Оглавление

Огромная благодарность всем, кто помог мне создать эту книгу: Моему сыну Никите и собаке Бетти Ивану Цыганову Екатерине Токаревой Игорю Андреевичу Новикову Алексею Станиславовичу Москвину Дмитрию Анатольевичу Литарову Александру Кокареву Егору Кокареву Оксане Мухортовой Михаилу Мачужаку

Огромный оранжевый шар начертил на неспокойном, вздымающемся море дорожку кроваво-золотистого цвета. Она тоже была вздымающейся и неспокойной.

«Страшно красиво» — зачарованно прошептал Ник, глядя с высокого берега, покрытого колючим кустарником. Во сне этого противного липкого ощущения от высоты не было. Он так и понимал во сне, что спит. Всегда на краю. И не страшно. Он снова посмотрел на море и с изумлением заметил посреди лунной дорожки стройную фигуру в белом. Она крутилась в багровом сиянии так легко и беспечно, словно прекрасная дева перед зеркалом в собственной комнате. На голове поблескивала остроконечная маленькая корона.

— Кто вы? Как вы туда попали!? –крикнул он, но ответом было лишь собственное эхо. Ник, скованный нехорошими предчувствиями, все глядел и глядел на нее, как вдруг из волн показалось черное.

Оно ловко вынырнуло из гребня волны и медленно начало подступать к белой фигуре сзади.

— –Эй! Обернитесь! — его голос потонул в шуме волн, бьющихся о валуны.

А черное все подступало. Рука. Это была гигантских размеров рука. Она приближалась к хрупкому белому силуэту, растопырив скрюченные тонкие пальцы. Ник резко рванул с места, но не смог сделать ни шагу. Лодыжки обвили тугие ветви кустов.

— Эй! Эй! Там! За вашей спиной! –закричал он, что есть силы, пытаясь высвободить ноги из цепких колючих веток.

Черная рука становилась все больше, и вот она нависла над маленькой белой фигуркой совсем близко. Ник сделал отчаянный рывок, кусты ослабели, и нога соскользнула с обрыва вниз, роняя в пену волн острые камни.

— А-а-а!

Почти успел! Почти вовремя

Он шёл очень быстро, почти что бежал по залитой послеполуденным солнцем черноморской набережной. Туго набитый учебниками рюкзак оттягивал левое плечо так, будто весил целую тонну. Мальчик был ещё слаб. Всё, что он помнил за время болезни — это короткие вспышки странных снов, прохлада марлевой повязки на лбу и подрагивающие мамины веки. Но высокая, под сорок, температура наконец отступила, опасный вирус был побеждён. Семейный врач рекомендовал побыть дома ещё неделю. Чтоб уж наверняка.

Но какая же может быть неделя? Никакой недели у него не было! А вот дело, не терпящее отлагательств, было.

Решение утвердилось молниеносно и категорично. Впрочем, как всегда.

Если верить семейным байкам, то родителям зеленоглазого златовласого ангелочка было проще перекреститься, и тихо, через левое плечо прошептать «Ой все!», чем пытаться свернуть его с намеченного пути. Если уж помчался к клумбе тюльпанов маме за букетом, то клумбе привет. А если решил залезть в пасть соседской овчарке — спасти несчастную собаку удавалось с большим трудом. А иногда и не удавалось. Хорошо, хоть собака была интеллигентная. Покорно терпела.

К своим тринадцати годам Ник побывал во всех опасных ситуациях из рейтингов мамских пабликов, и от нервов мама увлеклась живописью и выращиванием роз. С тех пор она немного волшебная. Зато спокойная. Коучи из интернета такое поведение у детей обычно называют «жажда опыта». Или что-то вроде того. Педагоги и психологи, к которым водили трудного ребенка, поблескивая очками в кабинетах с нежно-зелеными стенами, в один голос твердили: «Израстется!»

Но как же, скажите, может израстись истинная суть человеческой души? Разве это возможно?

