Оглавление

Пролог

«Читая книги, мы больше вникаем в сюжет,

чем пропитываемся чувствами и переживаниями автора.»

15 декабря 2019 года. Ваш покорный слуга, он же капитан полиции Петроградского района Костров Максим Викторович, просыпается у себя в квартире.

Писк в ушах, осевшая пыль, шум дороги за приоткрытым окном. Боязни простудиться у меня не было, плевать. Привстав с кровати, тёмная пелена, подступившая к глазам, родственно меня поприветствовала. Батарея из пачек сигарет рядом с пепельницей, гул набирающих обороты кулеров компьютера.

Здесь всегда так, по крайней мере, лет пять уж точно. Ничего, кроме тишины и пыли, здесь словно и не было. Лишь изредка короткие диалоги со старыми… знакомыми… Паркет скрипнул под давлением босых ног. Окружение здесь уже подавно живёт своей жизнью, олицетворяя себя, как существующую личность. В скрипе половиц кроется их хохот, в тёмных углах стен смотрят их глаза. Я усмехнулся и поплёлся на балкон, встречая лицом морозный ветер.

Предновогодняя пора. Пора чудес, прощания со старыми неудачами, подготовка ко встрече с новыми. Скрип снега на неочищенных дорогах под машинами, разговоры людей. Все куда-то спешили, все готовились к чему-то необъяснимому. Город мерцал в огнях ночи, прятался за дымкой леденящей стужи.

Говорят, люди искренне стремятся к тому, во что верят больше всего. Ныне же они стремились к обыкновенной дате, обведённой в красный круг, в календаре. Когда тебе уже малым порядком под тридцатник, а вся жизнь растянулась в один бесконечный день с пересменой на участке, когда ты повидал достаточно много до сласти хорошего и одновременно много паршивого плохого, тебя уже не так соблазняет путь вперёд в будущее, пускай, и совсем недалёкое.

Всё, что у меня есть на данный момент, квартира на Австрийской площади, доставшаяся от покойных родителей, удостоверение капитана полиции, фуражка и целая бутылка горячительного в холодильнике. Большего мне, пожалуй, уже не хотелось.

Сигарета сотлела в руках и нашла своё место в пепельнице рядом с другими поломанными окурками. Балконная дверь скрипнула, и я вернулся в свою комнату, впустив вместе с собой большой клуб холодного воздуха. На кухне горел свет. Я поправил пояс халата и поплёлся туда. На кухне, представляющей из себя 10 квадратных метров, за столом сидели он и она. Он пил свой, как всегда, чрез меру сладкий горячий чай, пока она изучала нечто любопытное на экране смартфона. Всё, как всегда. Всё, как раньше.

Я окинул их взглядом и, вздохнув, улыбнулся.

— Зайдёшь сегодня? — отхлебнув из стакана глоток, спросил он.

Она отвлеклась от смартфона и также посмотрела на меня.

— Годовщина, как никак. Пускай, очередная, — добавила она.

— Угу… Зайду. Конечно, — ответил я.

Он родственно улыбнулся мне и принялся дальше распивать чай. Я прикоснулся к электрочайнику, который оказался холодным. Конечно же, всё, как всегда. Я горьковато улыбнулся, опустил включатель чайника вниз и, оперевшись на подоконник, уставился вдаль. Горько то как, паршиво… Химия души, как её называют, давно осела на сознании, окутала собой всё тело и нещадно травила меня изнутри.

Позади раздался негромкий щелчок, в стакан улетела очередная порция одноразового кофе. Так было не всегда. Жизнь в бесконечном дне приучила меня ко всему одноразовому. Одноразовые встречи, одноразовые люди, одноразовые фразы… Как бы нам не говорили, что мы — индивидуальные и такие одни… Как бы много нас не насчитывалось на квадратный километр, мы живем в эру фирм однодневок, что никогда не выплатят тебе твою зарплату, одноразовых сигарет, что откажутся работать после определенного времени, и одноразовых людей, что встречаются нам лишь как попутчики в определенный период времени.

Синдром мертвеца, свет из потускневших окон, небесный снег. Ты — никто. Тебя нет и никогда не было. А значит, миру будет ни горячо, ни холодно, если, вдруг, на одного подобного мертвеца станет меньше. Да вот вышло так, что мир забирает не тех. Я в очередной раз привычно взглянул на отражение в оконном стекле, замер в момент, осознавая, сколько же минут, дней, лет… всё происходит точно так…

Я отодвинул стул и присел рядом с ними.

— Опять голова? — спросил он.

Я усмехнулся и отпил глоток.

— Да нет… Всё в порядке, — коротко ответил я.

— Точно всё хорошо? — продолжила она.

