Оглавление

Пролог. Голос Венеции

«Я — Венеция. Город масок, зеркал и теней. Город, где вода отражает небо, но скрывает грех. Слушай мой голос, и ты услышишь шелест шелка, звон бокалов, шепот интриг и стоны наслаждения. Ты входишь в меня по воде, как в сон, и не замечаешь, как теряешь себя. Мои каналы — это вены, по которым течёт не кровь, а золото, яд и страсть. Мои мосты соединяют не берега, а судьбы. Мои стены слышали больше признаний, чем исповедальни, и больше угроз, чем залы суда. Мои ночи длинны, как волосы венецианки, и сладки, как её губы. Но любовь у меня — не чувство, а валюта. Я смеюсь в лицо добродетели. Закон — лишь перо в руке сильного. Судьи продаются, как специи на рынке. Я знаю цену всему — и не верю ни во что. Распущенность везде. На улицах и площадях, в домах патрициев, и в борделе, в церкви и во власти. Я плету заговоры, как кружево — тонко, изысканно и подчас смертельно. Я торгую не только шелком, но и душами. Мои церкви сияют, но вера в них лишь декорация. Святые образы — это прикрытие для сделок, мощи — товар, исповедь — инструмент шантажа. Я молюсь, но не верю. Я каюсь, но не собираюсь меняться. И всё же… я прекрасна. Я желанна. Я свободна — в своём падении, в своём безумии, в своей гениальности. Я — Венеция. Город, который грешит красиво.

Я могу рассказать много историй — печальных и весёлых, страшных и потешных. Ты хочешь знать одну из них?! Тогда слушай. Но, помни: в моих рассказах правда — это лишь маска, прикрывающая вымысел. У меня тысяча масок. И только одна — твоё отражение.

Однажды…

Лодка скользила по воде, как перо по шелку. Молодой человек сидел на корме, прижимая к голове шляпу, которую ветер то и дело пытался сорвать. Когда лагуна раскрылась перед ним, он почувствовал, как воздух изменился. Он стал солоноватым, влажным, насыщенным запахами водорослей, рыбы и чего-то пряного, почти сладкого. Вдалеке, сквозь лёгкую дымку, поднимались купола и башни, словно мираж. Город не стоял на земле — он парил над водой, как видение. Чем ближе лодка подходила к городу, тем сильнее билось его сердце. Это был не первый его визит в Венецию, но в этот раз всё было как-то иначе. Дома всё также вырастали прямо из воды, но сегодня ему вдруг показалось, что окна в этих домах смотрят на него, как глаза под масками — холодно и оценивающе. Когда лодка вошла в один из узких каналов, шум лагуны сменился эхом голосов, плеском вёсел, скрипом ставен.

Но первое, что он услышал, это не колокольный звон, а смешок. Женский, с лёгкой хрипотцой. На мостике стояла куртизанка в маске и играла в карты с двумя юнцами.

— Добро пожаловать в Венецию, синьор приезжий! — крикнула она, разглядывая незнакомца в гондоле в одежде из шерстяной, плотной ткани скучной расцветки. — В город, где проигрывают всё, кроме желания снова вернуться сюда.

Он сжал пальцы на перилах гондолы. По лицу «ночной бабочки» было понятно, ей было плевать на его имя и внешность, она знавала много, таких, как он — приезжих, неопытных, тех, что привезли сюда деньги, амбиции и иллюзии.

Вода отражала небо и стены, и он не мог понять, где заканчивается реальность и начинается отражение. Всё казалось театром, но вот вопрос, кто он в нём — зритель или уже актёр?!

— Синьор! — Перебил его мысли лодочник. — Мы прибыли.

Церковь Санта-Мария-делла-Салюте стояла, как застывшая в камне, на краю воды молитва. Внутри было прохладно, пахло воском, ладаном и старым камнем. Свет пробивался сквозь витражи, окрашивая мраморные полы в багряные и золотые пятна. Он вошёл, чтобы укрыться от жары и шума, и чтобы попросить у Бога терпения и удачи. Но вместо тишины и праведных мыслей ему пришло откровение.

ОНА стояла у бокового алтаря, в полутени, с опущенной головой. Чёрный бархат на ней казался почти монашеским, если бы не брошка в форме льва, пристёгнутая у горла. Платье казалось одновременно скромным, без излишних декоров, но струившаяся ткань, повторяя изгибы фигуры, делала его излишне откровенным. Её волосы были тёмными, как чернила, а кожа — светлой, почти прозрачной. Его зацепила не её красота, а статика. Прямая спина, голова чуть склонена, ладони сложены в пальцах. Никакой суеты, никакого взгляда по сторонам. Она была как картина, которую кто-то тайно оживил и оставил жить, но только на какое-то мгновение. Возможно, почувствовав его взгляд, девушка обернулась, её глаза не выдали ни тревоги, ни любопытства. Возможно, лишь лёгкую усталость. В этих глазах таилась какая-то глубина, словно она видела мир иначе, чем все остальные. Видела то, что скрыто от обычных глаз.

Он почувствовал непреодолимое желание подойти и заговорить с ней. Но что-то его останавливало. Какая-то невидимая преграда, словно она была окружена аурой неприкосновенности. Он продолжал смотреть, не отрывая от неё взгляда. И чем дольше он смотрел, тем сильнее становилось ощущение, что он знает её. Что он видел её раньше. Но где? Наверное, в своих снах.

Девушка снова обернулась, их взгляды на мгновение, не дольше, чем удар сердца, встретились, и она слегка улыбнулась. Улыбка была едва заметной, но этого хватило, чтобы добить его. Она словно приглашала его приблизиться, узнать её. И он, повинуясь этому безмолвному зову, сделал шаг вперёд. Но в этот момент седоватый мужчина в дорогом камзоле и венецианском кружеве подошёл к ней и, взяв под локоть, повёл к выходу из церкви. Она ушла, только лёгкий запах жасмина остался в воздухе, как след после неё.

