Оглавление

«И все-таки луна»

ПО ПЕРВОМУ этажу еще не введенного в эксплуатацию офисного центра расхаживает обладающий здесь властью человек, который придирчиво выискивает недостатки, строго глядит на устраняющих недоделки рабочих, обходит скученные кадки с цветами; Алексей Севостьянов охватывает острым взором стены и потолки, отодвигает со своего пути коробки с оргтехникой, пропускает замызганных маляров и улыбается опрятным девушкам; направляющегося к нему бородатого мужчину удивленный Алексей, захлопав глазами, узнал, но ни жесткости, ни покровительственных улыбок в общении с ним себе не позволил.

Они как-то встречались, и Алексей Севостьянов сделал надлежащие выводы.

Ничего, помимо уважения, блистающий выправкой Никита Бубнов, по отношению к собственной персоне не допускает.

— Странно, — пробормотал Севостьянов. — Мы ждали вас только завтра.

— Завтра я не смогу, — сказал Бубнов.

— Но сегодня ничего не получится, многое еще не готово…

— Все, как и положено, произойдет завтра, но без меня, — сказал Бубнов. — Это единственное изменение в программе.

— Значит, человек от вас будет? — спросил Севостьянов.

— Ну, конечно. Мы же серьезная организация.

— Серьезнее не найдешь, — промолвил Севостьянов. — А зачем вы пришли сегодня?

— Чтобы вы завтра не удивлялись. Вы договаривались лично со мной, и я лично пришел вам сказать, что наша договоренность относительно завтрашней процедуры оказалась, увы, пустым звуком.

— Вы передумали?

— Меня переводят в другой город, — ответил Бубнов. — Когда у вас тут все начнется, я буду ехать на поезде и вспоминать о Москве, в которой у меня осталась семья.

— Она с вами не едет? — спросил Севостьянов.

— Мне нужно осмотреться, обжиться… выяснить, почему там потребовался конкретно я… у меня жена и сын. После нашего разговора я отправлюсь забирать его из детсада.

— Приятное дело, — пробормотал Севостьянов, — мне бы ваши дела… нет, не те, а это — сын, детсад… с работой в Москве, я вижу, вы уже развязались.

— И на чем основано ваше видение? — спросил Бубнов.

— На одежде. Вы же в штатском.

— Осторожнее, — предостерег Бубнов. — Вы допускаете некоторую вольность, и я обязан вам на это указать.

— Грешен, не спорю. Продвинуться к свету я попытаюсь не далее, чем завтра, благо шанс мне выпадет… а как вы сами относитесь к практике освящения зданий, машин… чуть ли не скотобоен?

— Вас интересует мое собственное мнение? — переспросил Бубнов. — Не как служителя моей системы, а как обычного человека?

— Вы не обычный человек…

— И поэтому у меня есть собственное мнение. Но чужим людям я его не высказываю: только жене и сыну. — Никита Бубнов пошел и обернулся. — Мой сын перед вами бы не сплясал. Сколько бы я ни упрашивал — он парень с норовом, сердитый парнишка… весь в меня.

РАННЯЯ теплая осень. Детей вывели на прогулку, и они шумно играют возле корпуса детского сада под надзором расслабленных воспитательниц; увидев идущего от забора Никиту Бубнова, одна из них поклонилась ему в пояс и указала воспринявшему это, как должное, Бубнову на его сына Илью, теребящего нос скомканным носовым платком.

Илье шесть лет. Смышленый мальчик возбудим и неулыбчив.

Показав кулак вертящейся поблизости девочке, Илья поспешил за молча развернувшимся отцом, которого он догнал лишь на улице.

— Как прошел день? — спросил Никита Бубнов.

— Плохо, — пробурчал Илья. — Опять заставляли пить ряженку. На твои слова им плевать.

— Да неужели?

— Вот так. Ты же им говорил? Говорил, чтобы меня не заставляли?

— Нет, — ответил Никита.

— Ты ведь обещал! — воскликнул Илья. — Давно обещаешь, что скажешь… и не говоришь.

— И не скажу. Ряженка тебе полезна, и ты будешь ее пить, что бы ты там не думал обо мне, о жизни, о воспитательницах, которые тебя тоже не слишком любят, но мне на тебя не жалуются.

— А что я сказал? — уязвленно спросил Илья. — Я говорил о ряженке, а о не воспитательницах. К ним я спокоен… если бы не они, ряженку бы я ни пил. Купишь мне пакетик сока?

— Думаю, незачем, — промолвил Никита.

— Это почему?! — закричал Илья.

— Выйдет обычная наша история. Мы придем в магазин, я спрошу у тебя: «какой тебе сок?», и ты, к примеру, ответишь, апельсиновый. А потом всю дорогу будешь ныть: «вот — хотел персиковый, а ты купил апельсиновый, а апельсиновый я не хотел, мне бы персиковый, я его и хотел, но ты купил мне апельсиновый, а апельсиновый я не люблю…

— Я люблю апельсиновый! — заявил Илья. — И персиковый, и яблочный… ряженку ненавижу. Ты завтра уезжаешь?

— Завтра, — ответил Никита. — Уже скучаешь?

— А чего скучать… скоро мы с мамой переедем к тебе, и я пойду в новый детсад, где воспитательницы окажутся поумнее… не помешанными на ряженке. Или я детсад я дохожу здесь, а там уже пойду в школу. Там хорошие школы?

