Оглавление

Весна — как молодость, всегда одинаковая: яркая, зеленая, буйная, залитая легкими, ничего не значащими слезами дождя и ослепленная искрящимся молодым солнцем.

А осень всегда разная и у каждого своя. Кто-то не хочет признавать наступающее увядание — и стоит как будто молодой и зеленый, и пусть зелень уже не та — покрытая пылью прожитых дней, прошитая серыми прожилками безумных гроз и изматывающих ветров, но все равно это зеленый цвет. Другие в отчаянии злятся на наступающие холода и буреют, осыпаясь невыразительными коричневыми листьями. Кто-то, бросая вызов неумолимой природе, неожиданно ярко, вызывающе алеет, лишь бы остаться ярким пятном вопреки всему. А кто-то спокойно ловит последние лучи солнца, собирая и накапливая их в золоте своих листьев, создавая даже в пасмурный день ощущение мягкого теплого свечения.

Но всех укроет зима…

Медвежий камень.

Раскоп начался неудачно. С трупа. Причем не археологического, а настоящего.

— Свежак, — зло сощурив глаза, сказал Мишель. Вообще-то Мишеля зовут Иван Семенов, но он совсем не похож на Ивана: стройность, переходящая в худобу, стильная французская небритость, такие же стильные очки и неизменный берет — ни дать, ни взять французский художник-импрессионист, ну какой он Иван? Язык не поворачивается назвать его Ваней. Выручило отчество — Михайлович, и уже давно он для всех Мишель. Но он не художник, а профессиональный археолог, кстати, в отличие от нас, прикомандированных. Мы, музейные сотрудники, только на период археологического сезона становимся археологами, а точнее даже сказать лаборантами на археологическом раскопе. Выполняем обязанности начальников участков, чертежников, камеральщиков: под руководством начальника раскопа записываем, чертим, считаем находки, руководим рабочими-землекопами, а когда раскоп заканчивается, возвращаемся к своим обязанностям в музее. А профессиональные археологи — начальники раскопов, после окончания сезона все эти материалы обрабатывают, анализируют, систематизируют, пишут отчет в Москву, чтобы к началу следующего сезона можно было снова копать.

— Почему «свежак»? — хмуро удивился молодой мужчина, предъявивший удостоверение капитана полиции и стоящий рядом, засунув руки в карманы и постукивая ногой о землю, — ему уже месяца три, не меньше…

— Если бы столетия три хотя бы, — Мишель усмехнулся, — а еще лучше бы тысячелетия….

— А, в этом смысле, — покладисто согласился капитан, — да, это не ваш клиент….

— А ваш, — подхватил Мишель.

— Да, скорее всего, и не наш, — капитан пренебрежительно махнул рукой куда-то в сторону, — скорее всего бомжи своего безвременно ушедшего сотоварища прикопали. Тоже ведь люди….

— Угу, — неопределенно согласился Мишель, — молодцы, поверх земли не оставили….

Они довольно лениво и спокойно перебрасываются фразами, как будто ничего не произошло. Конечно, для капитана полиции это просто работа, а Мишель просто зашел нас проведать — его раскоп совсем в другом районе и идет уже полным ходом, а наш только начался, вернее должен был начаться: балласт начали снимать. Балласт — слой отложений современного мусора толщиной около одного метра, снимается экскаватором, археологи при этом только присутствуют — контролируют, чтобы глубже нужной отметки не копали. Вот мы с Мариной и стояли на краю участка — контролировали, когда экскаватор, пройдя уже несколько метров, зацепил какую-то длинную корягу, потянул, рыхлая земля как-то очень легко осыпалась в уже вырытую яму, и в осыпи явно выступили ноги…. Марина закричала, чтобы экскаватор остановился, но экскаваторщик и сам уже все увидел.

