Успех не каждому по плечу, особенно в юности.
Проснувшись однаж
Остановившись, они огляделись. И тут только заметили далеко на западе, чуть ниже островков Бьёрнен и Йёксхольмслан, огромный белый вал, который катился по озеру. Сначала они было подумали, что это снежная позёмка мчится вдоль дороги, но потом поняли: это пена волн, которые выбрасывались на лёд. Озеро уже вскрылось на западе, и, как им показалось, белый вал пены быстро двигался на восток.
Не вымолвив ни слова, дети взялись за руки и кинулись бежать. Они не знали, всюду ли взламывается лёд, но чувствовали, что им грозит страшная опасность.
Вдруг на том самом месте, где они только что пробежали, лёд начал колыхаться: то поднимался, то опускался, словно кто-то подталкивал его снизу. Затем послышался глухой треск, и по льду во все стороны пошли трещины.
На секунду всё стихло, потом началось снова; лёд опять стал то подниматься, то опускаться. Трещины превращались в полыньи, в которых страшно бурлила вода. Полыньи смыкались в широкие разводья, а ледяной покров стал разламываться на огромные льдины.
И снова птиц подхватила буря и, не давая отдыха ни себе, ни им, погнала дальше в открытое море. Вокруг, на сколько хватал глаз, виднелось только море, одно лишь пустынное бушующее море. Суши не было.
Набравшись храбрости, гуси снова опустились на воду. И всё повторилось сначала: волны опять укачали их, опять им захотелось спать и опять приплыли тюлени. Не будь старая Акка настороже, ни один гусь не остался бы цел и невредим.
Вскоре ему всё стало ясно. Сначала он услышал гусиное гоготанье, потом разглядел на самом верху каменистой осыпи молодую серую гусыню. Это она загоготала от радости при виде гусака. Мальчик подкрался ещё ближе и услыхал, о чём они говорят. И вот что он узнал: у серой гусыни повреждено крыло, летать она не может. Стая её умчалась, бросив гусыню одну. Она умерла бы с голоду, если бы накануне белый гусак не услыхал её зова и не отыскал её. Он стал носить ей корм. Теперь они оба надеялись, что она выздоровеет, прежде чем ему придётся покинуть остров. Молодая гусыня всё ещё не могла ни летать, ни ходить, и это очень её печалило. Гусак же утешал бедняжку, уверяя, что ещё не скоро отправится в полёт. Под конец он, пожелав ей спокойной ночи, пообещал прийти завтра.
Когда гусак ушёл, мальчик сам забрался на каменистую осыпь. Он страшно злился. Надо же, как его провели! Он собирался заявить серой гусыне, что белый — его собственный гусак, который должен отвезти его в Лапландию. Пусть не надеется, Мортен не останется здесь ради неё. Но когда мальчик увидел гусыню ближе, он понял, почему гусак два дня носил ей корм и почему не хотел рассказывать, что помогает ей. У серой гусыни была самая красивая на свете головка, нежнейшее шелковистое оперение и удивительно кроткие, умоляющие глаза.
Увидев мальчика, она попыталась скрыться. Но её левое крыло волочилось по земле и мешало ей двигаться.
— Не бойся меня, — сказал мальчик, начисто позабыв то, что́ он собирался ей наговорить. — Я — Малыш-Коротыш, друг Мортена-гусака… — И смолк, не зная, что ещё сказать.
Однако нашёлся один нырок, маленький, чёрненький баловник, которому надоели эти церемонии. Поспешно нырнув, он скрылся под водой. И тут же один из лебедей громко вскрикнул и поплыл, быстро-пребыстро перебирая лапками, так что вся вода вокруг покрылась пеной. Немного успокоившись, он остановился и снова принял свой прежний величавый вид. Но вскоре точно так же закричал второй лебедь, за ним третий…
Нырок не мог дольше оставаться под водой и появился на поверхности — маленький, чёрненький, злобный… Лебеди ринулись к нему, но, увидав, какая это жалкая малявка, отвернулись, словно считая ниже своего достоинства сводить с ним счёты. Тогда проказник снова нырнул и снова стал щипать лебедей за лапки, больно-пребольно! Но хуже всего, что лебедям не удавалось при этом сохранять свою величавость. И царственные птицы решили покинуть неподобающее им общество. Громко захлопав крыльями, они как бы для разгона стремительно проплыли довольно далеко по воде, а потом взлетели.
Нильс Хольгерссон из Вестра-Вемменхёга!
Но вот начало светать, и мальчик повеселел: всё опять оживало, становилось прежним, хотя мороз был ещё более жгучим, чем ночью. Наконец взошло солнце. Оно было не золотым, а багровым, и Нильсу почудилось, что вид у него сердитый. И с чего это солнце гневается? Не оттого ли, что за время его отлучки ночь так сильно выстудила землю, сделала её такой мрачной?
