Ян Кап­линский

Наши тени так длинны

Новое литературное обозрение

Москва

2018

УДК 821.511.113

ББК 84(4Эст)6

К20

Предисл. и ред. стихотворных текстов С. Завьялова

Ян Кап­линский

Наши тени так длинны / Ян Кап­линский. — М.: Новое литературное обозрение, 2018.

Ян Каплинский (1941, Тарту) закончил французское отделение Тартуского университета. Литературный дебют (1965) сразу сделал Каплинского лидером молодого поэтического поколения. С тех пор на эстонском языке вышло 17 стихотворных книг. Перу Каплинского принадлежат также около двух десятков книг прозы, пьес и эссеистики, книги для детей и переводы. С середины 2000‐х Кап­линский сочиняет стихи по-русски. В 2014‐м вышла книга «Белые бабочки ночи», отмеченная Русской премией и вошедшая в шорт-лист Премии Андрея Белого, в 2017‐м — книга «Улыбка Вегенера». Переводился на 26 языков. Каплинский — лауреат премий Балтийской ассамблеи (1997), Виле­ницы (Словения, 2001), Макса Жакоба (Франция, 2003), Европейской премии по литературе (Страсбург, 2016). Настоящее издание представляет собой собрание стихотворений живого классика эстонской поэ­зии, включающее созданное поэтом более чем за полвека. Книга делится на три части. В первую включены переводы эстонских стихов (в том числе авторские), во вторую — стихи, написанные на русском языке, третью составили избранные переводы, в том числе старинных эстонских народных песен, Сапфо, Экелёфа, Пессоа, Ли Бо и др.

