Оглавление

«Потустороннему нельзя задавать вопросы…»

Как-то один из моих учителей то ли в шутку, то ли всерьез спросил меня: «Когда же ты начнешь наконец писать нормальную, реалистическую прозу?».

Это меня задело, а потом заставило задуматься над жанровой природой моих текстов. Часть из них вошли в этот сборник.

Критерий «нормальности» оставим, пожалуй, в стороне: тут дело вкуса и тех, кто любит классифицировать и подразделять. Но вот по поводу реалистичности выскажусь. Не потому, что хочу оправдаться, — хотя общаясь с учителями, мы часто именно этим занимаемся, — а по той причине, что, возможно, такие авторские комментарии будут интересны читателю.

Если говорить коротко, я не припомню своих рассказов или повестей, которые не основывались бы на реальности. И объясняется это просто: мне неинтересно писать о том, чего не было. Конечно, я не создаю документалистики, тут дело в другом. Само понятие «реалистичности», «реалистической прозы» можно трактовать по-разному.

С одной стороны, мои «вещицы» легко прилепить к популярному направлению мистического или магического реализма. С другой, природа мистического тут странноватая. Как фольклорист и исследователь, я уже лет двадцать записываю устные рассказы о потустороннем и сверхъестественном. И именно этот мой интерес и устные истории реальных людей — в основе многих рассказов и повестей, вошедших в сборник.

Приведу только один конкретный пример — повесть «Знахари. Детские законы». Все персонажи в ней — с реальными прототипами; не соврал я и ни в одном лирическом отступлении, связанном с детством главного героя, — от лица которого ведется повествование. Но означает ли это, что повесть документальная? Нет, ни в коем случае. Это художественное произведение, здесь можно смело воспроизводить фразу-пластинку: «Любое совпадение с реальными ситуациями является случайным».

Тут автору, конечно, можно попенять, что он путает реализм с реалистичностью и правдоподобием. Но такое жонглирование терминами меня не привлекает, главное всё-таки в другом.

Моя реальность — именно такая. Я не представляю себе ни дня без чуда и чудесного. Люди вокруг — удивительны и непостижимы. Повседневность немыслима без ощущения того, что далекие и случайные события на самом деле не случайны, что всё связано и поступок в одном месте галактики мгновенно отражается в ином ее конце. Что я хочу этим сказать? Да вот что: природа реальности зависит исключительно от того, каковы мы сами, как мы глядим на себя и других и как оцениваем окружающее. Там, где один видит голую стену реализма, другой увидит рисунки богов.

В сказанном нет ничего нового. Но всё же каждый из нас ежедневно (точнее — ежеутренне) переоткрывает эту простую истину снова и снова.

Если мой читатель, закрыв книгу, ненадолго почувствует это — поймает чудесное в окружающем, предположит хотя бы на секунду, что за тонкой плёнкой реализма и повседневности просвечивает нечто другое — быть может, более реальное, чем сама реальность, — тогда я буду считать, что написанное сотворено не зря. Труд был со смыслом, а бытие не протухло.

И еще. Не стоит забывать, что потустороннему нельзя задавать вопросы, оно не любит вопросительных знаков… Оно вообще не любит пунктуации.

6 мая 2020 года

Эта книга впервые опубликована в 2020 году в издательстве «ФЭН» (Казань, Академия наук Республики Татарстан).

Город У.

повесть

Город-сказка, город-мечта…

(из песни)

Глава 1. Вид снизу. Бригадирка

1.

«Эй, чуваки! «Я свобо-оден! Словно птица в небеса-ах!..». Так, впереди кирпичная стенка, о-опааа! Прыжок, еще прыжок — и снова вперёд. Хэй-хо!..

О, стоп, чел! Тут дело посерьезнее. Слушай приказ, Рослик! Нужно махнуть с заброшки вон на тот сарайчик. Да, квестик не из лёгких: крышка-то у сарая с гнильцой. Но я верю в тебя, верю…

Эх, говорила мне мама: сиди на жопе ровно — целéй будешь. Пошёл-пошёл-пошёл! Хо-ба! Группируемся! Есть! Выдержала крышка-покрышка!..»

Рослик лежит на бетонной свае, позеленевшей от дождей и времени. Ему удобно и хорошо; в руках блестит губная гармошка. Глаза упираются в небо, солнце — космическая батарейка — иногда показывается из-за облачной ваты и подпитывает его уставшее тело.

«Замаялся я сегодня чё-то, — думает парень. — Но как же, блин, клёво, чуваки! Как же клёво…».

На груди его, которая слегка поднимается и опускается, — лежит спецхайратник с укрепленной экшн-камерой. Дома он обработает заснятое и кинет в ютуб. Пусть народ прикалывается.

Он медленно, будто нехотя подносит к губам гармонику и начинает лабать что-то блюзовое, в духе старика Сонни Боя…

Рослику восемнадцать. У него вороньи волосы, стянутые в короткий пучок на затылке; тату сзади на шее — драконья морда с девичьими глазами; и цепкие худые пальцы на мускулистых руках. Он не учится и не работает. Он просто живёт. Он руфер, трейсер и сталкер. Город он любит — только не тот, что течёт мимо окон маршруток, авто и трамваев; не тот, что виден из серых глаз домов, поставленных раз и навсегда одними и теми же боками друг к другу. Нет. Он обожает другое: город крыш и зовущих к себе подвалов, город незаметных заброшек и живущих своей жизнью ливнёвок и коллекторов.

Да, Рослик город любит. А вот самому У. и у… цам — Рослик на фиг не нужен. Короче, чуваки, полнейшая взаимность.

2.

Рослику было девять, когда отец сорвался на стройке с многоэтажки. Он упал на забор, прикрытый сверху жестяной крышей-времянкой, которая предохраняла голову случайного прохожего от скользкого кирпича.

Память до мельчайших деталей сохранила, как проходили похороны. Приехала отцовская сестра Антонина из Казани, — она-то и хлопотала, где и как удобнее-подешевле. Мать не спала две ночи, совсем не отходила от гроба, и глаза ее стали похожи на сливы-падалицы, обведенные несмываемой тушью.

— Рослик, ты поплачь, поплачь: ведь полегче станет! — уговаривала мальчика казанская тётка, а тот смотрел на нее и хотел убежать из дома — подальше от маминых глаз и папиного гроба.

После кладбища на Заречной он так и сделал. Мать с полицией искали его три дня, он вернулся сам, закрылся в своей комнате и целые сутки рисовал динозавров. Ему больше всего нравились трицератопсы, а отцу — диплодоки.

Папа два года назад подарил ему клёвую книгу — атлас-определитель юрского периода. Закачаешься, какие иллюстрации! Он хотел эту книгу положить папе в гроб — сбоку, но тетка Тоня не позволила. Ему, дескать, можно только иконку, какой-то венчик на голову и — в крайнем случае — часы и расчёску. Книгу про динозавров никто в гроб не кладет. В тот момент мальчик и решил сбежать от них ото всех…

Затем всё затянулось и поросло. В школе на него с месяц смотрели сочувственно, и он ненавидел эти взгляды. А потом про него и его отца забыли, — и слава те, яйца! Спасибо за радости-крохотульки!..