Теперь я сижу на каких-то бревнах на краю наполовину вырытой ямы, и думаю свою грустную думу. Делать нечего. Марина как начальник этого раскопа объясняется с полицией, рядом стоит начальник стройки, трясущимися руками пытаясь дозвониться по мобильному до хозяина. Хозяин, Станислав Владимирович Дрозденко, известный в городе предприниматель, строит на берегу реки целый жилой квартал. А город наш древний, в нем копать землю просто так нельзя, обязательно нужно предварительное археологическое исследование провести. Когда в прошлом году началось строительство в этом районе, Станислав Владимирович, помнится, очень удивился, узнав, что ему придется еще оплачивать и археологические раскопы под строительство своих домов. Удивился, но спорить особенно не стал, поскольку выбился в известные бизнесмены не из бандитов, хотя, по некоторым источникам, дела кой-какие он с ними ведет и имя соответствующее имеет — Стас Командир, но это, говорят, просто по необходимости: время у нас такое. А вообще-то он из бывших военных еще советского образца, то есть и образование у него приличное, и жена у него не куколка-пустышка, а все еще первая, со студенческих лет, и детей двое. В общем, не совсем обычный он у нас. А разбогател на каких-то махинациях с цветными металлами. Помню однажды, прослушивая старую пластинку, я наткнулась на одну интермедию. Разговаривают два приятеля. Один говорит: «Ты почему уходишь с представления? Разве тебе не нравятся акробаты? Посмотри, какие комбинации исполняет гимнастка на проволоке!» — «Ну, разве это комбинации? — разочарованно говорит второй, — если бы вы видели, какие комбинации на проволоке выделывал один мой приятель — вы бы закачались!» — «Какие комбинации?» — «А такие: он взял два вагона проволоки и поставил дачу! Вот это была комбинация!». Вот и наш господин Дрозденко так же комбинировал на проволоке. Правда, там, в интермедии продолжение было более прозаичное. Первый спрашивает: «Ну и что стоит?» — «Нет, сидит!» — отвечает второй. Наш оказался посмышленее, или времена изменились, но он вполне процветает. И теперь вот строительством занялся. Для себя и своей семьи, конечно. В прошлом году я здесь не работала, раскоп этот начался позднее других, и я уже работала на другом. Марина тогда, конечно, расстроилась — мы привыкли с ней работать, десятый сезон все-таки, но делать нечего, начатый участок не бросишь, и я лишь иногда заглядывала к ним, просто полюбопытствовать — что нашли и какой век копают, как обычно любят спрашивать прохожие. Сейчас на месте того, прошлогоднего раскопа уже стоит дом, в котором идут отделочные работы. В этом году я пообещала Марине, что приду к ней точно, и пришлось отказаться от других предложений, Мишель до сих пор дуется. А здесь и в этом году раскоп начинается поздно — конец августа — время, когда приличные люди раскоп уже заканчивают, но у Стаса Командира опять что-то не заладилось с согласованием, и поэтому все так задержалось. И целое лето никакой работы до того самого момента, как вчера, наконец, Марина позвала меня на наблюдение за вскрышными работами. Вот и пронаблюдали…. Я вздохнула. Что ж не везет-то так? Я ждала этого сезона с каким-то особенным чувством. Археологический сезон вообще штука приятная. Во-первых, интересно: раскоп — это всегда загадка, что-то новое в истории города, никогда не знаешь, что там, под землей — то ли улицу древнюю откроешь, то ли двор, а может и часть крепостной стены. Во-вторых, люди, с которыми работаешь на раскопе: и сами археологи народ необычный, увлеченный, веселый, да землекопы у нас в основном — это школьники старших классов и студенты, а с ними вообще не соскучишься, так что на раскопе обычно весело, хоть и суматошно бывает. Особенно когда у тебя на участке работают сразу шесть — семь пар рабочих, и каждый задает вопросы, требует внимания, а то и напортачить что-нибудь норовит. Я помню, как однажды сказала ни в коем случае не вырывать четыре маленьких столбика, которые мы еще не зачертили и глубинные отметки не взяли, а ретивые землекопы, стоило мне отойти на несколько минут на другой квадрат, тут же их радостно снесли. На мое возмущение и горестные вопли «Я же просила не трогать!» они смущенно меня утешали: «Да не расстраивайтесь Вы так, они совсем гнилые были!». Можно подумать, что я из них дом строить собиралась. В общем, глаз да глаз за нашими рабочими. Устаешь на раскопе конечно, сильно, но и платят там хорошо. Это третья причина, почему мы ждем сезон с нетерпением. Увеличение нашей музейной зарплаты в несколько раз — это приятно, что и говорить. Но в этом году у меня была еще одна причина, по которой я ждала начала раскопов. Я меняла работу. Увольнялась из музея и переходила на работу в отдел охраны памятников. Мне предстояло расстаться со всеми, с кем приходилось работать каждый день, с кем каждый день пила чай, с кем решала вопросы…. Мне нужно было уйти. Это нелегко, когда проработаешь на одном месте почти двадцать лет. Но уходить нужно. Работать с новым директором, назначенным полгода назад, просто нельзя. Об этом я даже думать не буду. Все. Я ухожу. Просто сначала я поработаю на раскопе, чтобы привыкнуть, что не надо ходить в музей, и развеяться от всяких неприятных мыслей, а после раскопа — сразу на новую работу. С хорошим настроением, так сказать. Так мы договорились. Но раскоп начался неудачно. С трупа.

