Когда я грущу, но не хочу плакать, я пробую — очень редко — говорить с Богом. Но если он есть, выходит, он создал и девчонок, а значит, мне с ним разговаривать не о чем.
Если сразу улечься спать, когда рассердился или расстроился, станет только хуже. Но если об этом рассказать, можно понять, почему случилось то, что случилось. А если все еще и записать, то, бывает, и решение найдется.
Правда, когда-нибудь придется выбраться из костюма, когда-нибудь придется раздеться догола, когда-нибудь придется содрать с себя кожу, чтобы всем было видно, как бьется твое сердце.
— Всякая жизнь — проигранная игра на своем поле. Счет обозначен на надгробной плите: тысяча девятьсот восемьдесят восьмой — две тысячи тринадцатый. Проигрыш неизбежен.
Хотя вообще-то не так уж и странно: ведь неумирающим еще жить с их горем, а мертвый уже не помнит. По-моему, с умирающими нужно ударяться в воспоминания. Чтоб они знали, что хорошо пожили.
Они целовались как сумасшедшие, наши мама и папа, а если поцелуи вдруг кончаются, а ты делаешь по глоточку пива за каждый неполученный поцелуй, то и оглянуться не успеешь, как потяжелеешь под сто кило. Поцелуи помогают не толстеть.
Они с капитаном стояли друг напротив друга и сияли, как… как… как Солнце и Земля, которые впервые встретились в баре отеля. Солнце спрашивает: «Не могли бы вы отныне вращаться вокруг меня?» — а Земля отвечает: «Конечно, с радостью!»
