да я послушаю! Представление же начинается только вечером? К вечеру я уж точно вернусь, заберу тебя да еще принесу тебе торт, хорошо?

Шан Сижуй сидел с тоскливым лицом, ничто не могло его порадовать.

Тем временем Чэн Фэнтай собрался со своими шуринами. Чан Чжисинь опоздал, а вот Фань Лянь явился пораньше. С этими двоими Фань Лянь никогда не церемонился, ждать попусту ему было невыносимо, и он пригласил в отдельный кабинет певичку с пипой в руках [21], чтобы скоротать досуг. Когда Чэн Фэнтай зашел в кабинет, Фань Лянь уже держал ее за маленькую ручку, усадив к себе на колени, и они пили из одного бокала – одна отопьет, затем другой, – тесно прижимаясь друг к другу.

Чэн Фэнтай сделал вид, что собирается уходить:

– Ох, вы заняты? Потревожил вас, потревожил.

Фань Лянь, которому испортили настроение, выпил остатки вина из бокала:

– Ну раз пришел, так заходи! Эх, умеешь же ты выбрать время…

Опытная певичка повидала в своей жизни уже немало, а потому изящно вспорхнула с колен Фань Ляня, забрала с собой пипу и прошла совсем близко от Чэн Фэнтая, оставив после себя легкий флер духов.

Чэн Фэнтай проследил за ней взглядом, а затем сказал с усмешкой:

– Неплохо, шурин! Умеешь же ты находить себе развлечения. Ни минутки не теряешь.

Фань Лянь махнул на него рукой:

– Зять, ты хорошо меня знаешь, я ведь не такой человек. Это девчушка, разглядев во мне очаровательного молодого красавца, сама бросилась ко мне в объятия. Разве мог я ее оттолкнуть?

Чэн Фэнтай, очистив орешек от скорлупы и кинув его себе в рот, продолжил с серьезным видом нести околесицу:

– Ну конечно! Я хорошо тебя знаю, ты не можешь отвергнуть расположенную к тебе девицу. Уж такой ты человек – чувствительный, с добрым сердцем, искренний и открытый.

Фань Лянь кивнул и налил ему вина:

– Зять и в самом деле прекрасно меня знает. Точно! Ты меня действительно понимаешь. Есть у меня этот недостаток – чувствительность, никогда не могу отказать девице, боюсь ее смутить.

– Точно! – Чэн Фэнтай призадумался на мгновение: – Честно говоря, этот недостаток есть и у меня.

Так эти двое и могли болтать всякую чепуху без устали днями напролет, ни одного серьезного слова, сплошь ерунда, от повседневных мелочей до выпивки и закусок да чувственных наслаждений. В прежние времена, когда Чэн Фэнтай, обняв Фань Ляня за плечи, принимался с ним сплетничать, тот всеми силами выражал страшное недовольство, все крутил носом да отворачивался, ясно давая понять: меня все эти дела нисколечко не интересуют, разве обсуждать за спинами людей всяческие пошлости – это не бабское занятие, как настоящие мужчины могут заниматься подобным… Но Чэн Фэнтаю нравилось с ним забавляться, оскверняя его облик человека высших моральных качеств. Прошло немало времени, и Фань Лянь разительно переменился, вот уж правда, кто близок к туши, тот и черен. Сейчас Фань Лянь и сам заговаривал с пошлым выражением на лице: «Зять, только тебе рассказываю это, ты уж никому не пересказывай, что услышишь», – а затем принимался вываливать о нем всю подноготную да сплошь небылицы. Или же он мог гнаться за Чэн Фэнтаем по пятам, настойчиво повторяя: «Зять, скорее же расскажи мне, что там происходит-то в конце концов. Ты что же, мне не доверяешь? Я нем как рыба». И в душе преследуемого им Чэн Фэнтая поднималась волна огромного удовлетворения.

Вторая госпожа давно уже решительно высказалась на этот счет: куда бы Чэн Фэнтай ни пошел, мигом все испортит, ясно же, что это он корень зла.

Так они и болтали впустую до пяти часов, а Чан Чжисиня все не было видно, и Чэн Фэнтай между делом поинтересовался, где же тот мог задержаться. Он вовсе не ожидал, что Фань Лянь замолчит надолго, положит в рот тыквенную семечку и наконец разгрызет ее, после чего проговорит со вздохом:

– Чан Чжисиню сейчас нелегко приходится.

Чэн Фэнтай раскрыл глаза пошире:

– Что такое?

– Эх, в двух словах и не расскажешь!

Сказано это было таким тоном, чтобы подбить Чэн Фэнтая на расспросы, а тот и рад соответствовать своему статусу, тут же принялся допытываться.

Наконец Фань Лянь проговорил:

– Чан Чжисинь такой уж человек – слишком твердый и открытый. Ты же знаешь, нынешние ямэни [22] еще хуже, чем при династии Цин. На Чжисиня повсюду давят.

Чэн Фэнтай заметил:

– Мне кажется, он весьма красноречив, человек он великодушный, не может же быть, чтобы у него не ладились отношения с людьми.

Фань Лянь покачал головой:

– Что толку от хороших отношений с сослуживцами. Он не соглашается участвовать в темных делишках, не подлизывается к начальству, не желает вести в суде нечестные разбирательства. Его начальство больше не в силах его терпеть. В командировках он объездил уже пол-Китая, работа у него опасная. А жалованье совсем ничего, даже приличных папирос себе позволить не может.

Услышав это, Чэн Фэнтай помрачнел, Чан Чжисинь с его гордостью ни за что не примет от них помощи.

А Фань Лянь продолжал:

– Неурядицы на работе еще полбеды. В наши времена каждый мужчина, зарабатывающий себе на пропитание, сталкивается с трудностями. Взять хоть нас с тобой, невзирая на наше богатство и почести, наступает миг, когда и мы должны склонить головы подобно мальчишкам.

Это было правдой, пусть и неприятной. Чэн Фэнтай вспомнил нестерпимые времена, когда ему приходилось строить из себя дурачка, и холодно пробормотал что-то себе под нос.

Фань Лянь добавил:

– Но больше всего страданий ему приносят дела домашние.

Чэн Фэнтай озабоченно спросил:

– Невестка Пин?

Фань Лянь ничего не ответил, лишь молча кивнул.

– У них же всегда были такие хорошие отношения, что могло произойти?

– Не то чтобы что-то произошло. Это было с самого начала.

Чэн Фэнтай глядел на Фань Ляня, а тот постучал пальцем дважды по столу, понизил голос и серьезно проговорил:

– У них нет детей!

Чэн Фэнтай, все еще надеявшийся на какое-нибудь шокирующее откровение, тут же оттолкнул его с разочарованным видом и рассмеялся.