ISBN 978-5-4448-1048-4

© Я. Каплинский, 2018

© С. Завьялов, редактура стихотворных текстов, предисловие, 2018

© ООО «Новое литературное обозрение», 2018

Содержание

• От каждого стихотворения остается шрам
  • 1
  • 2
  • 3
• Переводы эстонских стихов
  • I
    • «Я молюсь за реку...»
    • «Где истоки ветра...»
    • «Воины пели у костров...»
    • «Из пыли и красок родятся новые бабочки...»
    • «Ты ты луна в чье лоно тебе пришлось опустить тьму...»
    • «Мох глух и глубок и под колоннами пахнет медом и пчелами...»
    • «Поэты пусть пишут стихи а я летучая рыба взлечу и скажу свои слова...»
    • «В вышине самолет пробил звуковой барьер...»
    • «Если б я мог я б непременно вернулся назад зашел бы по колено в ручей...»
    • «Стихи стоят перед тобой как барабанная дробь перед барабанщиком...»
    • «Наши тени так длинны...»
    • «Где-то на краю света...»
    • «Дождливое лето…»
    • «Белый трилистник ничего не спрашивает...»
    • «В каждом глазу...»
    • «Паруса паруса выплывают...»
    • «Приду в девять к автобусу встречать тебя...»
    • «Тропинка в чаще...»
    • «Тесным ты стало время...»
    • «Надвигаются праздники...»
    • «Помню мигание светлячков...»
    • «Чай поет закипая...»
    • «Солнце...»
    • «Молча прижимаю губы...»
    • «Копнища тетушка пусть я буду как ты...»
    • «Люминесцентная трубка...»
    • «Вечером в темноте...»
    • «Автор Поэтики скажи мне...»
    • «Зимний вечер вокруг никого лишь фонари...»
    • «На обрыве кончается...»
    • «Летом время бежит в десять раз быстрее...»
    • «Ветер несет паучков...»
    • «Нас разбудило...»
    • «Вчерашним теплом...»
    • «Древо жизни...»
    • «Быть...»
    • «Пчелы...»
    • «Мох...»
    • «Из ближних...»
    • «Это самое...»
    • «Облака на миг прорываются...»
    • «Ставишь косу...»
    • «Невероятно: будто впервые...»
    • «Понемножку...»
    • «Возьми мою руку...»
    • «Давать лучше чем брать...»
    • «Легко быть трудным...»
    • «Если бы этот город...»
    • «Между нами...»
    • «Все смертное...»
    • «Все сущее...»
    • «Я одновременно...»
    • «Радуга...»
    • «Нет зла...»
    • «Dana paramita...»
    • «Второй третий день...»
    • «Нагой стоишь...»
  • II
    • «Нет утешения...»
    • «Открываю дверь, останавливаюсь на пороге...»
    • «Небытие проникает всюду и бытие полно покоя...»
    • «Каждый день пишу по стихотворению...»
    • «Ночная тишь. Таракан выходит...»
    • «Китира, Милос, Кеа, Андрос, Тинос...»
    • «Солнце взошло. Ветер поднялся...»
    • «Знание всегда значило для меня...»
    • «Стирке белья нет конца...»
    • «Звуки. Гудение холодильника. Скрип двери...»
    • «Уже не один год с наступлением марта...»
    • «Красная стена освещена и согрета солнцем...»
    • «Мне неуютно в этом синтетическом мире...»
    • «Лампы разные, а свет тот же самый...»
    • «Однажды я получил открытку с островов Фиджи...»
    • «Утро было прохладное, а около полудня потеплело...»
    • «Мог бы сказать: вышел из автобуса...»
    • «Мы снова и снова переживем свое детство...»
    • «Однажды весенним утром...»
    • «Моя тетя знала их хорошо, мне известны...»
    • «Лишь в сумерках глаза начинают видеть по-настоящему...»
    • «Последнее облако несется с запада на восток...»
    • «Этим летом у нас обилие насекомых...»
    • «Миров столько же сколько песчинок на берегу моря...»
    • «Нет Бога...»
    • «В рождении стихов всегда есть что-то непонятное...»
    • «Мир состоит не из материи, не из духа...»
    • «Destruktivität ist das Ergebnis ungelebten Lebens...»
    • «Иногда я вижу так ясно, что все открыто...»
    • «За окном, за электрическим столбом...»
    • «Что важнее всего в поэзии? — Не форма не содержание...»
    • «Рассказал студентам о начале греческой культуры...»
    • «Еще писать? Еще говорить? Кому...»
    • «Граница между Западом и Востоком все время смещается...»
    • «Поэзия, как зелень — весной...»
  • III
    • «Линий, должно быть, вообще нет, есть только точки...»
    • «В наступающей ночи ловит ветвистая береза...»
    • «Принялся стирать рубашку сына. Нахожу в его кармане клочок бумаги...»
    • «Смерть не приходит извне. Смерть внутри нас самих...»
    • «Однажды, на одной встрече с читателями меня попросили рассказать...»
    • «Ветер не дует. Ветер есть дуновение...»
    • «Вы вступаете в сумерки, которые с каждым днем...»
    • «Тиканье часов заполняет комнату...»
    • «Я не пишу стихи о лете, об осени...»
    • «Никогда не устаю глядеть на голые деревья ...»
    • «Дети вышли. На короткий миг исчезли...»
    • «Покой...»
    • «За забором за занавесом льющегося дождя...»
    • «Бороться за права и свободу частей тела...»
    • «Большая желтая осенняя хризантема...»
    • «Верхушки берез как кисти...»
    • «Девушка со стриженой головой входит и прислоняется...»
    • «Ждешь такси. Время процеживается сквозь тебя как...»
    • «Начало года, как белая страница. Ночью мела метель...»
    • «Птица в воздухе. Не крылья носят крылья...»
    • «Ночные птицы и летучие мыши летают беззвучно...»
    • «Бог покинул нас — я почувствовал это так ясно...»