Он вышел на улицу, ослеплённый солнцем, но внутри него уже сгущалась тень тайны и азарта разгадать её. Он должен был узнать, кто эта девушка. Он поклялся себе: он найдёт её. Завоюет. Любой ценой.

…Однажды вечером он зашёл в лавку старого книготорговца у моста Риальто. Там пахло кожей, пылью и чернилами. Он листал старинные гравюры, когда услышал женский голос — лёгкий, певучий, с венецианским отливом. «Ж» у неё звучало мягче, гласные чуть удлинялись, а слово «синьор» превращалось в почти ласковое «сеньорэ».

— Добрый вечер, синьор Джузеппе, вы достали мне трактат «De gli eroici furori»[1]?

Услышав это название, посетитель с удивлением на лице обернулся, желая поспорить по содержанию книги, но, увидев девушку, он не мог не то чтобы сказать слово, он не мог пошевелиться. Это была она. Без сомнений. Та же осанка, тот же изгиб шеи, тот же взгляд — будто сквозь тебя, вглубь.

— Конечно, синьорина Лукреция. Книга ждёт вас, как я вам и обещал.

Имя показалось ему лёгким, почти воздушным. «Лукреция», — запомнил он его лёгким движением губ. Имя, которое теперь будет звучать в его мыслях, как молитва. Или как приговор…

 «О героических неистовствах». Это философско-поэтический трактат, в котором любовь трактуется как путь к божественному познанию.

Часть1. Три года спустя

1. Убийство на улице Менял

Тёмная ночь окутала город, пропитывая воздух солоноватой, затхлой сыростью каналов. Лишь тусклый свет масляных фонарей дрожал на воде, раскрашивая зыбкие отражения в золотистый оттенок. По узкой улочке, петляющей между старых фасадов, шли двое — мужчина и молодая женщина. Их силуэты сливались с темнотой.

Город дышал праздником, но здесь, в стороне от веселья, тишина заглушала все звуки. Наконец, они вышли к каналу. Где-то вдали прозвучал всплеск — лёгкая рябь пробежала по поверхности воды. И внезапно, из-за поворота, словно вырвавшись из самой тьмы, появились три фигуры в плащах с капюшонами, скрывающими верх масок, а «Баута»[1] полностью закрывала лица, делая людей безликими.

Двое подошли к прохожим, а третий остался стоять возле угла. Быстрое, практически незаметное движение… Сверкнувший клинок… И воздух разрезал короткий вскрик. Мужчина пошатнулся, распахивая плащ, и судорожно схватился за грудь. Кровь, словно алый мак, расцвела на белоснежной рубашке. Женщина, словно статуя, окаменела от ужаса. В ее глазах застыл немой вопрос. Последовал ещё один удар, глубже, точнее. Мужчина рухнул на мокрую мостовую.

— Уходим, — приказал тот, что стоял поодаль. Из-за маски голос его звучал приглушённо, будто идущий из мрака.

Убийцы исчезли так же внезапно, как и появились, словно растворились в ночи. Взгляд женщины был прикован к телу мужа, лежащему на мокрой мостовой. Его кровь медленно растекалась, смешиваясь с грязью и лужами.

— Нет… — её голос был едва слышен, почти шёпот, а потом он разорвал тишину ночи, разлетаясь по узким улочкам. — Нет, нет, нет! — эхом разлетался её голос. Но никто не услышал. Только вода канала, тёмная и равнодушная, уносила в глубину ночи стекающую в неё кровь…

Словно в трансе, женщина опустилась на колени рядом с мужем, её пальцы дрожали, касаясь его волос.

Маска скрывала его лицо, и молодая женщина боялась снять её, чтобы не видеть печать смерти. Она не хотела верить, что это конец. Слёзы хлынули из её глаз, смешиваясь с моросью опускающегося тумана.

Тишина улицы была нарушена звуком быстрых шагов. Из тени появился мужчина с факелом в одной руке и с бутылкой вина в другой. Увидев тело на мостовой и женщину, склонившуюся над ним, он бросился к ней, опустившись на колени рядом.

— Что случилось, синьора? — его голос дрожал, словно он не мог поверить в происходящее.

Женщина, всё ещё находясь в шоке, не могла ответить и лишь пристально смотрела на не выражающее ничего лицо в «волто»[2]. Оно выглядело как призрак, и отсутствие выражения делали обладателя зловещим.

Мужчина быстро сорвал маску и, взяв женщину за плечи, пытался утешить.

— Вы должны уйти отсюда, синьора. Это место небезопасно. Я провожу вас.

Женщина сняла маску, и глаза мужчины в удивлении округлились.

— Бьянка?! — сорвался на фальцет его голос, и мужчина перевёл испуганный взгляд с лица женщины на мёртвое тело.

Он быстро стянул маску с лица мужчины, и в его глазах мелькнул… страх. Перед ним было тело его кузена Витторио Кавалли.

— Мы найдём виновных. Я обещаю. — Несмотря на тревожность в голосе, он произнёс это так искренне, что Бьянка не смогла не поверить.

Они шли к дому Кавалли, и кузен Алессандро Даль Пьетро всё время оглядывался, словно опасаясь, что кто-то наблюдает за ними из тени. Но только луна, словно безучастный свидетель, равнодушно взирала на всю эту трагедию с высоты небес.