И теперь я сижу на бревнах, и делать мне абсолютно нечего. Интересно, когда мы теперь начнем? К трупу я не подхожу и даже не гляжу в его сторону. А вот рабочие со стройки толпятся вокруг места происшествия и что-то бурно обсуждают. Марина стоит около экскаватора и слушает начальника строительства. Он, похоже, уже дозвонился до хозяина и теперь что-то активно втолковывает Марине. Смешно размахивает руками, заглядывая ей в глаза снизу вверх: Марина выше его на целую голову. Я опираюсь спиной на забор, около которого лежат мои бревна, и прикрываю глаза. Предосеннее солнце слабо пробивается сквозь густую листву, легкий ветерок чуть касается моего лица. Спать я, конечно, не буду, но посидеть вот так, расслабленно, бессмысленно, очень хочется. Только бы еще не думать ни о чем. Не вспоминать, как обиделась на меня Таня, подружка моя, за то, что я ухожу из музея, а она остается. Не думать о том, что не ладится у меня и с другой подругой Леной, с которой были мы закадычными подругами, не разлей вода, что называется, а сейчас все ссоримся и не понимаем друг друга. Не сожалеть о том, что сама не звоню старым институтским друзьям, то ли забывшись, то ли обидевшись на что-нибудь. Не плакать, что осталась я как будто бы без друзей за последний год. И благодарить судьбу за то, что осталась у меня еще семья. Муж, дети, родственники. Ссоримся и с ними, бывает, но недолго и не всерьез.

— Ксения, ты не уснула, часом? — это Марина опускается рядом со мной на теплые бревна.

— Уснешь с вами, — я с сожалением открываю глаза.

— Ты плакала? — Марина с удивлением смотрит на меня, — расстроилась из-за этого? — она кивает в сторону ямы.

— Нет, не плакала, просто глаза что-то воспалились, — я смущена, неужели все-таки плакала? — Но неприятно, конечно. Что менты говорят?

— Пока ничего не говорят. Сейчас дождемся Дрозденко, с ним еще побеседуют, потом вроде можно вывозить будет.

— Так сегодня больше не будут копать?

— Не знаю, — Марина вздыхает, — хотелось бы сегодня еще поработать, конечно, но когда это все будет…. А ты, что, уйти хотела?

— Да разве я тебя брошу здесь одну? — я с почти веселым возмущением гляжу на нее, — нет уж, пока все не решится — никуда не пойду. Тем более что здесь, на бревнышках, очень даже неплохо.

— Неплохо, — соглашается Марина, — только жестковато….

— А это надо сидельник иметь, — я показываю на круг из пенопласта и поролона, на котором сижу. Такая специально сделанная фишка для экспедиций: круг привязывается на резинке к поясу, так что когда нужно сесть на камень или на землю, он всегда при тебе — и тепло, и достаточно мягко. — В крайнем случае, куртку подложи, — я киваю на свою ветровку.

