Галина Евгеньевна Ветрова

Сказки про людей и краски

И. Никитин

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Галина Евгеньевна Ветрова, 2019

«Сказки про людей и краски» — продолжение «Сказок о художниках», которые я публиковала в издательстве «Белый город». Они имели большой успех.

Сказка в этих текстах — вроде нарядной скорлупки, где «упакован» правдивый рассказ о художнике.

Судьбы многих русских мастеров трагичны, и я пыталась намекнуть на это, чтобы даже ребенок понял, что искусство — не развлечение.

Родители могут сами определить, когда они могут прочитать ребенку ту или иную сказку. И — готовиться к вопросам — их будет много.

6+

ISBN 978-5-4496-3890-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Сказки про людей и краски
2. Сказка о мальчике и щуке с золотой сережкой
3. При подборе репродукций были использованы следующие сайты

Дорогие родители! Меня зовут Галина Евгеньевна Ветрова. Я много лет проработала в музеях Саратова и Москвы.

«Сказки про людей и краски» — продолжение «Сказок о художниках», которые я придумала и начала писать для московского издательства «Белый город» в 1997 г. Первые сказки были опубликованы в апреле 2001 г., имели большой успех и много раз переиздавались. В одной из рецензий ее автор, А. Отрощенко, точно обозначила задачу, которую я себе ставила, тогда незнакомым мне словом: «детский нон-фикшн». В самом деле, сказка в этих текстах вроде нарядной скорлупки, в которой «упакован» правдивый рассказ о художнике.

Издательство вскоре привлекло к созданию новых сказок много других авторов, а я, спустя несколько лет, опять начала писать сказки «в стол». Но теперь они стали длиннее, предназначены для детей постарше, и рассказывают в основном не об одной картине, а о главных произведениях мастера.

Судьбы многих из русских мастеров трагичны, и я пыталась намекнуть на это, чтобы даже маленький человек понял, что искусство — не развлечение. А зачем нужно искусство малышу, ответить легко — для развития тонких душевных «чувствилищ», которые определяют лучшие качества человека и помогают сформировать интересы и способность сопротивляться агрессивной внешней среде.

Родители могут сами определить, когда они могут прочитать ребенку (это лучше всего) ту или иную сказку. И, конечно, надо быть готовым к вопросам — их наверняка будет много, ведь речь идет о XIX и даже XVIII веках.

Сказка о мальчике и щуке с золотой сережкой

Больше трехсот лет тому назад в Москве, столице Российского царства, родился мальчик. Назвали его Ваней, а отца звали Никитой. Поэтому мальчика звали Иваном Никитиным. Его отец и дядя были священниками. И так случилось, что они оказались близкими к царской семье. Ваня часто бывал и даже подолгу жил в подмосковной царской усадьбе Измайлово. А это был настоящий остров чудес! Его окружал специально сделанный Серебряно-Виноградный пруд и проехать на него можно было только по большому каменному мосту.

Чего там только не было! Зерно мололи удивительные механические мельницы, придуманные русскими и иностранными мастерами. На стекольном заводике другие мастера выдували из стекла (да-да, через трубочку, как ты выдуваешь мыльные пузыри!) чудной красоты вещи для царского стола. Третьи выращивали заморские фрукты и цветы. В садах и на дорожках для прогулок висели клетки с разными птицами, даже невиданными тогда попугаями. Был и свой зверинец. И еще — там был театр! Ваня несколько раз видел в щелочку представления. Актрисы и актеры в необыкновенных нарядах, декорации и музыка — все это казалось ему настоящим волшебством.

Для того, чтобы разводить разных рыб, в усадьбе вырыли много глубоких прудов. И был там пруд, куда маленькие царевны, племянницы царя Петра, окруженные мамками и няньками, ходили кормить щук… с золотыми сережками на жабрах. Щуки эти приплывали по звонку и люди говорили, что некоторым больше ста лет! Рассказывали даже, что есть и громадная царь-щука, но, может, и придумывали…

Однажды Ваня шел вдоль берега того самого пруда, совсем один, и вдруг услышал сильный всплеск. Рядом с ним из воды высунулась огромная щучья голова! Щука, видно была очень старая, почти седая по цвету, но, когда она распахнула здоровенную, как сундук, пасть, там открылся целый частокол очень острых блестящих зубов. Ваня успел только рот открыть, а потом и вытаращить глаза, потому что щука… заговорила.

— Что, испугался?

— Нет, — ответил Ваня. — Ты царь-щука?

— Ну, наверное, царица…

— И чудеса умеешь делать?

— Умею. Да ведь ты и сам их делать будешь.

— Как это?

— Время придет — узнаешь.

— Я что, волшебником буду?

