Татьяна Соколова

Инопланетянка

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Татьяна Соколова, 2018

Подростковый возраст. Проблемы со сверстниками. Первая любовь. Отношения с родителями.

Хочется улететь подальше, когда понимаешь, что ты инопланетянка.

16+

ISBN 978-5-4474-5850-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Инопланетянка
2. 1
3. 2
4. 3
5. 4
6. 5
7. 6
8. 7
9. 8
10. 9
11. 10
12. 11
13. 12
14. 13
15. 14

Банка с алой краской. В руках кисть. Я вывожу на асфальте крупные яркие буквы. Такие, что их сложно будет не заметить, выглянув с балкона, сложно будет пропустить, отправившись в магазин. Признание на асфальте — очень удобный способ рассказать о своих чувствах. Никому не мешает, а все равно, что огромный праздничный плакат, кричит о том, что чувствуешь. Мне четырнадцать — время первой любви и первых признаний. Любовь перевернула всю мою жизнь, из тени превратила в человека.

Вывожу красные буквы, старательно, аккуратно. Вспоминаю обычный день, когда все изменилось.

1

Утро крадется в окно с прохладным воздухом из форточки. Пташки трудятся и помогают будильнику выполнять его работу. Я разлепила глаза, будто только того и ждала, когда будильник наконец сообщит «пора».

Прошлепала к шкафу и посмотрела в большое зеркало. Лицо и руки цвета ржаного хлеба. Последние несколько дней солнце ни на минуту не оставляло меня без внимания. Одноклассники на майские праздники разъехались по курортам, а мне было совсем не до лежания на шезлонге. Тело ныло, мышцы болели — отходили после выходных на даче. Даже в солярий ходить не надо. Самый лучший способ загореть — многочасовая работа на свежем воздухе.

Было раннее утро или поздняя ночь. Четыре часа утра. Спали все, кроме нас и комаров. Роса оседала на спортивных штанах мокрыми пятнами. На головах шляпы с сетками, в которых обычно смотрят пчелиные ульи. Но бояться в четыре утра стоит не пчел. Темное время суток — время охоты комаров, прямо как у вампиров.

Все еще слышу, как они жужжат и кружатся вокруг, пытаются найти голый участок тела и впиться в него, оставляя гигантский волдырь. В деревне комары какие-то особенно кровожадные. От их укусов кожа распухает, а если почесать остаются глубокие шрамы. Один кровопийца пробрался прямо под пчелиную сетку, уселся на лицо и вцепился в щеку. Ни о чем не могу думать, пока не пришлепну. Бабушка ворчит, требует не останавливаться. Скоро солнце проснется, комаров не убавится, а жалить будут еще и огненные лучи.

Работать в жару очень тяжело. Пот льется, голова раскалывается, все мысли о купании, но какой тут, когда такой огромный огород. Не до отдыха. Отдыхать будем во время обеда и сна.

Раньше очень хотелось играть в игрушки. Тогда-то я и придумала игры с обычными предметами, которые оживали в моих руках, как в сказке. С фантазиями работа казалось не такой трудной.

Пока другие ковырялись в песке совками, мы наполняли лопатами большие металлические ведра с песком и таскали. Помогали перестраивать старый деревенский дом. Таскали песок, гальку, кирпичи. Кладешь в ведро три штуки и несешь. Ручки слишком маленькие и не могут удержать сразу много, вот и используешь ведро, как носилки.

Во дворе бочка с цементом. Чем не аттракцион для скалолазания? Только подставок для ног нет — гладкая поверхность. Подпрыгнешь, зацепишься за край люка и подтягиваешься на руках. Заползаешь змеей внутрь и зачерпываешь полное ведро. В ноздрях образуется клейкий цементный раствор, хоть сразу бери и клади фундамент.

В жару лучшее спасение — полив растений. Главное не перестараться и не залить улей. Веселье до поздней ночи — спасаешься от преследования острых жал. Одно вонзилось мне между глаз, лицо так опухло, что было трудно узнать — я стала похожа на осу.

Маленькая, сгорбленная бабушка в половину меня ростом, а энергии, как у паровозика, пыхтит, но с пути не сворачивает, знай, делает свое дело, пашет сразу две грядки.

— Ай! Кусают! — кричит она, хотя закаленная от комаров.

Всю жизнь живет в деревне, кожа грубая, пересушенная на солнце, обветренная, потрескавшаяся от земли и воды, но и она чувствует, кровожадных певцов у своего уха, ощущает, как их носы проникают под кожу. И вот она уже танцует на грядке, вместо того, чтобы копать. Так странно видеть бабушку танцующей, она никогда этого не делает, потому что ей некогда.

Свои восемьдесят она прожила в вечных заботах о добывании хлеба. Жила как все живут в деревне, бедно, но честно, трудясь и не жалуясь. Она никогда нигде не была, не ездила на море, не купалась в реке, не каталась на велосипеде, не летала на самолете, никогда у нее не было выходных. И она ждет от других того же.

Я знаю, что сегодня будет длинный день, и мы не уйдем с огорода до тех пор, пока не опустится солнце и не станет совсем темно.

2

Некогда крутиться перед зеркалом и рассматривать загар, пора приниматься за работу, как учила бабушка, без труда и отдыха, пока не сядет солнце.

Я горжусь тем, что сама зарабатываю на кино, пирожные, а не клянчу у родителей, но все равно не могу заставить себя не стесняться того, что делаю. Не хочу чтобы кто-то узнал, чем я занимаюсь по утрам и вечерам, когда одноклассники, развалившись на диванах, щелкают пультом от телевизора. Четырнадцать — тот возраст, когда все норовят обидеть, и так легко на кого-то обидеться.

Я старательно избегаю попадаться на глаза даже охранникам и выбираю такое время, когда в школе никого нет. Как-то стыдно работать уборщицей. Стыдно потому, что никто не захочет дружить с «поломойкой» или пригласить ее в кино. Я живу в реальном мире, а не в сказке. И знаю, что чудес не бывает. Платье на выпускной не появляется из волшебной палочки, его ночами, вместо сладкого сна, шьет мама. А принц даже в сказке любил красавицу, а не замарашку, улучшенную копию Золушки, над которой долго работала парикмахер и стилист фея. Все предпочитают ухоженных, накрашенных и напудренных, с чудесным макияжем и длинными ногтями принцесс.

Я посмотрела на свои мозолистые, все в ссадинах руки, короткие обрубки вместо ногтей. Разве кто-то захочет поцеловать такую руку? Прислонила ведро и швабру к стене у туалета, натянула длинные, по локоть, ярко желтые перчатки, и обратилась к швабре, обнимая ее за место, которое в моем воображении было талией.

— Месье, не хотите ли потанцевать? — смеюсь над собой и разговариваю с предметами. Мне нравится представлять, что они мне отвечают. Они никогда не обидят и не ударят и всегда делают то, о чем я их мысленно прошу.

— Нет? Ну, как хотите, — я поставила швабру в угол, как наказанную, а сама обняла рукой ведро, полного металлического кавалера — коротышку, — А как вам мои новые бальные перчатки? Правда, они чудесные? Вам нравятся? Конечно, я с удовольствием потанцую с Вами.

Я сделала несколько поворотов на одном месте и посмотрела на пятна голубой краски на ведре, похожие на два глаза.

— У такой нестандартной девушки может быть только такой нестандартный кавалер, — я печально улыбнулась голубоглазому принцу Ведро, и сообщила, — Пора вам набрать воды и немного освежиться, — вместе со своими помощниками отправилась в туалет. Люблю начинать с самого неприятного.

На полу окурки, вокруг унитазов пепел и плевки, тоже самое с раковинами. Поправила перчатки цвета лимонной цедры, насыпала побольше моющего средства, чтобы перебило запах и было не так противно.

Недавно мыла полы в классе во время дежурства. Кто может, тот платит уборщицам, и они моют за них. Моя семья не в состоянии себе этого позволить, приходится мыть самой.

— Эй, Тоня, давай мы будем платить тебе, и ты будешь за нас мыть. Джинсы себе новые купишь, — смеется Пашка, наблюдая, как я выметаю шелуху от семечек.

Весь урок английского он лузгал семечки и бросал их на пол, помогал мне продлить дежурство и сделать его незабываемым. Его друг Саша и того хуже. Харкается прямо на пол или высморкается, а сопли об столешницу оботрет. Что не сделает ради меня? Очень любит. Девчонки гораздо более деликатные в этом отношении, жвачку наклеят, фантики в стол подкладывают.

Вместе с двумя своими помощниками зашла в светлый кабинет и принялась выгребать мусор из корзины в пакет. Потом взялась за пыль, полила цветы и стала натирать полы.

Мыть полы совсем несложно. Тяжелый труд — это когда студенты — родители после учебы мчались на работу, утром мели двор, а ночью работали охранниками, готовились к экзаменам и умудрялись получать красный диплом, с пятью детьми на восьми квадратных метрах в коммуналке. Заработать карманные деньги, вымыв полы– это способ получить удовольствие, возможность купить шоколадку, новую одежду или сходить в кино, только и всего. Хочешь красиво жить — заработай.