— Я тебе сообщу, — усмехнулся Никита. — Специально этим займусь и все для тебя разузнаю. Ничего не утаю — между нами же нет секретов.

— Ну, да… наверное. С тобой, да, но маме я всего не рассказываю.

— Не доверяешь? — спросил Никита.

— Бог с ней. — Поглядев на отца, Илья перекрестился. — Быть твоей женой тяжко… как и моей мамой, впрочем.

НА ЗАНИМАЮЩЕЙ фактически всю комнату двуспальной кровати лежит куча одежды и россыпь книг. Рядом с раскрытой спортивной сумкой и красным чемоданом навалены и прочие предметы: мелкие коробочки, начищенные ботинки, продавленные тюбики, авторучки; раздевшийся по пояс Никита Бубнов утомлен бесконечными сборами.

Его белесая, никогда не красившаяся жена Александра нагнулась над кроватью, проверяя комплектность.

Никита Бубнов на эту кровать даже не может смотреть.

— Ты бы что-нибудь зимнее с собой все-таки взял, — промолвила Александра. — Чтобы мне потом меньше тащить. Я не представляю, как я управлюсь, когда ты мне позвонишь и скажешь, что ты меня ждешь. С сыном и со всеми вещами.

— О вещах не беспокойся, — сказал Никита. — Не вынуждай меня напоминать, чья ты супруга.

— Но без зимних вещей ты не сможешь, а приобретать новые накладно…

— Вещи мне перевезут! — закричал Никита. — Переть на себя баул с барахлом тебе не придется: вы поедете ко мне налегке. Насчет сроком я тебе сейчас не скажу, но не позже, чем летом.

— Следующим летом? — удивилась Александра.

— Я должен увериться в том, что возвращения в Москву мне не добиться. Лишь тогда я сорву вас с насиженного места и призову ко мне… делить тяготы провинциальной неустроенности. Не прихватить ли мне побольше книг? А то тряпок, которых там на рынках навалом, я набрал, а нужную книгу там не достанешь… там, как доложили мне, полнейший развал. Тот, к кому я еду на смену, настолько все развалил, что выбор руководства пал на меня, решительного и знающего человека.

— Кризисного менеджера, — усмехнулась жена.

— Ну что это, — вздохнул Бубнов. — Где ты набралась таких поганых слов? Не к лицу тебе, не к лицу… прочти «Дева Мария, радуйся». Отвлекись от суеты этих пустых сборов.

— Еще успеется… муж мой. Ты уезжаешь без жены, а в том городе имеются женщины, готовые тебя прельстить. Изменять мне не будешь?

— Подобное для меня непозволительно, — ответил Бубнов. — Твой вопрос нелеп… нашла кого ревновать.

— Кроме тебя, ревновать мне некого.

— Желаешь — ревнуй. Разъедай свою душу глупыми подозрениями и не спи ночами из-за придуманных женщин, якобы спящих со мной. Я и в Москве на женщин не заглядывался, ну а там и подавно. Что там за женщины? — Бубнов указал на жену. — Куда им до столичных?

В ДРУГОМ городе, в тускло освещаемой темноте, нервно озираясь, идет женщина: ее путь лежит между похожими на трубы деревьями с обрубленными кронами, которые создают угнетающую атмосферу, ухудшая ее и без того плохое настроение.

Елене под тридцать лет, она еще довольна красива и не совсем измотана нескладывающейся жизнью, царящее безмолвие ее нисколько не умиротворяет, заставляя вслушиваться в любые шумы. Она не останавливается и слышит лишь собственные шаги.

НИКИТА Бубнов вылезает из такси, вытягивает с заднего сидения сумку с чемоданом и, изогнувшись под бременем поклажи, движется к зданию вокзала; не дойдя до него, он притормаживает, чтобы рассмотреть мозаику из выставленных под открытым небом глянцевых журналов, чьи обложки приманивают Бубнова женскими лицами: красивыми, холеными, отретушированными, безликими, порочными.

ЯСНЫМ осенним днем вдоль тянущихся полей медленно едет товарный поезд с вагонами без крыш. В одном из них сидит человек. Если на него смотреть сверху, он ничем не отличается от обыкновенного, но под другим углом становится видно, что у него лицо монстра.

Взобравшись на край вагона, Игорь оглядывает окрестности и вновь садится с ничего не выражающим взглядом.

Он возвращается в родной город, и его там никто не ждет. Игорь твердо знает, что его будут преследовать. Добираться домой привычными маршрутами слишком рискованно.

Проносятся поля, светит солнце, стук колес не полностью заглушает пение птиц; резко встав, Игорь покидает вагон и, прокатившись по склону, лежит лицом вниз. Он не торопится. В запасе у него есть немного времени. Игорь поглаживает холодную землю и наконец поднимается.

Теперь у Игоря нормальное человеческое лицо. На нем налет решительности и надменности, тонкие бесцветные губы плотно сжаты; перед Игорем бескрайний ничем не ограниченный простор. На поле ни одной протоптанной тропы.

Игорь идет в город.

ИГОРЬ стоит вплотную к пятиэтажному дому. Словно бы в него уткнувшись, он задирает голову, проводит глазами по горящим окнам, доходит до черного непроглядного неба.

Войдя в подъезд, он тяжелыми шагами восходит на третий этаж, достает из кармана ключ, открывает дверь, зажигает в прихожей свет и, осмотревшись, снимает куртку. Заходит в темную комнату. Выходит обратно в прихожую, гасит свет.

