Информация
от издательства

Художественное электронное издание

Издание осуществлено при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям

Оформление — Валерий Калныньш

Глазков, Н. И.

Поэт ненаступившей эры : Избранное / Николай Иванович Глазков. — М. : Время, 2020. — (Поэтическая библиотека).

ISBN 978-5-9691-2038-9

Николай Глазков (1919—1979) — один из крупнейших поэтов XX века, масштаб дарования которого трудно переоценить. Он — новатор и основатель литературного направления «небывализм», примыкающего к футуризму, пронзительный лирик и автор страстной гражданственной поэтики, им созданы эпические поэмы, хлёсткие афоризмы на злобу дня, трагикомические пьесы в стихах. В те годы, когда Н. И. Глазкова мало издавали, он мастерил свои поэтические тетрадки для узкого круга друзей и знакомых, а заодно изобрёл новое слово «самиздат», прочно вошедшее в русскую лексику (первоначально «сам-себя-издат»). В настоящее издание включены произведения от самых ранних до написанных в последние годы жизни.

НЕИЗВЕСТНЫЙ ГЛАЗКОВ…

Николай Глазков (1919—1979) — выдающийся русский поэт советского времени. Временем этим измученный и в глазах читателя искажённый, но Божий замысел в себе с упрямой лёгкостью сохранивший.

Родом из священнослужителей. Отец в 38-м году репрессирован и расстрелян. Учился в довоенном Литинституте, где сразу стал живой легендой. <…>

Ощущение своей исключительности (сдобренное неповторимой самоиронией) было спасительной подосновой глазковского творчества и шло не от кичливости, а от острого ощущения мистической связи с самой Вселенной — как у «председателя Земшара» Хлебникова, предтечи Глазкова, чьи уроки в поэзии ученика причудливо переплелись с открытиями обэриутов. Кроме того, здесь таилась самозащита Глазкова от соцреалисти­ческой нивелировки, от преуспевающих бездарей, от унизительной невозможности напечатать главные свои стихи:

 

Самокульт. Но меня довели

Долгой травлей до этой религии.

А велик ли Глазков? Да. Велик.

У него и ошибки великие.

 

Кстати, ошибка — в глазковском мире высочайший оценочный балл, всегда сопровождаемый эпитетом «великая». В поэме «Поэтоград I» он пишет: «Я исключён как исключенье / Во имя их дурацких правил!» — пишет, заметим, о своём изгойстве не жалостливо, а с победительной энергией и в ритме, и в интонации.

Глазков был новатор: он творил свои небывалые слова, а слова привычные так сталкивал лбами, что образные искры летели врассыпную. Так он — почти не издаваемый и переплетавший листки со своими шедеврами в доморощенные тетрадки для друзей — изобрёл слово «самиздат» (первоначально: сам-себя-издат), вошедшее в трагическую лексику советской эпохи как слово общенародное. А ещё он, рождённый в январе и знавший толк в бражничестве, придумал месяц «пьянварь».

Глазков был основателем целого литературного направления по имени «небывализм», задуманного как дочерняя ветвь футуризма: была плеяда, были манифесты, были проекты — их смяло время и загнало в архивные тайники, в подсознание, в нети. <…> В дальнейшем свои инверсии, свои исторические прозрения, свои парадоксы, каламбуры и афоризмы поэт всё же сохранил, хотя и под щитом.

Глазков был личность, одарённая всесторонне. Сильный шахматист. Увлекался боксом. Действительный член Географического общества. Актёр. Помните летающего мужика из фильма «Андрей Руб­лёв» А. Тарковского? Это он, Глазков. Он был человек очень высокий, могучий, сутулый, бородатый и юродиво-красивый. Юродивость его шла от презрения к строю и власти, и от страха перед ними (страх без заискивания — уже мужество), и от высшей народной мудрости: «Надо быть очень умным, / Чтоб сыграть дурака», — подытожил он свой уникальный опыт уже в шестидесятые.

Коллеги его снисходительно любили (лучшие из них втайне прекрасно осознавали, кто есть кто, но официальную иерархию не разрушали никогда), опасливо сторонились и кто как мог грабили. Да, Глазков весь разворован — по строчкам, по образам, по рифмам, по метафорам. «…Сколько мы у него воровали, / А всего мы не утянули», — чётко констатировал Борис Слуцкий.

Нынче пришла пора Глазкова. Выходят его неизданные стихи и поэмы. Репродуцируются графические наброски, шаржи. Пишутся мемуары и статьи. А ведь он и это предсказал более полувека назад:

 

Писатель рукопись посеял,

Но не сумел её издать.

Она валялась средь Расеи

И начала произрастать.

Из статьи Татьяны Бек, 1996

СТИХОТВОРЕНИЯ

Я на мир взираю

***

Некий царь из тех династий,

Что боятся гнева масс,

Со своей царицей Настей

Улететь решил на Марс.

 

Там, где в северном сиянье

Дремлют северные льды,

Прилетели марсиане

И поставили шатры.

1925

ПИРАТ

В морской утонувши пучине,

Мог быть достоянием крабов

Иль где-нибудь в знойной пустыне

Рабом разъярённых арабов.

 

Не раз на съеденье акулы

Его обрекали матросы,

Но он им сворачивал скулы,

Спокойно куря папиросы.

 

Не раз с берегов Сенегала

Ему угрожали кончиной, —

Он вешал посланца-нахала

На длинном конце парусины.

 

Он грабил далёкие страны.

Под жизни скитальческой склон

Залечивать старые раны

Поехал на родину он.

 

И смерть восприял на постели

В одну из морозных ночей

Под северный ропот метели,

Под сдержанный шёпот врачей.

1937

***

Не хочет Бог, чтоб каждый верил в Бога,

Ему пустая вера не нужна,

Людей он судит праведно и строго,

Лишь добрые дела — к нему дорога,

И, вероятно, им не грош цена!

***

В тот день улетучилась к чёрту победа,

И это трагически понято мной,

Но я утверждаю, что званья поэта

Достоин, как званья иного — иной.

1937

ШАГРЕНЕВАЯ КОЖА

Желать — нас сжигает,

Нас мочь — разрушает,

Дарует спокойствие — знать,

Но чаще бывает,

Что счастье внушает

Не видеть и знать,

А желать.

 

И все мы, конечно,

Желать бесконечно,

Желать безрассудно не прочь,

И все мы беспечно

Желаем, чтоб вечно

Желать превращалось бы в мочь.

1937