Мать после смерти папы изменилась: говорила с сыном мало, стала курить в зале, забывала спрашивать, что он ел в школе и где пропадал по вечерам. Через год она привела домой дядю Серёжу, и Рослик снова убежал из дома. Когда его нашли, то поставили на учет в полиции, а мать несколько раз вызывали в опеку. Больше она никого не приводила, но зато задерживалась допоздна. Ее сына это вполне устраивало.

3.

Про Бригадирку он впервые узнал от чела с ником Синдром.

«Кароч, под самым центром города течёт речка-вонючка. Ее лет 70 назад окольцевали в бетон, называется Бригадирка. Раньше на месте Либкнехта и Маркса овраги же были… Говорят, зимой по бетонке можно пройтись. Весной и осенью — соваться туда нельзя: смоет нахер…».

Он написал Синдрому в личку: то да сё, про Бригадирку — ваще отпад! Как смотришь на то, чтобы вместе слазить туда?

Когда они фейс ту фейс встретились, Рослик выпал в осадок. Синдром оказался девчонкой. Ходила она в камуфляжных штанах, материлась, брилась наголо и была покрыта татушками, как дороги весеннего У. — рытвинами и колдоёбинами.

Он втюхался в нее с первого взгляда. До Бригадирки они виделись всего ничего, в основном, списывались в ВК. Она слушала мéтал, загонялась по аниме и терпеть не могла книги. У Рослика было ровно всё наоборот, и, наверно, из-за этого его так магнитило к ней.

Бригадирку наметили на июль: Синдром говорила, что так будет безопаснее. Сама она никогда туда не ходила, но общалась с местными диггерами по этому поводу — они ей даже по Инету карту скинули, рисованную от руки.

— Я, конечно, могла бы с собой Димыча позвать — он бы нас провел по бетонке без проблем, но это была б не вылазка, а говённая экскурсия. Не интересно ни фига, блин!

Рослик ее в этом полностью поддерживал. Он вообще старался ей не возражать, потому что балдел от одного ее присутствия. Мечтал быть с ней рядом и, конечно, хотел слазить в бетонку вдвоем: «Зачем нам какой-то Димыч? Мы чё: без рук, что ли?».

Готовились основательно. Мать давала Рослику карманные деньги каждую неделю. Про учебу она давно перестала выносить ему мозг: поняла, что бесполезно. У него за два месяца подкопилось баблишко; кое-какие запасы имелись и у Синдры. Он ее теперь Синдромом не называл: не нравилось ему так, потому что болезнь какую-то напоминало. А вот «Синдра» — это клёво. Необычно, и для девчонки подходит.

Купили хорошие налобные фонари и две пары болотных сапог — это всё добро в «Охотнике и рыбаке» нашлось. Синдра пошарила еще по объявам — бэушное дешевле — нашла себе и ему непромокаемые штаны и болоньевые куртки.

— Если что — их потом просто выкинем да и всё, — объясняла она, вытаскивая из сумки купленное на Авито барахло. — Примерь, тебе должно подойти. О, зыркай: твоя даже утеплённая. Это гуд, в бетонке ведь не пляж: по-любасу холоднее будет, чем сверху.

Накануне вечером Синдра черкнула ему в личку: «Рослан, а ты крыс боишься? Димыч вон пишет, что там бегают — попадаются, да. Кстати, по трубе ведь не только Бригадирка течет, туда еще и все центровские ливнёвки запустили. В курсе про то?».

Рослик отвечал, что крыс он голыми руками ловил, а насчет ливнёвок — слыхал, ага, от того же Димыча. Ну и всё. «Кароч, встречаемся в 10 утра у Катькиного родника, как и договаривались».

Ночью ему приснился темный подвальный коридор, по которому шныряли гигантские крысы с двойными рядами зубов. А еще ему привиделся папа: он сидел перед кроватью на стуле и ласково гладил сына по волосам. Проснувшись, Рослик сон про крыс вспомнил, а про отца забыл.

4.

В Катькином роднике побултыхались основательно: чтобы пролезть в бетонку, пришлось утонуть по пояс. Рослик подтянул свои непромокаемые штаны чуть ли не до под мышек; то же сделала Синдра.

— Охереть! — выдохнула девчонка, когда они наконец оказались в бетонной трубе и прошли первые метров тридцать. — Подсвети-ка, я чуток на смартфон красотищу сниму. Блин, вода всё равно просочилась — до самых титек достало. А ты как?

Рослик пожал плечами и украдкой посмотрел туда, где у Синдры должны быть эти самые «титьки». Налобный фонарь ушел вслед за взглядом, и спутница зашипела на него:

— Ну чего не светишь-то? Щас фотку сделаю — отправлю на форум и в ВК. Тут связь еще есть. Но Димыч говорил, что здесь попадаются места, где ни фига не ловит. Это примерно через полкилометра… О, видал? Круто ведь? — она сунула ему смартфон в лицо, и Рослик узрел космос. На фотке желтовато-склизкая, облепленная многолетними грязевыми наростами труба, по черному дну которой бежала Бригадирка, выглядела словно вход в волшебную пещеру, другой мир, который не имел ничего общего с повседневно-привычным У.

Ему тоже захотелось пофоткать, но Синдра уже умчалась вперед.

— Ё-мое! — услышал он её голос. — Да тут завальчик! Димыч предупреждал, что может быть такое. Придется лопаткой немного поработать, иначе не пролезем. Готов, Рослан?

Завал был небольшой — чуть выше пояса — и образовался из грязи вперемешку с кусками смытого по весне асфальта, мелких камней и мусора. Разгребли его быстро — за какие-то двадцать минут. Потом Рослик подсветил карту, которую они на всякий случай распечатали и обернули в целлофан. Ее, конечно, можно было посмотреть и на смартфонах, но надо беречь энергию для фоток и связи.

— Чё, попёрли? Карта нам потом пригодится — есть там пару сложных развилок, где можно заплутать. Димыч говорил.

Он потопал за девчонкой, подымая болотными сапогами иловую взвесь со дна; холодная вода Бригадирки почти везде держалась ниже колен. Новоявленный диггер светил налобным фонарём в болоньевую спину своей спутницы и считал, что впереди всё-таки должен идти именно он. Но говорить об этом вслух не хотелось — Синдра бы его высмеяла и обматерила.

5.

Судя по карте и рассказам олдóвых диггеров, их путь по Бригадирке должен был занять несколько часов. Говорили, что общая длина трубы — около двух километров, затем речка, освобожденная от бетонного плена, текла по своему обычному руслу вплоть до притоков Волги-матушки. Конечной их целью был Татарский овраг: там наружу выходила большая канализация со сломанными решетками.

— Главное — свернуть в нужных местах и не перепутать ливневые трубы. Остальное — дело техники! — наставляла Рослика Синдра. Он это и так знал, они сто раз обсуждали с ней маршрут, готовясь к вылазке. Но девчонке нравилось верховодить, а ему хотелось слушать ее голос, который звучал здесь совершенно иначе, чем на поверхности.

«В наружности всё другое — одинаковое, привычное, без тайны и радости», — думал диггер, поправляя свой небольшой рюкзак. Там бултыхались запасной фонарик, старая губная гармошка, бутылка с питьевой водой и таблетки анальгина — на всякий пожарный случай. Еды никто из них не взял, поскольку они и не думали здесь трапезничать. А лишний груз, как известно, — это лишние проблемы.