Мыть в учительской вообще одно удовольствие. Никаких черных разводов от ботинок, никаких семечек и жвачек, плевков и огрызков. Все равно, что моешь собственную квартиру, где только что побывала толпа родственников. Довольная тем, что дело идет быстро, коридоры оказались чистыми, а день обещал быть приятным и солнечным, я принялась напевать песню. Танцевать с кавалером, пусть даже шваброй, было приятнее под музыку.

Дойдя до конца кабинета, сгребла в кучу мусор и наклонилась, чтобы прополоскать тряпку. Не разгибаясь, я толкнула дверь спиной и попятилась, подтягивая за собой ведро и заметая тряпкой следы. Вдруг почувствовала, что карманы джинсов уперлись в какое-то препятствие. Я повернулась и увидела черные кроссовки, синие джинсы, рубашку, стала подниматься с колен, чтобы взглянуть в глаза незваному гостю, и случайно зацепилась за ручку ведра. Оно опрокинулось, а вода полилась, выметая неизвестного из учительской, и залила коридор.

Я снова схватилась за тряпку и опустилась на колени, собирая грязную воду. Времени гадать о том, кого протаранила своей пятой точкой, не было катастрофически.

— Извини, — незнакомец схватил тряпку для пыли и стал умело управляться с небольшим наводнением, направляя поток в ведро.

— Откуда ты взялся на мою…

— Я услышал шум в учительской и пошел проверить. Меня предупреждали, что кто-то придет мыть, но я не думал, что так рано.

— Не рано, а поздно. Мне еще в школу нужно успеть, — я подхватила ведро, вырвала тряпку из рук, не желая оставлять на память о себе этот несчастный грязный клочок ткани, — А еще первый этаж мыть, — и наконец, посмотрела на наглеца, посмевшего нарушить мой романтический обмен любезностями с ведром и шваброй.

— Давай я в качестве извинения тебе помогу.

Предложение о помощи от парня, охранника? Это было что-то новенькое. С чего ему мараться?

— Ты шутишь? — я так и уставилась на него, не стесняясь своего вида и как бы спрашивая, ты вообще видел, кто я? В руках ведро, швабра, тряпка, мешок с мусором.

— Нет, я серьезно, — он широко улыбался.

— Я тебя знаю?

— И я тебя, — он кивнул, а я вдруг залилась краской смущения, — Только на мне в прошлый раз было одежды меньше.

После этих слов на моих щеках можно было сготовить яичницу.

Я отлично помнила его загорелое тело, покрытое капельками пота, блестящее на солнце, оживающие мышцы на руках, которые управлялись с лопатой и мотоблоком с одинаковым мастерством.

Потная и грязная после долгой работы разогнула спину и посмотрела на отца, который привел подкрепление. Тяжелая артиллерия в виде мотоблока и папиного одноклассника с сыном была как раз тем, что могло помочь им победить многочисленного врага — не вспаханную землю и мешки с непосаженой картошкой.

— Приветствуем, трудящихся, — сказал дядя Ваня за себя и за сына, — Помощь вызывали?

Ответить у них сил не было. Весь их вид говорил сам за себя. Я скользнула взглядом по Косте, который стоял рядом со своим отцом и ждал команды начинать работу. Высокий, с темными прямыми волосами, в черных шортах, голый по пояс, он напоминал Маугли, который только что вышел из джунглей, рок-звезду, кого угодно, а не пахаря. Раньше она никогда не думала о нем в таком духе, когда строили снежные крепости и бросались друг в друга снежками. Переживала, что попадала ему прямо в лицо, это да, но то, какое оно симпатичное заметила только сейчас.

Необходимость продолжить работу не дала дольше фантазировать на Костин счет. Я схватила ведро и принялась бросать картошку, торопясь, успеть как можно больше, пока он здесь.

Нас с Костей злой рок преследовал. Если мы встречались, обязательно что-нибудь происходило. На рыбалке, я умудрялась закинуть крючок так, что обязательно подцепляла его штаны. Когда пошли за ягодами, случайно спугнула змею, и та укусила Костю, оказавшегося поблизости. Ногу обвязали платками, чтобы яд не распространился, а Костю увезли в больницу. Зимой он тянул санки, на которых я сидела, катал по заснеженным дорогам, споткнулся и ударился подбородком о ледяную глыбу. Прикусил язык так сильно, что в нем была дыра, и пришлось везти зашивать. Последней каплей стала стрельба из самострела. Костя и брат сделали их из старых хоккейных клюшек. Привязали прищепки, взяли мешок гороха и устроили тир — стрельбу по металлическим банкам. Дали мне самодельную винтовку и уселись, чтобы посмотреть, как справлюсь. Выстрелила я отменно, с зажмуренными глазами так, что ранила бойца. Горошина влетела в забор, и отрекошетила прямо в Костин глаз. Захотела бы сделать нарочно, точно промазала бы. Глаз не переставал слезиться, а мама Кости взволнованно спрашивала, что произошло. Я боялась, что Костя выдаст.

— Веткой попал, — соврал он, не глядя в мою сторону, и я почувствовала желание поблагодарить за защиту. Вот только его желание распадалось с моим.

Казалось, Костя расхотел встречаться. Звонок его велосипеда больше не звучал за окном, не летели в стекло мелкие камушки. Брат сам ходил в соседнюю деревню, где жила бабушка Кости, и находился районный молодежный клуб. Он наряжался, душился отцовским одеколоном и отвечал отказом на просьбу взять ее с собой.

— От тебя одни беды, — сказал он, и стало ясно, что это Костя просил друга избавиться от общества сестры — Лиха одноглазого.

— Так что? Помощь нужна? — повторил Костя, напоминая о своем присутствии, и я согласно кивнула.

Вдвоем мы быстро досмотрели второй этаж на предмет мусора, спустились на первый, вымыли коридор с разных концов, встретившись ровно посередине.

— У тебя там что, батарейки энерджайзер встроены? Еле за тобой поспел.

Я пожала плечами, не зная, как ответить на явный комплимент с его стороны.

— Спасибо, что помог.

Мы сложили все в подсобку и пошли вместе мыть руки.

— Папа говорил, что взяли нового охранника, но я не думала, что это ты.

— Тебя это огорчает? — спросил Костя, смывая мыло.

Наши пальцы случайно встретились под струями воды.

— Нет, — я отряхнула руки и отерла их о джинсы, — Предыдущий охранник любил с друзьями пить, и мыть полы по вечерам было опасно, а утром выкроить время сложнее. Так что я очень рада.

Было что-то интимное в том, как мы вдвоем мыли руки в мужском туалете.

— Я побежала, а то в школу опоздаю, — оправдала я необходимость прервать трепетный момент, — Еще увидимся.

Широкая улыбка полумесяцем качалась на моем лице, когда я вприпрыжку добралась до дома. Оказывается, и в школе случаются приятные вещи. Правда, не в родной, и не в учебное время.

3

Дома я быстро переоделась в школьную форму, схватила рюкзак и побежала дворами в школу. На общественном транспорте с некоторых пор не езжу. По пробкам добираться столько же, сколько пешком быстрым шагом.

После последнего раза охота ездить пропала. Я стояла в толпе. Юбочка ниже колен, белая блузка — одета по форме, единственная из всего класса. Просто потому, что этим удобно оправдать отсутствие обширного гардероба. Было очень тесно, теснее, чем шпроты в банке уложены. В этой тесноте руки и ноги пассажиров оказывались, у кого где. Поэтому когда я почувствовала, как чья-то рука задрала юбку, решила, что это случайность. Попыталась отодвинуться, хотя было некуда. Рука последовала за мной, как в ужастиках про красную руку, когда она летит без хозяина сама по себе. У этой руки хозяин был. С виду человек приличный в рубашке и галстуке, пихался без стеснений за мной, будто мы вместе, и продолжал проверять, что под моей школьной формой надето. Меня трясло, от невозможности спастись от преследователя, язык будто цепями сковало. Я всегда теряюсь в подобных ситуациях и молчу, хотя надо кричать. На остановке выскочила в почти закрывающиеся двери, оставив преследователя среди множества других юбок и ног. Так и хожу с тех пор в школу пешком, и юбки носить перестала.

Иду мимо стадиона. Знакомое дерево. Уютное местечко, в котором удобно спрятаться от посторонних глаз и заняться чем-нибудь запрещенным. Здесь как-то застукала нашу классную четверку. Дымят, подражая актерам с экрана телевизора. Рядом крутится какой-то маленький мальчик. Они дышат ему дымом и суют в лицо сигарету. Это уже ни в какие рамки не влезает, и я не могу сдержаться.

— Вы совсем?! Ошалели?! Он же маленький.

Узнаю Наташиного младшего брата. Конечно, она сама может за него постоять, она полноправный член классной элиты, а я низшая каста, не имеющая права голоса.

— Валила бы ты, — говорит Наташа, а ее младший брат, подражает писклявым, еще не оформившимся девчачьим голосом:

— Вали!

И кто меня за язык тянул? Шла бы своей дорогой. Меня окликают.