В ПРИХОЖЕЙ зажигается свет. Пришедшая Елена устало раздевается, с потухшим взором смотрится в зеркало, поправляет прическу.

Направившись в ванную мыть руки, она видит сидящего там Игоря.

Она никак не ожидала его здесь увидеть, но Елена скорее удивлена, чем напугана. Молчание затягивается и ей уже действительно жутко. Елена не решается заговорить первой. На нормальном человеческом лице Игоря постепенно появляется подобие снисходительной ухмылки, однако он вновь становится совершенно серьезен и, это, как кажется Елене, не обещает ей ничего хорошего.

— У меня был ключ, — сухо сказал он.

— Был, — прошептала она.

— Я пришел и сижу.

— Через три года? — спросила Елена.

— В твоей квартире я в меньшей опасности. И я тут ненадолго — потерпи. Прежде ты меня не выгоняла.

— Я тебя и сейчас не гоню. Просто как-то дико. Пообещав не забывать, человек уезжает и даже не звонит. Потом он снова здесь. Вся квартира во тьме, а он сидит в ванной и не отводит взгляд, глядя прямо в глаза… зачем ты на меня так смотришь? Мне неприятно… Мне страшно! Ты доволен?

— Давай без истерик, — промолвил Игорь. — Я тебя никогда не обижал и не обижу, однако вынужден предупредить: общение со мной грозит тебе неприятностями.

— С законом? — спросила Елена.

— С людьми. С притворяющимися людьми нелюдями, с беспощадными злыми монстрами, с ненасытными хитрыми тварями, чье могущество бесконечно и оно растет, рост стабилен, вам с ними не справиться, вы чересчур слабы. И я ослаб. Давно не ел. В моем поезде не было вагона-ресторана, а с поезда я сразу к тебе. Не накормишь?

У ОБОЧИНЫ припаркованы две машины, на крыше одной из которых беззвучно крутится мигалка — остановив подержанную иномарку, милиция проверяет документы.

Бумаги в руках у излишне сосредоточенного лейтенанта Андрианова, за его спиной двое сержантов с автоматами; вылезшие из иномарки Алексей Матюшин и Федор «Кастет» Сенюшкин на пределе возможностей сохраняют спокойствие, будучи не в силах сообразить что же послужило основанием задержки.

Федор «Кастет» усердно скребет щетину. Алексей Матюшин со скуки разминает шею.

— Сколько можно проверять? — недовольно спросил Алексей. — Вы же нас знаете! Если бы и не знали, то все равно, документы же в порядке.

— И мы ничего не нарушали, — заметил Федор «Кастет».

— Никто ничего и не говорит, — сказал лейтенант Андрианов. Вернув Федору документы, он обратился к одному из сержантов. — Передай ему свой автомат.

— Возьми, — протягивая Федору автомат, сказал сержант.

— Возьму, — ошеломленно выдохнул Федор.

— Не бери! — заорал Алексей Матюшин. — И в голове не держи! У тебя совсем ума нет? Это же провокация!

— А-ааа, — понимающе протянул Федор «Кастет». — Тогда не возьму.

— Будем считать, что ты взял. — веско сказал лейтенант Андрианов. — Теперь ты вооруженный преступник, и я имею право стрелять на поражение.

— Не смешно, лейтенант, — глухо пробормотал Алексей Матюшин.

— В смерти нет ничего смешного, — согласился Андрианов.

— Он что, в меня выстрелит? — обеспокоенно спросил у Матюшина Федор «Кастет».

— Да не выстрелит он. Успокойся. Расслабься и прими смерть, как мужчина.

— Что?!

— Мы в его руках, — глядя на серьезно настроенного лейтенанта, сказал Матюшин. — И с ним еще двое. Если они не остановятся сами, мы не сумеем их остановить. Но это все чушь. Посреди улицы они тебя не прикончат.

— Не меня, а нас, — поправил его «Кастет».

— Обо мне пока речи не было.

— Это неправильно, — покачал головой Федор.

— Так легли карты, — развел руками Матюшин. — Следующая сдача твоя.

— На том свете, что ли?

— Там тебя ждет удачный расклад.

Опустив автомат, лейтенант Андрианов уходит, за ним устремляются повесивших автоматы на плечо сержанты — садятся с лейтенантом в машину и уезжают.

— Думаешь, они несерьезно? — спустя пятнадцать секунд спросил Федор «Кастет».

— К ним в голову не залезешь, — неопределенно ответил Матюшин. — Не просечешь со стороны, что внутри. Чего-то, вероятно, не хватает, а чего-то в избытке, они же все пьющие, и, нарвись мы на них, когда они в состоянии приступа… они бы обошлись без автоматов — зубами бы нас порвали. И на наши изуродованные трупы текла бы пена изо ртов склонившихся над нами людей в форме.

— Жутко, — вздрогнул Федор «Кастет»

— Вполне реально, — без эмоций произнес Алексей.

— Эти вроде бы были трезвыми.

— Тогда нам вообще повезло. Если трезвые, значит в завязке, а это самый край. Весь мир в черном свете. Ни выхода, ни входа — один шаг и тупик. Оттуда забрезжил свет, но нет. Показалось.

РАСКАЧИВАЯ ногой под столом, Игорь сидит на стуле и рассматривает висящие перед ним фотографии. Его на них нет.

Лена ушла на кухню, и Игорь, поставив локти на стол, подпирает голову и продолжает качать ногой.