Шли некоторые время молча. Потом Синдра, не поворачиваясь, спросила его:

— А у тебя секс был?

Парень не смог сразу ответить, потом застеснялся того, что не отвечает, и немного даже разозлился на идущую впереди.

— А у меня — уж сто раз! — девчонка как ни в чем не бывало продолжала шлёпать сапогами впереди. — Прикольно, конечно, но, честно говоря, скучно. Бригадирка — лучше секса, скажи, Рослик?

Он услышал ее смех, глухим эхом отразившийся от стен бетонки. Губы у него почему-то пересохли, а руки похолодели. На миг ему даже стало так плохо, что он подумал: «Вот щас бухнусь лицом в речку! Интересно, как она меня будет отсюда вытаскивать?».

— А связь и правда исчезла! — сообщила Синдра. — Очуметь! Мы вообще как в другом мире, да? И кто знает, что там сейчас наверху? Вот случись какая-нибудь ядерная война, а мы тут с тобой и не знаем! Прикинь: вылазим, а там — ничегошеньки. Только пепел и развалины…

Он попробовал вообразить то, о чём она говорила, но не смог. Он вообще не мог отчетливо представить, что было на поверхности, — так, будто спустился в бетонку десятки лет назад.

— Ро-ослан, ну чё-то ты всё время молчишь-то? Уж не перетрухал ли, а? — она снова засмеялась и зачем-то сняла черную вязаную шапочку, которую надела перед тем, как залезть в бетонку. Фонарь высветил ее лысую голову с маленькой татуировкой русалки на виске.

Диггер вспомнил историю, которую он где-то читал или слышал краем уха: якобы у родника, с которого начинались труба, давным-давно жила некая Екатерина. Как-то она влюбилась в парня, а он ее бросил. И тогда девушка пошла и утопилась. А затем люди начали поговаривать, что видят ее на камне: сидит, мол, и чешет волосы гребнем. С тех пор родник и прозвали «Катькиным».

— Как ты думаешь: мы можем наткнуться здесь на чё-то необычное? — спросила лысая напарница. — Или страшное? Например, на чей-нибудь сгнивший трупешник!? Или крысы щас ка-ак прыгнут сверху! А?.. Ну, Рослан, ну, расскажи чё-нибудь…

— Окей, — согласился начинающий диггер и посмотрел на желтовато-черный верх бетонки. — Давай я тебе про заброшки толкну…

Синдра кивнула. Она любила, когда он рассказывал про заброшки и паркур, — потому что считала его в этом деле олдовым, — почти как Димыча в диггерстве.

— Кароч, на Севере есть одна заброшка — бывший консервный завод. Не была там? — начал Рослик. — Я вот решил как-то в одиночку порыскать в этих краях. Место клёвое, стены офигительные — я сам пару граффити там сотворил. Мы с парнями на первых этажах всё излазили, а вот до чердака не добрались — решетки везде. Я прихватил тогда с собой инструментик — ножовку по металлу. Думаю: может, подпилить удастся. Тогда я первый буду, кто туда ходку сделает, — мужики иззавидовались бы…

Синдра шлёпала сапогами впереди, сосредоточенно слушая его. Он был рад, что она молчит, и говорил медленнее обычного, чтобы между словами улавливать шепот Бригадирки.

— Нашел местечко, которое давно приметил: такой лаз овальный с тонкими решетками. Стал пилить. А металл когда пилишь — сама знаешь, звук неприятный, громкий — на весь завод разносится. Я увлёкся, кароч, пилю и пилю — осталось там два прутика. И чё-то пить захотел, сунулся в рюкзачишко и слышу: скрип. Как дверь будто. Звук идет с той стороны — с чердака. А я, понимаешь, точно знаю, что там никого не может быть: со всех сторон всё заварено, никак туда не заберешься…

— И чё? — Синдра остановилась и повернула свой налобный фонарь ему в лицо. — Кто там был?

— Ну, пойдем, пойдем, щас дорасскажу… — девчонка снова потопала вперед. — Я весь такой напрягся, прислушиваюсь. Думаю: может, показалось. Или ветер чего-то там зашатал — железку какую-нибудь. И тут: топ-топ-топ! Шаги…

Синдра замерла и опять повернулась к нему:

— Иди-ка ты, Рослан, впереди… Чё-то я это… Кто из нас сильный пол?

Парень улыбнулся и протиснулся мимо нее, коснувшись пальцами холодной влажной поверхности трубы. Он уже начал привыкать к запахам плесени, мокрой грязи и старого бетона, которые проникали в самый мозжечок, заражали изнутри.

— Ну и чё, Рослан? Ты меня прям заинтриговал. Кто это был?

— Обожди. Телегу быстро не толкают, — отвечал довольный исследователь заброшек. — Похлюпали дальше, щас всё узнаешь… Значит, труханул я. А кто бы не труханул? Сижу — шевельнуться боюсь. Гляжу на решётку во все глаза. А шаги такие мягкие, чуть слышные. «Всё, — думаю, — это Чёрный Сёма по мою душу пришел. Пипец, кароч…»

— Кто? — девчонка шла уже на автомате, совсем забыв, где находится: настолько ее заняла история Рослика. — Что за Сёма?

— Так ты не слышала, что ль, про него? О, это отдельная хистари, моя девочка! — он явно был сегодня в ударе, но Синдра его быстро вернула на землю.

— Не называй меня так! Понял, ты!? Никогда! — что-то в ее голосе заставило его замереть на месте.

— Да что я сказал?

— Что слышал! Не называй меня «девочкой», — как ты только что сказал.

— Окей, окей. Остынь. Да чего ты так окрысилась?..

Синдра не ответила, и они шли с минуту молча.

— Ну чё там дальше-то? — она не умела извиняться, но по тону он понял, что та сожалеет о случившемся.

— Ну это… — диггер задумался, смотря на пляшущую в свете фонарей темноту бетонки. Ему вдруг показалось, что из этой трубы они уже никогда не выберутся и что это очень плохая идея — спуститься сюда…

— Ты на шагах остановился, — напомнила ему присмиревшая Синдра.

— Ага. Я, кароч, сижу весь такой на стрёме, оцепенел, как цуцик. А за решеткой — молчок. Кто-то прямо к лазу с той стороны подошел и смотрит на меня, а я на него. А там же сумрак — на чердаке окошек нет, точнее, есть, но они маленькие и замызганные. А я прям вижу эти светящиеся глаза… И вдруг: мя-ау! Мя-ау!

Синдра засмеялась, и Рослик тоже загоготал. Им обоим сразу стало легче, страх ушел.

— Кот, прикинь?! Ну я его шуганул, допилил там решетки, полазил по чердачку — очуметь местечко. Потом пацанам рассказал — тоже ржали…

Тут они остановились. Откуда-то издалека, из каких-то земных глубин, послышался звук, похожий на вздох. Глубокий вздох кого-то чудовищно большого.

— Что это, Рослик? — из голоса Синдры исчезла прежняя крутость. Он вдруг увидел в ней другого человека — совсем маленькую и испуганную девчонку. «Она вполне могла быть моей сестрой — если бы папа не упал тогда на стройке…», — подумал он и тут же ощутил, как что-то мягкое коснулось его волос. Он вздрогнул, провел ладонью по голове, ожидая наткнуться на какую-нибудь мерзость — типа жирного паука. Но ничего не обнаружил.