Узнав о смерти старшего брата, Джованни Кавалли сначала оцепенел, словно его неожиданно окатили ледяной водой с головы до ног. Он знал, что смерть брата, обрушившаяся как стихийная лавина на их семью, погребла под собой спокойствие, а быть может, и финансовую стабильность торгового дома Кавалли. Кто захочет иметь дело с «младенцем»?! Именно так он думал о себе, да и о всей их коммерции и банковском деле, основанном лишь его отцом, когда вокруг «зубастые монстры» с вековыми историями — Гримари, Фоскари, Контарини… Кто захочет иметь дело с домом, где главы умирают, как мухи. Сначала неожиданная смерть отца, теперь убийство Витторио.

«В одиночку нам не выжить», — размышлял Джованни и вспомнил вчерашний, последний разговор с братом, наполненный шутками и планами на будущее.

— Жизнь так коротка, брат, нужно ценить каждый миг! — сказал тогда Витторио. — Ты просто обязан жениться на Лукреции, раз уж она положила на тебя глаз. Пусть она и незаконнорожденная, но признанная, и Контарини дают такое за ней приданое, что на него можно выкупить пол Венецианской республики! Говорю тебе, брат, это же золотая жила, зарытая в женском теле! Не упусти свой шанс, не будь идиотом, который бросает жемчужины свиньям, кода есть возможность обогатится самому.

— Такое впечатление, что я получил предложение от синьора Лоренцо и упираюсь рогом, — усмехнулся, откинувшись на спинку кресла, Джованни. — И потом, я не люблю её, — пожимая плечами, добавил он.

— Мы не просто горожане или крестьяне какие-то, брат, мы не можем позволить себе жить эмоциями. Каждый наш шаг должен быть на благо и на развитие нашего «Дома». Ты думаешь, отец отправил Джулию в монастырь, потому что он самодур?! Нет! Он не хотел тратить деньги на её приданое, которые могли пойти на развитие дела. Лукреция, может, и не Афродита, вышедшая из пены морской, но её глаза…, — Витторио сделал паузу и, вздохнув, добавил, — глубокие и томные, порой в них отражается невинность голубки, а порой — страсть дикой кошки. Голос ее, мягкий и мелодичный, словно пение сирен, способное зачаровать и увлечь в пучину забвения. Ты просто слеп, брат! Ну а её приданое — это целый флот галеонов, груженных золотом!

— Любовь — это не товар, Витторио. Её нельзя купить или продать, как шелк или специи. Она либо есть, либо её нет.

Витторио вскочил с кресла и, со свойственной ему эмоциональностью, выкрикнул.

— Замолчи! Ты, философствующий бездельник! Брак у купцов и банкиров — это дело, а не романтическая прогулка под луной. Неужели ты готов отказаться от финансового влияния и покровительства не только семьи Контарини, но и самого дожа, ради призрачной любви?

…Дверь в кабинет открылась и вошла Бьянка в сопровождении своей лучшей подруги Лукреции Контарини, девушки из одной из самых влиятельных патрицианских родов Венеции. Джованни невольно уставился на вошедших.

Несмотря на трагичность момента, Лукреция, поддерживая Бьянку за талию, шла с такой грацией и достоинством, которая свойственна только тем, кому посчастливилось уже родиться с золотой ложкой во рту. Девушка перевела взгляд на Джованни. Её сапфировые, пытливые глаза изучающе смотрели на молодого мужчину. Бьянка присела на кресло и, словно никого не замечая, уставилась в одну точку пустыми, покрасневшими от слёз глазами.

— Бьянка?! — подходя к невестке, осторожно произнес Джованни, слегка наклонившись. — Я полагаю, похоронную церемонию лучше провести ночью, чтобы избежать излишнего внимания.

Молодая женщина не ответила, лишь тяжело вдохнула.

— Ты же понимаешь, — продолжал Джованни, — Венеция — город слухов, и публичные похороны могут вызвать нежелательные вопросы о смерти Вито.

Бьянка продолжала молчать. Молодой мужчина выпрямился и посмотрел на Лукрецию вопрошающим взглядом, явно приглашая поддержать его.

— Синьор Джованни прав, Бьянка. Ночные процессии избегают дневной суеты, свойственной празднику, с его радостной и фееричной атмосферой, — голос Лукреции звучал ровно, но в нём слышны нотки осторожности.

Джованни поймал себя на мысли, что пристально смотрит на пухленькие, но выразительные губы девушки.

Бьянка вздрогнула и, словно выйдя из забытья, перевела полный надежды взгляд на подругу, и тихим, еле слышным голосом произнесла:

— Поговори с отцом, чтобы на похоронах присутствовали представители других торговых домов, и кто-то из Совета Десяти[3], кто мог бы провести расследование убийства.

— Я не думаю, что Совет Десяти заинтересуется этим, — неуверенно вставил Джованни. — Его функция — контроль над политической безопасностью, он следит за заговорщиками, шпионами и возможными угрозами для республики. Частный случай на карнавале их вряд ли заинтересует.

Взгляд Бьянки снова потух и устремился в пол.

— Я поговорю с отцом и дядей, — уверенным голосом обнадежила её Лукреция. –Витторио Кавалли был хорошим человеком, верным другом и надёжным партнёром. Я уверена, что мне не откажут.

— Я так рад, что у Бьянки такая хорошая подруга, — улыбнувшись, но как-то по-деловому сухо, сказал Джованни и покинул комнату.

— Надо поговорить с отцом, чтобы он подыскал тебе нового мужа, — подходя к столу с напитками и наливая вина себе и подругу, сказала Лукреция.

— Несильно уместный момент накануне похоронной церемонии обсуждать это, — с тоской в голосе произнесла Бьянка, но в её глазах вспыхнул еле уловимый огонёк надежды.

— La vita continua[4], — произнесла мягко Лукреция, передавая бокал подруге.

2. Таинственное кольцо

На рассвете следующего дня Бьянка и Лукреция осторожно ступали по влажной мостовой, где ещё вчера произошла трагедия. В воздухе всё так же висел запах сырости и затхлой воды, но яркие гондолы, скользящие по каналу, не казались призраками ночных событий, а скорее они были предвестниками очередного шумного дня регаты.

