автордың кітабын онлайн тегін оқу Кирпичная книга. Короткие тексты
Елена Новикова

Кітап туралы Пікірлер2 Қазір оқып жатыр14 Тегін фрагмент

Елена Новикова

Кирпичная книга

Короткие тексты

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

В Кирпичную книгу петербургского автора Елены Новиковой вошли как новые тексты, так и уже публиковавшиеся в журналах. Основной жанр — короткая проза. Дополняет Каменную книгу.

12+

Кирпичная книга
ПЕРВЫЙ КИРПИЧ
1. Трамвай думает
2. Библиотека
3. Музы
4. Домик у моря
5. Нина
6. Прогулка
7. Флигель
8. Неприятный человек
9. Пьеса для рояля, двух манекенов и курицы
10. Отношения с перекрестком
11. Фотография
12. Oшейник
13. Чемодан
14. Яблоневый сад
15. Мой маг
16. Побег
17. Рисуем Наполеона
18. Он ест свой суп
19. Поговорим о рыбах
20. Солнце, лужи, тополиный пух
21. Гул города
22. Шляпка
23. Ветер
24. Листья
25. Труп врага
26. Бабочка
27. Счастье
28. Функция белки
29. Дочь рыбака
ВТОРОЙ КИРПИЧ
1. Слова приходят
  1. Агу
  2. Имена
  3. Размер
  4. Сочувствовать
  5. Хороший человек
  6. Дочка
  7. Маленькая
  8. Не послушалась
  9. Свобода
  10. Страх
  11. Честность
  12. Думать
  13. Скорость
  14. Говорят
  15. Летать
  16. Встать
  17. Разрыв
  18. Добро
  19. Чужой
  20. Плыть
  21. Нищий
  22. Стихотворение
  23. Любовь
  24. Угощайтесь
  25. Зоопарк
  26. Известный писатель
  27. Утка
  28. Плагиат
  29. Думать дальше
  30. Свадьба
  31. Ради меня
  32. Предложение
  33. Урок
  34. Наказание
  35. Детский сад
  36. Волнуемся
  37. Оригинал
  38. Фигура речи
  39. Староста
  40. Не бывает
  41. Люди
  42. Повелительное наклонение
  43. Обиднее
  44. Приходи
  45. Тяжелая
  46. Могу
  47. Депрессия
  48. Можно подумать
  49. Живые
  50. Простой
  51. Отличный кадр
  52. Правильно
2. Записки на трамвайных билетах
ТРЕТИЙ КИРПИЧ
1. Голубой квадратик неба
2. Меняльная лавка
ЧЕТВЕРТЫЙ КИРПИЧ
1. «Двум стаям не птица…»
2. «Если Дмитрий Александрович…»
3. «Он — гламурный кувшин…»
4. «Разложи везде чеснок…»
5. «Я хочу быть динозавром…»
6. «Вприсядку…»
7. «Чужая улица…»
8. «Никогда не пиши о себе…»
9. «Фонарь светил еле-еле…»
10. «Лето казалось длинным…»
11. «Даты как костыли…»
12. «Каждому Яшке по лестнице — лезь…»
13. «Между вдохом и жестом…»
14. «В нежданный этот лес…»
15. Сад
  1. «Из какого ты леса?..»
  2. «Дуб мой друг мой…»
  3. «У тебя отняли рай…»
  4. «В моем саду…»
  5. «Сраженье проиграно?..»
  6. «Садовник как никто…»
16. «Петунья захватила город…»
17. Ожидая трамвая
18. Дорога от
19. «Шла женщина, беременная домом…»
20. «Попугай, сидящий на ветке…»
21. Барселонера
22. «Он приехал из Парижу…»
23. «Шел, окольцованный обидой…»
24. «Законсервировать день — и в банки…»
25. «Говорила старуха…»
26. «Молодой человек в цилиндре…»
27. «Он сидел на опушке…»
28. «Эти вещи делают дом…»
29. «Он был из тех кто…»
30. «Ты подставляешь себя…»
31. «Куда шагаешь…»
32. «Перебирая четки рифм…»
33. Земляника
  1. «Как занавес, отъехала листва…»
  2. «У земляники красные глаза…»
  3. «Кладбищенская земляника…»
  4. «Когда нас мертвые простят…»
34. «Позови своих мертвых…»