– И это называется дело! Нет детей – и что с того! У Чан Чжисиня нынче нет какого-нибудь семейного предприятия, чтобы непременно передать его сыну. Ну нет и нет, зато и хлопот, и расходов меньше! Ты не знаешь, сколько головной боли доставляют дети!

Фань Лянь усмехнулся:

– Сытый голодного не разумеет, от праздной болтовни спина не заболит.

Чэн Фэнтай хотел было еще порасспрашивать Фань Ляня о делах супругов, но тут распахнулась дверь и в кабинет вошел Чан Чжисинь. Он прибыл к ним прямиком из суда, на нем был выглаженный костюм, а в руках он держал портфель. Только Чан Чжисинь сел за стол, как тут же снял очки и потер переносицу, вид у него был чрезвычайно усталый, однако он быстро собрался с силами и с улыбкой проговорил:

– Почему еда еще не на столе? Ради этого обеда я голодал несколько дней.

Трудно было понять, шутит ли Чан Чжисинь, но Фань Лянь принял его слова за правду, он вспомнил, как молодой господин Чан проматывал когда-то деньги, как он был беспечен, и на душе у него сделалось тяжко. Он поспешно подозвал слугу и заказал лучший обед.

Чан Чжисинь взглянул на Фань Ляня и насмешливо проговорил:

– Второй Лянь, ты все меньше понимаешь шутки, думаешь, я попрошайничаю?

Фань Ляню показалось, что, говоря это, Чан Чжисинь пытается сохранить лицо, и он с улыбкой признал свою вину. Прежде Чэн Фэнтай не обращал на это внимания, а сегодня, вглядевшись в Чан Чжисиня, заметил, что тот здорово похудел с их последней встречи, нос его выделялся еще сильнее, а подбородок заострился. Держаться он стал холоднее прежнего – истинный слуга закона, суровый, но справедливый. Трое друзей отобедали, Чан Чжисинь заказал с собой несколько горячих блюд для Цзян Мэнпин, и Чэн Фэнтай догадался, что они отпустили всех слуг, должно быть, из экономии.

Чан Чжисинь, как и всегда, шутил и балагурил во время их беседы, но Чэн Фэнтай обменялся с Фань Лянем нехорошими взглядами. Чэн Фэнтай подумал, что если Шан Сижуй узнает об их нынешнем положении, то непременно начнет кричать во весь голос, что наступила заслуженная расплата. От этого на душе у него стало еще тягостнее, и Чэн Фэнтай решил ничего не говорить Шан Сижую.

Глава 4

С тех пор как сто лет назад аньхойские труппы прибыли в столицу, опера куньцюй утратила прежнюю любовь зрителей. Однако в Бэйпине, императорской столице в прошлом, оставалось еще немало образованных людей, обладателей степеней [23], и куньцюй они всячески превозносили. Они частенько устраивали собрания, куда звали известных актеров, владеющих куньцюй, наслаждались пьесами в живописных галереях и павильонах, одновременно с этим сочиняя стихи и рисуя картины, дегустируя чай и играя на цине. В прошлом, когда Юань Сяоди еще не покинул мир куньцюй, он был любимцем этих господ. Все потому, что он был серьезен, в какой-то мере образован, владел каллиграфией, умел рисовать и слова в беседе вставлял всегда к месту. Все эти ученые люди ценили его не за голос, как простые обыватели, а за знания и каждодневную работу над собой. Однако теперь, когда Юань Сяоди всячески желал освободиться от звания актера, он перестал являться на эти собрания, и место любимчика публики перешло к Шан Сижую. Несмотря на юный возраст и отсутствие образования, Шан Сижуй был смышлен и находчив, знал наизусть ши, цы, гэ и фу [24], а еще обладал особым мышлением и взглядом на мир, что делало его в глазах образованных господ человеком своеобразным. Именно так он и получил в свое пользование молодого господина Ду Ци, который писал для него либретто, они познакомились на одном из литературных вечеров, устроенных Ду Минвэном.

В тот день Шан Сижуй выступал на семейном торжестве Дун Ханьлиня. Исполнив несколько отрывков, он вместе с гостями сел пить чай. Господа заговорили о том, что в Бэйпине почти не осталось актеров, владеющих куньцюй, а из тех, кому эта опера была под силу, Шан Сижуй был самым молодым. Кроме Юань Сяоди одна лишь актриса Яо Сифу могла с ним сравниться.

Едва услышав это, Шан Сижуй тотчас улыбнулся:

– Яо Сифу – моя наставница! У нее я и выучился куньцюй.

Все в один голос принялись нахваливать его, говоря, что у хорошего учителя хорошие ученики; да еще добавили:

– Так выходит, что Юань-лаобань считается дядюшкой-наставником Шан-лаобаня!

Шан Сижуй замер на мгновение, а затем все понял. Ему посчастливилось два года учиться опере у Яо Сифу, но он не знал, что она была шимэй[25] Юань Сяоди, так значит, они с Юань Сяоди еще связаны таким образом!

– Никогда не слышал от наставницы Яо об этом. Должно быть, потому, что я стал ее подмастерьем без договора, ей не было необходимости мне сообщать, кто был ее соучениками.

Некоторые из пожилых участников собрания сделали загадочные лица и со смехом добавили:

– У Яо-лаобань всегда душа нараспашку, тем для разговора у нее много, вряд ли она намеренно тебе не говорила. В свое время она была главным человеком в Бэйпине, каких ей стоило трудов снова прославить куньцюй! Она превзошла даже своего шисюна[26]! Но затем из-за недоразумения с соучеником она тоже в порыве злости бросила все нажитое и бежала в Пинъян.

Это «тоже» было произнесено с особой таинственностью. Шан Сижуй был не слишком-то догадлив, а потому пропустил это мимо ушей. Однако те, кто все расслышал, принялись украдкой бросать на Шан Сижуя взгляды, думая про себя: оказывается, и Яо Сифу покинула труппу из-за неудачного романа с шисюном и шиди[27], выходит, не только певческое мастерство передается из поколения в поколение.

Дун Ханьлинь сказал с улыбкой:

– Те годы и вправду были удивительными, сразу несколько знаменитых актеров один за другим бежали в Пинъян, этот скромный городишко, чтобы выступать там. В Пинъяне была и засуха, и разруха после войны, и что только их туда тянуло?

Благодаря тому, что прославленные актеры один за другим приезжали в Пинъян, чтобы показать себя, Шан Сижуй и смог подглядеть у них разнообразные приемы. Казалось, сама судьба привела их в Пинъян, чтобы они создали Шан Сижуя.

Дун Ханьлинь развернул бумагу и приготовился сложить пару стихотворений, а Шан Сижуй, уже отлично обученный, взял брусок туши и принялся его растирать, видно было, что проделывал он это уже много раз, сам понимал все без намеков и указаний не ждал. То, что эти ученые люди позволяли актеру готовить для них тушь с кистями, явно показывало, насколько они обожали Шан Сижуя. Шан Сижуй, с опущенной головой растирая тушь, проговорил:

– Опера куньцюй существует уже сотни лет, не верю, что в Бэйпине не осталось никого, кто бы мог ее исполнить.