Всё ведь хорошо? Да вот только я никак не могу взглянуть им в глаза. Должен, но боюсь. Должен, но не могу. И дело тут не в том, что чёрные мешки под покрасневшими глазами не хотят подниматься, не в том, что под ворохом жёстких волос, падающих на глаза, взгляду не хватает обзора. Всё это — и колкая щетина, и волосы на глазах, да даже мешки… всё это моя крепость, моя защита, под которой недвижимый ни к чему Я остаюсь неуязвимым ко всему окружению.

— Угу, — покачав головой, ответил я.

Кофе уместился в желудок и я, приподнявшись, кивнул им, бывайте, мол.

— Не забыл, что обещал зайти? — спросила она.

— … Не забыл, — пробормотал я.

Время на часах 19:45. Желтоватое такси ждало меня на улице, свет фар разрезал морозный воздух, озарял падающий снег. Чёрное пальто с высоким толстым воротником удачно скрывало лицо. Запачканные сигаретной смолой пальцы, брызги рядового одеколона, ментоловый аромат геля после бритья — мои верные спутники. Двигатель машины взвыл под капотом, и я двинулся по озвученному адресу. Туда, где были они, туда, где они меня ждали.

Хотя бы повезло, что водитель не норовил начать светскую беседу с целью скоротать время. Может, адрес вызова смутил, может, просто устал. Ограничимся этим.

Так что там насчёт нас — мертвецов из мира злобы друг к другу? Мы — люди — остаёмся прикованы к своей плоти, крепко-накрепко связаны со своей памятью. Мы ничтожны и малозначимы, как бы мы не старались это отрицать. Мы способны взмывать и парить над облаками. Мы способны улетать за пределы земной атмосферы в бескрайнюю чернь космоса, стремимся обуздать его пустоту. Но мы всё также неспособны восстать из пепла, как неспособны и совершить новый шаг в эволюции к следующей ступени семейства homo.

— У нас есть злость, чтобы бить друг друга. У нас есть гнев, чтобы существовать, — проговорил я, а водитель такси лишь недоумевающе окинул меня взглядом.

Мы неспособны стать сверхчеловечными или сверхнеуязвимыми. Мы неспособны заглянуть в завтра и предотвратить противную горечь утраты в груди, как неспособны из пустоты создать новый мир. Всё, что мы имеем, нарисованную и приписанную «свободу» жизни, лозунги с плакатов или постеров с мотивацией «ТЫ владеешь своей жизнью. Управляй ей.».

Мы — пустотные оболочки, которые с процессом старения эту самую пустоту заполняют. Мы одни. Ты неуникален, как бы не гласило пресвященное общество о твоей индивидуальности. Ты — очередной ненавистный проходимец. Ложь — самый сладкий наркотик. Сначала ты врёшь другим. Потом врёшь себе. И уже сам не знаешь, а был ли ты? Был ли ты настоящим? Был ли ты на самом деле? Где хранится та крупица памяти, твёрдо подтверждающая, что ты на самом деле был?

Уникальность? В чём заключается твоя уникальность? Или… Правильней сказать, кому она нужна?

Ты — лишь ещё один проходимец. Ты столкнёшься точно с таким же проходимцем плечами и даже не заметишь этого. Вы не запомните лица друг друга, не обратите внимание на черты внешности. Вам всё равно. Как там говорится? Человек умнеет со временем? Банальщина рода «вырастешь — поймёшь». Чушь. Пассив знаний.

Тормозные колодки скрипнули, и машина остановилась около каменной арки. Я протянул водителю скомканную купюру и, кивнув в зеркало заднего вида, вышел к месту. Выкрашенные шаровой краской оградки, тянущиеся вдоль арки, натужный скрип дубовых ветвей под снежной пеленой и вывеска «Шуваловское кладбище».

Мой же путь пролегал через ограду, туда, где перпендикулярно вымощенными плиткой аллеям, располагались кладбищенские ряды. Ноги неторопливо повели меня к четвёртому ряду пятого сектора, где они и были похоронены. Гранит надгробий отсвечивал свет старых диковинных фонарей, фотографии в рамках смотрели на меня.

— Ну здравствуйте, мои призраки прошлого, — промолвил я, присев на лавку напротив надгробий.

Как результат, жизнь научила меня одному железному факту. Сначала ты перестаёшь верить в сказки, Деда Мороза, потом в чудеса, ужасы и прочую подобную чушь, а потом перестаёшь верить и себе самому, и в себя самого же.

Хиромантия — хреномантия. Звёзды, говорящие о том, каким будет наш день, карты с лакировочным покрытием, несущие всякий смысл, который каждый трактует по-разному. Линии жизни на грубых ладонях. Люди верят в чушь, потому что иного у них не осталось. Жизнь вытравила из их голов счастье, жизнь привела к ним вездесущий запах выкуренного табака и чувство тоски.