Бьянка остановилась у того самого угла, где стоял наблюдатель-тень в бауте, не вмешивающийся, но следивший за убийством.

— Здесь он стоял, — шёпотом сказала она, касаясь стены, будто пытаясь ощутить остатки присутствия. И, утерев скатившуюся слезу, она подошла к месту, где был коварно убит её супруг.

Взгляд Лукреции уловил нечто поблескивающее между камнями мостовой в том месте, где только что стояла Бьянка. Она наклонилась и подняла кольцо. Подойдя к Бьянке Лукреция протянула ей находку. Вдова осторожно взяла кольцо пальцами и начала медленно крутить золотой предмет, рассматривая со всех сторон царапины, потёртости и мелкие пятна, которые Бьянка приняла за кровь.

— Это… — её голос сорвался, когда до неё дошло, кому могло принадлежать кольцо.

— Если это действительно кольцо убийцы, — ответила Лукреция, — могу предположить, он уже обнаружил его пропажу и начнёт охоту за уликой. Но, смотри, оно достаточно маленькое, чтобы быть мужским. Возможно, он носил его на цепочке, которая оборвалась. Или же…, — Лукреция таинственно замолчала, а потом добавила, — это была женщина…

Бьянка сжала находку в ладони, и у неё появилось двоякое чувство. С одной стороны, это была улика и, возможно, ключ к разгадке убийства Витторио Кавалли. А с другой, если Лукреция права и в деле замешана женщина, то откроется неверность её мужа, и правда станет горькой и очевидной, от которой не укрыться.

— В любом случае, — долетели до неё слова Лукреции, — лучше пока спрятать подальше это кольцо и наблюдать, что будет происходить дальше. Витторио не вернуть, а бед эта вещица может принести немало.

Бьянка утвердительно кивнула.

…На следующий день, не найдя отца ни в Ca’ d’Oro, ни в Palazzo Contarini del Bovolo[5], Лукреция отправилась во Дворец дожей в надежде найти его там. Она была уверена, что связи достопочтенного синьора Лоренцо Контарини помогут разобраться в смерти Витторио. Она поинтересовалась, где может найти отца, и её направили в Зал Коллегии. Проходя по коридору, её взгляд остановился на чуть приоткрытой двери в один из кабинетов, и она машинально замедлила шаг, прислушиваясь к тому, что происходит внутри. До ее ушей донёсся немного приглушенный голос.

— Пока всё без шума, синьор. Осталось лишь убедиться, что его жена не начнёт задавать вопросы.

Лукреция остановилась, едва сдерживая дыхание. Она знала, что должна уйти — немедленно, осторожно, незаметно. Но желание услышать что-то еще важное делало её безрассудной и смелой.

— А если начнут расследование? — голос звучал глухо, как из бочки.

— Тогда ты знаешь, что делать.

Внутри зала послышалось движение, и Лукреция тут же отскочила от двери и спряталась за колонну. Но никто не вышел, лишь захлопнул дверь, зато до ушей девушки донёсся откуда-то издалека отточенный ритм приближающихся шагов. Она вжалась в колонну, стараясь не дышать. Её нервы были натянуты, как тугая струна. Сначала звук шагов был глухим, но размеренным, затем, приближаясь, становился чётче и чётче. Подойдя к массивной колонне, за которой стояла Лукреция, человек остановился. Он стоял так близко от неё, что ей казалось, она слышит его дыхание. И вдруг её ушей коснулся приглушённый низкий тембр, который произнёс лишь одно слово: «Я должен!»

Лукреция замерла. Это был не просто голос — голос, который она знала слишком хорошо. Человек сделал пару шагов к двери и постучал. Но еще до того, как выглянуть из своего укрытия, она уже знала, кто стоит в коридоре. Джованни Кавалли…

…Алессандро Даль Пьетро шагал по узким улочкам Венеции, пропитанным влажным каменным ароматом. Он шёл на встречу с синьором Лоренцо Контарини, даже не предполагая, что понадобилось старому венецианскому лису от него. Но он знал, что банкир не делает пустых жестов. Если ему что-то понадобилось, значит, партия уже началась, даже если сам Алессандро ещё не видел шахматной доски в помине.

Когда он вошёл, Лоренцо сидел в массивном кресле, лениво вращая бокал с тяжёлым рубиновым напитком. Он встал, наполнил другой бокал вином и передал его Алессандро.

— Венеция живёт интригами, синьор Даль Пьетро. Они здесь плетутся, словно нити в муранском стекле — тонкие, искусные и порой смертельно опасные. Как вода проникает в камень, так и чужие замыслы разъедают то, что кажется незыблемым.

Алессандро спокойно, но внимательно следил за выражением лица Лоренцо, а потом откровенно задал вопрос:

— И вы хотите знать, синьор Контарини, кто размывает фундамент одного из торговых домов Венеции?

Лоренцо внимательно рассматривал Алессандро, мысленно подбирая правильный ответ.

— Я не ошибся в выборе вас. Вы правы. И еще я хочу удержать всё в нужном русле.

— Но любой шторм начинается с едва заметной ряби на воде, синьор, — с лёгкой улыбкой на губах сказал Алессандро.

Лоренцо заговорщически заговорил.

— Кто-то, кого мы не знаем, начал свою игру. Пока только против Дома Кавалли, вашего кузена. В городе шепчутся, что кто-то тянет нити из тени, это не венецианец. Я грешным делом подумал, что это дело рук генуэзцев, но мои люди сказали, что дела Кавалли не пересекались с ними. — Лоренцо придвинулся ближе к Алессандро, понизив голос до шепота. — Если Дом Кантарини падет, кто окажется следующим?!