Он так быстро выбежал из дома через потайную калитку на заднем дворе, что едва не забыл закрыть ее на шпингалет. Чем позже обнаружится его отсутствие, тем лучше.

Жаль только, что мама расстроится, когда не обнаружит его среди перин и подушек. Хотя, если придет папа, они опять будут громко спорить и им станет не до него.

Нет, все же он правильно сделал, что ушел.

Набережная, очерченная белоснежными парапетами, тянулась вместе с пляжами вдоль бухты маленького черноморского городка под названием Геленджик,[1] и пестрела гуляющими. Ник с облегчением отметил, что за время болезни в любимых местах города ничего не поменялось. Фонтан на Крымской все так же освежающе плескался под умиротворяющие мелодии, льющиеся из уличных колонок. Из небольших кафе доносилось уютное позвякивание посуды и негромкие разговоры, а вот запах свежей римской пиццы с хрустящей корочкой ощутить сегодня не получилось. Надо же, как меняется жизнь, когда лишаешься чего-то привычного.

Казалось бы, просто запах пиццы. А день уже не тот.

Он коротко вздохнул и чуть прищурился, пропуская мимо ресниц солнце. Протиснувшись мимо плетеных кресел пиццерии, он мельком бросил взгляд на своё отражение в ветрину, присвистнул и показал язык. А не устроиться ли ему на подработку на виноградники ворон пугать? Белая льняная рубашка, которая обычно впритык сидела на крепком теле, сейчас болталась на острых плечах, как на вешалке. С брюками цвета хаки та же история. Большие зелёные глаза, обведенные красными веками и с красными же прожилками, сверкали из-под отросшей лохматой золотистой чёлки загадочным, с легкой придурцой, блеском. Сейчас он походил не на ученика седьмого «А» класса средней школы, а на безумного учёного, который сделал какое-то очень важное, может быть, даже сверхсекретное научное открытие, но навсегда потерял покой и сон. Ну, или на героя романтических комиксов.

Девчонки почему-то любят слегка придурочных. Ему осталось научиться томно закатывать глаза и время от времени тянуть «Ну-у-у… не зна-аю». Точно, пол школы втрескается.

А надо ли? Ему и одной было бы достаточно. Той самой, с которой, конечно, все не просто.

Ник вышел на смотровую площадку и вдохнул теплый морской воздух. Внутри живота затрепетала радость, которая бывает у каждого живого существа, вырвавшегося из заточения на свободу. За парапетом сверкало сокровище.

Он любил море. Точнее, нет, не любил. Ведь любят просто так, без причины. А для Ника море было необходимостью.

Оно успокаивало его цепкий, немного тревожный ум, который постоянно все анализировал. А глядя на водную гладь ему все же удавалось поймать внутри себя тишину. Посидеть бы тут подольше… Но не сегодня…

Сегодня опаздывать нельзя! Он поискал глазами парковку с электросамокатами. Эх, все разобраны.

Вот дела! Пешком добираться на другую сторону бухты– это больше часа.

Он пошарил глазами вдоль набережной по Крымской улице. Напротив смотровой площадки куковали три белых авто с шашечками. Ник вздохнул. Садиться в чужие машины родители не разрешали. Если только в самом крайнем случае.

Стоп. А разве сегодня не тот самый, крайний случай? Попробуй он опоздай –все пропало!

Тогда, получается, что и нарушения никакого нет.

Выдохнув с облегчением, он изобразил самое серьезное из возможных выражение лица, хмыкнул в кулак, чтобы придать «взрослую» хрипотцу голосу и уверенным шагом направился к стоянке. Водители такси хищно потянули носами в его сторону, мгновенно почуяв клиента.

А это ему и было нужно. Готовьтесь, ребята. Сейчас начнется работа, по которой так заскучал на больничном. Вот бы ввязаться в настоящее дело! Может, и к папе на работу бы тогда хоть разок попал.