На лоб набегают складки, глаза закрываются, плечи периодически подрагивают от охватывающего наплывами волнения, в глубине души Игорь бы хотел ни во что не вмешиваться, но не может. У него осталась только одна относительно спокойная ночь, а уже затем он планирует бесстрашно полезть на выслеживающих его врагов.

Вошедшую в комнату Елену он замечает не сразу. Какое-то время она не рискует его потревожить, используя создавшую обстановку для того, чтобы понаблюдать за Игорем и подумать о своих чувствах к нему.

— Я надеялась на лучшее, сказала она, — но в холодильнике почти ничего. Для праздничного стола маловато.

— Угости тем, что есть, — безразлично сказал Игорь.

— Нет, нет, не могу, мы все-таки не чужие, когда-то даже близкие, да и не виделись мы с тобой целых три года. Надо сходить в магазин.

— Сходи. Денег я дам.

— Одной бы мне не хотелось.

— Принципиально? — жестко спросил Игорь. — Мол, ты беззаботно валяешься, а мне бежать тебе за выпивкой и продуктами?

— Выпивка у меня найдется, — пробормотала она.

— Без меня начала выпивать? — с издевкой поинтересовался Игорь.

— Для тебя берегла…

— Хмм. Ну, наливай.

— Сначала в магазин. Если скажешь, я пойду одна, но тебе следует знать, что в нашем районе вечерами нападают на женщин. Вырывают сумки, требуют кошельки, на днях вот изнасиловали. Тебе меня не жалко?

— Я рисковал из-за тебя жизнью, — улыбнувшись, вспомнил Игорь.

— На пляже, — усмехнулась Елена. — Оберегал меня от пьяной мужской компании, подошедшей ко мне побеседовать пока ты плавал.

— Незабываемая драка, — с удовлетворением припомнил Игорь.

— Кстати, они вели себя вполне деликатно. Смешили меня… я смеялась. И тут из воды выскочил ты, мгновенно приступивший к маханию кулаками.

— Мне показалось, что они к тебе пристают. — Игорь громко рассмеялся. — И вдобавок меня разозлило мое поражение в заплыве с маленькой девчонкой, только-только надевшей купальник. Я оказался поблизости от нее, и она предложила мне проплыть на скорость — там, говорит, мой папа, проверим кто быстрее до него доберется? Пожалуйста. Сплаваем. До ее отца метров двадцать, я с опущенной голову мощнейшими гребками к нему приближаюсь и ощущаю, как она, поднимая волну, обходит меня слева… Талантливая девчонка. В нашем захолустье такие таланты еще не рождались.

— А ты? — со смехом спросила Елена. — А я?

— Увы, — всплеснул руками Игорь. — Не то.

НАПРЯЖЕНИЕ рассеялось, и Игорь с Леной вдоль обшарпанных стен родного города, предстающего перед ними в пугающем вечернем обличье, шагают по пустынной улице в магазин.

На лице Елены играет сдержанная улыбка. Игорь в меру расслаблен — от редких прохожих не шарахается, биться насмерть в случае чего готов, попадающиеся ему люди прорезаются его тяжелым взглядом, Елена ни на кого особенно не смотрит.

Они подходят к магазину.

Достав кошелек, Игорь передает его Елене и, повернувшись к ней спиной, отходит в сторону.

— Пойдем! — позвала его Елена.

— Я подожду снаружи, — сказал Игорь. — Шатаясь с тобой по улицам, я и без того рискую.

— Ну, ладно. А что брать?

— На твой выбор, — равнодушно ответил Игорь.

— Ну, ладно, — улыбнулась Елена.

ПОСТОЯВ в отдалении от льющегося из магазина света, Игорь подступается к входу и заглядывает внутрь через стеклянную дверь.

Возле расплачивающейся Елены отираются двое мужчин, судя по всему собирающиеся с ней познакомиться. Это Алексей Матюшин и Федор «Кастет» — оба выше среднего роста, крепко сбитые, самонадеянные и нахрапистые, Елена не сумела от них отделаться, и они выходят за ней, навязчиво предлагая помочь нести пакеты с покупками.

— Да отстаньте вы от меня! — недовольно сказала Елена. — Никуда я с вами не поеду, вы что, не в себе? Я бы и так с вами не поехала, и тем более сейчас, когда я не одна — я с ним.

— Он твой мужик? — оглядывая Игоря, спросил Федор «Кастет».

— Ага, — зло ответила Елена. — Мой бойфренд.

— Значит, не мужик… Ты, парень, откуда? Что-то я тебя здесь как-то…

— Не загружай мужика, — осадил «Кастета» Матюшин. — Он из местных. Игорь, правильно?

Игорь кивнул.

— Я его узнал, — поворачиваясь к «Кастету», сказал Матюшин. — Несколько лет назад этот мужик активно толкался тут с Толстым Гришей, которого ты вроде бы не должен подзабыть. Или беда? Не удержалось в памяти?

— Толстого Гришу я помню, — хмуро пробормотал Федор. — Кто же его не помнит.

— И как он сейчас? — спросил у Игоря Алексей. — Если он в столице, то на новом уровне, на солидной доле и на хорошем счету у влиятельных политиков… ты нас извини. Некрасиво получилось. Тебя с твоей женщиной куда-нибудь подбросить? Мы на машине.

— Да нет, езжайте, — сказал Игорь. — Спасибо.

— Ну, тогда бывай. И не держи на нас обиду — я же совсем ни причем, а мой товарищ обознался, плюс он и на голову несилен… эй! я уезжаю. Ты со мной?