ПЕРВЫЙ КИРПИЧ

Трамвай думает

Он думал, что если в один короткий текст поставить рядом сияние, смирение, пылинки в луче, голос текущего крана, запах сирени в окно и боль где-то слева, под ребрами — это будут стихи…

Она думала, что если собрать в одном доме ребенка, мужа, пару котов и полку с книгами, да, еще алоэ на окне и дождь, стекающий по стеклам — это будет счастье…

Они думали, что если поставить на стол два бокала с божоле, или с кьянти, а рядом тарелку с нарезанным кубиками белым сыром, и зажечь свечу, а шторы задернуть, и еще волосы распущенные и губы — это будет любовь…

Она думала, что еще недавно было совсем нетрудно забираться в трамвай, и место уступали совсем не потому, что были вежливы, а теперь шляпки у всех совершенно некрасивые, аляповатые — ну, никакого стиля, а у девушек голые спины зимой — и это тоже жизнь…

Он думал, что когда он был маленьким, часто лопались воздушные шары, и он не понимал, как что-то большое могло в один миг превратиться в жалкий кусочек резины, ему казалось, что тот, настоящий, шарик, просто куда-то спрятался, под кровать, или в шкаф, или папа держит его за спиной, — и он до сих пор ищет…

А этот ехал в трамвае и думал о жареной курице, румяной, с чесночком…

А тот что-то напевал, и губа у него смешно оттопыривалась, но из-за шума было не разобрать.

Она не боялась старости, потому что любила лежать на диване и смотреть телевизор, а этого не отнимут, как красоту.

Парочка уткнулась носом в один конспект. Только конспект-то — отксеренный! Прогуляла парочка все лекции, прогуляла… И правильно!

Кондуктор в оранжевом, проходя, сканировала проездные, она не любила, когда дают мелочь, как будто это ей дают милостыню, она смотрела, как на врагов, презрительно — что ли нет у Вас других денег? А когда давали тысячу, тоже ругалась — надо заранее готовиться к поездке, где я вам сдачу возьму? Та, в шубе, ей так и сказала: не хотите — не надо. И убрала тысячу в кошелек.

— Ой! Счастливый билетик!

— Съешьте.

— Нет, я лучше дома… Оболью кипятком и съем… Микробы, знаете…

Микробы думали, в каком человеке будет уютней и так, чтобы не сразу выгнали.

— Мужчина! Когда чихаете — отворачивайтесь, Вы в общественном месте!

Общественное место — трамвай — поворачивало. Водитель вышел, пошуровал железным ломом или чем, и снова по рельсам…

Жизнь везде проложила рельсы, так трудно свернуть, куда хочешь, приходится себя убеждать, что туда тебе и надо, куда везут.

— Какое свинство! — думала кондуктор, — ведь это настоящее свинство: смена до одиннадцати, транспорт из депо не ходит, а развозка в час ночи… Уж лучше эти два часа работать, но кто же думает, что лучше для рабов…

А ей всегда казалось, что он едет в следующем трамвае… Они почему-то никак не могут сесть в один и встретиться… А когда она в магазине стоит в очередь в кассу, ей кажется, что он именно сейчас открывает дверь и выходит, унося десяток яиц, батон, баночку кофе и ее сердце.

Не все могут перенести свою молодость и красоту. Некоторые поднимаются по темной петербургской лестнице, ругаются, что чердак на замке и приходится открывать обычное окно, и дарят себя ветру. А если бы удалось забраться на крышу и увидеть с нее мир, может, и передумала бы…

Да, эта газета меня выдает… Сразу видно, что букет не праздничный, лучше так бы и ехала, с шестью розами в руках…

Бог есть, — думал, — но вряд ли он принял хоть одну конфессию…

А потом за окном пошел снег.