— Погодь, — Паша подлетает и придерживает чуть выше локтя.

— Что? — понятия не имею, что ему еще от меня может понадобиться, пока не чувствую горячий пепел, прожигающий тонкую ткань блузки и касающийся руки.

— Спасибо, пепельница. Теперь свободна. Понадобишься, позову, — он возвращается под дерево под одобрительный хохот друзей.

Школа — аттракцион 5Д, где я становилась участницей фильма ужаса, пыталась выжить среди опасностей, и остаться незараженной после общения с существами, претворяющимися людьми.

И должна сознаться, удавалось мне это не всегда.

4

Мы с Кариной сидели, наполовину просунувшись в шкаф, и рассматривали ленты с диафильмами.

— Вот ты везунчик. А у нас проектора никогда не было, — Карина хватала пальцами ленту и раскатывала каждую попавшуюся под руку, а потом, не сворачивая, бросала обратно в коробку. Я убирала за подругой, как учили родители, аккуратно брала диафильм двумя пальцами за края и скручивала, чтобы не повредить пленку.

— У тебя за то в каждой комнате DVD, тебе диафильмы не нужны. Мы смотрели диафильмы вместо мультиков.

— Подари мне несколько диафильмов, — она попыталась придать голосу нотки мольбы, — Настоящие подруги должны дарить что-то друг другу. Я тебе потом тоже подарю.

Я представила, что скажут родители. Диафильмы были ценностью. Но как отказать Карине? Так хочется подружиться с этой прекрасной девочкой с лицом ангела. Большие голубые глаза, длинные вьющиеся волосы цвета утреннего солнца. Туфли, блузка и сарафан как будто из королевского гардероба. Все так и сверкает и пахнет луговыми цветами. Так и хочется сделать ей что-то хорошее. А что, если родители обнаружат пропажу и начнут ругать? А мама от огорчения начнет плакать, что ее дочь выросла вруньей и воровкой? Своровала да еще у кого? У собственных родителей! Я не выносила, когда меня ругали, но еще больше не выносила безразличия. Мне так хотелось понравиться. Новый класс, новые лица, новые друзья — это был мой шанс.

— Хорошо, бери, какие понравятся.

— Класс, — Карина принялась набивать карманы диафильмами. Сарафан был слишком узким, и ленты посыпались обратно, запрыгивая на старое место — в свою любимую коробку от обуви, но Карина не терпела непослушания, и повторила попытку.

— Я сейчас свой рюкзак принесу, — она заторопилась в коридор, где оставила школьную сумку.

Я оглянулась на нее, а потом схватила горсть диафильмов и быстро затолкнула в шкаф без коробки, прикрыв старым журналом.

— Ты только все не бери, а то родители догадаются.

— Хорошо, и вам что-нибудь оставлю, — и она принялась за дело, — Прочитала надписи на всех лентах, отобрала самые интересные и забила ими карманы рюкзака, от чего тот раздулся, как хомяк от угощения.

— Что теперь будем делать? Ты когда-нибудь в цирк ходила? Видела недалеко от школы шатер? Я была там с мамой, потом еще раз с папой. Мне очень понравилось. Тигры прыгали сквозь кольца, мне дали подержать удава и фоткали с кроликом и собакой. А около цирка куча аттракционов и качелей, я покаталась на всех по три раза, и папа выиграл для меня упаковку жевательной резинки, — Карина показала длинную пластинку, напоминающую упаковку от таблеток, внутри которой тряслись и подпрыгивали разноцветные шарики.

Жевательная резинка считалась бесполезным лакомством, и мне ее никогда не покупали.

— Зубы чистьте, это полезнее, а если щетки нет, рот водой полощите — здоровее будете, а от жвачки будет живот болеть, вы же ее вместо пяти минут целый день жевать будете.

Я чувствовала, что мои глаза стали круглыми, как шарики в упаковке, а во рту непроизвольно выделилось большое количество слюны. Так хотелось попробовать хотя бы одну жвачку.

— Дашь попробовать? — я увидела, как подруга достает розовый шарик и запихивает себе в рот, я уловила манящий клубничный аромат.

Карина не спешила с ответом, раздумывая, должна ли она поделиться после того, как я сделала ей подарок в виде коллекции диафильмов.

— Вот, бери, — она повернула упаковку другой стороной, где были открытые ячейки, — Я их пожевала, но они еще сладкие, бери любую. Эта клубничная, эта со вкусом яблока, — рассказывала она, но я не слушала. Я не хотела белый смятый комок резинки, я хотела круглую конфетку, которую Карине было жалко отдавать.

— Ты знаешь, я вспомнила, что родители запрещают мне жевать резинку, спасибо большое.

— Как хочешь, — Карина выплюнула дожеванную резинку в ладонь и затолкала обратно в упаковку мокрую и слюнявую. Взяла новую и принялась чавкать.

Мне не хотелось стоять рядом, ощущать запах и глотать слюни, я встала, чтобы уйти на кухню и выпить стакан воды. Поняв, что ей не перед кем больше красоваться, а я не собираюсь умолять, Карина убрала жвачку и пошла следом.

— Так что, пойдем в цирк? Родители дали мне денег на обед с запасом, у меня осталось и на цирк и на сладкую вату, — Карина шарила глазами по бедной обстановке кухни.

Шкафчики накренились и скрипели, когда их будили прикосновением, в умывальнике гора грязной посуды, на столе нет вазы с печеньем и конфетами, а в открытую дверцу хлебницы выглядывает единственный хлебный сухарик. Поживиться здесь было абсолютно нечем, и на угощение рассчитывать не приходилось.

— У меня денег нет, — созналась я печально, будто считала личным недостатком, помыла посуду, вытерла два стакана и предложила Карине единственное, что было, — кипяченную воду, — Если ты подождешь, я суп приготовлю, сегодня моя очередь.

— Нет, спасибо, — Карина стала открывать и закрывать шкафчики, вдруг обнаружится еще что-то редкое, чего у нее нет. Стол по ее просьбе высунул свой язык, и в ящике зазвенели монеты — О, смотри, какая-то мелочь. Может, наскребешь на сладкую вату.

— Эти деньги нельзя брать, это на хлеб, — я покачала головой.

— Да что ты заладила? Хлеб ты ешь каждый день, а сладкая вата — это редкость. Цирк не каждый день приезжает прямо к твоей школе. Сегодня он есть, а завтра нет. К тому же ты можешь купить не вату, а альбом, новые фломастеры, твои давно не пишут, я пробовала ими порисовать — один скрип. Купишь что-то полезное для себя и сестер, мама еще и похвалит.

Такая идея пришлась мне по душе, и я стала выгребать звонкие монеты. Я так и дрожала от предчувствия удовольствия и страха перед расплатой. Что скажет мама о том, что я взяла без спроса деньги? Я же верну в семью то, что куплю, уговаривала я себя, значит воровством это можно не считать, и быстро спрятала деньги в карман. Руки были влажными и потными, монеты не хотели отлипать и всячески упирались, не желая забираться в карман, но я проигнорировала их попытку остаться дома и никуда не ходить. Проигнорировала и свой голос, который твердил, что поступаю плохо. Я просто твердила себе, что обо всем остальном, кроме похода в цирк, буду думать после. Сейчас я хотела думать только о предстоящем развлечении и о том, что впервые в своей жизни потрачу деньги на себя. И ничего, что это не мои деньги.

Всю дорогу в цирк и обратный путь я пыталась сосредоточиться на удовольствии, которое еще немного и испытаю. Но удовольствие не приходило и уступало место страху, упрекам совести. Я все время спрашивала у Карины время, озиралась, будто боясь, что неожиданно появиться вся семья и уставится осуждающим взглядом: «Не сделала уроки, не сварила суп, не купила хлеб и потратила деньги. О чем ты вообще думала?» Я так и слышала, как братья и сестры дразнят обидным, но заслуженным «воровка». Я своровала деньги на хлеб и теперь им нечего будет есть, кроме жидкого овощного бульона. И никакие фломастеры от этого не спасут. Одна надежда, вдруг мама забудет, что просила купить хлеб и по дороге с работы зайдет в магазин. Тогда могут не заметить пропажи мелочи, может, решат, что уже потратили. Можно настаивать на этом, а неприлично большую пачку фломастеров где-то спрятать на время.

— Можешь хранить мои фломастеры у себя до завтра?

— Конечно, — с легкостью откликнулась Карина, ее рюкзак быстро проглотил новое угощение, и красивые цветные палочки исчезли в глубине между книгами.

Все мои страхи и опасения оправдались, и все вышло именно так, как я и представляла. Хлеб никто не купил, про деньги не забыли, а на семейном совете меня выставили в центре комнаты. Никто не кричал, тихая грусть и осуждение таились на их лицах, но это было еще хуже. Лучше бы они ударили, боль была бы сильная, но быстро затихла. Внутри все дрожало, точно также как дрожала мамина губа, когда она говорила, дрожали ее губы и ресницы. Я чувствовала, что стала в глазах родных черной, все мои плохие поступки проявились на одежде и коже темными неисчезающими пятнами. Я плакала, пытаясь своими горькими слезами смыть прилипшую грязь.