— Можно и так сказать. И жизнь у тебя будет необыкновенная. Вот я и захотела на тебя посмотреть… Ну, будь здоров!

— Погоди! — закричал Ваня. — Так нечестно! Сделай для меня какое-нибудь чудо! Ну хоть маленькое!

— Ишь какой, чудо ему… — проворчала щука. — Ну разве что-нибудь маленькое… — Кряхтя, изогнулась, цапнула себя за бок, и выплюнула на берег большую чешуйку. Размером с зеркальце. И такую же гладкую и блестящую.

Зеркала тогда можно было увидеть только в очень богатых домах, а многие даже думали, что они приносят несчастье. Но Ваня уже знал, что это такое. Обрадовался — редкость все-таки, но ведь не чудо же…

— Это просто зеркало, — немного разочарованно сказал он.

— Не говори того, чего не знаешь, — ответила щука. — Когда в чем-то сомневаться будешь, посмотри, и оно тебе подскажет, надо это делать или нет.

— А если это против совести будет?

— А ежели против совести, то сам решай. Тогда уж речь и о жизни идти может. Тут тебе никто не советчик, — проворчала щука.

— А если я это зеркальце потеряю?

— Не потеряешь.

— А…!

— Будь здоров! Никому про меня не сказывай!

Тут щука шлепнула по воде хвостом и исчезла. Ваня успел только «спасибо» вдогонку крикнуть.

Сначала Ваня часто смотрел в зеркальце, но заботы и вопросы у него были не очень серьезные, и отражение то поднимало большой палец, то смешно скребло в затылке, а то и вообще язык показывало… И вот что интересно — зеркальце это всегда оказывалось в кармане тех штанов, которые были на Ване, и никто другой его ни разу не видел!

Время шло. Ваня учился читать, писать, зубрил математику, пел в церковном хоре, выучил даже древний латинский язык. Все думали, что он станет священником, как отец. Но ему хотелось чего-то другого, а чего, он и сам не знал.

В церквях, в любом доме он видел иконы. Видел, как работают иконописцы. Он знал, что это великое и трудное искусство.

А вот в царском дворце были и портреты — царей, цариц, и детей их — царевичей и царевен. Но и они тоже были вроде икон — неподвижные фигуры, застывшие лица, одежды, будто сделанные из картона. И почти совсем не похожи на живых людей, ведь Ваня многих видел сам. — Вот бы научиться делать людей на картине живыми! — думал он про себя.

Ваня все чаще пытался копировать гравюры, напечатанные на бумаге, а то и рисовать кого-то из знакомых. Отец, Никита Никитин, не раз задумчиво рассматривал эти листы. И однажды сказал: Собери свои рисунки. Покажешь их государю!

Предстать перед царем! Ваня очень испугался. И напрасно! Царь Петр оказался молодым, высоченным, кудрявым, совсем не страшным! Он стоял, смеясь во весь рот, руки в боки, но Ваня заметил, что его умные глаза быстро и внимательно оглядели его, потом его рисунки. Отцу царь сказал: Определим в Оружейную палату, там посмотрим… И… подмигнул Ване!

А отражение в зеркальце улыбалось во весь рот и кивало головой!

Разговоры о Петре Ваня слышал постоянно. Многие ругались шепотом — живет, мол, молодой царь не по старым правилам, с иноземцами водится… Собрал из малолетних приятелей «потешное» войско, перетащил из Измайлово в свое Преображенское англицкий ботик[1], учатся плавать на нем по Яузе. А потом начали говорить, что царь и вообще надолго уехал в чужие края. Да не просто так, а инкÓгнито, то есть тайком, под именем Петра Михайлова! Свят, свят! — крестились многие по углам, — грех-то какой!

А родственники Вани говорили другое: царь знает, что делает.

Сам Ваня учился художеству на новый манер. Картины, оказывается, надо было писать не на дереве, как иконы, а на холсте, натянутом на деревянную раму. Краски растирать на льняном масле, а не на яичном желтке. И самое главное, надо было стараться изображать все не по правилам, а как видишь. Но учителей-то почти нет! Поэтому Ваня часами рассматривал картины иностранцев, иногда заезжавших в Москву. Два-три портрета его просто заворожили. Это было похоже на волшебство — улыбающиеся лица, глядящие прямо на тебя глаза, разные ткани, меха, украшения… И все-таки, если Ваня, глядя на портрет, вспоминал человека, который был на нем изображен, то ему казалось — что-то не так. Но что?

И еще больше его удивляло, что вроде бы художника больше интересуют дорогая одежда, драгоценности и ордена. То, что показывает: человек очень богат и знатен. А вот какой это человек? Умный или не очень, веселый или зануда, добрый или жестокий? Непонятно… Ване казалось, что самое важное — разгадать эту загадку, показать на картине не то, как человек одет, а какой это человек.