Настоящие белые пушистые хлопья плотной шторой отгородили трамвай от мира. Это последний снег в этом году, этот уж точно последний, и все-таки чудеса — в мае, на зеленые листья!

Трамвай перестал думать, все смотрели на снег…

Библиотека

— Нужно придумать, куда поставить детскую кроватку, — сказала беременная дочь. Больше они ничего не сказали, а смотрели в окно, где желтые листья медленно падали, будто не решаясь назвать осень по имени.

Говорилось это, он знал, именно ему: ведь это его библиотека занимает большую часть квартиры: уже завешаны все стены, сложены стопки на столах, на табуретках, ящики под кроватями…

Каждую книгу он знал лично: где купил, как читал, какая тогда была погода, да, не смейтесь, отлично читался, к примеру, Шарль Нодье в грозу, вписываясь между молний этаким буревестником, а вот «Победа над солнцем» хотела хорошей погоды, иначе в чем же ценность победы? — если все мирозданье с тобой заодно… Нет, извините, победа должна быть личной.

Его взгляд бродил по стенам, находя то один, то другой корешок, узнавая… Вот Баскер точно сказал бы, что это проблема дочери и зятя — пусть покупают себе квартиру. Но он любил дочь и понимал, что денег у нее не будет никогда, во всяком случае, на квартиру, такой он ее воспитал…

Итак, нужно избавиться по крайней мере от двух кубометров книг… Пока… Продать, подарить библиотекам, раздать друзьям… Книгам будет не хуже, они не будут скучать и скулить, как на их месте скулил бы пес, они даже будут прочитаны лишний раз, или даже десять… Их кто-то полюбит. Но он почему-то видел их в мешках и обязательно под дождем, брошенных, преданных, забытых…

Дочь ушла по делам, и дома никого не было. Он подходил к полкам, всматривался в лица книг и повторял, как заклинанье: у меня должен родиться внук! Книги молчали. Потом он подумал, что если бы не стало его, и книги были бы не нужны, большая часть.

Он хорошо знал, что сказала бы жена, если бы была жива: перестань ныть! С барахлом нужно расставаться легко: с собой все равно ничего не возьмешь. Но он не мог называть книги барахлом. Он знал, что и жена произносит это слово специально, так сказать, для эмоционального воздействия: вот, мол, живой человек, а вот гора макулатуры.

Он отправился на кухню сварить себе кофе, читать с чашечкой кофе было лучше всего. Решение он только что принял — избавить себя от выбора, кому из книг остаться, кому уйти. Он будет брать наугад, с закрытыми глазами — с каждой полки по одной. Прочитает страничку напоследок, попрощается… Ему даже захотелось для полноты ощущений делать это под музыку… Кто подойдет? Гайдн, Лист? Важно, чтобы без слов, чтобы не отвлекало от текста.

А потом пришла дочь и сказала, что арендовала теплый чулан в соседнем доме, и туда можно временно поселить часть вещей и ходить к ним в гости, а там посмотрим. Она так и сказала — «поселить», будто бы речь шла о живых существах. Если позвать писателя с улицы, он обязательно бы устроил здесь какой-нибудь инсульт, и дочь нашла бы отца на полу, а рядом лежала бы раскрывшаяся при падении книжка — вот на этой странице, а на странице было бы то-то и то-то — привычный апокалипсис. Но жизнь чуточку умнее…

Музы

Главной его бедой (а может, как раз удачей) было то, что со всеми своими музами он вступал в человеческие отношения. Музы матерели, старели, плакали и смеялись, у них выпадали зубы и волосы, они выходили замуж и рожали, ели шашлык измазанным помадой ртом, эмигрировали и возвращались, они звонили и жаловались (только ты меня можешь понять!), они просили в долг и просто просили, им нужна была новая зубная щетка в больницу, ласты в отпуск, лекарства хемомицин и но-шпа, и он, восхищенный ими когда-то почти до обморока, настоящий рыцарь в доспехах из серебра с лунным камнем, должен был мчаться на белом коне, на стареньком, видавшем виды опеле куда-то к черту на куличики.