— Не знаю. Странный звук. Будто что-то где-то открылось. Или прорвалось.

— А мне показалось… — Синдра поёжилась. — Будто кто-то вздохнул. Кто-то огромный.

— Не-е, — протянул трейсер и графер. — Это что-то снаружи. Может, в ливнёвках чего-нибудь… Связь, кстати, не появилась?

Девчонка отрицательно мотнула головой.

— Ну тогда вперёд. Скоро первая развилка должна нарисоваться.

6.

Если бы начинающие диггеры прошли еще буквально шагов двадцать и взглянули на свои смартфоны, они увидели бы, что значки антенок оживились. Связь тут постоянно то пропадала, то появлялась. Кого-нибудь из них могла бы осенить идея зайти в поисковик — и тогда бы они узнали главную новость. Над У. в этот момент бушевал настоящий водяной котел: хляби небесные разверзлись, и пошел сильнейший за последнее десятилетие ливень. Как уверял местный новостной портал, за какие-то сорок минут выпала полуторамесячная норма осадков.

Другим районам города пришлось несладко: ливнёвки прочищались здесь еще при царе Горохе, и на улицах вода затопила стоящие авто чуть ли не по крыши. А вот в центре, где под землей протекала Бригадирка, ливнёвки старались поддерживать на должном уровне. И вода, скопившаяся на городском асфальте, бурным потоком уходила вниз — в русло речки-вонючки, закольцованной в бетон.

***

— Так, ага, кажется, там развилка! — объявил Рослик. Они увидели что-то темное, перегородившее путь.

— Нет, опять завал. В этот раз покруче будет — до самого верха! — в его спутницу опять вселилась прежняя Синдра: вернулись самоуверенность и верховодство. Впрочем, ему было не до психологических оценок и наблюдений.

— Да-а, тут на час работы! А может, и на два, — он вздохнул и снял с плеч рюкзак, к которому была привязана саперная лопатка. — Свети, Синдра, копать будем. Диггерство, как известно, требует жертв.

Минут через пятнадцать он решил перевести дух, воткнул инструмент в грязь завала и попросил спутницу открыть ему бутылку с минералкой.

— Верх уже, по-моему, освободился. Я чувствую с той стороны какой-то ветерок — воздух другой идет, свежий. Наверно, с ливнёвок. Чуешь?

Синдра принюхалась и махнула рукой.

— У меня вечно нос забит — с детства. Мне поэтому любые запахи по барабану…

Тут снова кто-то тяжко вздохнул. На этот раз звук сопровождался хлопком — будто совсем близко что-то прорвалось и освободилось.

— Рослан, что это? — Синдра оттолкнулась от бетонной стены, к которой она прислонилась. Рюкзаки приходилось держать в руках и за спиной: в воду их ведь не кинешь.

К ним кто-то приближался — нёсся галопом, будто осатаневший конь. Рослик выдернул лопатку из грязи и подался назад.

— Хрен знает… Синдра, давай-ка от завала отойдём! Слышишь, Синдра?! Назад дав…

И тут завал взорвался. По крайней мере, так сначала подумал Рослик. Вот только что им преграждала путь слепленная в единую пластилиновую массу куча грязи, ила и камней — и через секунду ее не стало. Черно-серый поток воды локомотивом врезался в оцепеневшую парочку и помчал их по трубе, словно детские кораблики.

Рослик услышал визг девчонки, а потом его голова встретилась с чем-то твердым, и сразу стало темно и тихо.

***

— У каждого города есть два лица — наружное, повседневное, официальное и скрытое, подземное, подлинное. И еще у городов есть особинка. Понимаешь, Рослик? Без особинок город мёртв, как вздувшаяся волжская рыба, которую давным-давно выбросило на берег…

Отец сидит на земляной кочке, поросшей паутинкой светло-зеленого мха. Светит солнце, и поют птицы; их полянку окружают пихты, сосны, дубы и березки. За ними покачиваются пальмы — а может, и какие-то другие деревья. Пахнет лесным нагретым воздухом. Он полулежит у папы в ногах и слушает его голос.

— У. — тоже с особинками. Их не так много, но они есть. Вот хотя бы баба Катя в 41-м доме по улице Розы Люксембург, любопытный у нее случай вышел… Или тётя Зина на Карла Либкнехта — она лечит. Всю жизнь лечила. Это я тебе, Рослик, людей называю. Но город — это не только люди, их отношения, действия и чувства. У. — это намного больше. Тут две реки, текущие в разные стороны. Тут мосты и свалка, новостройки и заброшки, столовая и темный коридор, трамвайные депо и канализационные коллекторы. Бродячие собаки и охотники на них. Малиновка и склепы. Везде своя жизнь, свои тайны.

И знаешь что? У. их не открывает абы кому. Тут нужен особый интерес и особый подход. У. не любит тех, кто его не любит. Этот город не столько христианин, сколько язычник, — отец улыбается и гладит сына по голове.

От этого легкого прикосновения Рослику становится хорошо и спокойно. Ему хочется слушать отца, внимать каждому его слову, остаться с ним здесь навсегда.

— В У. можно прожить всю жизнь и даже не увидеть его второго лица. Каждый Божий день мотаться по одному и тому же маршруту: дом — работа, дом — учеба. Туда-сюда, туда-сюда. Глаз замыливается, ты перестаешь что-либо замечать. А что тут замечать? Провинциальный городишко, потёртые трамвайчики, облезлые хрущёвки, озабоченные спины маршрутчиков и прохожие, прохожие, прохожие. Даже мемцентр — и тот облезлый. Вся наша жизнь — это облезлость и скучная хореография из одних и тех же движений «туда-сюда», «туда-сюда»…

Отец двумя ладонями берёт Рослика за подбородок и тянет его голову чуть вверх, чтобы их глаза встретились.

— Так вот, сын. Это не так. Мир другой. И У. — другой. У всего есть свои особинки, до них нужно просто дойти, достучаться, врасти в них. Спроси У. — и он тебе ответит. Он любит тех, у кого сердце исследователя. Город ничего не скрывает от своих жителей и гостей, он весь — как на ладони. Нужно просто искать, но искать не тайну, не загадки, а разгадывать его повседневность, видеть в обычном необычное. Понимаешь?

Рослик кивает. Ему кажется, что он всегда ждал и жаждал именно этих слов. Как же ему хорошо с отцом! Он никуда больше от него не уйдет, он всегда будет с ним. Всегда.

— Не-ет, — шепчет отец, и черты его лица колеблются. — Ишь ты чего удумал! Это легче всего — остаться. И зачем же тогда идти вперед? Зачем ты тогда покорял Бригадирку? Чтобы остаться — и всё? Нет, нет, Рослик, так настоящие исследователи не поступают. Тем более что ты потащил за собой девчонку — тут уж нельзя. Тут уж надо быть мужиком, Рослик… Рослан! Рослан! Вот ё-мое! Очнись же, господи! Очнись!

Его трясли и лупили по щекам. Он разлепил веки и первое, что ощутил, — везде и всюду было мокро. Он сам сидел по пояс в воде, а над ним кто-то стоял и лил ему в глаза нестерпимый свет.