— Что вам известно об этом «кто-то», синьор Лоренцо? — спросил Алессандро. — Есть ли у вас какие-то подозрения?

Лоренцо покачал головой.

— К сожалению, нет. Только слухи и домыслы. В любом случае, синьор Даль Пьетро, нам нужно действовать быстро, — сказал Лоренцо. — Если мы хотим остановить этот шторм, мы должны найти того, кто его вызвал.

Алессандро кивнул.

— Проблема в том, что я не могу долго оставаться в доме кузена. Вы же понимаете, синьор Лоренцо, моя мать из Генуи, она родная тётка Джованни, и покойный дядя Карло всегда нас недолюбливал.

— Но ваша фамилия не да Виго, и в Генуе вы не жили ни дня.

— И тем не менее, мне нужен идеальный повод для того, чтобы остаться и в Венеции, и в доме Кавалли на какое-то время. В противном случае мне придётся вернуться в Падую после похорон.

— Об этом можете не беспокоиться, Алессандро, — по-дружески положив руку на плечо молодого мужчины и назвав его по имени, сказал Контарини и сделал загадочное лицо.

3. Ночь похорон

В ночь похорон воздух над каналами был густым и неподвижным, казалось, всё вокруг затаило дыхание. Покрытая чёрным бархатом гондола с телом покойного Витторио медленно двигалась сквозь воду. За ней следовали лодки с родственниками, друзьями и видными купцами и банкирами Венеции. Вдоль мостов и улиц стояли какие-то случайные прохожие, их лица скрывали маски, но в глазах отражался страх и непонимание, почему процессия проходит в столь поздний час.

Когда гондола приближалась к церкви Сан-Заккария, колокола пробили тишину, но звук был каким-то странным — слишком глухим, словно колокольный звон тонул в сжатом, зловонном воздухе. Вода под гондолой, обычно игривая и переливающаяся в лунном свете, казалась сегодня свинцово-серой и недвижимой. Похоронная процессия причалила у церкви Сан-Заккария. Величественная и светлая, сейчас она казалась угрюмой и неприветливой.

«Неужели нельзя было выбрать церковь Сан-Марко, а не эту Заккарию, напоминающую престарелую графиню, закутанную в траурное кружево», — услышала у себя за спиной приятный баритон Лукреция и усмехнулась сравнению. Она повернула голову, за ней следовал высоковатый мужчина в шляпе с траурными лентами. Но лицо его было скрыто под чёрной маской, фигура — под чёрной накидкой, и в знак скорби на руках были чёрные перчатки из тонкой кожи.

Тяжёлые двери церкви медленно открылись, и внутрь вошла процессия, сопровождаемая гулкими шагами скорбящих. В воздухе витал запах ладана, густой и терпкий, смешиваясь с сыростью камня. Представители купеческих и банкирских домов расселись вдоль прохода. На многих были траурные маски, скрывающие истинные эмоции, у других — действительно скорбные лица. Звуки органа раскатились по каменным сводам, подобно волнам, навсегда унесшим душу покойного

Лукреция разглядывала присутствующих. В зале церкви силуэт Джованни Кавалли выделялся среди скорбящих. Он сидел неподвижно, как статуя, его взгляд был непроницаемым. Он не позволял эмоциям выйти наружу. Но от Лукреции не ускользнуло лёгкое движение его пальцев, выдающее напряжение, которое он старался скрыть. Она перевела взгляд на сидевших за Джованни родственников. Среди них была его сестра сора[6] Джулия и рядом с ней тот самый статный синьор, сравнивший церковь с престарелой графиней, но сейчас он был без маски, и девушка могла разглядеть его. Весь его вид был таким, словно он наблюдает за церемонией, но не участвует в ней. В его взгляде проскальзывало что-то хищное, настороженное, как у волка, оценивающего окрестности. Его черты были резкими, словно барельеф римского императора, вырезанный из камня — высокий лоб, тонкий нос, лёгкая тень на скулах, бесстрастное выражение глаз и хорошо очерченные губы. Волосы аккуратно зачёсаны назад, но в их чёрных вьющихся прядях была какая-то лёгкая небрежность. Он был похож на Джованни той схожестью, которая свойственна людям одного рода. Но родственник Кавалли выглядел более уверенно, более закалённым, словно прошедшим через горнило жизни, в то время как в Джованни чувствовалась некая юношеская мягкость.

Лукреция не знала этого сеньора, и несмотря на то, что после свадьбы Бьянки и Витторио она постоянно в течение последних двух лет была в Palazzo dei Cavalli[7], этого синьора она никогда не видела. Он показался ей странным — не смотрел на гроб с покойным, не склонял голову в молитве. Его взгляд искал кого-то среди толпы, и когда он глазами встретился с Лукрецией, его губы сложились в мягкую улыбку. Она пыталась отвести взор от него, но непроизвольно, снова и снова её глаза вырывали лицо незнакомца среди других лиц. Его взгляд, словно невидимые нити, тянул ее к себе, заставляя сердце биться чаще. Ей стало «тесно» в церкви и захотелось сбежать от этого пристального, изучающего и раздевающего её взгляда.

Церемония подходила к концу. Священник закончил свою речь, и гроб с телом понесли к месту захоронения внутри церкви. Это была небольшая усыпальница семьи Кавалли, приобретённая основателем торгового дома после смерти его жены лет пять тому назад. Лукреция и Бьянка шли за гробом, украшенным траурным бархатом и серебряными пластинами, и Лукреция спиной чувствовала, что незнакомец следует за ними. Процессия остановилась у места, предназначенного стать последним пристанищем Витторио Кавалли, и девушки услышали тихий, приглушенный голос рядом с их ушами.

— Время уносит всех, но одни уходят сами, а других заставляют.