— С тобой, — не глядя на Игоря, пробурчал «Кастет». — До свидания, девушка.

— Всего наилучшего, — слегка поклонившись, сказала Елена.

Матюшин с «Кастетом» уходят к машине, Игорь насмешливо и вместе с тем презрительно отслеживает их уход, вскоре его лицо вновь непроницаемо. Он понимает, что в будущем ему грозят более существенные опасности и поэтому особенно не обольщается.

Почувствовав к двум бандитам снисхождение и жалость, Игорь внезапно испытывает к ним нечто наподобие симпатии.

— Настоящие люди, — задумчиво сказал он. — С чувствами, с эмоциями, с заблуждениями. Недалек тот день, когда все это станет здесь редкостью — еще при нашей жизни. А потом наши жизни у нас заберут.

— Да будет тебе, не говори ты такое. Молодому смелому мужику, вновь избавившему меня от опасности, тоску нагонять не пристало. — Погладив Игоря по щеке, Елена мягко поцеловала его в губы. — Ему полагается моя благодарность.

— Избавляя тебя от опасности, — улыбаясь, сказал Игорь, — я ничего для этого не сделал.

— Но они же ушли.

— От меня ушли, — без тени улыбки сказал Игорь — От тех, кто приедет сюда после меня, не уйдут.

СИНХРОННЫЕ прыжки далеких отблесков, обвивающие столбы ветви, вертикальные полосы особенного густого мрака, Елена налегке. Игорь обременен пакетами с едой. Почувствовавшие утраченную близость создания прогуливаются по знакомым местам, не отличающимся красотой и разнообразием.

Одинаковые дома, похожие друг на друга улицы, минимум машин позволяет не обращать внимания на цвет светофоров, обезлюдевший к ночи город, открывающий свою суть временно воссоединившимся любовникам.

— Твой дом, — показывая пальцем, сказала Елена.

— Мой, — согласился Игорь. — Такой же, как твой.

— Зайти не хочешь?

— Опасно. Да и желания нет. После смерти мамы я не очень хорошо себя чувствую в той квартире.

— В моей лучше? — улыбнулась Елена.

— Года два до отъезда я в основном жил у тебя. Наверное, неспроста. Если бы меня там что-то не устраивало, я бы нашел куда переехать.

— Вместе со мной?

— С тобой. Разумеется, с тобой. Ты бы поехала?

— Я, — отвернувшись, сказала Елена, — поехала бы с тобой и в Москву, но ты меня не взял.

— Ты не настаивала, — без эмоций сказал Игорь.

— Я не настолько наивна. Ты бы не взял меня в любом случае — вспомни, как ты на меня посмотрел, когда я заикнулась, что тоже непротив уехать в столицу.

— Посмотреть я могу, — усмехнулся Игорь.

— На злейших врагов так и то редко смотрят. А я тебе не враг, я ничем не заслужила… я потом постоянно думала — что такое? Почему? Вроде неплохо жили, как-то друг под друга подстраивались, лежали в кровати и смотрели кино… И все кончилось.

— Тебе незачем было ехать в Москву.

— Само собой, куда мне…. мое место здесь. Меня это не огорчает — до того, как ты сказал мне о своем отъезде, я никогда не собиралась отсюда уезжать. Мне здесь нравится. Звучит идиотски, но я не вру. — Елена нарочито широко улыбнулась. — На приеме у психиатра психи говорят ему чистую правду, и их не волнует вся дикость сказанного. А у меня не просто слова. Случались и ненормальные поступки — за забором.

— За тем забором, — взглянув на забор, хмыкнул Игорь. — Помню, шел дождь и дул ветер.

— Пробравшись на стройку, мы нашли тихий угол и впервые с тобой переспали. Гораздо чаще на стройке происходят изнасилования, но мне повезло, и стройка вызывает у меня приятные мысли. Возбуждающие… побуждающие расплакаться от ностальгии.

— Действительно возбуждающие, — признался Игорь. — Еще как. Не заглянуть ли нам туда и сейчас?

— Ну, нет… Для меня это уже слишком. Молодость ушла, и ее не вернешь.

— А я бы попробовал.

— Дойдем до меня и… поглядим. Кто на что по-прежнему способен.

Мимо Игоря с Еленой проезжает подержанная иномарка. В ней Алексей Матюшин и Федор «Кастет». Они утомлены и суровы, им не привыкать изнывать от безделья, перед их нахмуренными физиономиями раскачивается непомерно большой освежитель воздуха, за рулем сползающий с сидения Алексей.

Нарочито вытянувшийся Федор «Кастет» опирается затылком на максимально выдвинутый подголовник.

Посмотрев в окно, он замечает нечто интересное.

— Смотри, — сказал он.

— Куда? — без интереса спросил Матюшин.

— Вон туда. Там тот же человек, что мы видели у магазина. И с ним та же баба.

— И что дальше? — пожал плечами Матюшин. — Хочешь вылезти и все-таки его разорвать?

— По-твоему, не смогу? — запальчиво воскликнул «Кастет». — Я бы запросто, да неохота время тратить.

— Ха-ха…

— Смеешься? Надо мной?

— Я о времени, — пробормотал Матюшин.

— О времени? — непонимающе переспросил «Кастет».

— Его у нас полно. Будь у нас недостаток времени, мы бы не катались часами по этому крошечному городу.