Кто-то сказал:

– То, что она насчитывает несколько сотен лет, это правда, да и кто из актеров пекинской оперы не может исполнить хотя бы один отрывок куньцюй? Однако тех, чьи выступления и впрямь запали в душу нам, старикам, можно пересчитать по пальцам одной руки.

А еще кто-то добавил:

– А не сходить ли в труппу «Юньси», не поискать ли драгоценности там? Глава труппы Сыси-эр [28] разве не занимается именно куньцюй? Среди его учеников вполне можно сыскать какого-нибудь толкового ребенка!

Шан Сижуй повторил про себя название труппы «Юньси» и вспомнил вдруг, что не так давно Юань Сяоди советовал присмотреться к одному актеру из труппы «Юньси» по фамилии Чжоу. Внутри у него затеплилась надежда.

Когда Шан Сижуй возвратился из резиденции Дун Ханьлиня, было уже время ужина; войдя в дом, он увидел Чэн Фэнтая, тут же схватил его за руку и потянул за собой, ему не терпелось отправиться в труппу «Юньси» на поиски того самого человека. Труппа «Юньси» значительно уступала труппе «Шуйюнь», ее члены никогда не давали представлений в роскошных театрах западного образца. Располагались они в одном из традиционных китайских театров неподалеку от Тяньцяо. На заднем дворе театра теснилась многочисленная труппа, они проводили дни, беспрерывно стукаясь лбами и ставя друг другу подножки, по полгода-год им не разрешалось возвращаться домой. Глава труппы «Юньси» Сыси-эр был известным актером в последние годы династии Цин, по красоте и таланту он не знал себе равных. В амплуа дань он прославился едва ли не наравне с Нин Цзюланом. Однако оттого, что Нин Цзюлан долгое время проживал во внутренних покоях дворца, простому народу не суждено было его видеть, и потому казалось, что в те годы слава Сыси-эра простиралась даже дальше, чем его. Сыси-эр пошел по проторенной для актеров династии Цин дорожке: он и выступал в театре, и продавал себя, время от времени находясь на содержании у чиновников и богатых купцов. Однако язык у него был колкий, нрав завистливый, и добром это никогда не кончалось, всякий раз благодетели палками вышвыривали его за ворота. После тридцати пороки юности дали о себе знать, голос и облик его угасли, он располнел и превратился в маленького старичка. Давать представлений Сыси-эр уже не мог. В результате характер его стал еще хуже, с языка сочилось еще больше яда, и он стал еще скупее. Его ненавидели сослуживцы, а также прежние любовники и даже актеры его собственной труппы, вот таким он был презираемым всеми человечишкой.

Как бы ни был порочен Сыси-эр, в театральном искусстве он снискал успех. Основав труппу «Юньси», он редко покупал актеров из театральных школ, предпочитая отбирать сирот из мальчишек на побегушках, тех, у кого была склонность к театру. Он растил их, а затем оставлял при себе. Сыси-эру не нужны были другие наставники, он лично взялся за дело и обучал мальчишек, должно быть, стремясь таким образом сэкономить. Помимо того что маленькие актеры учились каждый день, так им еще приходилось стирать одежду, готовить еду и заниматься другой грязной работой – видимо, тоже из соображений экономии. В артистических кругах Бэйпина все были неразрывно связаны друг с другом, утаить что-либо не представлялось возможным. Стоило в какой-нибудь из театральных школ появиться хоть немного одаренному ребенку, во всех труппах об этом узнавали в тот же миг, никак нельзя было укрыть его от чужих глаз. Лишь таким труппам, как «Юньси», которые сами обучали подмастерьев за закрытыми дверями, удавалось втайне взрастить исключительные таланты, способные поразить театральный мир.

Шан Сижуй и Чэн Фэнтай смотрели представление в театре уже добрых два часа, Чэн Фэнтай, нахватавшийся кое-каких знаний, почти ничего не понимал в услышанном, лишь без остановки ел. Шан Сижуй слушал оперу не особо внимательно, мыслями он витал где-то в облаках, обхватив себя руками и съежившись на стуле. Чэн Фэнтай, глядя на его скучающий вид, понял, что представление на сцене, должно быть, не слишком удачное.

– Быть может, пойдем домой, Шан-лаобань?

Шан Сижуй вяло ответил:

– Нет, так не годится. Актеры на сцене стараются, просто взять и уйти из зала без какой-либо на то причины гнусно!

Сидевшие позади них почтенные супруги уже встали со своих мест, чтобы уйти; услышав эти слова, они обернулись и вперились в них гневными взглядами.

Оставался последний номер – амплуа дань в куньцюй. Чэн Фэнтаю, как человеку из Цзяннани [29], нравилось, когда мужчины переодевались женщинами, и всякий раз, глядя на них в амплуа дань, он искренне считал их выступления неплохими. Подобные низкие вкусы у Шан Сижуя вызывали лишь презрение. Взять хоть сейчас: Чэн Фэнтай сидит, опьяненный чарующим номером актера на сцене, Шан Сижуй же совсем нерадостен, то и дело напевает мелодию себе под нос. Услышав бормотание Шан Сижуя, Чэн Фэнтай подумал было, что тот одобряет выступление, он спросил с улыбкой:

– Это он тот Чжоу, которого мы ищем сегодня?

Шан Сижуй изумился:

– А? Это ведь не он? Не может быть он… Этот грим, эта жестикуляция – неясно, мужчина он или женщина, вряд ли бы он приглянулся Юань Сяоди…

Чэн Фэнтай притворно пожурил его:

– Шан-лаобань! Ну что за злой у тебя язык!

В присутствии Чэн Фэнтая Шан Сижуй и впрямь не стеснялся в выражениях. Обычно он скрывал свое недовольство, опасаясь, что, если начнет высказываться, испортит отношения с сослуживцами и вызовет раскол между ними. Но сейчас у него появился человек, с которым он мог говорить обо всем свободно, который охотно слушал все, что он рассказывает. Шан Сижуй долго еще критиковал актера со знанием дела, а закончив, принялся сокрушаться:

– Все говорят, что в артистических кругах сейчас расцвет, но на деле процветает только пекинская опера, актеров, которые смогли отшлифовать куньцюй, по-прежнему немного.

Служка позади, который подавал зрителям чай, услышал это и прыснул со смеху. Шан Сижуй тут же обратил на него внимание. Служка подложил белое полотенце под заварочный чайник, подошел к ним, чтобы подлить еще воды, и с улыбкой сказал:

– Господин, ваши слова прежде уже говорили благородные господа.

Шан Сижуй улыбнулся:

– И кто же?

