Оглавление

Пролог

Записки безликого

Пожалуй, стоит начать с простого знакомства. Я не особо примечателен и вхожу в контингент серой массы общества. Я — Костров Максим Викторович, 28 лет от роду. В принципе, на этом можно было бы и остановиться, однако, по традиции жанров так не пойдет. Да и рассказывать особо о себе не люблю, не люблю своей историей вызывать переживания у других людей. А может, просто нечего рассказывать.

Я родился в северной серой столице — в Петербурге. Холодный ветер, влажный воздух. Рай туберкулёзника, в общем. В неполной семье, поскольку отец в моём детстве сохранился лишь как объект, удаляющийся с чемоданом за дверь, мать, выкармливающая нас с братом одна, дед, что скончается спустя 2 года после ухода отца, и всё, никого больше. Начало не радужное, соглашусь. Но права выбирать свою судьбу нам ещё никто и никогда не давал.

Юность пролетела слишком спешно. Усердия ради школьной золотой медали, сон над теоретическими учебниками ради красного диплома. На то время моими грёзами было лишь обеспечение семьи. Мать старалась не попадать под сокращение, брат, желая лёгких денег, отправился по контракту в горячую точку. Более-менее, но плывём.

Закончив учебу, я устремился во взрослую жизнь. Ныне я жил лишь рабочей рутиной, всё время пытаясь занять должное рабочее место. Жаль, что тогда моя глупая детская наивность слепила меня, и, невзирая на всевозможные прогнозы, я наобум рвался к своей цели. А потом… Потом Икар упал.

Прошло два года. Банкротство, сокращение, все сказывалось. Премиальные, что, по большому счёту, являлись искренними поощрениями за усердный труд в распадающейся компании. Первый порог — банкротство компании. Второй — сокращение всех сотрудников. Третий — возраст матери, что сказался на сердце. В нашей стране ныне всё так устроено, что если ты не горбатишься полсуток до седой и глубокой старости, то ты никому не нужен, ведь обеспечить себя не можешь. Становишься никем, частью оплота обездоленных и обезнадёженных.

Смрад… Дорогостоящая операция на сердце матери требовала таких сумм, о которых я мог лишь мечтать, будучи в роли директора компании. А теперь? А что теперь? Теперь я бродяга шарашкиных контор, выходец окраин Петербурга, старающийся держаться на плаву. Да и брат запропастился, чёрт бы его побрал.

Он, конечно, ни в чём не виноват. Да вот только в одного выходит тяжко. Ранее он обещал скидывать часть денег с контракта на обеспечении матери, но, спустя время, связь оборвалась. В динамике гудки, автоответчик, тишина и назойливый шум помех.

В окно стучался ветер. Он хотел что-то сказать. Он хотел, чтобы я сделал хоть что-то, чтобы хоть как-то вывернуть из всей этой жизненной колеи. Я отдал столько лет учёбе, чтобы в конце концов остаться на обочине, покрываться пылью и быть лишь второсортным кадром из рода «обвалившихся контор».

Летний Петербург отзывался промозглостью. Он начался с дождя, а закончился — больным сердцем матери. А я — узник четырёх стен, думающий, то ли это я дурак, то ли мир этот… дурацкий. Безусловно, тебе предложат вакансию, беспринципно ты её примешь, беспросветно угаснешь, понимая, что этого оклада никак не хватит на лечение в Германии.

Век прогресса, технической сингулярности и стран будущего? Будущего свободного от капитализма или будущего свободного от нас? Разумеется, моя скрипящая предвзятость и злоба на мир никак не решали проблем насущных. Поэтому две недели беготни по медицинским центрам, охапка бумаг разноцветных печатей и серый мир во взгляде моём.

Я сижу рядом с её койкой, держу её слабую ладонь в своих руках, а она смотрит на меня, скрывая всю свою обиду на мир.

— Я уезжаю, мама, — полушёпотом проговорил я.

— Я уезжаю, но скоро вернусь. Врачи говорят, что после стабилизации твоего состояния, тебе лучше не нервничать, отдыхать больше… сил набираться, — продолжаю я.

Она согласно кивает, едва заметно улыбается, слегка поднимая уголки губ, как умеют только те люди, которым очень страшно.

— Куда ты, Максимушка? — спросила она меня.