— Ну, не часами… Минут сорок, пятьдесят, максимум час — один. С заходом в магазин.

— Где мы ничего не купили.

— Потому что увязались за той бабой. Но она оказалась с ним… Я бы его уработал. Он не особо крутой.

— И ты не особо, — усмехнувшись, сказал Алексей.

— Ты, конечно, круче, — с обидой пробурчал «Кастет».

— Я умнее. И я не пру на рожон в ситуации с неясными перспективами. Поэтому по-прежнему жив.

— Ну и я жив, — заявил «Кастет».

— Ну и прекрасно. Чего тебе еще?

— До хрена всего. Уважения, денег, женщин. Любви женщин. За любовь той, которая с ним, я бы отдал… много денег.

— Ей? — удивился Матюшин. — Какая же это любовь?

— Не ей, а… кому-нибудь, кто бы сумел сделать так, чтобы она меня полюбила.

— Занимающихся приворотом у нас, как грязи, — отпуская на время руль, сказал Алексей.

— Проходимцы, — отмахнулся «Кастет». — Прочтут заклинание, поводят над фото трясущимися руками, и она меня полюбит. Но у меня перестанет стоять. Такие вилы. Нет, лучше бы она меня не любила.

— Она тебя и не любит.

— А того, — промямлил «Кастет», — того человека она любит?

— Мне-то что, — фыркнул Матюшин. — И не зли меня жалкими разговорами. Любит ли она его, полюбит ли она меня… Проявляй себя жестче. Мощнее. Женщины это ценят.

ИГОРЬ с Еленой в постели — в темноте, в квартире Елены, они выпили и занимаются любовью, Елена вскрикивает и изгибается, Игорь работает мерно, как неживой механизм, у него нет эмоций, на его спине выступают напряженные мышцы, Елене, похоже, по-настоящему хорошо и страсть она не наигрывает, издаваемые ею стоны Игоря с ритма не собьют, весь путь от начала до конца он прошел в одном темпе. Слез с Елены и лег рядом с ней.

— Игорь, мой Игорь, — прошептала она, — я же тебя любила, действительно любила, в то время понимала, что люблю, понимаю и сейчас, наверное, люблю до сих пор. Не знаю, как ты, любишь ли ты… я зажгу свет и ты, посмотрев на меня, честно скажешь как ты ко мне относишься, насколько я тебе дорога…

— Не зажигай свет, — предостерегающе сказал Игорь.

— Я зажгу.

Лампу над кроватью зажгла; взглянув на Игоря, непривыкшими к свету глазами заморгала, затем ее глаза едва не вывалились из орбит.

У Игоря лицо монстра.

Встав с постели, он подошел к столу и взял недопитую бутылку водки. Склонившись над Еленой, заставил ее выпить из горлышка.

— Пей! — крикнул он. — Говорю тебе, пей! Выпей и я все тебе расскажу. Ну, пей же! Иначе ты не выдержишь и сойдешь с ума. Еще глоток… молодец… теперь расслабься и вникай. Я постараюсь говорить покороче. Получив приглашение из Москвы, Толстый Гриша увез меня с собой, и мы попали в систему. Нам предстояло многому научиться. Учить там умеют. В абсолютно секретном учреждении, готовящем будущих судей, министров, депутатов, нас превращали в боевые единицы, достойные войти во власть. Под постоянным натиском проводящих занятия профессионалов имеющиеся в нас человеческие качества отмирали. При прохождении полного курса у них не было ни малейшего шанса уцелеть. После года напряженной работы начинали происходить физические изменения, наши лица смотрелись ужасно… как мое — ты понимаешь. Завершившие обучения за свои лица могли не опасаться. У этих господ они гладкие, ровные, внутри кромешный ад, все полностью выжжено, но это немногим заметно. Мне оставалось месяца три, и тогда бы никакого, пусть даже временного уродства… не выдержав, я сбежал. Меня искали. Воспользовавшись полученными знаниями, я умело скрывался. Прятался бы и дальше, но верные сведения из надежного источника поставили меня перед вопросом: сдался ли я? Побороться ли мне или смириться? Покопавшись в себе, я решил действовать. Каким образом? Не знаю. Мне нечего им противопоставить. Мои возможности ограничены, перспективы кошмарны, я — глупый камикадзе… со мной несложно расправиться…

— А в чем проблема? — отойдя от шока, спросила Елена.

— Они едут в наш город. Они будут здесь править. Ничего уже не исправишь, но, если попробовать… то же самое. Бесполезно. Ввязываясь в это дело, я себя не обманываю, может, только слегка надеюсь. Виктор Павлович тебя устраивает?

— Мэр? — удивленно переспросила Елена.

— Нынешний мэр и бывший школьный учитель, чьи уроки не позволили мне переродиться в законченную мразь. Помнишь? В ущерб предмету он рассказывал нам истории о благородстве, чести, нестяжательстве, к нему прислушивались дети, его уважали взрослые… гораздо менее испорченные в те годы. Недаром же им захотелось доверить ему руководство городом. Он отказывался, его уговаривали… я здесь из-за него. В ближайшее время его снимут с должности, и назначат на нее кого-нибудь из своих. Чтобы никто не роптал, они осадят народ сфабрикованной ложью, пустят по местному телевидению порочащий его имя сюжет, их методы мне известны. Мне неизвестно, чем и как я могу помешать. Завтра я думаю встретиться с Виктор Павловичем и выяснить у него, готов ли он к борьбе, располагает ли скрытыми ресурсами… просто так оставить человека в беде было бы подло.