— Нет, спасибо, все равно идти туда надо. — Марина поднимается, — кстати, Мишель спрашивал, придем ли мы обедать на базу.

— У меня здесь ничего нет, — я развожу руками, — можно попросить нам сюда принести чего-нибудь, если не вырваться будет.

— Ладно, посмотрим по обстановке, — Марина уходит.

А я продолжаю сидеть. Сильно обиделся на меня Мишель, даже про обед спрашивает у Маринки, а ко мне не подходит. У нас с ним своеобразные отношения. Считается, что мы с ним дружим, хотя в гостях друг у друга не бываем, проблемы не обсуждаем, вдвоем никуда не ходим. Он младше меня лет на десять, а то и больше, но относится ко мне как к младшей сестренке — снисходительно-заботливо, хоть и называет меня по имени-отчеству и на «Вы». Эту странность все заметили. Потому что бросается в глаза, когда молодой человек спрашивает строго немолодую тетеньку: «Ксения Андреевна, Вы обедали?» и если слышит «нет», покачав укоризненно головой, идет ставить чайник и делать бутерброд. Поначалу удивлялись, обсуждали и намекали на более «теплые» чувства, отнюдь не братские, но потом привыкли: подумаешь, ну такие вот отношения, в жизни все бывает. Иногда Мишель на меня сердится, как сейчас, например, но это недолго обычно. Если обедать на базу не придем, обязательно принесет что-нибудь.

Так, ну, вот и Дрозденко приехал, что ж, довольно скоро. Рабочих тут же, как ветром сдуло с нашей площадки, но тише от этого не стало, а наоборот стало шумнее — они энергично начали стучать, пилить и греметь на стройке, изображая бурную деятельность: а как же — хозяин приехал. Сквозь полуприкрытые веки я наблюдаю, как Станислав Владимирович широким быстрым шагом идет к месту раскопа. Проходя мимо бревен, на которых я сижу, бросает внимательный и слегка недоуменный взгляд — не узнал. Я, усмехнувшись, вежливо киваю и получаю в ответ машинальный, но такой же вежливый кивок. А через несколько минут я поняла, что означает «деловой человек». Разрулил он ситуацию просто виртуозно. Я не слышала, что именно он говорил, и даже кому именно, но буквально через час труп уже был вывезен, завел свою машину экскаваторщик, а мы с Мариной встали на краю, контролируя его работу.

Полицейский капитан появился через неделю. Он стоит на краю раскопа, держа в руке коричневую папку, и внимательно разглядывает нашу яму.

— Олег Георгиевич, здравствуйте, — Марина радостно окликает его, — спускайтесь, если хотите, здесь еще можно сегодня походить….

— А что, скоро уже нельзя будет? — попадается на удочку капитан, довольно охотно и ловко спускаясь по трапу, — почему?

— Ксения Андреевна не разрешит, — смеясь, указывает на меня Марина, — у них скоро зачистки пойдут.

— Не разрешу, — соглашаюсь я, — зачистки дело трудоемкое и дорогое.

Мы довольно весело разговариваем. Олег Георгиевич, суровый и неразговорчивый капитан полиции, приехавший неделю назад на обнаруженный нами труп, сегодня не хмурится, а с удовольствием расспрашивает о методике раскопа.

— Что-нибудь нашли? — задает он традиционный вопрос.

— Конечно, — так же традиционно отвечаем мы, — много всего. А Вы что-нибудь раскопали?

— Конечно, — в тон отвечает нам Олег Георгиевич, — много чего….

Почему-то от этих слов, несмотря на, казалось бы, шутливый тон, в воздухе вдруг повисла какая-то тревога. Как будто колючий холодный ветер забрался под легкую ветровку, и прошелся по спине и плечам неприятным ознобом. Я внимательно посмотрела на капитана и поняла, откуда взялась моя тревога. Его глаза. Они были холодными и совсем не веселыми. В них была все та же суровость и даже какая-то угроза. Я оглянулась на Марину. Она удивленно смотрела на капитана, тоже, видимо, уловив какую-то странность в его словах. Наверное, он почувствовал наше состояние, потому что перестал улыбаться, а сказал прямо, даже жестко:

— Убийство. Бомжа, конечно, но странное.