    • «Финское радио говорит о кровавой бане на Тяньаньмэне...»
    • «Здорового тела почти не бывает. Есть лишь пространство...»
    • «Пасмурно. Едем через виадук, на его стыках машина трясется...»
    • «Центр вселенной прямо здесь...»
    • «Глиняный бог хочет вернуться на сцену истории...»
    • «Мои стихи часто не просто стихи...»
    • «Все больше пустых слов. Триколор под серым небом...»
    • «Увидел вдали у полевой дороги что-то белое...»
    • «Погода изменилась за ночь...»
    • «Мир одно единственное событие...»
    • «Политически-поэтически: я в оппозиции...»
    • «Иногда думаю, что думаю о смерти...»
    • «У меня нет своей земли и своего неба...»
    • «Посмотрел из окна на Тоомпеа в сторону Копли...»
    • «Меня спросили, кто я. Мой ответ был довольно длинным...»
    • «На мердедесах катят прилично...»
    • «Темный лес, светлый дождь...»
    • «Сказать на том же самом месте «здесь»...»
    • «Ночные бабочки, ночные птицы, ночные мысли...»
    • «Карнавал не закончится...»
    • «Когда прислушиваешься к тишине, она перестает быть тишиной...»
    • «Во всем, что ты когда-то написал...»
    • «Ночь новолуния. Мою ноги на мостике в темноте...»
    • «Все больше машин, все меньше коров...»
• Стихи, написанные по-русски
  • Инакобытие
    • «Могу молиться лишь Богу...»
    • «Пройти сквозь мир и пространство...»
    • «Время это лишь течение течение не течет...»
    • «Этот серебристый мир зазеркалья...»
    • «Принимая участие в небытии и одиночестве Бога...»
    • «Все за что мы жили умерли болели и боролись...»
    • «В поиске смысла жизни мы жертвуем жизнь смыслу...»
    • «Oно здесь совсем близко даже ближе имен и воспоминаний...»
    • «Зачем существовать если можно просто бороться...»
    • «Голос ворона звучит все звонче и бодрее...»
    • «Правое и левое обмениваются местами...»
    • «Внучка смотрит удивленно прищурив глаза против света...»
    • «Вещи не запоминают своих имен а я начинаю их забывать...»
    • «Все течет все текут как чернила так и чернильница...»
    • «Я давно готов выйти из себя и из моды...»
    • «Что-то из того что я выронил из своих окостеневших рук...»
    • «Рано или поздно все мы нырнем в незнакомом месте...»
    • «Я боюсь тех кто боится пустоты...»
    • «Инакобытие — тихий голос шорох шелест...»
    • «Те кто тогда пришли с младенческой улыбкой...»
  • Белые бабочки ночи
    • «Негев...»
    • «Дверь открыта, стою на пороге...»
    • «Будущего уже нет...»
    • «Бог умер...»
    • «Опять я один в темноте...»
    • «В тумане над тающими льдинами...»
    • «Все дороги ведут-уводят в прошлое...»
    • «Язык родника под ольхами почти что родной...»
    • «Моя кровь эритроциты и лейкоциты не знают обо мне...»
    • «Идентичности нет она как собственный запах...»
    • «Разве и эта жизнь лишь дырявый мешок как все другие...»
    • «Ветер откуда-то издалека как будто из того детства...»
    • «Поздняя ночь с ее предвесенней тишиной...»
    • «Когда кто-то повесит новый календарь на кухонную стену...»
    • «Все растворяется в сумерках белой ночи заботы сны...»
    • «Мама умерла в мае бабушка в июне а мы исподволь начали...»
    • «Весеннее утро как одна-единственная улыбка...»
    • «Как банален этот мир но вряд ли мы тут навсегда...»
    • «Это было словно вчера утром я встал из‐за стола...»
    • «Нет души то что есть это только имя...»
    • «Небо там в высоте не небо а пустота как в самом начале...»
    • «Там в зеркале не я как и перед и за зеркалом...»
    • «Мы играем в шахматы мы играем в хоккей...»
    • «Иногда мне хочется умереть чтобы не встретить свою смерть...»
    • «Созданное несозданное — пена на вечерних волнах...»
    • «Я не знаю как в цветке живется букашкам-жучкам...»
    • «Мы незваные гости на этом балу...»
    • «Обо всем уже написано но ничего еще не сказано...»
    • «Как тихо все в Кяэрику каким молчанием молчат...»
    • «И бытию и небытию нет спасенья — нам и детям...»
    • «Пятнадцать градусов все они один за другим...»
    • «Все что есть весь мир дальнее и близкое есть зеркало...»
    • «Первый снег белые леса белые поля и дороги...»
    • «Смола уже крошится на пальцах...»
    • «Все вырастает из воспоминаний...»
    • «Между словами нечто больше чем слова...»
    • «Если ты смог так долго жить вместе с тишиною...»
    • «Молитва и есть то что останется...»
    • «Ветер пронесся откуда-то куда-то над моими свежими...»
    • «Дни могут повторяться но не дневной свет...»
    • «Ничто не дается даром — за увиденное и услышанное...»
    • «Эксперимент не удался…...»
    • «Наши книги отворачиваются от нас...»
    • «Вы постучали не в ту дверь нажали не на ту кнопку...»
    • «Эта старая полузабытая повседневная боль...»
    • «Может быть еще не поздно научиться вычитать...»
    • «Прошлое отходитъ и будущее течетъ все быстрѣе...»
  • Улыбка Вегенера
    • «Мы вернемся на родину в алюминиевом гробу...»
    • «Милостью сказочных сюрреалистических сновидений...»
    • «Это не я это не мы сами...»
    • «Иногда я Ян иногда Яан...»
    • «Русский язык как я рад что ты есть...»