— Да-а… На вахту. Вот заработаю денег, мы твоё сердце вмиг выправим, ты ещё плясать пуще, чем раньше будешь, — говорю я, стискивая скулы от обиды.

Зубы скрипят, а в глазах жгучая пучина отчаяния. Я давлю её в себе, сжимаю горло, ведь знаю одно — сейчас, как никогда ранее, мне нужно оставаться собранным, сильным. Так… надо.

— Врачи ещё понаблюдают с недельку, а там и домой вернёшься, дома же всё лучше, правда? Рита Сергеевна тебя встретит, вместе домой поедете, — говорю я.

Она улыбнулась, подняла свою ладонь из-под моей, погладила тыльную сторону моей кисти и одобрительно кивнула.

— Езжай, Максимушка, езжай, — сказала она.

21.07.2018

Хмурый и толстолобый дядька с тремя звёздочками на погонах недоумевающе смотрит на меня, протирая салфеткой очки. Он столкнулся с диссонансом, с неизвестным дурачьём, готовому пустить под откос все свои жизненные достижения.

— Ну-с… Костров, чего вы сюда пришли? — с сиплыми нотами выдаёт его голос.

— Мне… Нужна работа, — прямолинейно отвечаю ему я.

Он усмехается, напяливает очки на переносицу, отчего его глаза обретают больший размер, контраст, а его тяжелый взгляд целит мне точно в душу.

— Ну так иди работай. Нет, ну скажи мне. Красный диплом. Он по что тебе? — продолжил он.

— Товарищ Полковник, мои слова — лишь гул в ваших ушах. Мне нужна работа, — сухо выдавил я, безустанно смотря в одну точку.

Он лишь усмехнулся. Вновь пробежал глазами по личному делу и, помаячив головой по сторонам, глубоко вздохнул.

— Значит, здоров как бык, военная подготовка есть, кипа врачебных выписок тоже вся в идеальном порядке… Чёрт бы тебя побрал, — ответил он.

Наверное, он умело выдерживал тишину, выжидал моего отказа, мол, дурак, что-то я задумался, перешёл черту. Но моё молчание послужило ему окончательным ответом.

— Хотя бы изъяснись, по что оно тебе надо? — не поднимая взгляд от дела, проговорил он.

— Деньги… На лечение… — нежеланно выдавило горло.

Его взгляд мелькнул на меня, усмешка пропала с лица, а очки опустились ниже на переносицу.

— Так вот, значит, что… — хрипло ответил он.

Он аккуратно перебрал мои бумаги, сложил их в стопку и отодвинул к краю стола, на котором в хаотичном порядке лежали иные документы.

— У тебя три дня. Собирай манатки, морально-волевые, да и дуй сюда, — наконец, сказал он.

— Так точно, — кратко ответил я, а он привычно усмехнулся.

Глава I

Отголоски прошлого

28.10.2018.

Чуть более трёх месяцев я нахожусь здесь — в атмосфере разрухи, пыли, свистящих пуль, пролетающих мимо тебя, посреди неразорвавшихся снарядов. Страх… Был ли он этот страх? Скорее, не тяжелее пули, не дольше срока жарких дней Петербурга.

Человек — скотинка адаптирующаяся, поэтому, поместив его в условия и среду, что ему никак не знакомы, те же пугающие взрывы станут ничем иным как обыденность. Пожалуй, я просто знал, на что я шёл и ради чего. Изначально. Поэтому и пробитая насквозь вместе со шлемом голова сержанта меня ни сколь не напугала. Лишь его выпученный мёртвый взгляд как-то чужеродно осел в памяти.

В руках едва запылившийся АК-12 в калибре 5.45. Каждый раз, заряжая новый магазин, я разглядывал патроны, кончик пули. Жизнь… Она столь бесценна, трепетна и дорога. Что стоит её отнять, что посмеет? А тут небольшой кусочек металла весом в несколько грамм может выбить её из твоей головы. Насовсем и навсегда.