Мы — неудачный эксперимент Творца. Мы отвергаем всякую потустороннюю ересь, но ищем выход и совет в чём-то таинственном. Мы столь глупы, что не можем признать собственную малозначимость. Быть может, этот Творец сидит на закромах Вселенной, всхлипывает в ладонь, вспоминая свою неудачу?

Снег кружил над головой, впитывался в сигаретную бумагу. Треск табака, приятно щекочущий ушные каналы, был готов разделить слух ещё кое с кем. Тень в сознании пробуждалась, а значит, моё непоколебимое одиночество решили потревожить.

— Посмел прийти? — раздалось собственным голосом в сознании.

Глава I То, что делает собой

Да, пожалуй, я всё же сумасшедший. Всё началось идти под откос ещё пять лет назад. Серость на лице, ненависть во взгляде. Дни шли наперекор, мешались во всём бывалом потоке эмоций, чувств. Сначала я перестал замечать сутки, потом недели, месяцы. Купил блок сигарет, открыл глаза, а он уже давно выкурен, как выпита и бутылка едкой горькой жидкости. Тогда же и собеседник в голове обзавёлся голосом.

Голосом острой ненависти, потери и собственной вины. Спустя время, он тоже пристрастился к визуальному контакту наряду с моими призраками. Куда бы я не пошёл, какой бы рассвет не встречал, его тень всегда стояла позади меня с ярым оскалом. Моя совесть стала моей ненавистью, моё счастье — стало моей смертью.

— Посмел, — ответил я.

— Как всегда будешь вспоминать о прошлом, горевать, что у тебя нет волшебной лампы с джинном внутри, который бы по заветному желанию предоставил тебе машину времени? — спросил голос ненависти.

Я печально улыбнулся и запрокинул голову к небу.

— Ты же знаешь, я не сторонник глупых фантазий о том, что было бы прекрасно отматывать прошлое и выстраивать себе мягкую дорожу в жизнь. Одну же голову делим, — ответил я.

— Знаю, поэтому и делаю то, для чего я и был задуман, сам ведь догадываешься, — сказал он.

Сознание затряслось, выстраивая в хронологической последовательности всё произошедшее ранее по нарастающему. Моя память — моя боль, а моя боль напоминает мне, что я живой.

— Ты же сам создал меня. Как бы ты и не говорил самому себе, насколько страшен этот ад, ты всё равно возвращаешься. Просто тебе самому приятно испытывать эту боль, прижигать её окурком, поливать сверху спиртом, — рассмеявшись, продолжил он.

И всё, что он говорил, было сущей правдой. Я ненавидел себя самого же, что в последствии и легло в основание моего раздвоения или же шизофрении. Называйте как хотите, как душе ближе.

— Ведь ты считаешь, что лишь боль заставляет тебя убеждаться, что ты по-прежнему реален, — со смешком выдавил он.

— Ты ведь настолько жалок, что и сам не веришь в то, что ты настоящий. Тебя нет. Ты задвинулся на задний план. Ты никому неинтересен и никому не нужен, — продолжил он.

Хронологический ряд выстроился так, как ему положено, и картины минувшего, выбив ставни, хлынули в моё сознание, вытеснили реальность на закрома внимания.

…Я не был общительным, яро-социальном человеком, но всё же имел парочку друзей. Мы познакомились с ним в ВУЗе, были в одной группе. Обычное социальное взаимодействие, ничего сверхъестественного. Он стал моим единственным другом, человеком, которому я полностью доверяю. Время шло, дружба крепчала. Мы не любили собираться массовками, пьянствовать в толпе относительно незнакомых людей. Мы предпочитали тихие светские посиделки. Одна гитара на троих, одна сигарета на всех.

— Одна судьба, — дополнил голос ненависти.

Однажды, точно в такой же вечер, мы сидели у него в гостях, залив в себя полбутылки горячительного. Надо же… Ничего разумнее, чем позвонить абы кому из его списка контактов, мне не пришло на ум. Да и он поддержал эту затею. Глупую затею, которая обернулась тем, чем всё и закончилось.

Пьяный взор наткнулся на контакт, нехотя глаза бегали по ряду цифр, стараясь сфокусироваться. Хоть и идея показалась ему забавной, звонить по этому номеру он не захотел. Однако, моя глупая напористость дала о себе знать, и я сам позвонил по номеру. Протяжные гудки, хрип по ту сторону телефона. Меня поприветствовал женский голос, что удивительно, незнакомка не послала меня куда подальше за столь поздний звонок.

— Алло… — протянула девушка.

— Беспокоит старший лейтенант Костров, — ответил я, едва сдерживая смешок.