— Ладно, я надеюсь ты усвоила урок, — сказала мама, обращаясь ко всем, с видом человека, который исчерпал все доводы и считает, что больше говорить не о чем, — Неси покупку, покажи остальным.

Я разразилась новыми рыданиями, и сквозь бормотание мама с трудом различила слова: «отдала».

— Ну, хорошо. Предлагаю всем немного отвлечься и посмотреть диафильм, — мама подошла к шкафу, а я закрыла лицо руками.

Как я ненавидела себя. Ненавидела за свое желание понравиться, за то, какой способ для этого выбрала — обокрала своих самых близких людей.

На следующий день, когда я попросила Карину отдать фломастеры, она отказалась.

— Надо было сразу брать. Я маме сказала, что это я их купила, так что теперь не могу вернуть, — ни извинений, ни сожалений Карина не выразила, — Упаковка такая большая, что она сразу заметит пропажу.

Ворованные фломастеры были переворованы.

5

Иногда так хочется заполучить пузырек Алисы с уменьшающей жидкостью и стать крохой, невидимой никому, вместо этого превращаюсь в немого горбуна и вхожу в класс.

На пороге стоят «двое из ларца», как я их называю. Саша и Паша. У них даже имена созвучные. Плотные габаритные шкафчики, головы квадратные, руки в боки. Встречают. Кого добрым словом, кого поцелуем крепкой руки. Втиснуться между ними проблематично, и я втягиваю в себя все, но кости не хотят вваливаться. Нога касается черного блестящего ботинка с узким крысиным носом, похожим на старуху Шапокляк. Спотыкаюсь, но мне удается устоять и не упасть. В конце концов, за четыре года у меня выработался рефлекс, и я научилась держать себя в равновесии.

— Кривоногая! Глаза по утрам мыть надо, — раздался из-за спины довольный смешок.

Я не оборачиваюсь и игнорирую замечание. Иду на свое место в конце класса. Последние ряды — место «классной» четверки, а меня затесали между ними, чтоб удобно было списывать. Я слышала, как мама Карины просила классную посадить ее дочь с кем-то, кто будет на нее хорошо влиять.

— У нее по вашему предмету только и нет проблем, — сетовала мама Карины, — а в институт нужен еще русский и математика. Представляете, какая несправедливость. Место ей там готово, кандидатская, а тут такое. Не может медаль получить, из-за нескольких несговорчивых учителей. Сейчас не те времена, чтобы держаться за свои принципы, если хочешь хорошо жить.

Я внимательно ощупала стул и провела по нему ладонью, прежде, чем сесть. Проверяла, нет ли сюрприза. С тех пор, как села в лужу, всегда так делаю. Кто-то налил мне воду на стул, а я не заметила. На перемене щеки напоминали раскаленное железо.

— Ну, ты и сикуха! Не знаешь, что для этого существует туалет?

Не для того я ходила в школу, чтобы отсиживаться во время урока в туалете, который они баррикадировали шваброй.

Приземлилась на свой стул и расстегнула рюкзак. Школьную сумку сшила мама из старых джинсов. Чтобы он стал ярче, я привязала сплетенные из мулине фенечки и переклеила аппликацию со старой куртки, но все равно он не стал выглядеть так, как фабричные рюкзаки. Он не такой красочный, у него нет множества карманов, блестящих брелков. И главное, он как клеймо болтается на спине и кричит: «Она не такая, как все!»

— Ты бы еще из трусов сумку сшила, — рассмеялась Наташка.

С таким же успехом вместо рюкзака за спиной, я могла наклеить на себя бумажную табличку, какие клеят «лузерам». Когда своему личному шуту они приклеили «Пни меня», все надрывали животы, бедный Федя вертел головой, как волчок, и не понимал, почему все, кому не лень, награждают его пинками. Я подошла и сняла табличку, показала ему, в чем дело. А когда повернулась спиной, чтобы уйти, он пнул меня, как пинали его, перед этим наклеив мне на спину ту самую табличку. Больше в школе я никого не защищала.

— Привет, — поздоровалась Карина, — Как прошли выходные?

— Отлично. Как всегда.

Это был постоянный ответ, я не собиралась давать знать, что происходит в моей жизни за пределами школьных стен. Для них я была пустым местом, пусть так и будет. Осталось недолго терпеть, две недели до каникул.

Начнется лето, и я на все три месяца уеду в деревню. Вроде, всего в ста километрах от города, а все равно, что в другой мир попадаешь. Все там, как в прошлом веке, как в музее. Бабушка до сих пор считает, что джинсы и шорты — одежда не для девочек, и приходится убирать их в шкаф и надевать, сшитую собственноручно, длинную цветочную юбку. Идешь по деревне и представляешь себя героиней романа Толстого. На плечах коромысло, волосы в косу заплетены, сарафан расцветки цветочного луга, вместо лаптей резиновые шлепки, да и ведра не деревянные, а пластмассовые. Зачерпнешь воды из колодца, вспомнишь сказку «Морозко», и веретено у бабушки есть из «Спящей красавицы», и топор из «Каши из топора», и корыто из «Рыбака и рыбки», и Колобок каждый день на окошке стынет. Разломишь горяченького, намажешь свежим маслом и цветочным медом, и лучше всякого торта. Других сладостей нет. А как приятно, когда снимают медовые рамки, срезают подогретым в горячей воде ножом воск со сладким тягучим медом. Засунешь такой кусочек в рот, все равно, что жвачку жуешь. Смотришь, как вращается медогонка, а капельки меда сбегают по ее краям. Соберешь такую баночку, будет зимой и торт медовый, и чай сладкий.

Другие дети ходят в зоопарк, чтобы потрогать животных и покормить, а я с пяти лет пасу гусят и поросят, коров и лошадей. И потрогать, и покормить, и покататься можно. Очень забавно седлать поросят, они визжат и вырываются, катать не хотят, падаешь с щетинистой спины на траву и хохочешь, а потом бежишь догонять беглеца. Пасти гусят скучно. Интерес к ощупыванию мягкого пуха через день пропадает, книжка быстро заканчивается, и налетает тоска. Сидишь на траве и придумываешь сказки про травку и соломинку, веточку и камень, обо всем, что вокруг. Только этим и развлекаешь себя. Вот уже цветы скрутились в венок, из травы получилась куколка, а из шишки злодей-колдун. Чего только не придумает воображение.

Куда интереснее пасти овец и коров вместе с папой и братом. Весь день в догонялки с животными играешь, а с грибами и ягодами в прятки, они прячутся, а ты ищешь. Завернешь в листок липы и в рот, чтобы сытнее. То дудочку выстрогаешь из дерева, то примешься мастерить берестяной коробок. Одно удовольствие. Разведешь костер, пожаришь хлеб. Коровы тут как тут, соберутся к костру, тоже хотят постоять в дыму, чтобы их хоть на время оставили в покое большеглазые кусачи — слепни. Так и сидишь веселой компанией. Смотрят на тебя большие глаза с пушистыми ресницами, подойдут, потрутся носом, хлеба просят и ласки. Все хотят любви и ласки, даже животные.

— Автозагаром намазалась? — Карина отодвинула кофту на моей руке, с силой надавила на кожу большим пальцем, пытаясь содрать слой и доказать себе, что я — подделка, и загар подделала, — Я по пляжу гуляла, — Карина покрутила рукой, подняв ее высоко так, чтобы всем было видно.

Элегантное белое надето, чтобы подчеркивать результат десятидневного отдыха. Она уселась на заднюю парту, скрестив ноги в красивых туфлях и поставив их прямо на стул. Рядом собралась группа фанатов обменяться похожими впечатлениями.

— Классное платье, — сделала Наташа комплимент своей подруге.

— И совсем недорого — четыре тысячи, — похвалилась Карина, разглаживая складки на груди и талии.

«Четыре тысячи!» — эхом пронеслось в моей голове. Уму непостижимо. На такую пенсию живет моя бабушка в деревне, и еще что-то копит, откладывает.

— А я у отца последнюю модель айфона выпросила.

— Дай заценить, — игрушка привлекла интерес противоположного пола.

— Так удобно, когда родители в разводе. Все вокруг тебе должны.

— Клевый.

— Скажи своему отцу, он тебе тоже такой купит.

Попробовала бы я сказать своему, что бы он мне ответил? Я мысленно рассмеялась, они вообще имеют представление о том, что существуют люди другого достатка? Мой мобильный стоит меньше, чем одна заколка на Наташиной голове. Он, конечно, с фото режимом, но только потому, что мой б/у достался мне от знакомых.

— Ты в чем пойдешь на выпускной?

Больная тема. Все целыми днями только об этом и говорят, а я даже деньги не сдала и не знаю, стоит ли вообще идти. Что я там буду делать? Это все равно, что отправиться в гости к людоеду и предложить ему собой позавтракать.

— Тонька!

Я почувствовала толчок в спину и медленно повернулась. Паша скалил на меня свои зубы.

— Пойдешь со мной? — он загоготал, будто хорошо пошутил, его друг-близнец Сашка ответил аналогичным смешком с абсолютно аналогичной физиономией на лице.