    • «Мои водительские права уже недействительны...»
    • «Отблески весеннего солнца на стене...»
    • «Некоторые бесятся с жиру некоторые просто так...»
    • «Мы жили в автомобильной республике...»
    • «Дни недели месяцы и годы...»
    • «Что труднее и грустнее — быть телом без души...»
    • «Мы живем не чуя мира вокруг себя...»
    • «Ни единого облачка ни единого корабля...»
    • «Прощай свободная стихия прощай Атлантика...»
    • «Незабываемый запах чистого белья...»
    • «Колодец и поленница теряются в мраке где на страх...»
    • «И автомобильная республика требует жертв...»
    • «Наша жизнь это обмен веществ и вещей...»
    • «Улицы еще пусты туристы еще спят...»
    • «Весна приближается более уверенным шагом...»
    • «В сумерках где-то заливается черный дрозд...»
    • «Вешая выстиранные носки, майки и куртку на шнур...»
    • «У птенцов подрастают крылья, у головастиков ножки...»
    • «Мошки-букашки танцуют в лучах заходящего солнца...»
    • «Долго обитали мы сквоттерами в греческих...»
    • «Лес шуба бедняка лес дом старика-поэта...»
    • «Я почти понимаю что мне говорит старый стул...»
    • «Усталость — усталость от жизни усталость от памяти...»
    • «Боже иже ты еси Боже если ты есть знай я не жду...»
    • «Слыша визг холодильника Made in Belarus почти всегда...»
    • «Мой маленький мирный русский мир...»
    • «Ненависть ищет себе костюм и она еще не знает...»
    • «Вхожу в комнату и вдруг слышу тишину...»
    • «Неправда что у всех одна и та же смерть...»
    • «Я не удивляюсь тому что вы вернулись господа инквизиторы...»
    • «Отблески солнца на стволах молодых елей...»
    • «Одинокая звезда почти над головой...»
    • «Мысли превращаются в сновидения сновидения в туман...»
    • «Дыры в памяти черные беспросветные дыры...»
    • «Не знаю была ли это любовь но надо ли это знать...»
    • «Кто вспомнит обо мне там на другой стороне...»
    • «Мы все родом из детства наша родина там...»
    • «Еще одно лето умирает угасает...»
    • «Я всегда опаздывал всегда опаздываю...»
    • «Чем больше книг тем меньше деревьев...»
    • «Жизнь что я прожил жизнь что прожила меня...»
  • IX (Третья книга стихов)
    • «Существует столько же войн, сколько существует мужчин...»
    • «Иногда мне кажется, что я пишу стихи...»
    • «Что-то во мне спит беспробудным сном...»
    • «Количество переходит в качество, глагол в существительное...»
    • «Боль живет своей жизнью, болеет за себя...»
    • «Все как в зеркале: волны и их шум на прибрежных скалах...»
    • «Еще один циклон как опоздавшая перелетная птица...»
    • «Все труднее пережить эту зиму...»
    • «Взмах крыла стрижа, кваканье лягушек в пруду...»
    • «Это правда, что родиться человеком — подарок судьбы...»
    • «Где, в самом деле, где мои следы на прошлогоднем снегу...»
    • «Может быть, легче прожить чужую, а не свою...»
    • «Как все далеко, как далека реальность от того, что нам...»
    • «Душа-душенька, только теперь я стал понимать...»
    • «Государственный язык, язык государств...»
    • «Иногда во мне, как, должно быть, и во многих из нас...»
    • «Неправда, что вода не хранит наших следов...»
    • «Сумерки спускаются, лодки возвратились с моря...»
    • «Потерянная родина, потерянный рай...»
    • «Длинный путь от воспоминания до мысли...»
    • «Крохотная букашка на компьютерном экране...»
    • «Ветер затих, пчелы вернулись в улей...»
    • «Смотрю, как рука с ручкой пишет в записную книжку еще несколько слов...»
    • «Время движется, время приближается к концу, может быть — к безвременью...»
    • «Глядя на отражение облаков, на сверкание заходящего солнца в океане...»
    • «Я дома не у себя дома. Может быть, я иногда дома в какой-то чужой стране...»
• Переводы
  • Карл Ристикиви / Karl Ristikivi (1912–1977) Земля и народ
  • Старинные эстонские народные песни
    • «Плакала я в саду несчастная...»
    • «Ой вы гуси-гусеньки грустливые...»
    • «Кто ведает, кто растолкует...»
    • «Матушка моя могла бы волчат кормить...»
    • «Вечерняя звезда, милая звезда...»
  • Сапфо / Σαπφώ (VII–VI вв. до н. э.) Фрагмент (L-P 104)
  • Гуннар Экелёф / Gunnar Ekelöf (1907–1968) Absentia animi
  • Харри Мартинсон / Harry Martinson (1904–1978)
    • После
    • Мартовский вечер
    • Дуб вспоминает
  • Фернанду Пессоа — Алвару де Кампуш / Fernando Pessoa — Alvaro de Campos (1888–1935)
    • «Я люблю того, кем был...»
    • «Начинаю познавать себя. Меня нет...»
    • «Обитающих в нас уйма...»
    • «Скорее птица: она пролетела, не оставив следов...»
  • Ли Бо / 李白 (701–762) «Песня белых облаков...»
  • Ли Юй / 李煜 (937–978)
    • «С моего ухода минуло полвесны...»
    • «За шторой льет дождь...»
    • «Ночь проходит — ветер и дождь...»
    • «От прошлого только скорбь...»
    • «Пенистые волны словно мечут снег...»
    • «Вечер белизна подкрашенных лиц...»
    • «Яркие цветы луна в дымке пелена тумана...»
    • «В праздных грезах далеко отсюда...»
    • «Ветер с востока рябь на воде...»
    • «Сколько скорби...»
    • «Весенние цветы осенняя луна как долго еще...»

