как бы вы ни были образованны, не думайте, что ваше учение завершено. Ибо ученость — се есть река Б-жья, и мы пьем из нее всю нашу жизнь.
Изучение истории давало иллюзию безопасного наблюдения со стороны. Но вот в чем оказалось дело: ловушкой был сам мир. Обстоятельства, при которых родился человек, ситуации, в которых он оказывался, были неустранимы, и уклониться от схватки было невозможно. И то, как поступает человек, и есть его жизнь.
Триста пятьдесят лет прошло, подумал он, а лондонские евреи все еще стараются не выделяться. Хотя теперь им угрожают не костер и петля, а взрывные устройства, и проблема заключается не в ереси, а в существовании государства Израиль.
Пусть горят страницы, ибо такова судьба душ. Все наши стремления идут прахом, и никто в целом мире никогда не узнает истинно того, что когда-то жило и умерло в чужом сердце.
Нам обоим известно, что действия человека не могут навлечь на себя Божий гнев или доставить Ему удовольствие. Правильная мораль направляет желание к тому, что не нарушает чужих желаний и потребностей. И когда я говорю о желании, я имею в виду не конечное, а бесконечное, или, как выражаются богословы, святое. Я не говорю здесь о мимолетных побуждениях чувств, но о более глубоком стремлении, желании не только тела, но и духа. Я имею в виду свою любовь и вашу. Импульс, который побуждает нас играть с опасностью и писать друг другу. И мы поступаем так не потому, что мы сознательно взыскуем собственного благополучия, ибо нами движет не только conatus. Мы делаем это, потому что мы — существа желания.
«Люди живут, все время пытаясь кому-то угодить. Но как только понимаешь, что угождать, собственно, и некому, жизнь вмиг становится простой. Ведь это так просто — делать то, что считаешь правильным».
— С тобой я чувствую себя свободным, — проговорил он.
Его глаза живо сияли, словно сквозь них проходил свет, как он проходит сквозь воды реки, высвечивая скрытые струи. Они ослепляли.
— Мне нравится быть рядом с тобой. Очень.
Иногда душе полезно удовольствоваться собой, очищаться и гореть внутри самой себя, не получая всего, чего она желает.
И был свет, падавший из широкого окна кухни, и тонкие струйки горячего воздуха, поднимающиеся от раскаленного лобового стекла джипа, и холодный вкус грушевого нектара в полутемной столовой, и в основе всего — нежность.
Пустыня, говорившая с ней на ее языке, как казалось Хелен, на самом деле говорила чуждым, неизвестным языком шепота и намеков.