— Что ты ее спрашиваешь? — дернула обоих за рукава Наташка, — У нее денег нет, чтоб сумку нормальную купить, не то что на выпускной. К тому же такой доске, — Наташа указала взглядом на мою фигуру, — место на полу.

Все рассмеялись, и Карина со всеми. Она редко прилюдно опускала шуточки или издевки, но всегда была готова передать чужие слова, поделиться чужим мнением, за которым пропадало как в черной дыре ее собственное.

Я мысленно запихнула по рулону ваты в каждое ухо и вернулась обратно к своему занятию. Проверила, все ли готово к уроку. Учебник, тетрадь, ручка, карандаш, ластик, линейка. Ничего лишнего.

На половине Карины, чего только нет. Маркеры толстые, наклейки, жвачка, календари с любимыми актерами, лак для ногтей, мобильный телефон, пи-эс-пи — все, что нужно на уроке. Проголодается — перекусит, соскучится — поиграет.

Сходить к Карине в гости — будто на Марс слетать. Вместо шкафа — гардеробная размером с комнату, какую я делила с двумя сестрами. В ванной полы с подогревом, пульт для управления джакузи, светомузыкой и магнитолой. Ощущение, что дверь в телевизор исчезла, я залезла внутрь и смогла все потрогать и попробовать. Шампуни и гели в ярких флаконах из рекламных роликов, хоть сразу залезай и мойся. На столе кухни в свободном доступе конфеты и фрукты, некоторых я в жизни не пробовала и видела только по телевизору.

Созерцание моей радости не могло надолго отвлечь Карину. В стакане с чаем оказалась соль, а в тарелке с картошкой полкило сахара. Карина прекрасно знала, что я доем до конца, так воспитана: никогда не оставлять кусок на тарелке, потому что завтра этого куска может и не быть.

Карине доставляла удовольствие стрельба из тюбика с зубной пастой — мазать втихаря, дразнить исподтишка. Это игра такая, напроказничать так, чтобы мама не заметила. Щеки жгло, а глаза неприятно щипало, но я не пикнула и не пожаловалась. Это плата за слабость, за то, что захотела увидеть другой мир. Все-таки мы с ней были совершенно с разных планет.

6

История Карины

У Карины были шансы стать нормальным человеком, но она ампутировала эту часть себя, как удаляют злокачественную опухоль, и никогда в школе не упоминала своего отца. Очень давно она рассказала, о том, как ее родители развелись.

Тогда ей было семь. Карина без памяти любила отца, который всячески ее развлекал и баловал. Они много смеялись, играли, устраивали пикники, гонки на лошадях и велосипедах. Жизнь была безоблачной, пока однажды мама не собрала детские вещи и не увезла ее с собой. Каждый вечер ей рассказывали, что отец плохой, пугали списком преступлений, которые он совершил и готовили к тому, что она больше никогда его не увидит.

Через месяц папа выкрал ее из детского сада. Настал черед слушать его рассказы о том, кто плохой, как дед заплатил бандитам и требовал отказатся от дочери. Месяц Карина жила, как в раю. Путешествовала с отцом и не думала о маме, пока он сам не спросил, не соскучилась ли она и не хочет ли позвонить. Карина решила, что ему надоело быть с ней, вспомнила слова мамы, что отец ее никогда не любил, и согласилась. Дальше все было как в боевике. На квартиру отца нагрянули люди, похожие на каменные глыбы, и увезли ее до того, как она смогла разобраться, что стало с отцом.

Был судебный процесс, Карина мало что понимала. Знала только, что больше не ходила в детский сад, в школу и не выходила на улицу без каменной глыбы за спиной. Решетчатые ограды окружали ее всюду, будь она в городской квартире или на даче. Страх, который испытывали все при упоминании отца, поселился внутри нее, и она стала бояться вместе с остальными.

— Сначала я очень скучала по нему, потом боялась, — рассказывала Карина, — а теперь привыкла жить без него.

Больше семи лет я живу с мамой, дедом и бабушкой. Я их единственная большая любовь, а у отца другая семья. Неприятно приезжать к нему и видеть, что он любит еще кого-то, а не меня.

У отца маленькая квартирка, где они живут втроем. Когда я ссорюсь с мамой, всегда приезжаю к нему. Чтобы мама помучилась и перестала наезжать на меня по мелочам. Пусть знает, что ей есть, что терять, и я могу уйти. Хотя, конечно, никуда уходить не собираюсь. В доме мамы у меня две комнаты размером с папину квартиру. В загородном доме бассейн, качели, батут. Ко мне ходят толпами друзья попрыгать и покупаться. К отцу даже при желании нельзя пригласить столько народу.

— Приезжай, — просит он.

— И что мы будем делать? — спрашиваю его и сама же отвечаю, — У тебя делать нечего.

— Будем общаться.

Общаться — это так он называет его нравоучения о том, что я неправильно живу, испорчена роскошью и т. д. и т. п. А кто хорошо живет? Он что ли? Собирает крохи на отпуск, копит на машину. У меня карманных денег в день столько, сколько он получает в неделю. В моей жизни все распланировано. В восемнадцать подарят машину, на свадьбу — квартиру, с рождением ребенка — загородный дом. А то, о чем говорит отец не жизнь, а мучение какое-то. Добейся всего сама. Чего и зачем? У меня все есть, а чего нет, я получу, стоит только рот открыть.

Больше всего раздражает, когда он начинает рассказывать о том, какие плохие мои родственники, как они отняли меня и увезли силой, как ломали ему ребра, как шили липовое дело, когда не сдавался и продолжал настаивать на опеке. Даже если это правда, что с того? Наверное, если бы дед был вором и убийцей, его бы посадили. А если дело не завели, значит — ничего не совершал, а вот к отцу большие вопросы. В полиции же не дураки работают, они могут разобраться, кто прав, а кто нет.

Слушать, как он чернит мою семью, противно. Какая разница били его или нет? Они моя семья, и я никому не позволю, плохо о них отзываться. Не может мой дед быть плохим. Когда я хотела бассейн, он тут же его построил, попросила качели — повесили три штуки на разных концах участка, мечтала о йорике — купили пару мальчика и девочку, хочу на концерт — билеты в первый ряд, круиз на лайнере — в любое время года. Любые двери перед ним открываются на раз, два. Это не дед, а добрый джин без лампы. Он мне вместо отца, обеспечивает, нравится моим друзьям. Что еще надо?

7

Я окинула класс взглядом. Задние ряды занимает правительственная верхушка. Смотрит на всех, кого к себе приблизить, кого сослать. Среди приближенных элиты — дурачки или шуты. Те, кто смеются над любой глупостью, смеются даже тогда, когда их подзывают к себе, а потом лупят по лбу линейкой, ради шутки. Эти хотят быть своими, и это их способ не зарыдать и не упасть в грязь лицом. Учительские сынки и дочки особая категория — неприкасаемые. Дети учителей в разряде «не трогай, а то начнет вонять», к ним не пристают, чтобы не пожаловались. И тогда не помогут ни связи, ни деньги. Есть и те, кто сам по себе, не имеют отношений с элитой, у них своя компания, их не трогают, потому что крышуют. Кавалер-старшеклассник, старший брат. Мой уже в институте, ему не до меня, да и я его своими мелкими проблемами не озадачивала никогда. Нас учили не жаловаться, а самим решать проблемы. А как разбираться? Как договариваться, если мы говорим на разных языках?

Связи, деньги — это был единственный язык, который они понимали. Я не умела говорить на их языке, и они собирались истребить меня, как истребляют «чужого», как промывают мозг инопланетянам в фантастических фильмах. Как раз то, что угодно существующему в классе режиму. Молчаливое преклонение и отсутствие борьбы. Подчинишься, примешь их правила — выживешь, а иначе — сживут со свету.

Вот я и сижу, не высовываюсь. Просят списать — даю, оскорбляют — молчу, бьют — терплю. Меня будто и нет вовсе, смотрю на них, будто со стороны, как призрак. Они ходят сквозь меня, пробивают лбом живот, наступают на голову. Сижу и слушаю, о чем говорят. Это все так далеко от моих интересов.

Косметика, мальчики, свидания. Кто, где и какого опыта набрался. Мэл Гибсон изменил жене, у Брюса Уиллиса новая подружка. Чему они хотят из этого научиться? Как строить свою семью по примеру звезд? Разговор перешел на знакомых, и суть не сильно изменилась. Те же фразы и те же события. Перешли на рассказы, как курил, пил, бил. Слышно было, что говорят об этом не только мальчишки, но и девчонки. Это модно и круто. Два понятия, которым все пытаются соответствовать. Кто устанавливает такую моду? И почему нельзя ввести моду на дружбу, на помощь, на учебу?

— Домашку по алгебре сделала? — спросила шепотом Карина во время урока.

Не отрывая взгляда от доски, передала заготовленную тетрадь.