— О-ой, ё-оо… — заскрипел он, и его перестали трясти. — Не свети ты мне в глаза…

— Росличек, Рослёночек, миленький! — Синдра обняла его. — Я думала, ты окочурился, блин. Смотри: у тебя кровь!

Ему захотелось тепла и сухости. Но встать он не мог, и вóды Бригадирки — еще взволнованные и мутные — обтекали и холодили ему живот и спину.

— Помоги мне встать, Синдра. Я замёрз!

Девчонка наклонилась и, вцепившись ему в руку, помогла подняться. У него дрожали ноги и болела голова. Только тут он заметил, что его налобный фонарик исчез. Рюкзак и лопата тоже испарились.

— Я долго валялся?

— Минут десять. Меня отнесло метров на сто от тебя, но, слава Богу, не долбануло ничем. Ногу вон только задело — по коленке сильно царапнуло. Арматура какая-нибудь, наверно. А ты приложился башкой обо что-то…

— Это, наверно, дождь… Ливнёвки прорвало, — Рослик сделал два шага и понял, что набрал полные сапоги воды. — Надо выбираться отсюда — иначе задрыгнем здесь до смерти. Воду щас только вылью из сапог.

Девчонка смогла уберечь свой рюкзачок, в котором правда болталось не бог весть какое богатство — полбутылки воды и запасной фонарь.

— Рослик, а куда двинем-то? Назад?

— Чёрт! — диггер только что открыл, что он, помимо прочего, посеял и свой смартфон. У Синдры телефон остался, но отказывался включаться: видимо, села батарейка.

Он попросил дать фонарь и осветил обе стороны трубы: налево или направо?

— По логике, надо бы назад двинуть — к Катькиному роднику. Но это часа два ходьбы. Мы, в принципе, должны уже были до ливнёвок дойти — тут выход прям близко. Лучше пойти к развилке.

И они двинули по прежнему маршруту, выбрав вариант совсем не из лучших.

7.

До первой развилки доковыляли через час. У Синдры разболелась поврежденная нога: судя по всему, она ее не просто поцарапала, а задела серьезнее. Она с каждым шагом хромала всё сильнее. Рослик, несмотря на головную боль, чувствовал себя неплохо. Конечно, очень хотелось жрать и промокшие ноги превратились в льдышки. Но в целом — терпимо. Он готов был идти дальше.

А вот Синдра совсем скисла. Не прибавило ей настроения и новое открытие: ливневая труба, по которой они надеялись выбраться из бетонки, забилась вусмерть — не подкопаешься.

— Надо идти ко второй ливнёвке. Это недалеко. Карта у тебя? — спросил Рослик.

Карты у девчонки не оказалось: он вспомнил, что положил ее в свой рюкзак, который сейчас валяется где-нибудь в завале, если его вообще не протащило до самого Катькиного родника. Больше всего он жалел о старой губной гармошке, уплывшей вместе с рюкзаком. Эта гармоника ему всегда напоминала об отце, хотя тот никогда не слышал, как играет сын: музыка пришла уже после смерти папы.

Синдра прислонилась спиной к мокрому бетону и заплакала.

— Рослик… я больше не могу идти! Нога… вообще охренеть как болит. Надо было назад двинуть — мы щас уже до родника доползли бы.

Увидев ее слезы, он смутился и почувствовал себя виноватым.

— Ну, не кисни, Синдра! Осталось совсем ничего. Дойдем. Я тебя донесу, если надо…

Она не отвечала. Закрыв глаза руками, продолжала всхлипывать. Он подошел к ней, попытался обнять, но она оттолкнула его.

— Убери лапы! Щас пойдем уже. Диггер хренов! Чтоб я еще куда-нибудь сунулась с тобой — да не в жисть! Попёрли, говорю… Бери мой фонарь.

Он закрепил на голове ее фонарик, а запасной спрятал в уцелевший рюкзак. Девчонка сделала всего несколько шагов и заскрипела зубами.

— Чё, сильно болит, да? — спросил он. — Эх, у меня ведь в рюкзаке анальгин был. Легче было бы… Опирайся на меня, давай руку!

В этот раз она его не оттолкнула, и они, спотыкаясь о мелкие камни и куски асфальта, которые сюда притащил недавний ливень, похлюпали дальше. Синдру начало знобить.

***

Шли целую вечность. Сначала девчонка еще храбрилась, а потом совсем расслабилась. Он буквально тащил ее вперед, держа за пояс, затем — волок под мышки. Наконец, она остановилась и сползла по стене прямо в воду. Он попытался ее поднять, уговаривал, она не отвечала, плакала и закрывала глаза.

— Синдрочка… Давай хотя бы до кочки какой-нибудь дойдем, до камня или грязи — где посуше. Нельзя в воде сидеть!

Та отворачивалась, плевалась и говорила, чтобы он уё..л отсюда. Тогда он сел на дно трубы рядом с ней. Рюкзак подсунул себе под шею, прижав его к бетонной стене. Бригадирка, освежённая дождевыми водами, доходила им почти до груди. Налобный фонарь Рослика стал подмигивать.

— Послушай, Синдра, — шепнул он ей на ухо. — Осталось совсем чуть-чуть. Мы выберемся, я тебе обещаю! Мы еще смеяться над всей этой херью будем, поверь мне! А если останемся здесь — сдохнем, как крысы.

Упоминание о крысах было в тему: Синдре представилось, как их окоченевшие тела разрывают полчища серых тварей, и она поползла спиной вверх по стенке. Вода мелкими ручейками потекла с ее штанов и куртки.

— Вот так! Вот так… — обрадованно запричитал вскочивший вместе с ней Рослик. — Сейчас будет ливнёвка. Я тебе гарантирую.

Ливнёвку они нашли минут через двадцать — тоже забитую буреломом, грязью и камнями. Однако в этот раз завал не был столь основательным.

— Да я его раскопаю, ноу проблем! Тут на полчаса работёнки! И здесь смотри: вода не такая глубокая — всего по колено. Сейчас я эти камни вытащу, и ты на них сможешь сесть, отдышаться.

Девчонка лишь махнула рукой. Загвоздка была в том, что его лопату унесло вместе с рюкзаком. Но руки-то у него остались — и Рослик с остервенением набросился на завал, преградивший им путь в широкий канал ливнёвки.

Вскоре ему удалось вынуть из грязевой смеси несколько приличных булыжников и веток. Он сложил из всего этого небольшую горку.

— Вот тебе трон, Синдром Синдромыч. Садись отдыхай! — шутку его не оценили. Девчонка бухнулась на камни и закрыла глаза.

Диггер продолжил свое дело, стараясь не вспоминать о том, что никто из ходивших по Бригадирке никогда не выбирался отсюда по развилочным ливнёвкам. Все говорили только о Татарском овраге как о выходе, а обычные ливневые канализации игнорились олдовыми челами. Почему так, — он не знал. И не хотел сейчас даже думать об этом.

***

Увлечённый работой, он почти забыл про свою напарницу. Где-то час он как сумасшедший грыз долбанный завал и пробился-таки к просвету. Он готов был уже петь от счастья, вернуться к Синдре и растормошить ее благой вестью, но решил-таки сунуться в проход сам. Метра четыре он полз, извиваясь как червь, упираясь в бока прохода, который становился всё уже и уже. Затем плечи его застряли, и на секунду ему представилось самое страшное — повисший в ливнёвке труп, который если и найдут, то только по запаху. Он затрепыхался, как муха, угодившая в паутину, и пополз обратно: развернуться здесь нельзя, поэтому он просто дал задний ход.