Эх… Эта щекотка под ложечкой от предвкушения!

Он быстрым цепким взглядом окинул первого таксиста.

Тот, что оказался к нему ближе всего, был лысый, смуглый, с круглым выпирающим из-под не очень чистой белой майки, животом. Он сидел, развалившись, на водительском сидении и ковырялся в зубах пальцем, тараторя на незнакомом языке по видеосвязи. Ему отвечал визгливый женский голос и гул тоненьких детских.

Он подошел чуть ближе, чтобы разглядеть черты его лица. Лицо было круглым, губы чуть припухлые, черные, мягкие, ровные брови, из-под которых хитро шныряли маленькие темные глазки.

Нет, с этим он точно не поедет. Он добрый человек. Но суетливый и самоуверенный.

Вероятнее всего, он ездит слишком быстро, игнорируя правила. Таких автокамикадзе[2] в городе было полно, особенно в сезон.

В следующем такси сидел сухой сутулый старичок с бородкой. На переносице виднелась небольшая красная полоска, которую он потирал указательным пальцем, устало моргая. Ник пригляделся. Тонкие, но не поджатые губы, узкое, чуть вытянутое лицо. Категорично прямой нос. И этот не подходит. Водитель дисциплинированный. Поедет слишком медленно. Будет осторожничать даже там, где это вовсе не нужно. И Ник гарантированно опоздает.

В третьей машине сидела женщина с короткими каштановыми волосами. Она дымила длинной коричневой сигаретой и пилила ярко-синие острые ногти. Он даже не стал анализировать форму носа, глаз и расположение бровей. Женщине можно доверять, вопреки всем суевериям. Он часто наблюдал, как аккуратно ведут себя на дорогах автоледи. Никаких резких движений. Никакого желания посоревноваться. Но где надо, могут и притопить. Женщины вообще народ спокойный. Если их нарочно не бесить.

Но эта дымящаяся палка изо рта! Ник поморщился. Запах табака он не переносил. Сложно представить, зачем люди вдыхают эту гадость, от которой у них желтеют лицо, глаза и зубы.

Да, компания подобралась — хоть пешком иди. Он глянул на «умные часы». У него есть пятнадцать минут. И ни минуты больше. И в то же мгновение две машины из трех, как по команде, заурчали и разъехались в разные стороны. Случилось это так быстро, что Ник не успел даже закатить от досады глаза. Остался единственный вариант, который уже манил его тем самым пальцем, которым только что ковырялся в зубах.

— Эй, юноша, эй! Тэбе куда? С вэтэрком довезу!

— Лермонтовский, 22. Здание старого маяка.– прохрипел Ник, приблизившись к такси.

— Садыс, маяк вэщь харошая. Правилный путь асвещает. Эй! А тэбэ есть восимнацать? Абдула детэй не крадет, толька жену крал! — Водитель, тронувшись, резко затормозил, обернулся и прищурил круглый маленький глаз. Ник, только устроившийся на пыльном заднем сидении, чудом не влетел носом в подголовник переднего. Туго набитый рюкзак на коленках спас.

— Скоро будет! — угрюмо прокашлялся он и тоже прищурился. Ну, ведь, скоро же!

— А хрэпишь чиво? На, маску надэнь. У мэня дэти. — он откуда-то выудил пачку с новенькими белыми медицинскими масками и бросил одну Нику.

Пандемия. Многие все еще окутаны липким страхом перед неизвестной хворью, выкосившей пол мира. Ник тут же припомнил свое знакомство с коронавирусом: день и ночь слились в одно вязкое пространство, словно стекшее с полотна Дали. Жар и бред сменялись леденющим ознобом. Мальчик тряхнул головой, чтобы отогнать неприятное, нацепил маску и глянул на себя в зеркало заднего вида. Так даже лучше. Изображать никого не надо. Только он успел щелкнуть замком ремня безопасности, как машина с ревом и восточными напевами стартанула по узким переулкам, увенчанным аркой из раскидистых ветвей ароматных пицундских[3] сосен.