Я не раз испытывала на собственном теле, что бывает с теми, кто не прогибается под правительство классной страны. Били при всех, на глазах учителя. Сверлили наточенным карандашом дырку в ноге, вколачивали кулаки до синяков. Острые когти, как иглы, впивались в кожу, тянули вверх тонкий слой, будто скальпелем, дергали крошечные волоски. Хорошо, что юбка длинная, когда я встану отвечать, красные следы ногтей будут скрыты тканью. И чего им не хватает? Надоело калечить крошечных человечков в пи-эс-пи? Захотелось не виртуальной игры в «мочилово»? Жаловаться бесполезно, пересесть невозможно — приходилось быть живой куклой вуду.

Наша классная — тоже существо космического происхождения, с четырьмя глазами и четырьмя руками. Как в сказке о «Красной шапочке», чтобы хорошо видеть и быстро схватить. Своего никогда не упустит, и ручки свои куда-нибудь запустит.

Как-то перед своим Днем Рождения классная вывесила список и спросила:

— Кто хочет заработать пятерку в четверти? Выходите к доске и выбирайте, какой подарок вы сделаете мне в этом году.

На доске перечислены чайники, утюги, магнитола, мягкая мебель, мобильный телефон и еще какие-то предметы быта. Все на английском. Ребята тянут руки выходят и ставят галочку напротив названия. Я подумала, это шутка или игра какая-то. Оказалось, нет. Я осталась сидеть и не подняла руку.

— Для тебя у меня другое задание, — сказала учительница громко на весь класс. Она прекрасно знала о финансовом положении каждого ученика. Она потрясла отвратительной грязной сеткой, и мелочь пронзительно завизжала в ее кулаке, — Купи буханку хлеба и рыбу для моего кота. Он любит свежий минтай.

На вытянутой руке демонстративно при всех она держала деньги и сумку, ждала, когда я подойду, возьму и без лишнего слова выйду из класса. Что мне еще оставалось? Возмутиться? Отказаться? У меня голос пропал от негодования, а язык провалился в горло, и я с трудом дышала, какой там заговорить, рот разлепить не могла. На меня в неприятные моменты всегда нападает стопор. Надо закричать, а я молчу, надо воспротивиться — я оборачиваюсь статуей. Колдовство какое-то. Может, на меня заклятие насылают, и поэтому я остолбеваю?

Класс гоготал. Такое поручение было в их понимании гораздо более унизительным, чем купить плазменный телевизор.

Мне в спину выстрелили слова классной:

— Удивительно. О чем думают люди, заводя выводок, при полном отсутствии денег?

Англичанка была сильным педагогом. Награды, дипломы, Лондонская премия, она знала свое дело и хорошо учила предмету. Наши «отличники» усвоили урок.

— Сгоняй в ларек. Купи жвачки.

— А мне презервативов упаковку, — докапывались они на перемене.

Меня при всех сделали девочкой на побегушках, личной рабой, и одноклассники решили, что раз это позволительно учителю, можно и им.

Если я упрямилась и отказывалась выполнять поручение, прогуливая важный урок, меня начинали штудировать хуже, чем на экзамене, а все мои тесты оказывались провальными и в них каким-то чудом исчезали правильные ответы. Классная знала, что мне нужен английский для института, что у меня нет другого выхода, и издавала все новые приказы. Просила мыть окна в ее квартире, клеить обои и драить потолки во время ремонта. Из таких как я она иногда набирала целую бригаду.

Быть исключением, это все равно, что быть синим чулком или инопланетянином. Тебя придирчиво осматривают на наличие антенны, хвоста и лишних отростков, которые так и норовят подпилить линейкой или забить остро наточенным карандашом. Ни хвоста, ни усов обнаружить не удалось, а на замечания по поводу поношенной одежды я давно не реагирую. Вот и пришлось напрячься, голову поломать, одноклассники не придумали ничего более низкого, как унизить семью.

— Посмотрите, кто это? — суп перевалился через край тарелки и писающей струей устремился на школьную юбку, — надо же додуматься родить пятерых. Твоя мать, что свиноматка? Как она вас кормит? Одновременно всех к груди прикладывает?

— Тонюнь — свинюнь, хрю, хрю, — передразнивали меня, хрюкая на разные голоса, — Отправляйся в свой сарай.

В детской песне поется, «чему учат в школе». Это старые данные. Сейчас все иначе. В школе учат тому, что справедливости нет, и не будет. Ты должен запомнить простое правило жизни — сильный бьет слабого, богатый унижает бедного, властный превращает человека в раба.

8

Физкультура была последним уроком, но классная считала этот предмет достаточно незначительным, чтобы я его посещала, особенно с учетом того, что у нее были свои виды на мой счет.

— Задержись, — велела она после урока.

Одноклассники проходили мимо учительского стола и понимающе улыбались. Нетрудно догадаться, что меня ждет. Когда как не перед концом четверти? Я ждала учительского приказа, как верный подданный стоит, склонив голову перед своим королем.

— Я буду на педсовете. Проверь тетради, проставь количество ошибок, а потом сложи за шкафом.

Я послушно кивнула. Проверка тетрадей вызывала чувство, что доверили что-то важное, а не просят принести тапочки, как верную собачонку. Со всем рвением взялась за работу. Положила листок с ответами перед глазами и стала отмечать ошибки и подсчитывать. Математические вычисления даются мне не очень хорошо, по складу я гуманитарий, но до двадцати считать умею. Управилась так быстро, что успевала и на урок физкультуры. Забросив рюкзак за спину, я взяла стопку тетрадей со стола и понесла их в нишу за шкафом. У классной там что-то вроде лаборантской. Небольшое пространство с вешалкой, крохотной тумбой и стулом. Есть куда кинуть вещи, выпить чашку чая между уроками.

Обычно здесь она оставляла свою сумочку и классный журнал, но сегодня и то, и другое осталось лежать на учительском столе, и я заволновалась. Можно ли уйти и оставить класс открытым? Что, если кто-то войдет и увидит большую черную сумку, так привлекательно развалившуюся на стуле?

Дверь зашумела, предупреждая, о визите посторонних. Я юркнула в нишу и положила тетради на тумбу. Верхние полки шкафа наполовину сквозные, в отверстиях стояли цветы, за ними любой мог меня разглядеть, как и я могла, как в глазок наблюдать за пришедшими. Если это учительница, вернулась за сумкой, я спокойно скажу, что закончила и буду свободна, а если кто-то другой, еще неизвестно, где мне лучше находиться. Точно лучше не высовываться раньше времени.

Вошедший был явно нерешителен. Открыл дверь, заглянул и снова исчез. Я достала свой старенький мобильный телефон из кармана и посмотрела на дисплей. Самая середина урока. Кто бы это мог быть? Послышались шаркающие шаги нескольких пар ног. Чутье подсказало мне, не жди ничего хорошего, и я присела, прячась от шарящих по комнате взглядов. Я тряслась, боясь услышать приближение шагов, почувствовать, как меня берут за шкирку и вытаскивают на свет. Вампиры, оборотни, убийцы? Воображение, как всегда готовило целое испытание, рисуя страшные картины того, кто это и что сейчас со мной сделают. Вот они тянут свои длинные худые руки к моей шее, обматывают вокруг нее длинный рыжий хвост волос и начинают душить. Дыхание стало тяжелым, будто я уже ощущала тиски на горле, когда я узнала голоса вошедших.

— Она на педсовете, ты уверена? — спросил Саша, явно струхнув, и я почувствовала, что разделяю его чувства.

Мне, как предлагала Наташа, захотелось превратиться в половую доску и исчезнуть. Что будет, если они пойдут проверить закуток? Тогда мне лучше сразу добровольно прыгать в окно третьего этажа, потому что иначе, они меня сбросят с десятого. Мой мозг судорожно заработал. Мне нужно прикрытие на случай, если меня найдут, что-то, чем я смогу пригрозить, запугать и заставить их отстать от меня. Телефон в руке вспотел, и я вспомнила о старичке. Палец бесшумно скользнул по кнопкам, и открыл меню: диктофон, фотоаппарат. Я никогда не пользовалась этими опциями, но теперь они могли оказаться спасительными. Я нажала на кнопку записи звука.

— Карина видела, как она входила в кабинет директора, — подтвердил Паша.

— А эту опять услали за рыбой? — гоготнула Наташа, — Вот умора. Хуже половой тряпки, училка об нее ноги вытирает, а эта и рада.

По голосам я насчитала троих. Вся компания в сборе, кроме Карины. Та, как обычно, избегала открытых действий.

— Давайте быстро, — командовал Паша, — исправляйте оценки и валим отсюда. Ставьте где-нибудь вначале четверти, тогда точно никто не заподозрит.

Так вот, зачем они здесь, пронеслось в моей голове. Наташа была мастером подделки подчерков. Она частенько подделывала записки от родителей, и считала это умение огромным достоинством. Оставалось радоваться, что журнал остался на столе, и надеяться, что ничто не заставит их пойти в подсобку. Руки дрожали, и я боялась уронить телефон на пол, боялась изменить неудобное положение, пошевелить затекшую ногу, подняться и посмотреть в открытые отверстия в шкафу на бессовестные лица творящие беспредел. Страшно было даже дышать, вдруг услышат. Что тогда будет?