От каждого стихотворения остается шрам

1

На Дальнем Востоке классической поры существовало представление о том, что поэт, достигнув мастерства, должен сменить имя и начать карьеру сначала. Действительно: имя не должно заслонять собой искусство. И вот, автор этой книги, страстный поклонник и пропагандист дальневосточной, в частности китайской, культурной традиции, приближаясь к семидесятилетнему рубежу, продемонстрировал, что это значит применительно к современным европейским реалиям. Он перешел на язык, переживавшийся большинством его старых читателей как язык угнетения и насилия, и оттолкнул от себя какую-то часть этих читателей, но в итоге он нашел читателей новых, ничего не знающих и, по сути, не желающих знать ни о его всеевропейской известности, ни о его центральном месте в той литературе, в которой он полвека работал, читателей, которым в его стихах были важны именно стихи как таковые.

Получился небывалый эксперимент: поэтическая биография Яна Каплинского началась, таким образом, как бы заново, когда в 2014 году в таллинском издательстве «Kite» / «Воздушный змей» вышла его первая русская книга «Белые бабочки ночи». Она сразу была замечена: Русская премия, шорт-лист премии Андрея Белого, шорт-лист премии «Различие» и огромное множество рецензий. Среди последних прежде всего обращают на себя внимание написанные молодыми, теми, чьи имена — среди наиболее впечатляющих явлений сегодняшней поэзии. За ней последовала вторая книга, «Улыбка Вегенера» (2017), изданная в одной из немногих сейчас репрезентативных поэтических серий, «Поэзия без границ». И вот — большая книга «Наши тени так длинны», включающая, кроме их переиздания (первая книга разделена здесь на две: «Инакобытие» и собственно «Белые бабочки…»), и новую русскую книгу, так и называющуюся — «Третья книга стихов». Но главным в этой книге видится другое: это три раздела стихов, переведенных с эстонского, которые соединяют вместе двух Каплинских: национального классика и яркого дебютанта.

Первая эстонская книга стихов Каплинского, тогда еще студента романской кафедры Тартуского университета, «Jäljed allikal»/«Следы у родника», появилась в 1965 году. Она вошла в так называемую «кассету», изобретение оттепельных лет, заключавшееся в том, чтобы каждый год выпускать и продавать вместе вставленные в футляр книги нескольких поэтов-дебютантов (а иногда и прозаиков). Такие кассеты на некоторое время (1962–1967) определили лицо молодой эстонской литературы, дав поколению, родившемуся перед и во время войны, имя «кассетного». Примечательно, что четверть века спустя, в перестройку, эту практику повторит в Ленинграде издательство «Советский писатель», знакомя читателей с неподцензурной поэзией 1970–1980‐х: Аркадием Драгомощенко, Виктором Кривулиным, Еленой Шварц.

2

1960‐е годы стали революционными во всей Европе, как Западной, так и Восточной. Другое дело, что эта революционность, вызванная в различных странах различными мотивами протеста или, скорее, различными травмами, порождающими протест, была очень несходной. Мало того, несходной она была и в различных республиках СССР.