Какой же я идиот, по что же я сунулся к телефону… Стоило сбросить, да вот руки никак не дотягивались до красно-белой кнопки на экране. Конечно же, картину памяти никак нельзя изменить. Она проявляется в моих глазах, а я, старательно прячась от собственной вины, могу лишь смотреть, чувствовать, помнить…

— Да-да, я вас слушаю, — ответила она.

— Вам знаком некий парень по имени… — разговор разрастался, а звуки становились всё более приглушёнными.

Шквал эмоций и неприятной памяти покрыл моё сознание, словно туго затянутая петля на шее. Воздуха становилось всё меньше и меньше, а мне бы совсем маленький глоток…

— Ты умрёшь здесь. Умрёшь, чтобы воскреснуть с большей ненавистью к себе самому же, — продолжает голос ненависти.

С момента звонка прошло около двух недель. Он сообщил мне, что моя глупая затея оказалась не столь глупой. А как же. Видимо, найдя утерянный общий язык, они стали парой. Время шло, отношения крепли, выходили на более серьёзный уровень, я успел хорошо сдружиться и с ней. Всегда помогал им в отношениях, когда на почве мелкой бытовухи, они ссорились и расходились. Пытался поддержать, восстановить связь, которая могла угаснуть. Зачем? Может, просто одному дураку хотелось подарить счастье другим.

И так хочется проснуться, закричать им о том, что не стоит меня слушать, не следует, не нужно. В глазах вечно прятался дождь. Спустя три года, они объявили о свадьбе. Чудесно же, правда? Стоило бы прыгать от радости, понимая то, что сумел создать для кого-то счастье? Что в этом нелюдимом и неласковом мире, где принято скалить друг на друга зубы, я смог свести кого-то вместе, обмотать крепким узлом. Как на то время было модно, был организован и мальчишник, и девичник. Чёрт бы побрал тех, кто это придумал.

Стоило же пойти всё наперекосяк. Чудес и сказок не бывает, ведь так? Голос ненависти раскрывал свою улыбку, а его глухой сиплый хохот рыком проносился у меня в лёгких. Это было в начале декабря, одним вечером после дневной смены. Я сидел на подоконнике, прослушивая очередной плейлист под тихий треск табака. Меня отвлёк лишь рингтон телефона.

— Не смей! Не бери, не трогай! — пытался заорать я сквозь пелену неизвестности.

— Занимайте свои места и пристегивайте ремни, наш ком отправляется к горлу, — рассмеявшись, прошипел голос ненависти.

Рука тянется к телефону, и принимает входящий вызов. Я нервно сглатываю и продолжаю погружаться в эту тёмную пучину отчаяния.

— Макс… Нужно поговорить. Серьёзно, — сказал голос в телефоне.

— Да, слушаю. Что случилось то? — спросил я.

По ту сторону послышался глубокий неровный вздох.

— Не по телефону. Я подъеду? — спросил он.

Отчётливый шаг по паркету, раздумья о том, что случилось, пирамида скомканных сигарет. Наконец, звонок в дверь. Он зашёл, разулся и, повинно опустив голову, пошатываясь с ноги на ногу, уселся на стул на кухне. За тот самый стол, где они всегда сидели, будучи у меня в гостях.

— Ну? Что? — спросил я, присев напротив него.

Он вздохнул, упёрся ладонью в щеку и пустым взглядом смотрел в одну точку. Его красные раздражённые глаза блестели, но вмиг высыхали.

— Да что с тобой? — вновь спросил я.

Он поднял стеклянные глаза на меня, гулко выдохнул и вновь обернулся к стене.

— Я… Я… Чёртов мальчишник, какой же я дурак, что же я наделал? — пробормотал он, укрывая голову руками.

В голову лезли различные идеи, даже те, о которых не стоило бы думать. Да, может, напился, ляпнул, чего не следовало ей сгоряча, может, не отзвонился, ну? Всякие глупости могут быть.

— Я… Изменил ей. Прямо, чёрт возьми, перед свадьбой! — прерывисто выкрикнул он и впился зубами в сжатый кулак.

Горло пробило на кашель, а медные лёгкие потребовали закурить услышанное. Чёртова жизнь, чёртов он, чёртово всё. Канон любого индийского сериала, да? Только всё начинает цвести и пахнуть, как тут кто-то проезжает по всему этому саду, вырывая с корнями все цветы, оставляя лишь чёрную землю.

— Что? Что… — сказал я.

В сознании вновь раздался эхом смешок.

— Ты и сам знаешь, что будет дальше, так что продолжаем, доходим до твоей любимой картины, — пробормотал голос ненависти.

— Последствия, — сухо ответил я голосу ненависти у себя в голове.

Его довольное рычание пронеслось по черепной коробке,