Тогда перестанет иметь значение всё. Чувства, эмоции, ощущения тепла на кончиках пальцев, перестаёт иметь значение институтская программа, которой ты зачитывался взахлёб. Перестаёт иметь значение память. Всё становится грубым и неотёсанным пассивом знаний, что отныне навеки похоронен на задворках сознания, если же оно имеет право на существование после смерти…

Ты забываешь о правилах написания алгоритмов в различных языках программирования, забываешь о тех временах, когда сердце обливалось кипятком от первой влюблённости, забываешь всё, что делало тебя человеком. Ты подвержен инстинктам, действуешь, следуя им, отчеканивая вылетевшие гильзы под берцами.

У тебя остаётся лишь автомат, умение стрелять на шорох, умение тактично высчитать действия сил противника. Остальное? На остальное нет времени. Ты здесь и у тебя лишь одна цель. Убивать, чтобы не убили тебя. Убивать, чтобы не убили твоих. Иначе не бывает, так ведь?

Покорение над ситуацией рано взяло верх. Я слишком быстро привык к растекающейся чёрной липкой крови на земле, приторному запаху пороха и пыли в ушах. Поэтому на каждой миссии пуля со скоростью 880 метров в секунду била точно в цель, поэтому, когда рядом бьют миномёты, уже не пригибаешься, стараясь укрыться от несущейся на тебя смерти в обличии сотни осколков, потому что всё равно, потому что смысла нет. Рано или поздно, смерть тебя достанет, как бы старательно и далеко ты не убегал.

Собственно, поэтому и обычные незнакомцы, встретившиеся впервые у здания военной комендатуры, станут боевыми товарищами, быть может, даже самыми близкими друзьями. Ты откипаешь от обыденной жизни, прикипая к запаху пороха, саже на лице, металлической смерти в руках, магазинам в разгрузке и собственному шлему. Теперь это твоя реальность. Теперь это ты.

09.04.2019.

Наконец, спустя девять месяцев контрактной службы, наша миссия окончена. Миротворческие действия завершены, ликвидация опорных пунктов противоборствующих сил тоже. Значит, пора отправляться домой, туда, где нет привычного лязга гильз и мин под ногами.

В середине дня пригнали транспорт для военнослужащих, загрузчики продовольствия для оставленных после миссии припасов. Казалось, всё закончилось, подводим черту и жирно-жирно красными чернилами выводим «конец». Однако, ничто бесследно не проходит. Словно издавна известная поговорка «Ни себе, ни нам». Любая ситуация обязана что-то подарить напоследок, чтобы отзываться звоночком всю оставшуюся жизнь, заставлять подрагивать, судорожно оборачиваться по сторонам. Небо, будто бы предвещая беду, нагоняло тучи.

Трёхкратное «Ура!» стихло, закружило меж хвойными деревьями, лишь разнеслось эхом вдоль лесополосы, по которой двигалась наша техника. Бойцы фотографировались на память, мои же боевые друзья ничем не отличались. Конечно же, всё хорошо. Хорошо всё, что хорошо кончается.

— Максон, ну чего ты такой понурый сидишь? — крикнул один из них.

— Да ладно, ну в самом деле! Да свидимся ещё сто раз на гражданке-то. Что грустью заплы… — не успели слова другого проскочить к моим ушам, как резкий грохот опустился на землю, обволок весь ушной канал.

Облако пыли, звон в ушах противно скребёт мозг. Картина памяти словно смазана и размыта огнём и дымом, что окружали меня. Жар, пепел и смрадный запах горючего. Писк в ушах, вызванный оглушением, давал возможность услышать ток собственной крови, что словно леденела в жилах, выставляя напоказ голубые вздутые вены.

Артобстрел. Снаряды, способные стереть всех нас, как игрушечные модельки, расплавить, как оловянных солдатиков, оставленных у печи. Кровь на руках, умирающие сослуживцы, стресс, тревога и щенячья паника. Покров пепла, как снег в сказке, предвещал конец…

Посттравматическое стрессовое расстройство — сюрприз, дарованный войной. Бывалые ветераны кличут его просто вьетнамской, афганской, чеченской болячкой. Этот синдром впервые описал английский хирург Эркинс в 1867 году. Ранее мне довелось видеть документальный фильм о новобранцах или же в простонародье — пушечном мясе.

Молодых парней отправляли в Афганистан. Из мира жизни в мир убийств, хладнокровия и насилия. Теряя близких, люди не выдерживали, выдавая некий систематический сбой, как компьютерная программа, которая замыкается, выявляя новый ряд проблем. Глохнет на ходу, застывает во времени, теряет любую связь воздействия.