Они неслись по улочкам, еле успевая притормаживать «за секунду до». Водитель то бубнил что-то себе под нос, то громко ругался, словно все дороги принадлежали ему, а те, кто мешал ему передвигаться были, по его мнению, или досадным недоразумением или детьми малыми или умственно отсталыми. Или всё вместе. Ник, болтаясь по салону, как сосиска в блендере, чудом поймал глазами часы. Нет, так дело не пойдет. На одном из перекрестков он выпрыгнул из такси, бросив на сидение две купюры. Таксист прокричал ему вслед что-то типа « Эй! Вей!», но Ник, закинув рюкзак на плечи, уже заскакивал в маршрутку. «Быстрее! Давай быстрее!» — мысленно взмолился он. Но водитель, как назло, вступил в приятную беседу с пышноволосой пожилой блондинистой дамой, пытавшейся затащить в салон небольшую черную козу.

— Бэллочка, ну переступи ножкой! — сюсюкала дама. Коза в ответ противно тянула «е» и пыталась боднуть хозяйку. Рогатый вопрос решился только после того, как водитель вышел и собственноручно занес строптивое животное в автобус под аплодисменты растроганных пассажиров. Не хлопал только Ник, у которого оставались считанные минуты. Они без остановок пролетели несколько перекрестков и повернули налево.

— Конечная! — радостно завопил водитель, подмигивая козе.

Ну, наконец-то!

Ник, перепрыгнув чьи-то клетчатые авоськи, до отказа набитые булками, вылетел из маршрутки и ринулся вниз по улице. Пробежав метров сто, завернул в узкий проем между частными виллами и протискиваясь с рюкзаком вдоль высоких заборов, он зажмурился. Потому что знал, что сейчас темные тоннели закончатся и в глаза шарахнет свет. И правда. Вот и он. Слева море. Уже слышны разговоры на набережной. А вот и неподвижный старый маячник[4] со своим четвероногим помощником.

В уютном белом, с красными вставками, двухэтажном домике под номером 22, над входом в который красовалась блестящая вывеска «Шахматная школа „Ладья“», наверняка, как всегда, пахло цикорием и свежими булочками с корицей, с которыми гардеробщица тётя Надя имела привычку разложиться прямо на подоконнике. Но сегодня она, и без цикория, и без булочек, нервно перебирала в окошке гардероба какие-то тряпки. Рядом с ней восседал бессменный сторож «Ладьи», полосатый, с прищуренным левым глазом, одноухий кот Васька.

— Эй, куда это вы, молодой человек! Ноги-то Пушкин будет вытирать? Или кто у вас там… рыбья такая фамилия? — окрикнула гардеробщица Ника, звякнув длинными блестящими сережками, но он пронёсся мимо неё, словно метеор, замедлив по привычке шаг лишь у тренерской. Дёрнул за ручку. Заперто!

Странно, обычно Пётр Петрович её не запирал. Прятаться здесь не от кого, все свои.

Ник выглянул в приоткрытое окно, выходившее во двор школы. Никого. И уже с лестницы торопливо крикнув «Здрасте, тёть Надь!», перепрыгивая через две ступеньки влетел на второй этаж и остановился, чтобы откашляться. В холле было неожиданно тихо, двери в оба класса были плотно закрыты, и даже из кабинета директора не раздавалось ни звука.

Он решительным шагом пересёк холл и замер перед дверью класса под номером один. На часы смотреть не хотелось совсем, потому что…

Эх!

«Почти успел. Почти вовремя» — прошептал, словно заклинание, Ник и распахнул дверь.

Да кто же мог ее взять?