Служка с улыбкой покачал головой, но так ничего и не ответил. Шан Сижуй догадался, кто были эти благородные господа, и заговорил о другом:

– А этот Чжоу-лаобань, что сейчас на сцене… В труппе «Юньси» он единственный Чжоу-лаобань?

Служка ответил:

– Вы совершенно правы, он один Чжоу-лаобань. С детства рос в труппе «Юньси», выступает уже много лет.

Шан Сижуй разочарованно кивнул, больше он ничего не спрашивал. Мальчик перекинул полотенце через плечо и собрался уже уходить, как Чэн Фэнтай его остановил:

– Не говори о лаобане, спроси, есть ли у них кто-то по фамилии Чжоу? Как его могут звать…

Шан Сижуй, уловив намек, поспешно проговорил:

– Верно, например Сяо Чжоуцзы. Есть ли тут кто-нибудь, кого кличут Сяо Чжоуцзы?

Служка, должно быть, хорошо знал этого Сяо Чжоуцзы, на лице его тут же появилось презрительное выражение, он сказал с неодобрением:

– Ах! Вы спрашиваете про этого паренька! Есть такой!

Шан Сижуй и Чэн Фэнтай переглянулись, они почувствовали, что это и был тот, кого они искали.

– Когда этот Сяо Чжоуцзы выступает?

Презрение на лице служки проступило еще явственнее:

– Какое там выступает! Не поколотят его три дня, уже неплохо!

Чувствовалось, что за этими словами что-то скрывается. Шан Сижуй совершенно гнуснейшим образом бросил смотреть представление, вскочив на ноги, он ухватился за служку:

– Идем! Отведи меня к нему, хочу повидаться!

Служка вцепился в перила и взмолился о пощаде:

– Так нельзя! Господин! Это против правил! Владелец их труппы очень вспыльчивый!

Шан Сижуй отпустил служку и сам спустился по лестнице, характер у него был такой, что и минута промедления ему была в тягость:

– Тогда я сам его найду.

Чэн Фэнтай напрасно кричал Шан-лаобаню вслед, чтобы тот помедлил, но разве мог Шан Сижуй спускаться медленнее? Глядя в спину спешащему Шан Сижую, Чэн Фэнтай вздохнул, а затем преспокойно вытащил из бумажника банкноту и сунул ее служке под кофту. Служка сжал банкноту через ткань, выдавил смущенную улыбку, и Чэн Фэнтай улыбнулся ему в ответ, с усмешкой он развернул его за плечи и пинком спустил вниз по лестнице. Раз уж служке что-то перепало, он, споткнувшись, устоял на ногах и, с радостным видом переваливаясь с боку на бок, побежал за Шан Сижуем:

– Господин, позвольте служке вас проводить.

Представление как раз было в разгаре, и все актеры толпились у сцены. Двор, где они жили, был просторным, но убогим, в нем царила неразбериха – настоящие трущобы. На бамбуковых шестах висели разноцветные театральные костюмы, весьма недурные, а под шестами лежали бамбуковые циновки, на которых сушилась на солнце рыба и хранились соленья. Четверо мальчишек носились взад и вперед по двору, пытаясь отобрать друг у друга конфету. Когда Шан Сижуй шел по двору, один из бесчинствующих мальчишек врезался в него, а вместо извинений лишь сердито толкнул Шан Сижуя и собрался бежать дальше. Служка тотчас же к нему подскочил, схватил мальчишку за шиворот и потянул к себе:

– И побежал! Бежит, словно на похороны матери! Где этот сукин сын Сяо Чжоуцзы?!

Мальчишка принялся лягаться и отбиваться от него, крича во весь голос:

– На заднем дворе стирает пеленки! Вонища страшная! – договорив, он наконец вырвался и убежал, аж пятки засверкали.

Служка, всячески заискивая, пригласил Шан Сижуя с Чэн Фэнтаем пройти на задний двор. Шан Сижуй ничего не замечал вокруг, в то время как Чэн Фэнтай с любопытством осматривался по сторонам, ему казалось, что он угодил в лабиринт. Банки с засоленными в сое овощами, эмалированные тазики для умывания, маленькие скамеечки – все разбросано в беспорядке, словно ловушки, стоит сделать хоть один неверный шаг, непременно обо что-нибудь споткнешься. Воздух казался затхлым, пропитанным ароматом чего-то ветхого. Дорогу им преградила кушетка, на которой дремал старый кот. Когда Чэн Фэнтай проходил мимо, тот открыл глаза и уставился на него золотисто-желтыми зрачками. Чэн Фэнтаю показалось, будто на него смотрит пронзительным взором старик, и по коже у него побежали мурашки.

Пройдя через зал, они оказались в небольшом внутреннем дворике. Там на корточках сидел юноша в изношенной одежде. Тяжело дыша, он усердно отстирывал в большом тазу белое тряпье, рядом стояло еще два таза с уже отстиранными тряпками, неясно было, зачем ему стирать столько ветоши, – ни один новорожденный не прописывает столько пеленок. Шан Сижуй кое-что понимал и потому невольно нахмурился. Юань Сяоди и Дун Ханьлинь рекомендовали ему этого Сяо Чжоуцзы как исполнителя амплуа дань, но ни в одной труппе актерам на женских ролях не поручают такую тяжелую работу, опасаясь испортить их прелестную манеру игры и руки. Шан Сижуй не стал подозревать Сыси-эра в злостных намерениях, а напротив, засомневался, тот ли это Сяо Чжоуцзы, и недоверчиво взглянул на служку. Служка почтительно склонился перед Шан Сижуем, прося его набраться терпения, развернулся и пнул деревянный таз с грязными тряпками, отчего мыльная вода выплеснулась на ноги юноши. Тот, впрочем, даже не поднял головы.

– Вставай-вставай! Важные гости пришли на тебя посмотреть! Вот дурная башка!

Юноша по-прежнему сидел на корточках, отстирывая тряпье, он прошептал:

– Чего на меня смотреть? Смотреть тут нечего. Брат, сделай милость, не шути надо мной. Если я запоздаю с работой, хозяин снова меня побьет.

– Кто это над тобой шутит, вставай же! Тут и правда пришли гости, хотят тебя видеть! – И, не допуская возражений, потянул юношу за руку. Рукав юноши задрался по локоть, и Чэн Фэнтай увидел, что вся кожа под ним была в синяках и царапинах. Он и в самом деле пережил немало.

Шан Сижуй долго смотрел на него, прежде чем спросить:

– Это ты Сяо Чжоуцзы?

Юноша опустил голову и угукнул себе под нос, неясно было, стесняется он или же безразличен к происходящему. От Чэн Фэнтая веяло богатством, а Шан Сижуй выглядел как человек с тонким вкусом, он будто бы весь светился. Должно быть, юноша, который и света-то белого не видел, боялся незнакомцев.

Шан Сижуй снова спросил:

– Так ты выступаешь?