Лукреция обернулась так поспешно, что её лицо практически уткнулось в красивое лицо мужчины. Испытывая страх и любопытство одновременно, она невольно спросила:

— Что вы имеете в виду? Кто вы?

Мужчина чуть склонил голову и, не сводя снисходительного, немного лукавого взгляда, ответил:

— Я — всего лишь свидетель того, что Вито не умер естественной смертью. Но у меня вопрос — нужно ли искать правду? Ведь тот, кто это сделал, явно ни перед чем не остановится, чтобы сохранить тайну его смерти.

Эти слова поразили Бьянку, словно удар хлыста. Она хотела что-то сказать, но в этот момент к ним подошёл брат умершего.

— Синьорина Лукреция! — тихо позвал он девушку. — Нам надо поговорить.

Прежде чем Лукреция успела что-либо ответить, Джованни схватил ее за руку и потащил за собой. За спиной раздался смешок.

— Кузен, вас ждать на гондоле или всё же оставить одну лодку в ваше распоряжение? — услышали они за спиной сочный баритон.

— Алессандро! — прикрикнула Бьянка. — Здесь не место для твоих скабрезных шуток.

Лукреция почувствовала, как кровь прилила к щекам. Она попыталась высвободить руку, но хватка Джованни была на удивление сильной.

Он завёл её за исповедальню, расположенную в тихом, уединённом углу церкви. Джованни отпустил ее руку, в его глазах читалась какая-то странная решимость.

— Я знаю, что момент неподходящий, синьорина Лукреция.., но я должен сказать вам…, — он, сделав паузу, посмотрел ей в глаза. — Сказать слова благодарности. Когда трагедия разбила наш дом, вы были рядом. Не с пустыми утешениями, а с настоящими действиями. Благодаря вашей просьбе достопочтенный синьор Контарини следил за состоянием наших дел, и вчера он, выступая гарантом, заключил запланированную еще Витторио сделку. Если бы не ваш отец, мы бы потеряли кругленькую сумму на неустойке.

— О чём речь, синьор Джованни, — с мягкостью в голосе произнесла Лукреция, беря мужчину за руку. — Мы же друзья.

До нее стало медленно доходить, почему Джованни был в Совете.

— Джованни, зови меня просто Джованни. И давай перейдём на «ты».

— Конечно, синьор Джованни… Ой! Конечно, Джованни, — улыбнувшись, поправила она себя.

— Я не знаю, как жить сейчас. Я никогда не думал, что стану главой «Дома». К этой роли всегда готовили Вито. Купцы и банкиры называли меня «Малыш Джованнино», кто из них будет теперь вести дела со мной?!

И вдруг нервы, сжатые за всё это время, выстрелили пружиной, выпуская всю накопленную горечь утраты и напряжение, и из его глаз покатились слёзы.

Лукреция обняла мужчину и прижала к себе.

— Ты должен быть сильным, Джованни, — говорила она, гладя жесткие, тёмные волосы.

Она понимала, что не столько сама смерть брата давит ему на плечи непосильным грузом. Он, привыкший к роли младшего брата, вдруг оказался в эпицентре событий, к которым не был готов.

— Я не Вито, — прошептал он, вытирая слезы тыльной стороной ладони и преданно заглядывая в глаза Лукреции, словно ожидая какой-то похвалы или подсказки. — Смогу ли я продолжить дело отца, в которое он вложил все свои силы и всю свою душу? Смогу ли я защитить наш «Дом» от неминуемых угроз, которые теперь обрушатся на нас со всех сторон?

— Витторио был лишь лицом «Дома Кавалли», — голос Лукреции был успокаивающим, даже немного убаюкивающим. — Но финансовые стратегии и пути развития торговли всегда оставались за подготовленными людьми твоего отца, за теми, кому он доверял. Ты быстро всё схватишь, Джованни, и у тебя всё получится, у тебя есть все шансы не просто удержаться на плаву, а пережить эту торгово-финансовую бурю, накрывающую сейчас всю Италию.

Джованни поднял голову и выпрямил спину, уверенно глядя на Лукрецию. В её глазах он увидел не «Малыша Джованнино», а нового главу «Торгового дома», человека, готового принять вызов судьбы. Страх не исчез, но теперь он смешался с решимостью. Кавалли поцеловал в щёку Лукрецию и, взяв её за руку, повёл к выходу из церкви.

Он долгое время видел в Лукреции Контарини лишь подругу Бьянки, девушку с острым умом и безупречным воспитанием, но не ту, кто могла бы тронуть его сердце. Он уважал её, восхищался её хитроумием и никогда не думал о ней как о возможной возлюбленной, но сегодня он впервые увидел в Лукреции не только разум, но и сердце. Он заметил в ней то, чего никогда прежде не замечал. Он увидел в ней… женщину.

После похорон атмосфера в доме Кавалли оставалась напряжённой — не столько из-за траура и скорби, сколько из-за натянутых отношений между домочадцами. Кузен Алессандро всё чаще стал появляться рядом с Бьянкой. Сначала его внимание казалось искренне-родственным — он утешал её, поддерживал теплым словом и участием, его голос звучал бальзамом на одинокую душу вдовы. Но постепенно его жесты стали более откровенные, а взгляды — наполнены скрытым смыслом. Он приносил ей цветы, предлагал сопровождать её на прогулках вдоль каналов и к заутреней в церковь. И когда брат покойного мужа намекнул вдове на двоякость этой ситуации, Бьянка расплакалась и обозвала его «бездушным сухарём-женоненавистником». Джованни решил на эту тему больше не говорить.