Рослик вывалился из лаза грязный, будто хулиган из фильма про Шурика: видны были только глаза. Налобный фонарик мигнул в последний раз и потух. Случись это не возле ливнёвки, воцарилась бы кромешная тьма. Но из пробитого прохода чуть брезжил отдаленный свет уходящего дня. А может, это уже были уличные фонари. Диггер, проморгавшись, быстро сориентировался и нащупал рюкзак с запасным фонариком. Он лежал на той же куче камней, что и Синдра.

Посветив в лицо девушки, он увидел, что та спит: ладони сложены под щекой, глаза закрыты, губы чуть улыбаются. Как дома на диване, ей-богу.

— Вот и отличненько! — пробормотал Рослик. — Без нервов оно завсегда лучше… Тэ-эк, всё, шутки в сторону!.. Надо идти за помощью — один я ее отсюда не выволоку.

Он решил, что искать мифический Татарский овраг — дело гиблое. Лучше идти знакомым путем: в одиночку он скоренько доберётся до Катькиного родника, стрельнет у кого угодно сотовый и позвонит… Кому? Да хотя бы тому же Димычу, номер он его помнил — и вместе они спокойно вызволят Синдру. Та, может, и проснуться еще не успеет. Так что лучше ее не будить, это точно.

Посидев рядом со спящей еще минут пять, он сорвался в дорогу. Сначала ему представлялось, что он чуть ли не побежит по поверхности Бригадирки — но не тут-то было. Он устал как чёрт, болела башка и ужасно хотелось есть. Тем не менее шел он бодро. И про себя молился всем подземным и речным богам, чтобы успеть и чтобы всё было хоккей.

8.

До выхода из бетонки он добрался только через час. Его лихорадило, одежда превратилась в грязевую корку. Когда Рослик наконец вывалился на асфальтовую дорогу, которая проходила в двухстах метрах от Катькиного родника, он был похож на мертвеца, только что вылезшего из свежей влажной могилы.

Была глубокая ночь, но не это удивило его. Он поразился тому, как тепло на поверхности.

«Так ведь сейчас лето, дурень! Лето!..»

Он побежал в сторону высотки — ближайшего жилого дома. По дороге ему навстречу попался автомобиль, который объехал его и укатил прочь — несмотря на отчаянные крики. Нужен был сотовый — срочно, любой ценой.

В высотке было всего два подъезда, оба с домофонами. Он начал набирать номера квартиры подряд. В четырёх вообще не подали признаков жизни, в одной послали матом, еще в трёх — выслушали и ничего не ответили. Рослик, всхлипывая, продолжал трезвонить в домофон.

Тут подъезд осветился фарами: подъехал кто-то из припозднившихся жильцов. Рослик кинулся к открывшейся водительской двери, оттуда выплыла дамочка на шпильках — в годах, но подтянутая, с маникюром и кокетливыми золотистыми очками.

— Вот чёрт рогатый!.. Да ты напугал меня до смерти… Господи, да откуда ты вылез — из канализации, что ли? — при этом женщина улыбалась — видно, что не из робких.

— Пожалуйста!.. Я… Дайте мне позвонить… Человек погибает…

— Ага, щас, разбежался! Много вас тут таких по ночам ползает, — она внимательно смотрела в глаза Рослику. — Я сама позвоню, если надо. Кому? Номер называй.

Проклятый Димыч был недоступен. Хоть помирай… Если уж не везёт, то по всем статьям! Женщина трижды ему звонила — и без толку. Рослик просто не мог сообразить, что делать дальше. У него несколько часов в голове вертелась только одна мысль — про Димыча. Он олдовый, он Бригадирку вдоль и поперёк исходил… А тут — всё! Пшик. Абонент временно недоступен.

Несостоявшийся диггер сел на асфальт и заплакал.

— Та-ак, этого еще недоставало… — дамочка поправила золотистые очки. — Давай-ка иди на лавку садись. Говори толком: что случилось?

Рослик сбивчиво рассказал.

— Какой там на фиг Димыч! — женщина от возмущения побледнела. — В МЧС сейчас позвоним — и всё. Понял?

— Не надо в МЧС… — запротестовал он, но понял, что деваться уже некуда: карусель завертелась-закрутилась…

Дальше всё произошло на удивление быстро и четко, но Рослик всегда вспоминал об этом, словно о туманном сне, бреде. Ребята из МЧС и слушать не стали про какой-то вход возле Катькиного родника. На уши подняли местных городских коммунальщиков, и те подсказали, из какого канализационного люка можно быстрее всего добраться до того места, про которое рассказывал Рослик. Точных координат он, естественно, не знал, но коммунальщики тут же сообразили, о чём говорит этот грязный, как леший, парнишка.

— Мы в Бригадирку раз в год лазим, — рассказывал седой коммунальщик молодому и серьезному МЧС-нику; никто из их бригады даже не смотрел в сторону Рослика. — Обычно зимой. Прочищаем засоры. Я сразу понял, где это.

В трубу полезло двое коммунальщиков, двое МЧС-ников и горе-диггер. Его убеждали не строить из себя героя, «ты уже и так натворил делов, парень, иди-ка отдохни», и всё в таком же духе — но он не отступил и полез. Убедил их, сказал, что с ним они быстрее найдут девчонку.

Когда добрались до места, — ошибиться было невозможно, ведь он сам накидал здесь кучу камней, вытащенных из ливнёвки, — Синдры там не оказалось. Обыскали большую часть бетонки — километр туда, километр обратно. Потом, уже на поверхности, Рослик, который отрубался из-за усталости и нервов, догадался позвонить родителям Синдры, и те, отматерив диггера, сообщили, что она дома. Привёл ее великий Димыч — вот он-то герой и подлинный друг. Оказалось, что олдовый диггер тусовался у выхода в Татарском овраге и, не дождавшись их, сам полез в бетонку.

Дрожащими руками Рослик взял у одного МЧС-ника прикуренную сигаретку и долго сидел на корточках, смотря на свои черные от грязи сапоги.

— Пойдем-ка, парень! Тебе еще всякие бумаги подписывать, объяснительные и другую ерунду. Штрафами, наверно, отделаешься, но будь моя воля — я бы тебя серьезнее наказал, чтобы не совался туда, куда не просят, — сказал ему старший из бригады.

Рассвет он встретил, трясясь в дежурной машине. Там и заснул — и снилась ему не Синдра и не бетонка, а папа. Он говорил, что с удовольствием взял бы сына к себе, но тому еще рановато.

«Да и У. тебя ждет, Рослик. Давно ждет. У тебя же сердце настоящего исследователя!» — он эту папину фразу запомнил дословно. И потом вспоминал много-много раз.

Глава 2. Фланируем над У.

1.

Когда пишешь заявку на грант, возникает два противоположных желания: чтобы всё срослось и чтобы деньги всё-таки не дали. Объясняется это противоречие просто. Если средства не выделят, то хороший проект накроется медным тазом. И никуда мы не поедем, экспедиции не будет.