Услышав его вопрос, Сяо Чжоуцзы закусил нижнюю губу и еще долго не разжимал зубы. Казалось, признание в том, что он играет в театре, стоило ему немалых усилий. Но когда он наконец заговорил, голос его звучал твердо:

– Да. Я исполняю амплуа дань.

Шан Сижуй кивнул:

– Мне посоветовали посмотреть на твое выступление, когда будет твоя очередь играть?

Сяо Чжоуцзы показал наконец лицо и посмотрел на Шан Сижуя, тот, воспользовавшись случаем, принялся его разглядывать. У Сяо Чжоуцзы было типичное лицо для исполнителей женских ролей: с правильными чертами, несколько печальное, в форме тыквенного семечка. Пусть он и не обладал несравненной красотой, все же для мальчика подобная внешность была редкостью. Когда взгляды этих двоих встретились, в тот же миг между ними возникло скрытое от глаз посторонних понимание, смешанное со взаимным одобрением.

Сяо Чжоуцзы снова опустил голову и обиженно проговорил:

– Ни в один день мне не дают играть…

От его слов Шан Сижуй затосковал, но помочь был не в силах, лишь печально глядел на него.

– Пожалуй… пожалуй, в следующем месяце очередь дойдет и до меня.

Шан Сижуй изумленно выпалил:

– В труппе «Юньси» ведь не так много людей, почему же тебе приходится ждать так долго?

Сяо Чжоуцзы молчал, стоя с опущенной головой, он казался совсем сломленным под тяжестью обрушившихся на него невзгод.

Шан Сижуй вздохнул и с улыбкой проговорил:

– Хорошо. Когда подойдет твоя очередь, отправь кого-нибудь к северу переулка Логусян, дом тридцать один, сообщи мне. Моя фамилия Шан.

Когда Шан Сижуй вышел за ворота, Сяо Чжоуцзы продолжил стирать ветошь, но тут душу его взволновало смутное предчувствие. Он все стирал, как вдруг руки его ослабли, и он уронил мыло в воду, но даже не стал его поднимать. Одна мысль поразила его, он догадался, кем был тот человек.

Глава 5

Прошло не так уж много времени после их визита в труппу «Юньси», а Чэн Фэнтай успел уже выбросить из головы изящного и хрупкого Сяо Чжоуцзы, этого мальчика для битья. Весь его интерес к китайской опере был целиком и полностью сосредоточен на Шан Сижуе. Станет ли Сяо Чжоуцзы сокровищем артистических кругов Бэйпина или же превратится в очередной рубец на страницах его истории, его совершенно не заботило.

Прошел целый месяц, пока одним ранним утром Шан Сижуй не позвонил в усадьбу Чэнов – это был его первый телефонный звонок Чэн Фэнтаю. Трубку подняла Ланьхуа, служанка второй госпожи. Шан Сижуй сказал по телефону:

– Сегодня первое число, прошу второго господина Чэна проверить товар.

Ланьхуа заглянула в соседний флигель и осмотрелась, Чэн Фэнтай еще не вставал с постели. Она спросила:

– Хорошо, как ваша фамилия?

Шан Сижуй задумался на мгновение:

– Моя фамилия Тянь.

Ланьхуа попросила его подождать и, желая сделать как лучше, повернулась к спальне и тихо прокричала:

– Второй господин! Некий господин Тянь просит вас проверить товар!

Она крикнула еще дважды, но ответа так и не получила. Тогда молоденькая служанка, позабыв о приличиях, начала выкрикивать «Второй господин!», голос ее звучал все звонче. В этот миг занавесь вдруг отбросили, в комнату ворвалась личная служанка второй госпожи Инхуа, руками она изобразила, будто перерезает себе горло. Ланьхуа не успела ничего сообразить, как в комнату с сердитым видом вошла вторая госпожа, сощурив раскосые глаза, она принялась браниться:

– Чем дальше, тем все больше забываешь о приличиях! Что за крик подняла! На севере ты тоже так себя вела?

Ланьхуа, держа в руках трубку, стояла с опущенной головой, она не смела даже вздохнуть, а глаза ее покраснели от слез. Чэн Фэнтай, разбуженный их галдежом, не мог больше оставаться в постели, шаркая домашними тапочками, он направился к телефону, чтобы ответить на звонок. Волосы у него были всклокочены, глаза еще не открылись после сна, и про себя он жаловался: у него ведь нет друзей по фамилии Тянь, все его друзья в это время или в объятиях женщин, или спят крепким сном! Только те, кто занимают у него денег или торопят с доставкой товара, могли его искать. Взяв трубку, Чэн Фэнтай нарочно улыбнулся Ланьхуа, чтобы успокоить ее. Не прошло и несколько лет, как ее купили на севере, а она по-прежнему оставалась неуклюжей деревенской глупышкой, и потому ей часто доставалось. Чэн Фэнтай обращался с ней особенно ласково. Завидев его улыбку, вторая госпожа тотчас помрачнела и с решительным видом села за рукоделие, чтобы не покидать комнаты. Дрожащая от страха Ланьхуа тихонько прокралась к выходу, не зная, что ждет ее дальше.

Шан Сижуй так и не дождался ответа, не в силах терпеть тишины, он принялся напевать себе под нос отрывок из оперы, чтобы развлечься, он напевал всякий раз, как у него появлялась свободная минутка. Едва Чэн Фэнтай взял трубку, как тут же услышал приглушенное пение с другой стороны – мягкое и проникновенное, словно губами певец прижимался к уху, щекоча их, это была куньцюй. Чэн Фэнтай рассмеялся, но, испугавшись, что его смех заметит вторая госпожа, повернулся спиной и нарочно принялся кричать на пекинском диалекте:

– Тянь-лаобань сегодня в недурном настроении, раз решили позвонить мне по телефону. Чем могу вам служить?

Шан Сижуй изумленно вскрикнул:

– Я не сказал еще ни слова, как ты понял, что это я?

Чэн Фэнтай ответил:

– Кто, кроме нашего Тянь-лаобаня, может петь так красиво?

Шан Сижуй тотчас же ликующе рассмеялся, он не в силах был сдержать воодушевления, и смех его полнился детским озорством:

– Есть кое-кто! Хотя и уступает немного Тянь-ла-обаню!

Чэн Фэнтай рассмеялся вслед за ним:

– И в самом деле появился товар, способный меня поразить?

– И впрямь появился.

– Тогда в котором часу встретимся?

– Сейчас.

– Сейчас? – Чэн Фэнтай взглянул на часы, была четверть первого, не рано и не поздно. Но по правилам традиционного китайского театра самые стоящие пьесы ставили вечером, а знаменитым артистам отдавали заключительные номера в представлениях:

– И какой стоящий товар может быть в это время?

У Шан Сижуя не осталось терпения говорить, он лишь добавил:

– Ты просто приходи! Приходи скорее! А если опоздаешь, я уйду один.