Глубочайшей травмой, переживаемой в прибалтийских республиках, была утрата в результате Второй мировой войны независимости.

Сначала она повлекла за собой репрессии против буржуазии и буржуазной интеллигенции в июне 1941 года. Среди жертв этих репрессий был и отец поэта, в середине 1930‐х годов приехавший из Польши преподаватель университета филолог Ежи Каплинский.

Затем, в сентябре 1944 года, в ожидании новых проскрипций после грядущего возвращения Красной армии, состоялось массовое бегство самых разных слоев населения в Германию и Швецию.

Наконец, в марте 1949 года, произошла масштабная депортация. Под нее попали крестьяне, в той или иной форме сопротивлявшиеся проводимой коллективизации сельского хозяйства.

Если в 1930‐е годы, особенно после разгона парламента в 1934 году (в результате победы на выборах ультраправых), в эстонском обществе были достаточно заметны левые и интернационалистские настроения (так, среди членов первого руководства Эстонской ССР были значительные поэты-модернисты, как Йоханнес Варес-Барбарус и Йоханнес Семпер, не протестовал против установления советской власти и крупнейший прозаик Фридеберт Туглас), то послевоенное время и особенно годы оттепели породили острое переживание эстонцами своей европейской идентичности и инаковости даже не столько по отношению к советской идеологии, сколько по отношению к общесоветскому укладу жизни.

Схожей, пусть со своими особенностями, была ситуация и в Латвии, и в Литве: в поколении поэтов, родившихся накануне или во время войны и дебютировавших в 1960‐е, отчетливо прослеживается «европейская линия», манифестирующая себя прежде всего переходом к свободному стиху (самые значимые фигуры: в Эстонии, кроме Каплинского, еще и Пауль-Ээрик Руммо, в Латвии — Ояр Вациетис, в Литве — Сигитас Гяда).

В каком-то смысле культурная ситуация 1960‐х годов в Прибалтике напоминала скорее «страны народной демократии» с их попытками придания социализму «человеческого лица», нежели Москву, не говоря уже о Ленинграде и русской провинции, и, тем более, других союзных и автономных республиках, хотя в СССР повсеместно, даже в самой дальней глуши, происходила в это время отмена жесткого послевоенного регламента, сравнимого после серии постановлений Оргбюро и Политбюро ЦК ВКП(б) 1946–1948 годов, посвященных различным сферам культуры, с объявлением чрезвычайного положения в культуре.

Если оставить в стороне поэтов, манифестирующих себя как политических оппозиционеров существующему режиму, различие в публикационной практике и эстетической допустимости между Таллинном—Ригой—Вильнюсом и Москвой—Ленинградом были разительными. Это бросается в глаза, если открыть антологию «Советская поэзия» (1977), вышедшую в самой респектабельной из советских книжных серий, «Библиотеке всемирной литературы»: подборки значительной части помещенных там эстонских, латышских и литовских поэтов скорее напоминают тексты, переведенные с европейских языков для журнала «Иностранная литература», если вообще не тексты, ходившие в русскоязычном самиздате.

Среди них и юношеская «Песня о жизни и смерти» (1964) Каплинского, пусть и в искалеченном силлаботонизацией переводе Владимира Шацкова:

Я знаю:

на тяжелой, влажной пашне,

на трещинах камней, на стоптанной дороге,

хранящей след животных и людей,

я оживаю…

Антология вышла к 60-летию Октябрьской революции, составляли ее литературные чиновники от каждой из советских республик. То, что в прибалтийских республиках они не препятствовали формальному обновлению поэтического языка и сочли репрезентативной именно такую картину, — важнейшее свидетельство о тех подспудных процессах, которые в 1990 году привели к выходу компартий Эстонии и Литвы (в Латвии ситуация была сложнее) из КПСС.

Ни писавший по-русски эстонец Арво Метс, ни Владимир Бурич, ни Вячеслав Куприянов, ни Геннадий Алексеев, не говоря уже о Яне Сатуновском, Генрихе Сапгире, Всеволоде Некрасове или тем более Геннадии Айги, не могли рассчитывать на легализацию своей поэтики. И им противостояли не только чиновники, но, что самое горькое, поэты, в том числе и оппозиционные (общеизвестно мнение Бродского о свободном стихе), что отодвинуло расставание в России с обветшавшим традиционным стихосложением на целые полвека.