— Зацени! Училка сумку забыла.

Я услышала, как заскрежетал стул. Звук молнии заставил меня вздрогнуть.

Отказываясь верить ушам, я встала на четвереньки, потихоньку поднялась и осторожно высунулась.

— Ты чего? Мы же собирались только оценки подправить, — попыталась остановить друзей Саша.

— Мы только посмотрим, — голос провалился, словно утонул в глубине сумки. Еще одна молния зашипела, и неохотно открыла потайной карман, — Если боишься, стой на шухере вместо Карины.

— Ого. Видали? Она не боится вот так запросто оставлять наши деньги на выпускной в открытом кабинете?

Так и представила, как у них в глазах купюры отражаются, как у Скруджа Макдака в мультфильме доллары. Неожиданная догадка заставила меня побледнеть. Что если они будут не только смотреть, а возьмут деньги? Учительница подумает на меня. Заставят возмещать ущерб, а чем?

— Вы чего так долго?

Вот и сама королева появилась в дверях собственной персоной. Она оставила кабинет приоткрытым, посматривала то в коридор, то на друзей.

Я спряталась от тревожно озирающегося взгляда и выдохнула. Пронесло, не заметили. Посмотрела на телефон, который все еще записывал все шорохи и звуки. Запись будет не очень хорошая, и голоса будет сложно узнать, мне понадобятся более веские доказательства. Я переключилась на фото-режим и стала собираться с силами. Надо осторожно поднять руки, просунуть телефон в отверстие между горшком и полкой и умудриться незаметно сделать фотографии. Телефон на бесшумном режиме будут действовать тихо, времени у меня мало, а шансов быть пойманной много. Хватит дрейфить! — уговаривала я себя, и через страх, вся потная и бледная снова протиснула взгляд сквозь узкое отверстие за горшком. Фотоаппарат беззвучно щелкнул, когда я несколько раз нажала на кнопку. Взгляд Корины испуганно метался по сторонам, и я присела, чудом не коснувшись лазерного луча — ее взгляда. Мое сердце стучало о стенки груди, пытаясь выпрыгнуть наружу и убежать. Я провела рукой по лбу, ладонь стала мокрой от пота.

— Мы не станем их брать, — Карина подошла к остальным.

— Почему нет? — удивилась Наташа, — Никто не узнает, что это сделали мы. Подумают на швабру, Тоньку. У нее нет денег. Ее задержали в классе дольше остальных. И мотив есть, и алиби отсутствует.

Гнев придал мне сил, и я снова вытянула голову, как страус.

Наташа держала соблазнительный веер денег и обмахивала лицо подруги.

Мокрые кнопки скользили под пальцами, и телефон чудом не выпрыгнул из рук прямо на пол. Я быстро щелкнула телефоном и поползла обратно на пол. Казалось кто-то ухватил меня за конский хвост и с силой потянул вверх, вытянул из шкафа и поставил в центре комнаты. Все равно, что приковал к позорному столбу. Сцены в воображении были такими реалистичными, что я чуть не лишилась чувств от ужаса, представив, какие способы расправы выдаст их извращенное сознание, если они меня обнаружат.

— Берите и валим, — приказала Карина, — Нечего здесь засиживаться. Училка или рыбий носильщик могут вернуться в любой момент.

Впервые я услышала, как она лично назвала меня не по имени. Обычно она прикрывала это чужими словами. В горле запершило, я не могла проглотить застрявший комок, всячески пыталась справиться с щекочущим гортань кашлем, и не издать ни звука. Кашель упорствовал и рвался наружу. Силясь удержать его внутри себя, я забыла об осторожности и толкнула локтем шкаф. Обидевшись, тот тотчас гулко выдал меня тупым стуком.

— Вы слышали? — Наташа настороженно прислушалась, — Мне кажется, звук был из-за шкафа. Она сделала несколько шагов в мою сторону, и я поняла, что все кончено.

— Нет времени, — сказала Карина, — мы еще должны засветиться в медпункте до конца урока, — она взяла Наташу за руку и потащила из кабинета, еще раз бросив взгляд на место преступления.

Дверь захлопнулась, но я все еще не меняла положения лепешки, не кашляла и не дышала. Я не могла заплакать, закричать, не могла говорить. Я была в ужасе и не представляла, что делать. Родители «четверки» платят англичанке дань, она ничего не станет предпринимать против них. Не может же она зарезать курицу, которая несет золотые яйца.

9

Домой я шла непривычно медленно, будто на меня наложили заклятие окаменения. С каждым шагом идти становилось все труднее. Завтра откроется правда, и меня поставят перед всем классом, объявят воровкой, а настоящие виновники будут спокойно сидеть и смотреть на то, как по мне размазывают грязь, которую они на меня вылили. Если только я не сделаю что-то раньше, не придумаю, как выпутаться, не приведу доказательства. Позвонить Карине и сказать, что я знаю? Что помешает им подкараулить меня на улице и заставить навсегда отказаться от желания открыть рот? Сказать учительнице — все равно, что сказать Карине. Все будет разворачиваться по тому же сценарию, только предупредит Карину классная, лично.

Я была в тупике. И остановилась, не зная, куда двигаться дальше.

— Ты чего? Уснула? — улыбнулась Таня, моя соседка.

Оказалось, что я задумалась настолько, что врезалась в ее маму и даже не заметила. Только теперь, подняв голову, я поняла, что мне мешает идти. Прямо напротив глаз — простое трикотажное платье тети Иры, под цвет ее голубых глаз. Сейчас они скрыты очками, но я моглу представить, как они меняют форму при улыбке, а в уголках появляются маленькие морщинки.

— Простите, — я сделала шаг в сторону и позволила себе забыть о неприятностях при виде лучшей подруги. Мне очень хотелось уединиться с ней и обсудить случившееся, спросить совета. Две головы всегда лучше одной, тем более, что моя уже кипела и не могла соображать здраво. Требовался свежий взгляд.

— Пойдем сегодня в парк уроки учить? — спросила Таня.

Кто-то устраивал пикники с бутербродами и чипсами, а мы, лежа на одеяле, каждый теплый денек глотали книжки.

— Сегодня не могу. У папы День Рождения. Я загляну вечерком?

— Давай, — согласилась Таня.

— До свидания, — на прощание мама Тани еще раз улыбнулась из-под солнечных очков. Вот уже неделю она их не снимала даже в гостях.

Терпеть не могу солнечные очки. Человек как в маске скрыт от взглядов, но еще больше ненавижу их за то, что они прячут.

История Тани.

Отец опять задерживался, и она нервничала заодно с мамой. С тех пор, как он устроился на новую работу к «Этой», его как будто подменили, — рассказывала подруга

Постоянные командировки, вызовы среди ночи, отлучки из дома. Когда это закончится? Когда они станут нормальной семьей, а отец одумается? И ради кого он променял мать? «Этой» лет на десять больше, чем отцу. Некрасивая, угловатая, волосы — пружины торчат в разные стороны, как у мальчишки. Губы выкрашены в яркий алый цвет, глаза подведены черным, как будто она собралась играть графа Дракулу. Вампир, а не человек. И муж у нее весь ссохшийся, как старая деревяшка, слова ей поперек сказать не может. И дети есть, двое сыновей — семья. Почему нужно влезать в чужую? Своей мало?

Наконец-то шаги. Слышно, как мама помогает отцу раздеться, шепчет что-то, чтобы мы не слышали. Значит, опять пил. До работы у «Этой» не пил, а теперь постоянно. Запах непривычный, тошнотворный. Алкоголь вперемешку с куревом. Такого раньше никогда не было. Теперь у него все в первый раз. Дорвался.

Металлическая мочалка заскрежетала о сковороду, вонзая острые зубы в грязь.

— Садись ужинать, — мама разогрела остывший ужин.

Я намеренно не спешу уходить. Очень хочется послушать, что он скажет в свое оправдание. Очередное вранье, как в прошлый?

Тогда он заявил, что едет в командировку, а сам все время торчал на квартире «Этой». В доме разразился страшный скандал, отец орал так, будто мама шлялась с мужиком, а не он был застукан с поличным. Я спряталась в детской с братом и включила телевизор, стараясь заглушить крики взрослых. Брат плакал навзрыд, не понимал, почему все кричат. Я тоже хотела зарыдать, но мне приходилось держаться. Я мечтала, чтобы с нами был старший брат, тогда бы он утихомирил отца, но Толю забрали в армию.

Каждую ночь, с тех пор как он приезжал в увольнение, я молилась, чтобы он вернулся оттуда не покалеченный. Об армии ходило много неприятных слухов, и родители не хотели получить подтверждения от собственного сына. Толя улыбался другой, новой улыбкой, глубокой и задумчивой.

Вечером я увидела, как он снял грязную рубашку. На голой груди ровным рядком красовались красные пуговицы.

— Это ты как умудрился?

— Слишком тесно кое с кем пообщался, — отмахнулся брат, но я не отставала, — Что ты хочешь узнать? — рассердился он, — Такие вмятины появляются, когда тебя долго лупят в грудь. Хочешь? — он сжал кулак, и я шагнула назад, испугавшись, что он ударит. Лицо его было перекошенное, злое, — То-то же.