А если грант каким-то чудесным образом выиграли, то тут еще хуже: бросай всё, езжай к чёрту на кулички, пиши, работай — статьи, конференции, отчётность. Как говорит Татьяна Федоровна в подобных случаях: «Охи-ох! Грехи наши тяжкие, антропологически-социологические».

Но я всё-таки радовалась нашему выигранному грантику «до усёру». Это уже выраженьице моей младшенькой сестрёнки. Катик, я тебя love!)

2.

Проект назвали «Малые города России. Фольклор, антропология, социология». По-моему, слишком общо. Но мое дело маленькое — поработать по своей теме, отписать три статьи, выступить на двух конфах, плюс посильное участие в коллективной монографии.

Хотели сначала города выбирать по жребию, но Татьяна Федоровна, я ее еще по Вышке знаю, стала возражать.

— Мы, — говорит, — тут наукой занимаемся, а не в казино играем. Я в У. несколько раз бывала, даже жила, у меня там есть знакомые. Поэтому я еду туда, и со мной — моя группа. Остальные как хотят — пусть хоть спички из кулака вытягивают.

Супонина имела репутацию тётки строгой, с ней связываться никто не хотел. Руководитель проекта Пушков только плечами пожал: «В У. так в У. Ваше право, Татьяна Фёдоровна».

Еще бы — конечно, ее право. Так вот я и попала в этот У. Град на Волге — со всеми втекающими и вытекающими реками, ручьями и последствиями. С нами поехал Виталик Точин, но у него еще в поезде поднялась температура, и он укатил в Москву. Так что часть, связанная с социологией, у нас провисла.

— Наташенька, мы должны сами определять характер нашей работы. Не обстоятельства и условия делают науку, а наука в конечном счете управляет обстоятельствами и условиями. Просто будем делать свое дело.

В переводе с абстрактного на конкретный это означало, что я, как обычно, буду записывать свою «несказочную прозу» — былички про домовых, колдунов, оборотней и т.п., — плюс, конечно, городские легенды. Ну а она займется ментальными картами, статистикой и политикой. Грант-то отрабатывать надо.

3.

Я почти сразу оценила все преимущества поездки с Супониной: у нее действительно в У. оказалось полно знакомых. Вместо какой-нибудь затрапезной гостиницы мы остановились в отличной двухкомнатной квартире в самом центре города.

— Нам просто везёт, Наташенька. Обычно эта квартира не пустует — ее сдают на длительный срок. Но буквально неделю назад прежние жильцы съехали и новых арендаторов пока не нашли. И дай Бог не найдут еще недельки полторы — как раз то, что нам нужно!

Вечером первого дня я успела сбегать в супермаркет, по дороге отфоткала памятник местному художнику Илье Колотову — кстати, его именем назван бульвар, где мы сейчас жили. Когда за ужином я показала свежие фото своей старшей коллеге, она всплеснула руками:

— Господи, ведь на этом самом бульваре — прямо у подножия сфотографированного вами памятника — я назначала свиданки одному молодому человеку. Как же его звали? Толик? Петя? Как течет время — неумолимо. Неумолимо…

Я кивала и расспрашивала про ее бытие в городе У. Оказалось, что Супонина тут жила недолго — года три-четыре. В начале 1970-х годов здесь в честь столетия известного революционера-подпольщика отгрохали небольшой мемцентрик и доломали всю оставшуюся старинную архитектуру. Два основных предприятия — по оборонке и производству минеральной воды. Плохо развитый транспорт и хорошо развитые старые тополя во дворах. В общем, всё как обычно.

— Ах, Наташенька, какой потрясающий здесь вид на Волгу — на мост! Это прямо-таки сказка. Кстати, сами у… цы этой красоты почти не ценят и не видят: привыкли, как и жители какой-нибудь Анапы — к виду моря.

Я спросила, с чего она начнет завтрашний день. Выяснилось, что Татьяна Федоровна собирается посетить своих старых знакомых и собрать «первичную информацию». Я решила, что пойду с ней — это было разумнее всего. От супонинских знакомых можно узнать адреса и фамилии других информантов — а там дело, как я надеялась, пойдет по обычному сценарию: встречи-записи-расшифровки.

Но я ошиблась.

4.

— Хо-хо-хо!.. Чудны дела твои, Наталья! Как вас там по батюшке-то? — грохотал Иван Иваныч, старинный приятель Супониной, бывший комсорг в третьем поколении, ныне почетный житель У., председатель половины советов ветеранов в городе. Он был обладателем пышных седых усов и ярко красной плеши на квадратном затылке. — Да какие у нас здесь целители и домовые? Мы сами себе целители!.. А? Что ты говоришь, Наташа? Так тебе не только про это интересно? А про что? Мастера, писатели, краеведы, чудаки? Хо-хо-хо. Да таких полно! Да вот хоть бы я! Со мной пообщайся, красавица!

Я с ним пообщалась. В принципе, интересно, но не по теме. Слово за слово, и он наконец-то назвал фамилии нескольких любопытных людей. Особенно меня заинтриговал Ташин — местный краевед, «специалист по аномалиям».

— У него даже блог в Интернете есть какой-то — я в этом плохо разбираюсь. Там вот он всю эту чушь и расписывает, — отрекомендовал мне краеведа Соболев. Я поняла, что это как раз то, что надо, — мой человек.

Я уже собралась откланяться, но тут в лице бывшего комсорга что-то изменилось. Он шевельнул своими усами, потёр двумя пальцами толстую переносицу и хмыкнул.

— Вот и всё, Наталья, да? — спросил он меня каким-то новым тоном. — Портрет составлен, ярлыки развешаны. Ставим не запятую, а жирную точку — так ведь? Что ты там потом собираешься написать — статейку научную? Я догадываюсь, как в ней будет представлен Соболев Иван Иваныч — если, конечно, вообще попадёт туда. «Поговорила со старым дураком, он мне там кого-то посоветовал — и я от него сбежала». Да?

Под его умным взглядом я покраснела: уж очень точно воспроизвел он мои тайные думы. Что и говорить — в моих мысленных научных «списках» он и правда не значился.

— Давай-ка я тебе еще чайку подолью. А ты послушаешь старика — перед тем как побежать по своим краеведам и колдунам. Может, и я на что сгожусь. Не бойся, сильно не задержу.

Я пожала плечами и снова взялась за свою кружку. Иван Иваныч хмыкнул, увидев, как я нажала кнопку записи на диктофоне.

— Знаешь что, Наташа? А у нас тут ведь даже экскурсии проводят — для детей от 12+. Обещают показать и русалку Катьку, и голубое свечение, и бункер Сталина, и тайные казематы НКВД. Интересуют такие щи с капустой? А? Хо-хо-хо. Ладно, не буду твое терпение испытывать, красавица. Говорят, у вас в Москве время-то другое, ритм, понимаешь, дёрганный — тудым-сюдым. Вам бы всё поскорее надо…

Так вот. Есть у нас такая улица — Розы Люксембург. Ну улицы с таким названием в любом городе СССР, наверно, были. Сейчас, может, где и переименовали — а у нас вот нет. Революцьённый дух никуда не делся, однако. Раньше там стоял домик под номером 41. В начале 90-х я прочитал в одной местной газетке, будто завёлся в этой избушке — там частный дом — завёлся, как его… полтергейст. Ага! В советские-то годы всё это ведь сдерживали, запрещали, а тут как разрешили — так будто адова пасть раскрылась. И инопланетяне, и Кашпировские, и всякая другая хреновина посыпалась прямо на наши бедные головушки. Но я-то всегда был человеком любопытным…

Знакомец Татьяны Федоровны снова пошевелил седыми усами и втянул воздух — будто к чему-то принюхивался. Он потом еще пару раз так сделал, и у меня от этой его привычки озноб пошёл по всему телу.