Чэн Фэнтай повесил трубку, впопыхах оделся и отправился на встречу, выражение лица у него было совсем иным, чем когда он шел обсуждать деловые вопросы. Вторая госпожа озадаченно глядела на него, подумывая позвать Лао Гэ, чтобы тот подготовил машину. Лао Гэ как раз обедал с женой, на столе стояло горячее, одет он был в старую домашнюю кофту с жирными пятнами, волосы и лицо у него тоже все засалились, и, пока он переоделся бы и собрался, прошло бы время. Но не такой у Шан Сижуя был нрав, чтобы ждать. Чэн Фэнтай не простоял у порога и минуты, прежде чем сам не выдержал, потуже затянул галстук и сел за руль. Так или иначе вторая госпожа что-то заподозрила: на деловые встречи он не отправлялся без водителя, самое важное для Чэн Фэнтая – пустить пыль в глаза.

Подъехав к дому Шан Сижуя, Чэн Фэнтай дважды посигналил, и Шан Сижуй тут же выпрыгнул из ворот и ворвался в машину:

– Едем! Труппа «Юньси»!

Чэн Фэнтай и не подумал тронуться с места, а хмуро улыбнулся:

– Давай-давай, садись рядом со мной. Бросил меня за руль, заставил вести машину, а сам уж и превратился в барина!

Вытянув шею, Шан Сижуй вгляделся в его лицо:

– О! Это второй господин! И в самом деле виноват, не заметил тебя. А где Лао Гэ?

Чэн Фэнтай в раздражении закатил глаза: ну что за человек! Все мысли только об опере, а его даже и не замечает. Не говоря ни слова, Чэн Фэнтай ухватил Шан Сижуя за воротник и силой усадил рядом с собой. Хорошо еще, что тело у Шан Сижуя гибкое и податливое, с громким криком он свалился на сиденье, а усевшись, собрался было уже ругаться. Чэн Фэнтай приказал:

– Не шуми! Сиди смирно!

Увидев, что Чэн Фэнтай и правда недоволен, Шан Сижуй тотчас же присмирел и уселся прямо, он хорошо понимал, когда стоило помолчать.

От хутуна Наньлогу [30] до труппы «Юньси» всего десять минут, однако Чэн Фэнтай давно не сидел за рулем, растерял все навыки да и дорогу уже подзабыл. По пути он объехал пару лишних улиц, и Шан Сижуй начал уже подозревать, что тот намеренно тянет время, чтобы позлить его. Шан Сижуй начал сердиться, то и дело он закатывал рукав и глядел на свои швейцарские часы, громко причитая и ахая. Чем сильнее он волновался, тем медленнее ехал Чэн Фэнтай, и под конец Шан Сижуй уже прямо-таки извивался на сиденье, словно ему приспичило помочиться. Когда они подъехали к воротам театра, машина не успела еще остановиться, как Шан Сижуй уже выскочил из салона и пропал, словно помчался в объятия возлюбленной. Чэн Фэнтай взглянул на опустевшую дорогу и невольно выругался:

– Твою мать…

Оставалось загадкой, что происходило между Шан Сижуем и Сяо Чжоуцзы после их первой встречи, но сейчас они необычайно сблизились. Пробравшись извилистыми путями за сцену, Чэн Фэнтай нашел Шан Сижуя в темной, захламленной комнатушке, тот своими руками наносил Сяо Чжоуцзы грим. На Сяо Чжоузцы было белое монашеское платье. С гримом его лицо выглядело особенно прекрасно: вытянутое, с алыми губами и блестящими глазами. Взгляд юноши выражал скорбь и беспокойство, казалось, стоит только подуть ветерку, и он тут же рассыплется. Пышущий энергией и воодушевлением Шан Сижуй лишь усиливал это ощущение.

Сидевший скованно Сяо Чжоуцзы жалобно взглянул на Шан Сижуя:

– Шан-лаобань, вы расскажите мне, как сыграть… Правда… Расскажите мне…

Шан Сижуй, взяв его за подбородок, сдержал дрожь во всем теле Сяо Чжоуцзы и принялся растушевывать румяна на его лице, отчего Сяо Чжоуцзы зарделся розовым, словно цветы персика:

– Твое дело – просто петь. Пой как ты привык. Ты ведь не стал еще звездой! Никто тебя и не знает, так что не бойся сыграть плохо. Дай мне посмотреть на твою игру.

Сяо Чжоуцзы ответил:

– У меня нет своей игры. Я все беру у наставника.

Рука Шан Сижуя замерла, и он сказал:

– У тебя есть свой стиль игры. Ты талантлив, я не могу ошибаться. Не смотри на своего наставника, его навыки игры уже не в моде, он не достоин тебя учить. Играй свободно! Помнишь, что ты говорил мне той ночью?

Хоть они и говорили тихо, людей за сценой было совсем немного, в полдень не многие ходят на спектакли. И все же Шан Сижую не следовало обсуждать недостатки других под их же крышей. Время от времени он безрассудно следовал своему сердцу, распоясавшись вконец: что думал, то и говорил, не обращая внимания на запутанные отношения в артистических кругах.

Сяо Чжоуцзы хотел было что-то сказать, глаза его наполнились слезами, но Шан Сижуй прервал его:

– Эй! Не разговоривай! Еще немного – и ты разревешься, а как идти на сцену с размазанным гримом?

Тут послышался скрипучий грубый рев:

– Сяо Чжоуцзы! Сяо Чжоуцзы! Ах ты мелкий сукин сын! Эй ты! Мигом катись на сцену!

От этого рева Сяо Чжоуцзы тут же пришел в смятение и крепко ухватил Шан Сижуя за руку, в ответ тот обхватил его за плечи и с силой встряхнул:

– Запомни: в зале одни пустоголовые! Даже не смотри на них. А захочешь посмотреть, взгляни на меня, я буду сидеть справа!

Снова послышались ругательства. Сяо Чжоуцзы закивал и сломя голову поспешил на сцену, а Шан Сижуй окликнул его:

– Метелка! [31] Метелку забыл! – Сяо Чжоуцзы в два шага ринулся назад и взял из рук Шан Сижуя метелку, но тот не сразу ее отпустил, а пристально глядел на мальчишку с легкой улыбкой. Какое-то время они смотрели друг на друга, обмениваясь чем-то сокровенным, словно Шан Сижуй передавал Сяо Чжоуцзы тайные знания, для других непостижимые. Под взглядом Шан Сижуя Сяо Чжоуцзы странным образом успокоился, руки его перестали дрожать, а глаза мало-помалу заблестели:

– Шан-лаобань, вы смотрите на меня.

Шан Сижуй выпустил из рук метелку и ответил с улыбкой:

– Ай, буду смотреть.