— Ты прав, — согласилась Елена. — У тебя снова нормальное лицо.

— В предстоящей схватке оно еще изменится. Без сидящего во мне зверя нам, увы, не обойтись.

ПРОСНУВШИЙСЯ утром Игорь, подогнув под себя ноги, сидит в кровати и возможно медитирует.

Его глаза открыты. Через раздернутые Еленой шторы комнату озаряет солнечный поток — уходя на работу, она хотела, чтобы Игорь, очнувшись, сразу увидел солнце и у него появились несвойственные ему светлые мысли.

Игорь встает, одевает брюки и рубашку, идет на кухню, ставит чайник и, подняв крышку, долго следит как в нем закипает вода. Вода закипела. Игорь предоставляет ей кипеть дальше.

Подойдя к телефону, он подбрасывает в руке телефонную трубку, оборачивается на вылетающий из чайника пар и быстро набирает номер.

— Здравствуйте, — сказал он. — Мне нужно переговорить с Виктором Павловичем. Это возможно? Я его старый знакомый и у меня к нему совсем не пустой разговор. Да, для него он очень важен. По какому номеру? Ага… я перезвоню. Трубку возьмет он сам? Хорошо, спасибо.

Игорь перезванивает по указанному номеру.

— Виктор Павлович? — тепло спросил он. — Доброе утро. На проводе Игорь Максимов, учившийся у вас жизни… и мне жутко приятно. Я в порядке… да, приехал из Москвы. Как Москва? Уверенно. Вместе с тем суетливо — вопли и амбиции. Виктор Павлович, нам с вами необходимо сегодня увидеться и побеседовать о серьезных вещах. О чем? Вам намекнуть? По телефону нежелательно даже намекать. Но поговорить, поверьте, есть о чем, из-за мелочей я бы вас не тревожил. Так… где? Где скажете — городок у нас небольшой, как-нибудь доберусь. В шестнадцать тридцать? У Казацких бань? А вы разве успеете закончить с работой… короткий день, ясно.

ОБСТАВЛЕННЫЙ без претензий кабинет мэра. Оперевшись на стол, Виктор Павлович продолжает говорить по телефону с позвонившим ему Игорем.

Мэру примерно пятьдесят пять лет, у него обвислые щеки и маленькие невеселые глаза, впрочем, жизнь ему совсем не надоела, и он, не признаваясь в этом самому себе, от нее еще многого ждет, не очень веря в позитивность дальнейших событий, развитие которых может привести его к краю пропасти.

На мэре дешевый костюм со смешным немодным галстуком. Сегодня Виктор Павлович не брился и крайне неважно спал.

— Длинных рабочих дней, — пояснил он Игорю, — у меня хватало, но сейчас я старею и иногда разрешаю себе отдыхать больше прежнего. И зря ты, Игорь, темнишь. Сказал бы по телефону. Меня не прослушивают. Потому что ни во что не ставят. Таковы реалии, братец… А с тобой к нашей обоюдной радости мы бы увиделись и без повода. И увидимся… конечно… чем предполагаешь заняться до половины пятого? Позавтракаешь и пойдешь на пляж? Пляж у нас на окраине, да и не сезон… сходил бы в центр, погулял бы у памятника… нельзя высовываться? Все, похоже, и вправду серьезно. Ну что же, поговорим… да, да… до встречи.

Закончив беседовать с Игорем, размышляющий мэр нервно водит нижней челюстью и постукивает по столу сжимаемыми и разжимаемыми пальцами.

В кабинет заходит приземистая некрасивая секретарша.

— К вам священник, — сообщила она.

— Наш? — спросил Виктор Павлович.

— Не наш. Какой-то новый.

— Пригласи, — пробормотал мэр. — Пообщаемся и с новым.

Вошедший с важным видом Новый Настоятель довольно молод, высок и плотен; у него густая борода и широкие плечи, длинные черные волосы заботливо уложены, поверх рясы на груди большой крест.

Новый Настоятель — это Никита Бубнов. Муж и отец. Человек из столицы.

Взирая на мэра без малейшей симпатии, Новый Настоятель встает на полпути между дверью и столом. Сложив руки за спиной, подается телом вперед, неодобрительно покачивает головой и, чуть согнувшись, начинает прохаживаться по кабинету, не удостаивая взглядом не знающего как себя вести Виктора Павловича.

Мэр чувствует угрозу. Он теряет терпение.

— Приветствую вас батюшка, — промолвил он. — Спасибо, что зашли… хотя я вас не знаю. Вы присаживайтесь, не стесняйтесь.

— Я ненадолго, — оставаясь на ногах, сказал Новый Настоятель. — И это не визит вежливости. Проезжая мимо, я решил взглянуть на вас лично.

— У вас свой автомобиль? — осведомился мэр.

— С шофером, — кивнул Новый Настоятель.

— И у меня с шофером. Я ездил бы самостоятельно, но весьма плохо вожу и опасаюсь повредить чью-то собственностью, кого-то сбить…

— Я вожу отлично, — заявил Новый Настоятель.

— По вам заметно. Вас нетрудно представить царственно сидящим за рулем — не тормозя и не отворачивая. Вы, если не секрет, кто?

— Новый Настоятель вашего храма. Вашего, ха-ха, вашего — храма Божьего! И я смотрю на тебя, грешник, и поражаюсь наивности людей, наделивших тебя существенной мирской властью. Мне не уразуметь, как они могли столь заблуждаться. По тебе же сразу все видно.