— И вот другой бы кто прочитал статейку да забыл. А я взял и пошел прямо по указанному адресу. Жила там бабушка, Екатерина… Федоровна, по-моему… И внук Дима — как сейчас их прям вижу. Пришел я, поговорили о том о сём. Познакомились, в общем. Бабушка уж совсем старенькая была, а внук — какой-то шебушной, на одном месте усидеть не мог.

«Да, вот есть-есть у нас этот самый домовушка, — кивает на мои расспросы бабулька. — То табуретками начнёт двигать, то нитки перепутает. А вот в прошлый раз как в стену-то ухнул! Так ведь, Димуль?».

Дима кивает. Мальчонке лет двенадцать, такой белобрысенький, небольшой совсем по росту-то. И вот я уж уходить собрался — и тут это произошло. Понимаешь, Наташенька, прямо на моих глазах!..

Иван Иваныч снова втягивает воздух, и мне кажется, словно кто-то большой и опасный принюхивается ко мне.

— Вот всё кругом замерло, а от него, от внука-то этого, будто еще один Дима отделяется — как двойник, тень такая цветная. И р-р-раз — через меня прямо в окно! Я вздрогнул, проморгался и слышу: бабах! Окно, к которому я спиной сидел, — вдребезги разлетелось. Вот такая вот штукенция!

Я зачарованно гляжу на него: его рассказ вызвал в моем воображении чрезвычайно четкую картинку. Я словно сама побывала в 41-м доме, слышала звук разбитого стекла, краем глаза уловила тень, метнувшуюся в сторону окна. Мне даже почудился запах старого дома, похожий на тот, что всегда встречал меня в избе моей бабушки.

Соболев подпёр рукой подбородок; его серые глаза уставились мне прямо в переносицу. Я передёрнула плечами от дружной толпы мурашек, побежавших от шеи к пяткам.

— Что я тебе хочу сказать, Наталья… Вот приехали вы с Татьяной Федоровной в У. — изучать, исследовать и всё такое. А ведь городок-то наш — крепкий орешек! Может, он и не захочет никаких «изучений». А?.. Хо-хо-хо! То-то, красавица. Вот посиди и подумай над этим… Ну ладно, давай — с Богом. Мое дело — предупредить. А дальше человек уж сам решает…

Я поблагодарила его и ушла. Больше в этот день я никого не записывала.

5.

— И чего? Не понравился он тебе, что ли? Я его хорошо помню — комсоргом работал, такой говорливый мужчинка! — Татьяна Федоровна была в самом благодушном настроении, попивала кофиёк и с предвкушением посматривала в сторону ноутбука. Там ее ждала вечерняя и любимая часть экспедиционной работы — обработка свежих записей. У Супониной случился сегодня отличный улов: «Два прекрасных дискурса, Наташенька, один забавнее другого! И всё про местные политические игры — тебе, наверно, это не очень интересно?».

Портила ей настроение лишь моя кислая физиономия.

— Ну неужели Иван Иваныч тебе ничего толкового не рассказал и не посоветовал? Быть такого не может! Я завтра же ему позвоню, хрычу старому, и отругаю на чём свет стоит — за то, что он так не уважает научную молодежь! — шутила научрук, но искрометность ее била мимо цели: молодежь пребывала в раздумье и печали.

— Да нет, Татьяна Федоровна, рассказал он отлично — даже вот про полтергейст кое-что вспомнил — интересный случай из 90-х. Просто он какой-то странноватый…

— О-о, он тот еще фрик… Да он же, по-моему, даже лечился от заскоков своих, я разве не рассказывала? Ой, да что ты, Наташенька! Какая-то депрессия у него случилась, но это было давным-давно. Лет уж двадцать утекло с тех пор. Самое главное — он тебе назвал нужных людей? Тебе в конце концов не щи с ним вместе варить и не научные книжки писать. Поговорила — и убежала. Меньше думаешь — лучше спишь, я так считаю…

Мы поболтали еще минут пятнадцать, а потом научрук упорхнула за ноутбук — и забылась там до глубокой ночи. Я почитала немного, полазила по местным группам в соцсетях и уже собралась выключить свой комп, как вдруг вспомнила фамилию здешнего «аномальщика», которую назвал мне Соболев.

Быстро набрала в поисковике: «Ташин, У., аномальное» и сразу же попала на блог в ЖЖ, который так и назывался — «Аномальные места У.». Автор творил свои заметки в своеобразном исповедальном стиле — дневника мыслей и «сердца горестных замет». Некоторые посты и впрямь достойны внимания любого исследователя странных нарративов о городе У. Я тут приведу одну из первых записей в его блоге — для лучшего понимания дальнейшего, так сказать:)

6.

Блог Ташина

«10 февраля 20… года

Блог — дело хорошее, что и говорить. Я уж тут кем только не заделался — и в краеведы меня записали, и в старшие по дому. Теперь тут, пожалуй, блогером начнут звать. Да пусть хоть горшком назовут — лишь бы в печь не сажали!

Мне что главное? Чтобы мысль не потерять. Я вот жену в свое время потерял — и до сих пор переживаю. Как говорится, не хотелось бы повториться.

Вот вы спросите: какие цели этого блога? Зачем ты, мол, дядь Паш, всё это затеял? Главная цель одна — собрать как можно больше историй об У. Понимаете, в чем закавыка: когда все эти рассказы по разным источникам разбросаны — это одно. Кто-то что-то сказал, где-то написал или запомнил — это всё пустое. А вот когда всё в одном месте, это — другое, это начинает жечься. Уловили?

Для затравки я здесь представлю небольшую историческую справочку — для интересующихся. Точнее, перечислю главные «реперные точки» города, на которые стоит обратить внимание. А кому на это наплевать, могут идти лесом за каким-то интересом) Шучу.

Не подумайте только, что я вам начну расписывать, в каком году У. основан и кто из знаменитостей тут родился или был проездом. Кому надо такое — открыли Википедию и вперёд. Я тут пишу о другом У.

Вот меня, к примеру, всегда интересовала Малиновка или Водовка — кто как эту рощу в городе называет. Раньше, еще до революции, она принадлежала помещикам Смолиным. Потом, конечно, разорили всё имение, белые с красными там дрались, и всё такое. Поговаривают, что осталось там два склепа от бывших помещиков — недалеко от Ранжерейной горки. И вот будто от этих склепов до сих пор сохранился лаз, подземный ход — под самый центр города. Ну есть, конечно, особо одарённые, кому всюду мерещатся деньги и сокровища, так те уверяют, что в этом лазу и спрятан знаменитый Смолинский клад.

А меня вот больше другой вопрос всегда волновал: да на кой ляд помещикам себе склепы с подземными ходами возводить? Готовились к активной загробной жизни, что ли?