В многочисленных учебниках по учебной дисциплине «Этика», пишется — по сути — одно и то же: то, что «наша нравственность определяется нашим отношением ко всем людям, живущим на Земле».
Позвольте, а к уже не живущим?
А к еще не живущим?
А к животным и растениям?
А к вроде как неживым — речкам и ручейкам, озерам, морям и океанам?
К ним-то что? Можно относиться «как попало»?
И — только ли на Земле? А в Космосе можно вести себя, как «слон в посудной лавке»? Так, что ли?
Нет, — по сути дела говорит Кант в своей «Критике практического разума».
Наша нравственность должна определяться нашим отношением ко всем, кто жил, живет, и будет жить; ко всему, что было, есть и будет, и — не только на Земле, но и во всем, что ее окружает, безотносительно к расстоянию от нее.
«Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне».
Что может быть общего между такими, казалось бы, не имеющими ничего общего между собой «вещами», как «звездное небо надо мной» и — моральным законом во мне»?
Беспредельность.
«Звездное небо» беспредельно как бесконечное множество вещей.
«Моральный закон» беспределен как человеческое отношение к бесконечному множеству вещей.
Она — Абсолютная Истина — недостижима. Но — бесконечно приближаема.
Недостижима, и, как говорится, слава богу, поскольку если бы она была бы достижимой, то кто-то когда-то бы ее достиг, и тогда для всех остальных — все, “the game is over”, как говорят англоговорящие.