Как два сыча, в УАЗике сидим.

Село, и осень, кажется, среда.

И он (водитель) говорит мне: Слушай, Дим!

Вот как ты думаешь? Я мыслю иногда:

И день ещё заварку в каждый чай,

За что не знаю уж, но всё же посылает.

И мы в УАЗике сидим, как два сыча,

Среди миров, и Бог об этом знает.

В ночи на холмах, где три сотни лет

назад ходил кочевой калмык

и стоял на вершине анахорет,

а потом ушкуйник искал родник —

там на пустых, как ведро, холмах

ничего хорошего не растёт

и от неба дичает уже в глазах,

и от страха будущее орёт.

Только ты всё равно приходи… ходи…

Ночью сюда приходи — смотри,

как вода заполняет собой следы,

и костёр, как рыба, не говорит.

Всё сломалось от радости и любви,

ничего теперь уже не спасёт.

Индикатор заряда щас догорит,

и останется только вот это всё.

У всякого счастья имеется привкус грядущего.

Так в окруженном городе смотрят кино и поют, как прежде.

Грядущее пишет послания всюду прозрачной тушью,

и мы ничего не видим, и нет никакой надежды,

что нас вот минуют как-нибудь перемены,

что город проснётся, и нет канонады фронта.

Нет, не надейся ни капли на эти родные стены.

Просто оставь им в рамочке своё золотое фото.

Грядущее ставит с размаху жирные точки в наших

ещё не написанных, не придуманных предложениях.

Точки за точками — младше ты или старше,

или в прекрасном возрасте скорби и сожаления.

Грядущее, комкает лирику в мокрый, смешной платочек

и говорит под руку: «Послушай меня, послушай!

Только в одном направлении вовсе не встретишь точек —

это когда на земле ещё торопятся к Богу души».

В этом фильме всегда бы падали листья —

Чаще кленовые, реже какие-либо другие.

И медленные прохожие ходили бы и ходили,

И закадровый голос читал и читал Тарковского.

А в центре сюжета была бы такая штука:

Родные братья друг друга возненавидели,

Но поскольку с неба — без остановки листья,

Они разошлись бы и прожили бы в печали,

В тоске друг о друге такие долгие жизни…

А потом бы случайно пошли в сентябре навстречу.

И всё бы в мире, как сердце, остановилось,

И только листья сыпались бы сильнее.