Амнезия, расщепление личности, неосознанное воспроизведение предшествующих ПТСР воспоминаний — это лишь малая часть, вишенка на торте. Из живого человека индивид превращается в серую биомассу, обшитую бородой, как колючей проволокой, и стеклом во взгляде. Конечно, есть несломленные. Те, кто повидал вещи и похуже. А может, просто смирились, снуя с войны на войну, чтобы там — дома — не сойти с ума от картин памяти. Но реальность у всех своя, у каждого свои нормы состояния рассудка.

…Взгляд на две тысячи ярдов. Глаза нервно метались по сторонам, стараясь зацепиться взглядом хоть за что-то уцелевшее. Пыльное облако опускалось, развеивалось от прохладного ветра, ласкающего щёки. Не о такой жизни я мечтал, не такой конец хотел встретить. Реки крови, стекающие с дорожной колеи в кювет, искорёженная техника, словно выметенная чьей-то рукой, разбросана в хаотичных движениях, изувеченные тела.

Смотришь и не понимаешь, мёртвый или живой зовёт тебя на помощь… Каждый из них пребывал в агонии. Их крики заполонили тишину в ушах, их лица впечатывались, формировались в чёрную желчь, что хотела заползти поглубже в память. Ослепшие и шокированные бездумно шагали вперёд, стараясь нащупать руками хоть что-то. Им было всё равно на режущую осколками смерть, они уже не боялись. Лишь я, как последний дурак, метался среди оставшихся живых. Жгут, перевязка. Жгут, адреналин. Жгут, смерть…

— Я пытался… Правда, пытался… — повторял я самому себе над каждым скончавшимся, кому пытался оказать хоть какую-то помощь.

Последующие события прошли в тумане. Взгляд на руки — кровь, взгляд по сторонам — подоспевшая союзная техника, взгляд на небо — смерть, взгляд вокруг — а я уже выдворен из пассажирского автобуса у здания комендатуры. Над головой мокрый свинец, под ногами пустота.

Родная промозглость норовила пробиться в тело, родная сырость старалась забраться в лёгкие, да вот только на нёбе и пазухах всё ещё ощущается аромат железа.

29.05.2019.

Неделю назад я вернулся домой. Из одного ужаса в другой. Получив надежду на лечение матери за деньги, что мне выплатили за службу по контракту, я надеялся, что те картины памяти, тот ужас, заполоняющий мою голову всё последнее время, был не зря, и я смогу спасти хоть кого-то. Говорят, после чёрной полосы всегда наступает белая — это незыблемое правило мироздания, которое всегда работает. Работает ведь, а?

Все грёзы рассеялись, когда выяснилось, что мать скончалась за три недели до моего прибытия на Родину. Я стоял в парадной пред соседкой, жадно глотая воздух, жадно веря, что всё это сон. Её слова утратили звук, а мир — тонущий корабль — качался из стороны в сторону.

Отец, ушедший в детстве и растворившийся за входной дверью, как облако. Брат, бесследно пропавший на войне, умершая от болезни мать и я, разбившийся, разлетевшийся на осколки. Словно порванный мешок стекловолокна. Старавшийся быть нужным, полезным. Забиваясь в углы сомнений, тревоги.

Все надежды, грёзы, что когда-то жили во мне, моментально угасли. «Зачем… зачем всё это… было нужно?» — нервно бормотал я, смотря в серый потолок. Всё, что я делал, оказалось напрасно. Потери, утраты, похороненные под слоями пыли и груды металла цели… Эти мысли всё больше и больше зажимали меня в клещи, давили, стараясь вычерпать всё содержимое моей черепной коробки столовой ложкой.

В телефонной книге, что давно пылилась на тумбе у зеркала, сохранились контакты матери. Я провёл грубыми пальцами по гладкой обложке и открыл книгу. В глаза сразу же бросился контакт близкой подруги моей матери. Я набрал номер телефона и начал звонок.

— Алло… — устало сказал я, ожидая ответа.

— Да-да? Слушаю, — ответил женский голос.

— Рита Сергеевна, это я, Макс Костров, — прокашлявшись, ответил я.

— Ой, Максимушка, как ты там? — нервно спросила