И черт его ждал, скажем, в уютном кафе в итальянском стиле, и за чашечкой чая, рюмочкой коньяка, или просто бокалом красного вина, спрашивал: сколько стихотворений посвящено этой, а той, а вот этой? А какие?

И таки да, стихи оставались, работа шла, музы свое дело знали… Только он иногда путался, что кому посвящено, и, изменив пару слов, а то и в прежнем виде, не стесняясь, посвящал стихотворение другой.

А та, что без зубов, вставила новую челюсть и явилась прямо из Европы в гости, прихватив пирожное муравейник. Он ковырялся вилкой в пирожном и был ей рад, и ждал, когда она уйдет, тогда он сядет и напишет, что любовь укутана старым шерстяным одеялом, и луна особенно круглая в эти дни, когда подкрадывается на костлявых ногах тень смерти, но ты еще удерживаешь любовь за руку, и пока эта рука теплая, ты жив. Или что-то в этом духе. А завтра воспоминание о ней он аккуратно, как любимые носки после стирки, положит в специально отведенный ящик — до следующего раза.

Иногда они умирали. Переживал он это остро и продуктивно. Погибшая муза могла подарить на прощанье целую поэму, слезы застывали, как кусочки алмазов, которые он, только он, мог превратить в настоящий бриллиант.

Но жизнь продолжалась, и тогда он на своем хромом ослике, стареньком опеле, который что-то барахлить начал совсем по-взрослому, въезжал в очередной город на главную площадь и спрашивал — вы меня ждали?

Выходили люди в белых одеждах, волосатые парни в рваных джинсах и с гитарами, открывали томики стихов, его стихов, и начинали петь.

Тогда он удовлетворенно кивал головой, мол, все правильно, можно ехать дальше, а рядом с осликом шагала стройная выносливая муза, ее длинные ресницы скрывали смущенный вниманием толпы взгляд, и, сидя на правом сидении старенького опеля, она смотрела, как лес по краям дороги становился все зеленее и зеленее.

Домик у моря

Город Ч. расположился на перекрестке двух больших дорог, где первая вела к церквям с куполами, и вторая — к церквям с куполами. Вторые отличались от первых, как отличается синичка от воробья, как ни крути — родственники. Если проедешь много городов подряд, постоишь на одном пригорке, посмотришь окрест — лепота, равнина, зелень кругом и белые лилии церквей в синем небе, а потом на другом — и снова белая церковь цветет, и яблоки уже поспевают в окрестных садах, и речка вьется, словно пританцовывая. Голова закружится, будто поместили ее в калейдоскоп с воробьями и синицами, крылья-клювы-крылья-клювы-купола-чирик-чик-фью…

Вот на таком перекрестке стоял город Ч., задумчиво, словно выбирая, по которой дороге пойти. Трубы радостно пускали цветные дымы. Да, в городе Ч. было несколько заводов, безработицы, похоже, не было вовсе, и никто без дела не шатался по улицам, кроме разноцветных котов. По вечерам сидели в кафе, и здесь, как и в нарядных столицах, народу являлась пицца, или суши, или устрицы с бланманже, чего уж там.

Два старинных здания из красного кирпича означали филармонию и театр, культурную жизнь с ароматом истории. Но к этому аромату порой примешивался и легкий запах дыма, это зависело от того, откуда ветер — с заводского ли квартала? Здесь, в историческом центре, гуляла свадьба. В костюмы жениха и невесты нарядили и девочку с мальчиком лет восьми — пышное белое платье, туфельки на каблучках, строгий костюм. Лица их светились счастьем сильнее, чем у жениха с невестой. У девочки в руках воздушные шары, в нужный момент по команде она их выпустит.