Сяо Чжоуцзы пошел на сцену, а Шан Сижуй обернулся, Чэн Фэнтай стоял в дверном проеме, скрестив руки на груди и гаденько ухмыляясь:

– Хм-хм… Шан-лаобань, а этот благородный юноша и в самом деле исключительной красоты!

Шан Сижуй ухватил его за руку и потащил за собой:

– Ну что ты опять говоришь! Идем скорее смотреть!

Благородный юноша Чжоу исполнял отрывок «Спуститься с гор» [32] из «Тоски по мирской суете» [33]. В этой сцене юная монахиня выпархивает из монастырской клетки и, спустившись с гор, врывается в совершенно новую жизнь. Она пересекает горы и переходит реки вброд, и от актера в этом отрывке требовалось и петь, и танцевать, а еще отточить жестикуляцию. Чэн Фэнтай раз пять видел, как Шан Сижуй играл этот отрывок, и по меньшей мере восемь слышал, как тот критикует других актеров в этой роли. Он не знал, то ли требования Шан Сижуя были столь высоки, что он придирался к каждому пустяку, или же опера куньцюй и в самом деле находилась в упадке, но, казалось, никто не мог удовлетворить вкусу Шан Сижуя, кроме него самого.

Зрители дневного представления состояли из полуслепых и полуглухих нищих стариков, нескольких пьяниц да носильщиков. Они кое-как рассыпались по всему залу, попивая чай да лузгая семечки, была заполнена лишь треть мест, каждый сидел развалившись, безразличный к тому, что происходит на сцене. Чэн Фэнтай и Шан Сижуй, блещущие красками и благородством, сидели в ложе второго яруса, мгновенно обращая на себя внимание, однако сидевшие внизу их не видели. Сяо Чжоуцзы легким шагом вышел на сцену, походкой он напоминал летящего дракона, его простое монашеское одеяние взметнулось, привнося в зал освежающий ветерок, и уныние зрителей тут же развеялось. Даже Чэн Фэнтай не удержался и сел прямо, серьезно глядя на него.

Чэн Фэнтай только начал разбираться в ариях китайской оперы, а о жестикуляции и искусстве игры он ничего и не знал. Однако, наблюдая за актером на сцене, он заметил, что у того гибкая талия, метелкой он махал так плавно, как облака плывут по небу или же течет вода, а в струящихся рукавах его платья таилось особое очарование – зрелище это и завораживало. Вдруг он услышал радостные возгласы Шан Сижуя:

– Ах! Как ловко он размахивает метелкой! Эти жесты он добавил сам!

– Эй! Он и в самом деле мастер лежащей рыбки [34]! Смотри, какая у него талия! Это все юность! Какая гибкость!

Чэн Фэнтай, глядя на Сяо Чжоуцзы, тоже им очаровался, но в то же время засомневался, какого же тот пола:

– И в самом деле не разглядеть, мальчик ли это.

К сожалению, несмотря на похвалы Шан Сижуя и Чэн Фэнтая, публика по-прежнему проводила свое время во хмелю, на сцену они и не смотрели. Лишь несколько стариков пытались что-то разглядеть помутившимися глазами, но, даже сощурившись, так ничего и не увидели. Чэн Фэнтай заметил, что Шан Сижуй сегодня ведет себя не как обычно. Он всегда восхищался лишь тремя актерами: Нин Цзюланом, Хоу Юйкуем и Юань Сяоди, у прочих же выискивал изъяны. Чэн Фэнтай не мог поверить, что Сяо Чжоуцзы, еще не закончивший обучаться мастерству мальчишка, сумел угодить придирчивому Шан Сижую. Вскоре Шан Сижуй мало-помалу умолк, он слегка нахмурился, а во взгляде его мелькнуло выражение досады, словно он хотел что-то сказать, да не решался. Чэн Фэнтай все ждал, когда тот начнет разносить представление, но так и не дождался от него критики. Наконец Шан Сижуй поджал губы и все же выдавил из себя:

– Жаль…

Жаль-то жаль, но о чем именно Шан Сижуй сожалел, он так и не высказался. Выступление Сяо Чжоуцзы с отрывком из «Спуститься с гор» в пустынном китайском театре было изумительным. Прекрасные цветы распускаются вдали от людских глаз. Кроме Шан Сижуя, серьезной публики там не было. Но там, где есть Шан Сижуй, к чему другие? Только Сяо Чжоуцзы сошел со сцены, как Шан Сижуй тотчас сорвался со своего места, бросил Чэн Фэнтая и без оглядки бросился за кулисы. Чэн Фэнтай, засунув руки в карманы брюк, с ленивым видом проследовал за ним, то и дело зевая. Дойдя до закулисья, он оперся о дверной косяк, закурил сигарету и принялся бросать на этих двоих актеров презрительные взгляды, как будто желая отгородиться от них. Шан Сижуй в подробностях разбирал два отрывка из представления, как вдруг Сяо Чжоуцзы в полном монашеском облачении зарыдал и рухнул перед ним на колени, прижав к себе метелку. Лбом он прижался к полу, точь-в-точь как монахи поклоняются богине Гуаньинь [35]. Шан Сижуй слегка изумился, но быстро овладел собой. А вот Чэн Фэнтай остолбенел, забыв даже про затяжку, и пепел с его сигареты уже начал осыпаться на пол.

Сяо Чжоуцзы без остановки бился лбом об пол, никто его не останавливал, и в непрерывных поклонах он едва не разбил себе лоб. Наконец он заговорил, всхлипывая:

– Шан-лаобань, помогите мне! Спасите меня! Шан-лаобань!

Чэн Фэнтай сразу же все понял. Этому ребенку некуда метнуться и неоткуда ждать помощи, и тут небеса послали ему Шан Сижуя. У того были слава и талант, хоть какое, но доброе сердце. Мальчик полнился решимостью ухватиться за него. Однако в артистических кругах существовало непреложное правило: всякий молодой актер, кто подпишет контракт с учителем, тут же лишался свободы, каждый ноготь, каждый волос на его голове принадлежал теперь наставнику, и перейти в другую труппу было невозможно. Пусть даже Шан Сижуй – истинный бог театра, он не мог нарушить это правило, к тому же, несмотря на все свои новаторские постановки, в некоторых вопросах он упорно держался за старое.

Шан Сижуй сказал:

– Вставай!

Сяо Чжоуцзы не шелохнулся. Шан Сижуй не знал, что и делать:

– Я не могу взять тебя к себе.

– Почему?

– Я не могу нарушать правила. Все должны соблюдать законы профессии.

– Выкупите меня! Я смогу зарабатывать для вас! Шан-лаобань! Только с вами я могу продолжать выступать!