— Ой, вы посмотрите, кто явился! И совершенно случайно, опять опоздал! — Алиска тряхнула шелковыми белоснежными кудрями. Колкое замечание не звучало вызывающе или нагло. А так, что ее хотелось слушать. И не потому, что обладала сказочной красотой. Ведь красивые люди (как и некрасивые) не видят себя со стороны. Так бывает с теми девочками, которых очень любили в детстве. — Если ты у нас тут весь такой отличник, это не значит, что можно приходить, когда левая нога захотела. Правила — для всех!

Ник из-под чёлки бросил быстрый взгляд на седого мужчину. Ну вот, сейчас от турнира отстранят, как и было обещано в случае еще одного опоздания. Вот дела!

Но тренер Пётр Петрович, гроссмейстер и по совместительству Алискин дед, даже бровью в его сторону не повел. Он крутил в руках красный карандаш, которым обычно записывал результаты игр, и хмуро глядел перед собой. Столы стояли пустые, ни одной шахматной доски.

— А вы что, пока я болел с помощью телепатии играть научились? — выдохнул Ник и наконец-то бухнул рюкзак на стул, а сам рухнул рядом. Похоже, он переборщил с пробежкой по лестнице. Глаза слезились, в носу щипало и щёлкало, как будто там отбивали чечетку сверчки. Врач предупреждал, что «корона» просто так не отступит.

— Ходишь, ходишь на шахматы, а потом бац! И всё Ваське под хвост… — загадочно изрёк Стёпка-Рыжик, сидевший на одном из столов в своей любимой позе лотоса. Торчащий из его густой огненной шевелюры синий карандаш покачивался, как антенна. А, скорее всего, это она и была. Степка мог. — С возвращением в нашу печальную обитель!

— Почему это печальную? — насторожился Ник.

— Не может такого быть! Она где-нибудь здесь, на полках! Её просто взяли посмотреть и забыли вернуть на место! Ведь, правда же? — пропищала тощая фигурка в бесформенной спортивной футболке и широких голубых джинсах. Фигурка отчаянно рылась в шкафах, взгромоздясь на старую деревянную табуретку со сломанной ножкой. Если бы не две тугие чёрные косички, Сашечку — Потеряшечку можно было бы принять за маленького, очень худого мальчика с писклявым голоском. Сашечка все время что-то искала. И, кажется, находила в этом занятии что-то очень важное. Как будто искала потерянное не в сумке, не на полках и не в карманах, а внутри себя.

— Конечно! Ты, главное, ищи, Потеряшка, заодно и в шкафах приберёшься! — захихикала Алиска.

— Она — это… кто? — Ник протиснулся мимо столов к шкафам и едва успел подставить руки, чтобы поймать балансирующую на краю Сашечку. Ножка всё-таки подвела

— А ты в холле… ничего такого не заметил? Не почуял запах беды? — зловеще прошептал Левончик, поблёскивая стёклами квадратных очков в чёрной оправе. Он любил изъясняться витиевато, особенно не к месту. Ещё он был известен как Пончик, хотя предпочитал, чтобы его называли Гарри Холмс[5], в честь любимых литературных персонажей. Но ребята всё равно называли друга Пончиком. Пухлые ладошки Левончик сложил на груди в искреннем молебном жесте, но так, чтобы не замять идеально выглаженную рубашку в мелкую черную клеточку и небольшой аккуратный черный галстук. Черные, блестящие, немного вьющиеся густые волосы были зачесаны на аккуратный пробор. Обращался он почему-то к висящему на стене портрету великого шахматиста Анатолия Евгеньевича Карпова. Анатолий Евгеньевич[6] молчал.

— Даже если бы бедой воняло на весь район, я бы точно ничего не почуял! У меня нос не работает! — Ник направился в угол, где сидели тренер и Алиска. И только он открыл рот, как вдруг сзади протяжно скрипнула дверь. Раздался знакомый вкрадчивый голос:

— Пётр Петрович, можно вас на пару слов?

Ник обернулся, чтобы поздороваться, и осёкся. Леопольд Леопольдович, директор шахматной школы «Ладья», выглядел так, как будто только что в холле, возле своего кабинета, нос к носу столкнулся