Иван стал учиться делать портреты «с живства», как тогда говорили, то есть когда люди сидят перед художником и позируют. Вначале он старался только передать сходство. Потом захотел понять, почему у него фигуры получаются словно деревянные, а у других, кажется, вот сейчас пошевелятся. Оказывается, если голову повернуть немножко в одну сторону, а тело — в другую, то получается лучше. И важно так изобразить складки одежды, чтобы они тоже добавляли движения в картине. Еще очень важен свет — он выделяет главное, дает глубину, создает то спокойное, то взволнованное настроение. Но вот как показать характер?

Отражение в зеркальце пожимало плечами — отвечать на такие вопросы оно не умело.

Тем временем царь Петр вернулся домой. И жизнь перевернулась вверх дном! — Хочу видеть Россию сильной и образованной! — объявил царь. — А знатным людям до́лжно во всем показывать пример! Бороды — брить! Не хочешь — плати специальный налог — денег стране не хватает. Старую одежду запретить, всем завести по европейской моде! Носить парики! Устраивать балы, на них танцевать. Женщинам и девушкам шить платья по новой моде — чтобы руки и шея были открыты. Учить иностранные языки. А если молодые дворяне не желают зубрить грамоту и арифметику, то и разрешения жениться не получат! Пусть на царя равняются! Все видят, как он, засучив рукава, во всякое дело сам входит. И моряк, и плотник, и полководец!

Новые законы, новая армия, настоящий морской флот — все начиналось одновременно. Чтобы строить, воевать, плавать по морям — нужны специалисты. Своих не хватает. Значит, отправлять молодых людей учиться за границу. Издавать газеты, печатать книги, открывать школы и музеи…

Ивану очень нравились эти перемены в жизни. Он хотел помочь царю чем только может, и учился с удвоенным старанием. Часто ему казалось, что всей жизни не хватит, чтобы узнать все тайны и тонкости живописи. Но он и сам видел, что многое уже получается. Многое, но не все…

А Петр, появившись однажды в Измайлово, вспомнил о Ване и велел найти его. Здоров! — улыбнулся царь, увидев его. — Ну, уже целый Иван! Покажи, чему научился! Посмотрев картинки, похвалил: Молодец! Выйдет из тебя толк. Я пока занят, но и ты работай. Я про тебя не забуду.

На реке Неве, близ Балтийского моря, задумал Петр выстроить большой каменный город. Созвал отовсюду разных мастеров — строителей, архитекторов, которые дома и города придумывают, художников и скульпторов, что их украшают.

Ведь это же редчайшая удача — придумать и строить совсем новый город! Назвать его повелел царь на немецкий лад: Санкт-Петерсбургом, то есть святым городом Петра! И каждому приезжему приказал привозить с собой хотя бы один булыжник: камня не хватало. А вскоре и вообще объявил Санкт-Петербург столицей!

А тут вспомнил и про Никитина. Иван был нужен ему — и как художник, и уже как учитель. Получив царский приказ и заглянув по привычке в зеркальце, Ваня увидел, что отражение радостно кивает. Но он и без того знал, что поедет обязательно.

Город, совсем не похожий на старую Москву, с его широкими и прямыми проспектами и торжественными зданиями, ужасно ему понравился. Кругом кипела работа, строились каменные дворцы и простые дома, большие корабли и мосты, и Иван чувствовал себя частью этой огромной стройки.

Для начала Петр велел Ивану написать свой портрет. Долго рассматривал. Остался доволен и приказал сделать в «лучшем виде» портреты измайловских царевен, своих племянниц — он хотел выгодно выдать их замуж в Европу и укрепить этим положение России. А портрет был нужен, чтобы заранее показать жениху возможную невесту. Иван понял, что царь Петр доверяет ему, а это было для него важнее всего.

Младшая из царевен — Прасковья Иоанновна (царя и членов его семьи полагалось называть по имени-отчеству), очень нравилась Никитину. Он старался сделать все, «как полагается»: переливается разными цветами узорная ткань платья, красиво сочетаются с ним красная бархатная мантия, темные локоны высокой модной прически, белый мех горностая с черными хвостиками. Ярко освещено юное лицо с нежным румянцем. «Соболиные» брови, большие глаза… Девушка как будто немножко смущается, отводит глаза от зрителя. Но почему-то понятно, что у нее есть характер, она может быть сильной и упрямой.

Ишь ты, какова наша тихоня! Молодец! — засмеялся Петр, увидев портрет.

А потом долго смотрел на портрет любимой сестры Натальи Алексеевны. Нарядная одежда, украшения, модная прическа с двумя локонами по сторонам лба. Но сестра царя уже не молода и не очень здорова. Умница и выдумщица, всегда поддерживавшая брата во всех затеях, она кажется на портрете усталой и задумчивой, и мысли ее невеселы.