— А по вам не видно? — издевательским тоном поинтересовался Виктор Павлович. — Зачем вы на меня наговариваете? Ведь это же очевидно! Вас послали те, кто намеревается меня сместить, и вы поете под их дудку, издающую, говоря вашим языком, адские звуки. Не стыдно, батюшка? Неужели вам не мерзко поганить ваш сан, выступая пешкой в гнусной земной игре? Ну, снимут меня. Отберут машину, кабинет, лишат зарплаты, но я же работал не ради этого. И я уйду с чистой совестью. А вы, батюшка? Примкнув к бездушным гонителям, сумеете ли отмолить прегрешения? Одному вам не справиться. До вас в храме служил отец Михаил — ступайте к нему. Он святой человек. Если он еще не уехал, он помолиться и за вас.

ПО ПУСТОМУ храму бесцельно ходит пожилой мужчина со светлой, плохо растущей бородкой. Похлопывая себя по бокам, отец Михаил не может сообразить, чем же ему заняться. На нем старая, многократно стираная ряса, в его церкви не горит ни одна свеча, но это он исправит.

Вставив несколько свечей, отец Михаил сам их зажигает и у него на лице появляется детская радость, словно бы он ребенок, который зажег огоньки новогодней елки.

Удовлетворенно кивая, отец Михаил выходит из храма и смотрит с холма на текущую внизу реку. На берегу, как и в храме, никого. У отца Михаила отличное настроение. Слабый ветер слегка колышет его короткие волосы.

Отец Михаил вдыхает полной грудью бодрящий воздух и судя по всему несомненно счастлив.

ТРИНАДЦАТИЛЕТНЯЯ дочь мэра Ирина сидит за столом в своей комнате с бесцветными обоями; перед ней карандаши и альбом, она отвлечена от реальности и что-то вдумчиво рисует, заехавший домой Виктор Павлович подходит к ней со спины, вынуждая ее обернуться и посмотреть сквозь него.

Обычно Ирина относится к нему безразлично, примерно то же самое происходит и сейчас; Виктор Павлович, не находя себе места, мается в раздумиях и заговаривает с дочерью лишь для того, чтобы немного отвлечься.

— Не покажешь? — спросил он, пытаясь ее художества рассмотреть.

— Тебе это не интересно, — прикрыв от него лист, огрызнулась она.

— Ты уже не ребенок, — вздохнул Виктор Павлович. — Когда-то я учил в школе детей, но твои опыты, чувствую, не связаны с возобновившимися школьными занятиями. Стихи пишешь?

— Угу. Пишу. Они мне приходят, и я мгновенно переношу их на бумагу и удивляюсь своей гениальности.

— В нашем роду никто не писал стихов. Ты первая. — Виктор Павлович поцеловал дочь в затылок. — Самая умная. Моя славная девочка. Позволь я тебе кое-что прочитаю… из Максимилиана Волошина. «Сгустилась ночь. Могильники земли извергли кости праотца Адама. И Каина. В разрыве облаков был виден холм. И три креста — Голгофа. Последняя надежда бытия». Ты творишь в том же стиле?

— Не издевайся, — проворчала она. — Я разозлюсь.

— Я не издеваюсь — немного шучу. У меня сейчас непростой период, и мне, чтобы вконец не сломаться, нужно как-то бодриться. Рисуешь ты пейзажи? Зеленеющие леса, высыхающие поля… ты фиксируешь действительность?

— Я рисую воду, — ответила дочь.

— Исключительно воду? — поразился Виктор Павлович. — Без берегов и прочего? У тебя талант. Я в недоумении — не опасен ли он для…

— Ты мне мешаешь!

ПРОЙДЯ по пустынному пляжу, Игорь сидит на корточках на берегу реки и немигающе смотрит на воду. Тишина соприкасается с глубиной, воспоминания сливаются с мыслями о будущем, внешне Игорь напоминает комок нервов, но внутри он спокоен.

Его не отвлекают затекшие ноги. Большие пальцы обеих рук неспешно трутся друг об друга. Игорь готов просидеть в этой позе несколько часов кряду.

Позади него появляется тихо ступающий отец Михаил. Игорь не слышит как он приближается; остановившись метрах в пяти от сидящего незнакомца, отец Михаил какое-то время выжидает, изучая привычные красоты природы вкупе с затылком дополнившего картину человека, однозначно не расположенного к формальной, ни к чему не обязывающей беседе.

— Холодная вода, — нарушая молчание, сказал отец Михаил. — И зараженная, поскольку в нее, говорят, что-то сливают. Люди купаются в ней без страха, а птица не плавает, брезгливо сторонится. И рыба, судя по высказываниям рыбаков, давно перевелась.

— К вам в церковь ходят рыбаки? — взглянув через плечо на священника, спросил Игорь.

— Не исключено, что когда-нибудь и ходят, но я не видел, — ответил отец Михаил. — А жаль. Принесли бы мне свежей рыбы, я бы ее зажарил и съел, угостив и вас, загляни вы ко мне на трапезу. Но вас же в храме не дождешься. Приходиться выходить и разговаривать с вами на нейтральной территории. Между храмом и водой. Между жизнью и смертью.

— Мне всегда казалось, что вода символизирует жизнь.

— Но не эта. Ничего, кроме ассоциаций со смертью, эта вода у меня не вызывает. Вы возражаете?