Dirty Tones
Я пишу тебе в 3 часа ночи,
Но ты их не отвечаешь —
Ты спишь, завернувшись в чужое одеяло,
А я курю на пожарной лестнице,
Где призраки бездомных котов
Бродят по моим сигаретным окуркам.
Город спит, как пьяный моряк в порту,
А я всё бьюсь в стеклянный потолок твоего равнодушия,
Как мотылёк в банке из-под варенья.
Твоя улыбка — это крошки от пирога,
Который ты испекла для кого-то другого,
А я глотаю их, как бродячий пёс,
И лаю на луну,
Потому что она круглая, как твоё «нет».
Я мог бы слоняться из города в город,
Стирая подошвы на чужих улицах,
Но даже там, в шуму случайных закусочных,
Твой смех будет звенеть в каждой кружке с кофе —
Горьким, как этот блюз.
Наша любовь — это поезд,
В котором я сижу один в вагоне,
ожидая отправления до станции «Никогда».
Нескончаемое утро
А за окном — трава, высокая, по пояс, и в ней прячется мальчик,
которого больше нет. Он смеётся, но смех его — как шорох страниц в запретной библиотеке времени.
Мама зовёт: «Обед!» — но обеда нет, есть только вечное полуденное солнце, застывшее в луже, где плавает бумажный кораблик с названием «Надежда».
Школа — это коридор, бесконечный, как зевота, и в нём тени учителей плывут, не касаясь пола. Они говорят: «Дважды два» — но ты знаешь, что дважды два — это запах мокрого пальто в гардеробе, это воробей, залетевший в класс и бьющийся о стекло.
А потом — лес. Тот самый, где деревья шепчут на языке, которого никто не учил. Ты бежишь, и под ногами — шишки, как буквы рассыпанного алфавита. Из них можно сложить любое слово, даже «вечность», даже «прощай».
Но вот звонок. Не школьный — какой-то другой, колокольный, ледяной. И ты понимаешь, что детство — это сон, из которого тебя разбудили, но так и не сказали, зачем.
Код распада
Неоновый ИИ-дождь прошибает асфальт,
а я — мокрый чип в кармане вселенной,
где каждый пиксель кричит: «Сломай систему!»
Но система — это я, перепрошитый в гневе.
На экране лба — глюки старых обид,
гигабайты пыльных воспоминаний в облаке из пепла.
Ты говоришь: «Перезагрузись»,
но мой BIOS давно ест ржавчину.
Мы танцуем на серверах, выдыхая пароли,
под саундтрек сирен и битый блюз роутеров.
Твои глаза — два заблокированных окна,
а я в них стучусь, как вирус в глухую стену.
Завтра снова вкинутся в рай через чёрный портал,
будем жечь шины из кода у мэрии метавселенной.
Пока дрон-вороны клюют наши тени,
мы — пиксельный бунт в циркуляторе вечности.
Одиссея-трип
Проснулся в электричке — где-то между Тулой и Лобней,
а в кармане — смятый паспорт и крошки из SubWay.
Циркулярка судьбы гудит: «Добро пожаловать в офис!»
Твой Циклоп — менеджер среднего звена,
его единственный глаз — таймер на компьютере,
а вместо скалы — ксерокс, жрущий бумаги, как жрец.
Сирены орут из динамиков: «Скидки! Кэшбэк! Лайфхак!»
Ты приклеен воском из жевачки к сиденью маршрутки,
а за окном — Чёрное море из асфальта и грязи,
где русалками мелькают блогеры-подростки.
Дома — Пенелопа в халате из «Wildberries»,
ткет гобелены из сплетен в Телеграм-каналах.
Телемах? Он давно в доте качает скины,
а не ждёт, когда папа заберет подарки из пункта выдачи.
Ты пьёшь «Девятку» с Аидом из соседнего подъезда —
он в кальяне курит тени умерших кредиток.
Калипсо? Да это же стримерша с Твича,
её чат — как свита, смеётся тебе в лицо «ОК, бумер».
А потом — метро. Подземный Тартар, где эскалаторы
ведут в никуда, как слепые корабли.
И ты плывёшь, плывёшь, плывёшь…
пока телефон не сдохнет,
и в наушниках вместо музыки — вой ветра.
Но дом — это не точка на карте.
Это — пустая банка из-под энергетика, катящаяся по перрону,
и тень от неё всегда длиннее, чем ты.
Встреча по предварительной записи
Они прислали письмо без штемпеля:
«Явитесь в кабинет №407,
при себе иметь паспорт и причину».
Лестница вела вверх, но этажей не становилось меньше —
только потолок давил, как непрочитанный приговор.
В приёмной — часы без стрелок,
стеклянные глаза секретарши
листали меня, как просроченное дело.
«Он занят», — сказала она, указывая на дверь,
которая была одновременно и закрыта, и распахнута.
Внутри — человек в пиджаке цвета мокрого асфальта
перекладывал кости из папки в папку.
«Ваш случай требует уточнений», —
он протянул мне бланк,
где вместо граф — зияли дыры.
Я заполнял их годами, десятилетиями, вечностью —
чернила стекали по пальцам, превращаясь в мух.
«Неверный формат», — вздохнул он,
и стены начали расти,
пока комната не стала размером с игольное ушко.
Теперь я жду. Иногда слышу шаги за дверью —
это, наверное, она.
Но дверь всё так же:
и закрыта, и распахнута.
Утраченное
Помню: трава росла сквозь трещины в ладони,
а мир был Библией с картинками —
Адам в комбинезоне, Ева с ведром малины,
и змей, шептавший не «грех», а «смотри»…
Теперь рекламные щиты гложут небо,
как термиты — древесину апокрифов.
Мы листаем историю свайпами влево,
а Рай — это логотип на снесённом доме.
Я искал Бога в хештегах #вечность,
но нашел лишь селфи ангелов в клубах:
крылья из неона, нимбы — фотошоп,
причастие — бокал дешёвого вина в пластике.
Детство пахло чернилами и пирогами,
теперь пахнет силиконом и пылью серверов.
Даже яблоки в супермаркете — восковые макеты,
и Ева уже не плачет — ставит лайк под постом Иуды.
Мы строили ковчеги из диснеевских DVD,
но потоп пришёл тихим — байтами, мегабайтами,
и теперь мы плывём, приклеенные к экранам, как улитки к раковинам,
в океане, где даже волны имеют паттерны.
А где-то там, за битами,
в слепом пятне алгоритмов,
плачет ребёнок, запутавшийся в корнях дуба —
единственный пароль от потерянного Рая.
Современная молитва в эпоху Wi-Fi