Больше ничего, за что мог бы зацепиться взгляд праздного туриста, здесь не было. Все и объезжали город Ч. стороной — или к одним куполам, или к другим. Еще и нос воротили, поглядев на трубы. А свадьбе оставался один путь — вниз к речке, и там, у старого речного вокзала, у памятника двум Преподобным основателям города, запустить в небо фейерверк и выпить шампанского. Пустые бутылки укладывали обратно в ящики и оставляли здесь же, целый забор уж вырос. Суббота…

Вот в этом городе и решили провести социологический опрос — о чем же люди мечтают. Вариантов ответа было 8: уехать в большой город, завести семью, заработать много денег, выиграть в лотерею, купить автомобиль, посмотреть мир, выучить иностранные языки, написать или издать книгу — и правда, чего такого оригинального могут придумать социологи? Но они оставили вариант «другое», и люди могли отвечать, что хотели. И вот тут-то выяснилось: половина участвовавших в опросе горожан сообщила, что мечтает о домике у моря. Это превзошло все ответы с подсказками, и даже свободный вариант — «завести собаку».

Про домик у моря сказали парни с татуировкой из соседней шашлычной и пожилая дама с финскими палками, спускающаяся к реке. И девочка с шарами, и молодая мамаша с коляской, и подростки на роликах. Все хотели синих волн, разбивающихся о берег (песок и скалы по вкусу), солнца, в течение дня меняющего свой цвет от белого до фиолетового и красного, ракушек на берегу, и прямо здесь, в двух шагах, на тенистой террасе — чашку горячего чая или бокал холодного вина. А потом волшебных снов под шум прибоя, в которых почему-то все снится и снится как будто знакомый город в цветных дымах, и там, во снах, они все спрашивают — что это за город? почему мы там были счастливы? куда он исчез?

Нина

Говорили: у нее был фронтовой муж, снабженец. Любил ее как облака любят друг друга в полете, перемешиваясь и истаивая, будто и не существовало их. Победа принесла расставание, так она решила и вернулась к еще довоенному мужу, будто из булочной, поправив пилотку в отражении в луже и убедившись — все облака слились в одно серое небо.

Жила хорошо, работала врачом на скорой, а муж становился мрачен в пасмурную погоду и воспитывал детей, будто они солдаты. Так жили все, кто выжил вдвоем в этой войне, иным было еще тяжелее, кто один и чьи глаза упираются в пустую стену.

В ночную смену подошли к ней сзади и ударили в затылок. Лежала в апрельской прохладе на мостовой, пока не нашел водитель, на той же скорой и увез. Что-то сдвинулось в голове, то казалось — стреляют, то белые овцы проходили сквозь стены и требовали хлеба, а откуда? Тут-то и поняли, почему вернулась к мужу — умел выводить из темноты, разгоняя овец, устраивая к лучшим врачам.

И стало так, будто нет ветра. Ноги идут, если их уговаривать, и руки такие медленные, что носок можно вязать полгода. Такую ее и привезли к нам весенним утром, и бабушка — ее сестра — гуляла по паркам, присматривая за ней и за нами.

Нина была любопытна, задавала свои медленные вопросы, а ведь кто нас особенно слушал? И я рассказала тайное: если забраться на плот, вот тот, затонувший под мостиком, видишь? — то можно уплыть в другую страну, где я, конечно, королевна. Там много цветов, все ходят в пышных юбках, в гольфах с помпошками и лакированных туфлях, и у каждого есть лошадь и собака.

Нина слушала внимательно, а потом сказала — да, я хочу туда. И пошла. Она шла уверенно, словно хорошо знала дорогу, а я стояла на берегу и напряженно соображала, идти следом или нет?

Бабушка прибежала, когда Нина была по колено в воде. Отпаивали горячим чаем и уложили спать.

Нина спала здоровым безмятежным сном, и там, во сне примеряла лакированные туфли, те самые, вишневого цвета, которые мне не купили, потому что в магазине нашлись дешевле. Нине они оказались в самый раз.