— Быстро идет время, — вздохнул Петр. — Глаз у тебя больно правдивый. А мне это и нравится! У приезжих-то лучше получается, да больно угождать мастера. Видно, надо тебе дальше учиться… В Италию поедешь!

— Куд-а-а?! — Иван не поверил своим ушам.

— Ничего, ничего, поедешь, — ухмыльнулся Петр, взглянув на его лицо. — Мы тоже не лыком шиты!

Ехать в чужую, далекую страну, где говорят на другом языке! Одна дорога, поди, несколько месяцев! И опасно, и тяжело, а страшно как… Но ведь это Италия! Говорят, лучше тамошних художников и архитекторов на свете нет! Что делать-то?

Иван опять вспомнил про свое волшебное зеркальце. Отражение в нем улыбалось от уха до уха, приплясывало и махало руками. — Без тебя знаю, — пробормотал взрослый и умный Ваня и… показал зеркальцу язык!

Ездили тогда только на лошадях, кто побогаче — в каретах, победнее — в повозках, зимой — на санях. Так, на санях, начал свой путь в Европу и Иван Никитин. Ехал он не один, с братом Романом и другими художниками, но только его Петр называет в своих приказах «живописцем», а остальных — «учениками».

Дорога была долгой и трудной. Но все забылось, как только они увидели Венецию. Ах, что за удивительный город, где прекрасные дворцы растут прямо из воды, вместо улиц — каналы, а красавицы-гондолы[2] заменяют телеги и кареты!

В России еще лютая зима, а тут уже в феврале пахнет весной. Начинает цвести миндаль, ярко сияет солнце, обливая своим светом удивительной красоты церкви, дворцы, площади и статуи. Улыбающиеся люди… Флоренция, Рим, море!

Первое время Иван только смотрел, не переставая удивляться. Каждая церковь и каждый дворец — музей! Так много картин, скульптур, какие чудесные росписи на стенах и потолках!

И какие портреты! Рассматривая их, Иван понял очень важную вещь: у каждого большого художника есть свой ПОЧЕРК! Его можно сразу узнать среди сотни других! И, значит, подражать нельзя! Нужно быть самим собой.

Никитин работал, не чувствуя усталости, хотя жить часто приходилось впроголодь — деньги присылались нерегулярно.

Иван понял, что художнику-портретисту главное — попробовать понять человека.

А для того, чтобы показать то, что понял, важно все: и сочетания цветов, и линии, и сама живопись, даже то, как положена краска. Движение кисти, оказывается, передает твое чувство!

А потом Иван понял и то, что настоящее искусство нельзя объяснить. Сам художник, скульптор, архитектор (и поэт, и писатель тоже) не может рассказать, как это получается. Это называется вдохновение. Оно приходит вместе с мастерством, но не всем и не всегда. Нужно очень много работать и нужен талант, без него все равно ничего не выйдет…

Только через два года вернулся Иван в Петербург. Царь Петр, посмотрев привезенные им работы, сразу назначил Никитина «гофмалером» — то есть придворным художником, «персонных дел мастером».

Он велел своим вельможам заказывать у Никитина портреты, и платить за каждый по сто рублей — это были тогда очень большие деньги.

Иван был счастлив. Он уже и сам понимал, что стал настоящим мастером. Работа задавала каждый раз новую загадку, и все они были ему по плечу! Портреты гофмалера Никитина были такими же разными, как люди, садившиеся перед его мольбертом.

Важные персоны подолгу позировать не любили, а уж царь Петр (вскоре назвавший себя императором Петром I) и подавно. Ему всегда было некогда! Поэтому самое главное — лицо — нужно было сделать за пару часов, а все остальное, что иконописцы называли «доличным», изображать по памяти.

Молодой барон Сергей Григорьевич Строганов будто на мгновение остановился в танце, повернув к нам лицо с легкой улыбкой на ярких губах. Складки переливающейся золотом ткани на одном плече, латы, мерцающие в таинственной тени, создают впечатление игры, или театра — зачем латы избалованному юному барону? Он молод, богат, жизнь пока улыбается ему.

Канцлер Гавриил Иванович Головкин — совсем другой. Он постоянный помощник и советчик императора, знает все бесчисленные государственные тайны, от его ума и хитрости зависели отношения с другими странами. Поэтому пышные локоны парика, ордена и орденская лента через плечо в этом портрете обязательны. И все это очень красиво: коричневый бархатный камзол, белый шейный платок, голубая орденская лента…

Но главное — лицо. Головкин внимательно, строго, с чуть заметной вежливо