Он не общался с Лукрецией со дня похорон, делая вид очень занятого человека, у которого нет времени даже «перекинуться несколькими словечками», как он оправдывался перед ней при мимолётных и случайных встречах. Да и Лукреция избегала его. Каждый из них понимал, что в их отношениях что-то изменилось, и в этом молчании витала некая недосказанность, скорее даже, невысказанность. Но его величество случай всегда помогает в состоянии нерешительности. Он всегда нас ставит в такие ситуации, когда сделать выбор просто необходимо. И судьба, словно искусный кукловод, выжидала, чтобы столкнуть Лукрецию и Джованни в самый неподходящий момент…

4. День откровений

Лоренцо Контарини стоял у окна своего роскошного кабинета, наблюдая за каналами Венеции. Ему было за пятьдесят, он был невысокого роста и немного полноват. Густые брови придавали лицу серьёзное выражение. Он часто смотрел на людей немного исподлобья, избегая прямого взгляда, и когда он поднимал голову, один глаз всегда был прищурен, что делало его хитрым и расчётливым прохвостом.

Лоренцо поправил свой богатый воротник из венецианского кружева и вышел к ожидающему его Джованни Кавалли.

— Джованни! Хорошо, что ты принял моё предложение. Я хотел бы обсудить с тобой важное дело.

— Конечно, синьор Лоренцо. О чём идёт речь?

— Как ты знаешь, мой торговый дом имеют долгую историю. За это время у нас были взлёты и падения. Но знаешь, что помогало выстоять? — прищуренные глаза смотрели на молодого человека.

Джованни не знал, какого ответа ждёт от него Контарини, поэтому неуверенным голосом предположил, что это надежда и уверенность в своих силах.

— И это тоже, — небрежно махнул рукой пожилой банкир. — Но главное — это семья! — поднимая указательный палец, важно сказал он. — Кровные узы, проверенные временем. И я понимаю, как тебе сейчас тяжело. Сначала смерть твоего отца, теперь — брат. Я могу предположить, твои генуэзские родственники уже потирают руки и мысленно делят между собой ваши корабли, грузы и банк.

Джованни не совсем понимал, куда клонит Контарини. Он уже хотел открыть рот, чтобы сказать что-то в защиту кузенов, но Лоренцо жестом остановил его и продолжил говорить сам — медленно, не торопясь, четко произнося каждое слово.

— То, что я скажу сейчас, тебе не понравится. Где-то уже в течение нескольких месяцев на Средиземноморье распространяются слухи о финансовой нестабильности Дома Кавалли.

Джованни похолодел. Слухи о проблемах с финансами — это как зараза, распространяющаяся быстрее чумы. Если в них поверят, то кредиторы начнут требовать возврата долгов, вкладчики — назад свои деньги, партнеры отвернутся, а новые сделки станут невозможными.

— Смерти в вашей семье неслучайны, мальчик мой, — подходя к молодому человеку и положив ему руку на плечо, говорил синьор Лоренцо. — Кто-то давно готовит крах вашего Дома.

— Кто распространяет эти слухи? — спросил Джованни, стараясь держать голос ровным, хотя внутри все кипело от ярости и страха.

Лоренцо вздохнул.

— Это сложно сказать наверняка. Но источники указывают на генуэзских купцов, твоих родственников. Они всегда завидовали вашему успеху, и, возможно, именно сейчас, воспользовавшись твоим горем, они нанесут смертельный удар по твоему делу.

— Но зачем? — не понимающе пожал плечами молодой человек. — Мы всегда поддерживали хорошие отношения с ними.

— Negozio[8] не знает крови, а лишь вес прибыли, — жестко ответил Контарини. — Утрата двух патронов Дома Кавалли — трещина в фасаде, которую не упустит ни один купец с острым взглядом. Именно сейчас они видят возможность завладеть вашими долями в торговых маршрутах, вашими складами, вашими кораблями. А слухи — это лишь один из инструментов в арсенале любого торговца и банкира.

Мысли путались в голове Джованни. Он даже не совсем понял, о чём дальше сказал Лоренце.

— Я вижу лишь один выход. Наши семьи могут создать союз, который укрепит обе наши династии. Ты улавливаешь мою мысль, Джованни?

Брови молодого человека были слегка нахмурены, но не от злости, а скорее от того, что он не понимал, о чём говорил Лоренцо.

— Я предлагаю тебе жениться на моей дочери Лукреции. Это скрепит наш союз и сотрудничество, ну и укрепит твои позиции на рынке, — произнёс Лоренцо торжественным голосом.

Джованни опешил. Женитьба? Сейчас? Когда Дом Кавалли практически обезглавлен и на него надвигается буря? Он не мог понять, серьезно ли Лоренцо это говорит. Словно прочтя тайные мысли в голове своего гостя, синьор Лоренцо улыбнулся дружеской, располагающей к доверию улыбкой и сказал:

— Я знаю, что ты нравишься Лукреции, и я просто хочу, чтобы она была счастлива. Но так как я еще и деловой человек, Джованни, не буду отрицать, что я не думаю о преимуществах брака моей дочери. Наше родство создаст мощный союз против других торговых домов.

— Это неожиданное предложение, синьор Контарини, — немного заикаясь, ответил Джованни. — И я очень ценю его, но сейчас не самое подходящее время обсуждать подобные вещи. Моя семья в трауре. И…

Он не успел договорить, как Лоренцо беспардонно перебил его.

— Боюсь, ты не совсем понимаешь ситуацию, малыш Джованнино. На днях рыцари Мальты атаковали османский конвой, который направлялся из Константинополя в Александрию. Во время нападения большинство важных паломников были убиты, сотни были захвачены и проданы в рабство. Теперь ты понимаешь, что у тебя нет времени ни на траур, ни на обдумывание. Надо что-то предпринимать.

— Ну а нам-то что с этого? — усмехнулся Джованни. — Это дела рыцарей с османами.

Глаза Лоренцо чуть не выкатились из орбит, даже его вечно прикрытый глаз распахнулся в удивлении.