Это не значит, что в Эстонии не было консервативного неоклассицизма.

Его представители превалировали и среди поэтов поколения, сформировавшегося в двадцатилетие независимости, и среди поэтов послевоенного, уже советского поколения, но дубина национальной классики не была такой тяжеловесной, как в России, что делало позицию ее сторонников не столь незыблемой. Нельзя видеть случайность в том, что в 1970‐е годы даже такие официальные фигуры, как Дебора Вааранди, периодически обращаются к свободному стиху. С другой же стороны, нельзя счесть случайностью и тот факт, что ни одни эстонский поэт не стал, подобно их соседям, литовцу Эдуардасу Межелайтису и латышу Ояру Вациетису, лауреатом Ленинской или всесоюзной Государственной премии.

Это не значит и того, что в Эстонии не было поэтического самиздата. Он был (как был и тамиздат — много поэтов первого ряда, таких как Мария Ундер, Ильмар Лаабан, Калью Лепик, оказались в результате войны в эмиграции), но он играл совершенно иную роль: Уку Мазинг и Артур Алликсаар, наиболее значительные из поэтов, стихи которых ходили в самиздате, были злостными нарушителями правил: первый — дискурсивных, второй — социальных.

Далее, что важно представлять себе русскому читателю, — иной, если так можно выразиться, недостаточно окрепший, фундамент национальной классики. Итальянской классической поэзии в годы юности Каплинского было уже более 600 лет (Данте), французской — под 500 (Вийон), английской — под 400 (елизаветинцы), русской (Пушкин) и польской (Мицкевич) — хотя бы 150.

В эстонской же поэзии, во-первых, не было такой эпонимической фигуры (в соседней Латвии был Райнис), во-вторых, немало представителей первого поколения профессиональных эстонских поэтов, участников литературной группы «Noor Eesti» / «Молодая Эстония», будучи ровесниками дедушек и бабушек нашего поэта (как, например, Густав Суйтс и Фридеберт Туглас), были еще живы. Кроме прочего, годы расцвета этого поколения падали на десятилетие перед Первой мировой войной, из чего следует, что профессиональной эстонской поэзии было в послевоенные годы менее, чем полвека. К тому же запоздалая неоромантическая экзальтация «молодых эстонцев» как нельзя менее соответствовала травматическому опыту послевоенного детства. Получалось, что стоявшая перед поколением Каплинского задача была не в вос-создании некогда бывшего «досоветского рая», как это во многом мыслилось в Москве—Ленинграде (увы, без «досоветского рая» в эстонской ментальности тоже не обошлось), а в создании принципиально нового: поэзии европейского склада на своем языке, причем языке неевропейского происхождения и неевропейской структуры. Для сравнения, вышеупомянутый Уку Мазинг писал: «не увязнуть в индоевропейском менталитете».

3

За приблизительно десять лет работы на русском языке Каплинский выпустил три книги стихотворений; самих стихотворений около полутора сотен. За полвека работы на эстонском языке — семнадцать книг; далеко не полное собрание стихотворений за первые сорок лет творчества, «Kirjutatud» (буквально: «Написанное»), вышедшее в 2000 году, включает в себя почти тысячу стихотворений. Так что те полторы сотни переводных стихов, что вошли в эту книгу, дают об этой части творчества поэта лишь самое беглое представление.

Их поэтика порой радикально менялась, обращаясь то к театрализованной риторике, вызывающей в памяти высокий модерн (как стихи о покорении Цезарем Галлии), то к минималистскому лаконизму, множество трансформаций претерпела и собственно стихотворная строка, то сжимаясь до одного слова, то выходя из берегов страницы и превращаясь в некий нерасчленимый поток. Однако, поразительным образом, эти формальные контрасты не нарушали узнаваемости, мало того, ее не нарушила даже смена языка, лишний раз доказывая, что поэзия — не «лучшие слова в лучшем порядке», не «диктат языка», а нечто иное, проблематику чего и разрабатывает данная книга.