В этот миг Шан Сижуй глядел на Сяо Чжоуцзы таким сочувствующим и любящим взглядом, словно обратился Буддой. Никто во всем мире не мог понять душу актеров лучше, чем он. Они мечтают быть на голову выше других, мечтают привлечь всеобщее внимание, мечтают голосом выплеснуть все обиды, что скопились у них на сердце за первую половину жизни, чтобы те обратились золой. Слава или смерть – третьего пути у них нет. Шан Сижуй, разумеется, прославился, в детстве его наставник Шан Цзюйчжэнь хоть и бил его, но любил больше родного сына, каждую трапезу кормил мясом [36]. Около десяти лет о нем заботилась Сяо Лай, согревая его своим вниманием. Он никогда не испытывал тех страданий, что пережил Сяо Чжоуцзы, вот почему тот еще отчаяннее стремился к успеху, стремился так жадно, что цена для него ничего не значила. Шан Сижуй всячески желал помочь ему, он проговорил со вздохом:

– Если ты можешь петь только со мной, то не сможешь петь никогда. Если ты не можешь опереться на себя, как же ты будешь играть на сцене, под таким давлением? Вставай.

Заливаясь плачем, Сяо Чжоуцзы поднялся. Шан Сижуй взял его за руку и сказал:

– Обычно если я не дома, то в театре «Цинфэн». Дорогу ты знаешь. Впредь если захочешь, найди возможность улизнуть и отыщи меня, я объясню тебе, как играть.

Тем самым он согласился принять его в ученики, пусть и не дал официального статуса. Сяо Чжоуцзы ликовал, от волнения он вновь собрался кланяться ему. Но Шан Сижуй заключил его в объятия, не позволяя упасть на колени. Близость между ними была такой трогательной, что от нее сводило зубы. Много-много лет спустя отношения между Шан-лаобанем и Чжоу-лаобанем так и оставались запутанными, полными тайн, и люди безостановочно спорили, были ли они учителем и учеником. Слухи и кривотолки ходили самые разные, темные и неоднозначные. Однако сами они молчали, публике прийти к определенному решению так и не удалось, и эта история стала одной из бесчисленных загадок в жизни Шан Сижуя.

Но в тот миг, за кулисами захудалого ветхого театра, Чэн Фэнтай имел счастье лицезреть зарождение дружбы двух величайших актеров китайского театра своего времени. Впрочем, отнесся он к этому с совершеннейшим безразличием. Когда Сяо Чжоуцзы закончил изливать душу Шан Сижую, Чэн Фэнтай кивнул ему, и Сяо Чжоуцзы, съежившись и всхлипывая, подошел. Чэн Фэнтай грубо схватил его за руку, задрал юбку и оттянул штаны. Бросив быстрый взгляд, он стремительно отпустил его и разочарованно протянул:

– И все-таки мальчик…

Впервые за всю свою жизнь в театре Сяо Чжоуцзы столкнулся с подобным хамством, он не знал, что и ответить. Отпрянув, он спрятался за Шан Сижуя. Губы его дрожали, лицо побледнело – выглядел он ужасно жалко, при одном взгляде на него сжималось сердце. Шан Сижуй так разозлился, что и не знал, как выругаться, вся прежняя трогательная атмосфера развеялась без остатка. Если бы кто-то попытался запечатлеть всю историю «грушевого театра», описание этого эпизода, несомненно, заставило бы его попотеть.

Глава 6

В те дни Чэн Фэнтай и Шан Сижуй частенько засиживались до полуночи в доме Шана, болтая о всяких пустяках в главном зале. Вдруг во дворе с приглушенным стуком что-то рухнуло на землю и послышался тихий болезненный вздох. Шан Сижуй тут же помчался во двор. Сяо Лай, услышав шум, тоже вышла посмотреть, что произошло. Сяо Чжоуцзы стоял, потирая колени и глупо хихикая:

– Шан-лаобань, хе-хе… У вас такие высокие стены, и правда высокие… – Он стоял на месте в растерянности, ничего больше не говоря.

Однако Сяо Лай, кажется, очень полюбился этот паренек. Она подошла к нему, оправила ему одежду и проговорила с улыбкой:

– Я же говорила тебе, не лазай по стенам, просто постучи в ворота. Труппа ваша далеко отсюда, чего бояться? – А затем засмеялась: – Погоди, мы тут оставили тебе кое-что вкусненькое!

Чэн Фэнтай никогда не удостаивался от Сяо Лай подобной доброжелательности и в этот миг даже немного приревновал.

Сяо Чжоуцзы хлопнул себя по лбу:

– Ой! Сестрица Сяо Лай! Я забыл снаружи кое-что! – с этими словами он отодвинул засов и выбежал со двора, а затем внес корзину фруктов, то ли крупных яблок, то ли слив, понять было сложно. Удивительно, как он, с его хрупким телосложением, смог протащить огромную корзину по улицам и переулкам, ему явно пришлось тяжело:

– Шан-лаобань, это вам. Сорвал их утром на горе, пока распевался, они свежие!

Чэн Фэнтай выбрал из корзины не самое зеленое яблоко и откусил, оно оказалось сочным и кислым, как раз пришлось бы по вкусу Шан Сижую, который уже полгода болел. И он тут же запихнул яблоко в рот молодому актеру. Шан Сижуй попробовал яблочного сока и сморщился от его кислоты, в конце концов не стерпев, он сплюнул, попав прямиком на европейский костюм Чэн Фэнтая. Чэн Фэнтай как ни в чем не бывало стряхнул с одежды слюну, подумав про себя, что, если бы этот мальчишка-актер с безобразным поведением противной обезьянки оказался бы у них дома, вторая госпожа каждый день наказывала бы его по-разному.

Увидев, что Шан Сижуй сплюнул с таким трудом собранные им фрукты, Сяо Чжоуцзы сделал столь жалкое лицо, словно он и хотел заплакать, да не мог. Однако Шан Сижуй никогда не замечал чужих переживаний, выхватив из рук Сяо Лай чашку, он прополоскал рот и указал подбородком на двор:

– Начинай.

Сяо Лай держала в руках чайный поднос, она хотела было предложить Сяо Чжоуцзы что-нибудь перекусить, но, раз Шан Сижуй уже приказал ему приступать, он, разумеется, не смел возразить и через силу кивнул испуганно. Однако Чэн Фэнтай вспомнил, что сам Шан Сижуй, прежде чем выйти на сцену, обычно съедал хотя бы кусочек мяса.

Под руководством Шан Сижуя Сяо Чжоуцзы, измотанный и разваливающийся на части, приступил к тренировке. Кулаки и ноги слепы, и потому Чэн Фэнтай отошел под крышу, опасаясь, как бы Сяо Чжоуцзы его не задел. Шан Сижуй, как и всегда, наставлял с неохотой, несмотря на то что этого ученика он позвал к себе сам. Скрестив руки на груди, он с ленивым видом привалился к плечу Чэн Фэнтая и наблюдал за происходящим из-под полуопущенных ресниц, изредка произнося:

– Сделай-ка еще разок летающую рыбку,