— Османский султан и его советники увидят в этом инциденте повод для начала военных действий против нас, против Венеции, которая контролирует Крит, — озлобленно выкрикнул сеньор Контарини. — А если мы потеряем Крит, — он безнадёжно покачал головой, — это ослабит позиции Венеции в Средиземном море, которые и так не ахти какие после потери Кипра. А теперь, дорогой мой Джованни, представь реакцию на всё это генуэзцев и, собрав всё воедино, подумай, что будет с твоим торговым домом?

Кавалли задумался.

«А если Лоренцо прав, и за убийством Вито стоят генуэзские кузены? Может, Алессандро крутится возле Бьянки с целью выведать что-то о наших делах? Генуэзцы… Отец всегда недолюбливал их семейку, считая врагами, чьи интересы не раз сталкивались с его собственными. Он считал их змеями, плетущими интриги и готовыми нанести смертельный удар. Он даже никогда не называл их по фамилии, а всегда лишь презрительно „Генуэзцы“. А если Лоренцо прав?» — снова этот вопрос молнией осветил его разум, и он, пристально глядя в лицо с полузакрытым прищуренным глазом, согласился, лишь спросив, что он хочет взамен.

— Взамен я лишь прошу сделать мою дочь счастливой. И плюс сотрудничество в нескольких моих торговых проектах. Я хочу, чтобы наши дома работали вместе, делились ресурсами и информацией. Это позволит нам контролировать рынок и увеличить наши прибыли.

…Джованни вернулся домой и тут же позвал торгового советника и своего друга Энцо Д'Амато. Энцо был молодым мужчиной, которому едва исполнилось тридцать. По своим физическим данным, он хорошо вписывался в Дом Кавалли, словно был родственником семьи — высокий рост, стройная фигура, темные волосы, забранные в низкий хвост, и глубокие карие глаза, излучающие уверенность. Его лицо с хитрым взглядом и всегда сдвинутыми бровями выражало серьёзность и сосредоточенность. Но это было ровно до того момента, пока на глаза ему не попадалась милая женская мордашка.

— Джованни, что случилось? — спросил Энцо, входя в комнату. — У тебя вид, будто ты увидел саму смерть, пляшущую гальярду[9] на костях.

Джованни молчал, его глаза, обычно живые и искрящиеся, сейчас были тусклыми, как старые, потёртые монеты.

— Говори же, черт возьми! — рявкнул Энцо, теряя терпение.

Джованни начал рассказывать о предложении Лоренцо Контарини. Энцо, откинувшись на спинку кресла, внимательно слушал. Его глаза слегка прищурились, и он явно обдумывал услышанное. Пальцы барабанили по подлокотнику, отбивая уверенный марш размышления.

— С одной стороны, ничего в этом предложении удивительного нет, — выслушав друга, наконец, сказал Энцо. — Папаша лишь решил сделать приятное избалованной дочери. А с другой, этот старый лис Лоренцо никогда не делает ничего просто так, и это предложение брака с Лукрецией может быть хитрым ходом в его финансовой игре. Вся его жизнь — это шахматная партия, где пешки — судьбы людей, а выигрыш — золото и власть.

— Если бы это был не Контарини, я бы подумал, что это предложение о женитьбе — элегантный мост, перекинутый через пропасть долгов. И чтобы избежать банкротства, человек хочет породниться, присосавшись к жирной артерии.

— Это правда, — согласился Энцо. — Положение его дома слишком завидное для всех, чтобы думать о его банкротстве. А вот твоё положение шаткое, это правда. И Лоренцо знает больше, чем говорит. Возможно, кто-то хочет купить твой дом с потрохами, — предположил советник. — Именно поэтому Контарини решил сделать шаг первым.

— И Лукреция — это приманка, усыпанная сахарной пудрой? — с усмешкой спросил Джованни.

— В конце концов, — заключил Энцо, — ты ничего не теряешь, друг Джованни. Я вижу только плюсы от этого брака — красавица жена, о которой мечтает пол Италии, внушительное приданое и покровительство одной из богатейших семей Венеции. Но мы должны быть готовы к любым фокусам синьора Лоренцо. Но за это ты не волнуйся. Это мое дело! — с уверенностью в голосе произнёс Д'Амато.

Джованни встал и подошел к окну. Венеция расстилалась перед ним, словно бархатное полотно, усыпанное бриллиантами огней…

На следующий день огромная, украшенная цветами острогрудая гондола, скользя по водам канала и мерно покачиваясь при каждом толчке падавшего на длинное весло гондольера, причалила у дома Кавалли. Лукреция спрыгнула на пристань и подошла к входу. Не успела она постучать, как дверь открылась, и она столкнулась на пороге с выходящим из дома кузеном Алессандро.

— Синьорина Лукреция! Какая неожиданная встреча! — восторженно воскликнул мужчина, его темные глаза вспыхнули, словно угольки, раздутые внезапным ветром. Он поклонился, и это движение было немного небрежно, но наполнено одновременно изящества. — Какими судьбами? Прибыли навестить подругу?

Лукреция окинула его острым, оценивающим взглядом.

— Полагаю, теперь надо говорить, что я прибыла повидаться с вами, синьор Алессандро, а не с Бьянкой. Ведь вы заполнили собой всё её время, — ехидно ответила ему Лукреция.

— Я просто пытаюсь быть любезным и полезным, — чуть заметная усмешка тронула его губы. — Я был очень дружен с покойным Витторио, и судьба его вдовы мне не безразлична.

— Так не безразлична, что вы готовы утешить вдовушку всеми известными каждому мужчине способами, — подколола его Лукреция.

Ни одна мышца не дрогнула на лице генуэзца, он лишь парировал неприятно режущим голосом, но его взгляд при этом был очень цепким и ироничным:

— Боюсь, сегодня Бьянка нездорова. Она у себя в спальне и просила её не беспокоить. Говорит, ми