Если ты смог так долго жить вместе с тишиною

тебе может быть удастся рассказать о ней без образов и слов

и ты поймешь что есть общее между запахом

прошлогоднего снега и полетом летучей мыши

над древним каменным мостом и тенями

одного мальчика и его кота на голой белой стене

за которой почти кончаются воспоминания и надежды

Примечательно, что разницы в языке между переводами и оригинальными русскими стихотворениями, в сущности, нет: и те и другие написаны грамматически и стилистически правильным литературным языком, но чуть-чуть как бы лишенным кислорода, и эта обескровленность дает удивительный эффект: язык звучит как мертвый в высоком смысле этого понятия, как звучит мертвой латынь для тех, кто не принял ни Второго Ватиканского собора с переходом на профанные наречия, ни академического реконструированного «кеканья» (Кикерон, Хоратий), как когда-то звучал мертвым ашкеназский древнееврейский. Наконец, поэт задумал подъем еще на одну ступень, уводящую еще далее в небытие языка: использование дореформенной орфографии — и небольшая часть тиража «Бѣлыхъ бабочекъ ночи» вышла в этой орѳографiи, но этот прием пока не нашел отклика у читателя и, в частности, издатели этой книги на такой радикализм не отважились.

В те же 1960‐е годы в России, пусть за рамками официальной печати, тоже зародилась поэзия, отказавшаяся от силлабо-тонической «скрытой шарманки», по выражению цитируемого нашим поэтом Арно Гольца (выше я уже называл некоторые имена). После некоторого попятного «ретромодерна» 1970‐х она еще более окрепла в 1980‐е (прежде всего здесь следует назвать Аркадия Драгомощенко), но это был именно «европейский выбор», во многом политический жест, в чем-то даже ленинское «ввязывание в драчку», когда идет постоянная возгонка от радикальности к скандальному эпатажу и от усложненности — к тотальному герметизму.

Главное, что было поставлено русскими собратьями Каплинского под подозрение: лирика как таковая (более конкретно: «сольная лирика» в античной терминологии), то есть допустимость говорения от первого лица, аутентичность так называемой «исповедальности», этическая оправданность метапозиции поэта, достоверность его свидетельств.

И, пожалуй, тут приходится признать: на все эти вопросы Каплинский ответил принципиально иначе. В сущности, весь двуязычный более чем пятидесятилетний творческий путь поэта — это апология лирики, доказательство ее возможности в современных условиях (то есть как части art contemporain), но не путем апелляции к традиции, а как раз обратным способом: путем разрушения и даже, можно сказать, уничтожения «шарманки» (речь не только о стихосложении) традиции и демонстрации того, какие фундаментальные органические основания имеет лирика в человеческой природе.

Менее всего это соотносимо с медитацией в том обывательско-китчевом смысле этого слова, который она приобрела сегодня (как музыка другого великого эстонца, Арво Пярта, не соотносима с псевдоминималистической равномерной пульсацией электроники).

Диалог Каплинского — ни в коем случае не выводящая (так или иначе) из экзистенциального отчаяния беседа с доброжелательно настроенным читателем (в том числе «провиденциальным»). Такая перспектива отклика была бы, опять-таки, частью индустрии досуга, пытающейся поглотить то, что когда-то получило названия «искусства», «поэзии», «высокого» (найдем им другие, более точные названия). Это диалог или с чем-то в себе, или с чем-то рядом с собой, что неотделимо от бытия и небытия и что поэт назвал инакобытием, где сосуществуют сиротство, разрушительная юношеская любовь, мучительность повседневного существования.

Я всегда опаздывал всегда опаздываю

когда я родился царя уже не было

Эстонская республика приказала долго жить

яблони в дедушкином саду замерзли

я не помню ни отца который был арестован

когда я был малышом — он не вернулся

ни нашего сеттера Джоя сторожившего меня

и мою люльку — он был застрелен немцем

не помню каменного моста а лишь глыбы

разбросанные взрывом по центру города

там я гулял с дедом по улицам

где вместо домов были пустые места

Это — диалог, не дающий заглотить нас непереносимой пошлости постиндустриальной цивилизации, дающий силы в том состоянии, которое на еще одном мертвом языке носило имя «богооставленности».

Бог покинул нас — я почувствовал это так ясно

когда копал землю под кустиком ревеня.

Земля была черной и мокрой.

Собственно, боль, испытываемая в процессе этого диалога, и есть главное содержание поэзии Каплинского, боль, не заглушаемая ни героическим приятием мироустройства, ни феноменальным умением видеть красоту, ни подвижнической способностью преодолевать отчаяние.

Страница еще белая. Тишина еще тишина.

Утешительно глядеть на облака. Как всегда.

Тем не менее, несмотря на всё это

Стихам нелегко появиться на свет, они во мне что-то ломают, раскалывают, уносят c собой что-то из меня.

От каждого стихотворения остается шрам.

Сергей Завьялов

Переводы эстонских стихов¹

I