И снова повисла пауза. Тяжелая, двусмысленная, страшная. Я поежилась. Спрашивать его про убийство? Задавать глупые киношные вопросы «Как убийство? С чего Вы взяли? Почему странное?» и тому подобное? Глупо как-то и по-детски. В его словах ни вопроса нет, ни растерянности. Он не сомнениями делился, а информацией, причем коротко и ясно. Зачем же переспрашивать? Но реагировать-то как-то нужно. Может, о погоде с ним поговорить? Лучше тогда уж в обморок грохнуться. Я ловлю себя на мысли, что даже мысленно пытаюсь ерничать и даже как будто шутить. Нервы? Нервы, конечно. Не так много прошло времени на раскопе, чтобы я вполне успокоилась, хоть и полегче немного стало. Раскоп, он почти живой, он за действия плохих людей не отвечает и изо всех сил пытается реабилитировать свое неудачное начало. Первой находкой, не считая трупа, конечно, был клад столового серебра, прикопанный, видимо, в начале двадцатого века, в революцию. Приятное начало: ложки, вилки серебряные, кольца для салфеток с вензелями, чайничек с позолотой. Красиво. Да и потом как-то все гладко пошло. И дождей нет, и рабочие вменяемые, сколько скажешь копать, столько и копают, и Мишель заглядывает, контролирует, все ли у нас в порядке, и рабочие со стройки не мешают, даже хозяин пару раз заглянул, поинтересовался, как дела у нас идут, и не нужно ли нам чего. Для меня это было непривычно, а Марина говорит, что и в прошлом году Станислав Владимирович интересовался ходом раскопок, спрашивал про находки, помогал с вывозом, и даже по собственной инициативе дал денег на выставку находок по окончании сезона. Необычный, что и говорить. В общем, раскоп шел хорошо, и про труп мы стали подзабывать. И вот те раз.

— Почему странное? — это Марина, не мучаясь сомнениями и дурацкими мыслями, задает естественный, в общем-то, вопрос.

— Руки связаны и ноги, в куртке был, но без обуви. А тело все в глубоких царапинах, даже, можно сказать в порезах — на груди, на спине, на руках, — Олег Георгиевич говорит скупо, даже скучно. Он сейчас очень похож на киношного полицейского — усталый, серьезный, много чего повидавший, деланно-равнодушный. Правильный такой мент. Мы молчим. А что говорить-то? Ужасаться? Возмущаться? Не знаю, мне как-то не по себе, и все внешние проявления ужаса кажутся мне ненастоящими и показушными. На самом деле я в шоке. Никогда раньше я не сталкивалась в реальной жизни с убийством. И пусть меня это совсем не касается, и пусть убитый какой-то неизвестный мне бомж, я все равно в шоке. Поэтому я просто молчу.

— Я зашел сказать, что если тут кто вертеться будет, спрашивать про происшествие, или что-то в этом роде, то вы приметы постарайтесь запомнить, а еще лучше сразу мне звоните, — Олег Георгиевич протягивает Марине визитку, и видно, что говорит он просто так, потому что должен сказать, и не верит нисколько, что кто-нибудь придет, и что мы позвоним.

Он еще немного помолчал, оглядываясь вокруг, вздохнул и, как будто вспомнив что-то, повернулся снова к нам:

— Мне еще нужен начальник строительства, не знаете, где его найти?

— Сергей Николаевич, наверное, в вагончике, — довольно неуверенно говорит Марина, — или в доме….

— В вагончике нет, я там был уже.

— Тогда в доме, — оглядываясь по сторонам, говорит Марина, и неожиданно просит, — Ксюша, если не трудно, проводи Олега Георгиевича….

Я удивленно смотрю на нее. С какой стати мне его провожать, он, что, маленький и заблудиться может? Или его не пустят в дом? С его-то полномочиями и волшебным удостоверением? Но не успеваю ничего сказать, как Олег Георгиевич обрадовано поддерживает несуразную просьбу:

— Пожалуйста, Ксения Андреевна, покажите мне территорию.

Я пожимаю плечами — не вопрос, если так надо. Мы выбираемся из раскопа и направляемся к строительной площадке.

— Ксения Андреевна, расскажите еще раз, как был обнаружен труп, — вот почему капитан попросил меня проводить его — не хотел при землекопах допрос учинять, ладно, хоть понятно теперь.

Я начинаю рассказывать, вспоминая подробности. Олег Георгиевич слушает внимательно, не перебивает, только в конце задает несколько вопросов — кто при этом присутствовал, кто потом подошел. Мы уже остановились около строящегося дома, когда он неожиданно спросил:

— Вы потом долго сидели в стороне, на бревнах, наблюдали все со стороны. Ничего необычного не заметили? Может, кто звонить срочно начал, или посторонний кто в толпе рабочих был? Или еще что-нибудь?

Я старательно пытаюсь вспомнить. Нет, вроде ничего такого не было. Рабочие, конечно, толпились, обсуждали, но никто особенно не выделялся. Впрочем, я ведь и не смотрела специально. Я о своем думала.

— Ну, если вспомните — позвоните, — правильной, опять-таки киношной фразой завершает разговор капитан. Мы входим в дом.

— Ух ты, — непроизвольно вырывается у мужчины. Объем и простор здания внутри действительно поражают, когда видишь это в первый раз, даже сейчас, когда еще только идет строительство. Огромный холл, посередине которого место для фонтана, две широкие лестницы, ведущие на второй этаж, много окон и света….

— Ничего, когда придут наши, здесь будет детский садик, — не удерживаюсь я.

Олег Георгиевич с готовностью смеется. Мы с ним понимаем друг друга — эта шутка не имеет никакого двойного дна, в ней нет ни зависти, ни злобы. Это скорее шутка над реальностью. Мы с хозяином этого дома из разных социальных слоев, и все. И у каждого свои преимущества. Нас удивляет его дом, его — наша работа и наша независимость, для него непонятная. А на самом деле «Мы люди государевы, — как любит повторять Мишель, — на нашей стороне закон», и это правда. И такие, как Стас Командир, вынуждены нам подчиняться. Потому что строить без раскопа нельзя, даже договорившись с кем-нибудь или запугав кого-нибудь конкретно. Вот и смеемся.

— Для детского садика здесь туалетов маловато, — раздается сверху веселый голос, — но я учту это в корректировке проекта.

Мы дружно поднимаем головы. Конечно, вопреки законам обычной жизни и согласно законам жизни киношной, на лестнице стоит хозяин дома — Станислав Владимирович, собственной персоной.

— Да уж, учтите всенепременно, — нисколько не смущается Олег Георгиевич, — и дворик соответствующим образом еще оформите — с качельками.

Мы сдержанно смеемся. Потом я ухожу. Теперь пусть уж они сами разбираются, кто какие вопросы кому задавать будет.

На раскопе как-то непривычно тихо. Землекопы молча перебирают землю на носилках, Марина что-то пишет в своей тетради, Лешка — наш чертежник, с мрачным видом устанавливает рейки, готовясь чертить угольное пятно в третьем квадрате.

— Мариша, что такое? — я подсаживаюсь к начальнику, — что все такие мрачные?

— Услышали про убийство, — нехотя поднимает голову Марина, — принесло этого мента на нашу голову. Вроде мы тихо разговаривали, а все равно все всё знают уже.

Я вздыхаю. Ничего не утаишь на раскопе, рано или поздно все равно все станет известно. Плохо только что в этот раз рано. Впрочем, что это мы так все расстроились-то? Неприятно, конечно, но к нам это никакого отношения не имеет. А про убийства по телевизору каждый день рассказывают. С подробностями. Я пытаюсь таким образом успокоить свою тревогу, но получается неважно. Над раскопом висит давящая тишина. Надо занять голову. Я сажусь на маленький стульчик и, раскрыв полевой дневник,