Что они с ним сделали? Это был чужой незнакомый мне человек, и я заплакала. Чувствуешь беспомощность, и от этого гадко.

Папа принялся хлебать суп и рассказывать о командировке. Хмель в голове развязал ему язык, и он хвастался перед мамой, как перед своим застольным товарищем.

— Номеров в гостинице не было, и мы взяли с Тамарой один на двоих. Я спал с ней в одной кровати, и ничего не было, — подчеркнуто выделил он последние слова и сделал паузу, ожидая, когда его похвалят.

Губка в моей руке сжалась, вода брызнула в разные стороны. Я была готова затолкать тряпку ему в глотку. Неужели он настолько тупой, что не понимает, какую адскую боль причиняет маме? Чашка с горячим чаем дрожала в ее руках так сильно, будто в доме началось землетрясение.

Мама не проронила ни слова. Я знала, что она ждет, когда мы уснем, боится напугать очередной ссорой.

Я лежала в кровати и прислушивалась к каждому шороху. Под одеялом зажат пузырек карвалола. Держу его наготове. Еще помню тот день, когда обнаружила маму на полу ванной, лежащую в бессознательном состоянии.

— Тридцать капель, — с трудом выговорила она.

Вот уже год отец работает на «Эту», и год я ношу с собой карвалол. Каждый раз, обтираю мамино лицо холодным полотенцем, кладу голову себе на колени и жду, когда она немного придет в себя и скажет, сколько. Сколько капель ей нужно дать, чтобы ей стало легче, чтобы она не умерла на моих руках, открыла глаза и начала дышать ровно. Я не знаю, что будет, если однажды ее глаза не откроются. Что буду делать я? Мама — это единственный родной человек, который у меня есть. Отца я тихо ненавижу. Не могу любить за то, что он делает с ней, просто не могу.

Родители о чем-то говорили, и даже из детской я уловила, когда интонации стали резкими. Я села в кровати держа лекарство, как оружие, наготове. Громкий вскрик заставил меня подскочить и припустить к спальне, не раздумывая ни секунды.

Только бы успеть.

Из комнаты слышался глухой стук, напоминающий удары молотка и всхлипы. Это уже не был крик, это были слабые попытки протеста. Я вышла на свет и увидела отца, который стоял над кроватью, будто взбивает перину, и методично наносил удары кулаками. Мамы я не видела и только по стонам на кровати поняла, что взбивал отец маму. Бил, как отбивают мясо, сильно, громко, тяжело опуская металлический молоток и чувствуя, как он впивается своими зубьями в ткань, как она размягчается и становится ярко красной.

— Хватит! Оставь ее! — я зарыдала и потянула его за локоть, но он отшвырнул меня. Дверь шкафа отозвалась глухим стуком, когда я налетела на нее своим затылком. В дверях стоял мой двухлетний брат. Он проснулся и испугался ночных монстров под кроватью, пошел на свет, не зная, что самые настоящие монстры ждут его там. Я загородила родителей спиной. Взяла брата на руки, прикрыла ладонью глаза и побежала. Братишка скулил, как побитый пес, в тон маме.

Я боялась даже думать о том, во что превратилась мама, выбежала на лестничную клетку и позвонила вам. Дальше ты знаешь», — закончила Таня.

Остаток ночи Таня с братом и мамой провели у нас, родителям пришлось побыть сиделками. Утром Танин отец ничего не помнил, но вид опухшей окровавленной от побоев жены произвел на него впечатление.

Я слышала, как моя мама сказала ему:

— Если еще раз поднимешь руку на свою жену или детей, дам твоей жене такой яд, что ни одна экспертиза не определит. Понял?

Не знаю, повлияли на него слова моей мамы или он сам решил, что хватит, но в тот же день он уволился и прекратил контакты с «Этой».

Вот уже неделю тетя Ира носила под очками — вторую маску, подаренную мужем — синюшные следы кулаков любимой жене от любимого мужа. Она простила его. Простила, когда еще не зарубцевались раны и не сошли отеки с лица.

10

Дома у нас обстановка скромная, даже ворам не угодная. Двойняшки однажды одни остались, заигрались и дверь открыли, а там двое стоят. Лица шрамами изрезаны, наколки на руках, глазами по комнате так и шарят, будто что-то потеряли.

— Родители где? На работе?

— Да, — двойняшки перепугались, поняли, что натворили, даже пошевелиться не могли.

На стене в коридоре фотографии всей семьи висят. Мама, папа и пятеро деток. При входе металлические лосиные рога — вешалка для шапок и курток. Папа сам варил.

Межкомнатные двери были открыты настежь. Вся квартира, кроме родительской спальни просматривается. Мебель старая еще с тех времен, когда за ней стояли в очереди. Дверцы кое-где отвалились. В зале два дивана — раскладушки от маминой подруги достались, когда она себе кожаную мебель заказала. Пружины в них уже повыскакивали и, когда спишь вонзаются в спину, массаж отличный. От той же подруги достался пуфик и две тумбы — настоящее богатство. Пуфик –мини-авто, на котором близнецы друг друга по квартире катают. Один на живот ложится, а другой его за руки тянет, колесики крутятся, пуфик пыхтит и ползет, везет тяжелую ношу. В нашей комнате еще один подарок — дубовый шкаф. Он нам по наследству от маминой бабушки достался. Мама нам уже лет сто как обещала, сломается, купим вам комод, но шкаф отказывается покидать нашу комнату, так и стоит насупленным великаном. Родители спят на большой кровати, которую собрал папа из коробок от овощей. Нашел их на свалке, принес в свое общежитие и собрал ко дню их свадьбы. На этой кровати мы все вместе очень долго спали в крохотной комнате в общежитии, а когда получили квартиру, еще долго прибегали к ним в спальню, потому что было непривычно и страшно иметь свою собственную кровать. Компьютерный стол и стул на колесиках — это единственная новая мебель в доме, но она появилась совсем недавно, и ворам не досталась. Они попросили впредь не открывать дверь чужим, потому что редко когда нарвешься на порядочного человека.

— Тяжелый день? — спросила мама в фартуке с белыми от муки руками, выловив меня в коридоре.

— Как обычно.

Из приоткрытой за ее спиной кухонной двери вылетели шипящие звуки масла и приятные запахи салатов и хрустящей курицы.

— А у тебя, готовка идет полным ходом? Помощь нужна?

— Как обычно, — ответила мама и потерлась щекой о кончик моего носа, — Переодевайся, буду тебя кормить.

Откуда у мамы на все брались силы? Ложилась мама позже всех, вставала раньше всех. После дачи, пока все мылись и отдыхали, разбирала вещи, загружала стирку, гладила вещи. Когда я вставала, мама всегда была на ногах — готовила завтрак и убегала на работу. Как бы много работы у нее не было, она всегда справлялась со всем и еще успевала помогать другим. То соседке укол, то подруге ремонт, а еще работа, дача, дом, дети, муж. И как она умудрялась растянуть сутки и уговорить их стать резиновыми? Точно фея.

Затолкав ненавистную школьную форму и сумку в шкаф, я переоделась в рабочие шорты и майку, завязала волосы в крепкий пучок, чтобы не мешали, и встала к раковине, помыла сразу и руки, и посуду. Младшие, двойня брат и сестра лепили вместе с мамой пирожки, Олеся — вытирала полотенцем стаканы и вилки и сервировала стол, собранный в большой гостиной. Даже старший брат, прежде чем засесть за подготовку к экзаменам, пропылесосил и помыл полы. Каждый внес свою лепту в подготовку праздника.

Кастрюли гремели, стаканы звенели, скалка стучала по столу, раскатывая тесто.

— Скоро гости приедут?

— К шести, — мама прищепила несколько пирожков, которые расклеивались под пальцами десятилетнего сына.

— Пирожки — это не мое, может, я буду салат крошить?

— Ты просто не можешь больше тесто есть, у тебя рот склеился, — отругала его двойняшка.

Кирилл покраснел и стал под цвет начинки — вишневого варенья.

— Это варенье такое непослушное, я его внутрь, а оно наружу. Как живое выползает из пирожков. Они у меня все в дырах. Гости увидят и спросят, кто их делал? Стыдно же, — протянул он, — Вот я и съедаю, чтобы никто не видел, какие они страшные, — Кирилл настороженно наблюдал за реакцией мамы.

— Я раньше тоже тесто любила кушать. Оно как жвачка, особенно с вареньем, — поддержала я брата, — ты мне свои пирожки давай, я их буду есть.

— Я так с вами ни одного пирожка не испеку, — мама убрала тесто подальше, — Лучше овощами займитесь.

Я взяла нож, и тот стал сдирать кожу с моркови, отчего она брызгалась соком, как слезами. Перед юбилеем бабушки, маминой мамы, мы помогали с готовкой. И точно также чистили овощи. Я выхватила нож из маминых рук.

— Давай я, ты же задыхаешься.

— Да? — удивилась бабушка, а следом удивилась и я.

Как? Она не знает? Она же ее мать. Должна знать. Моя мама знает о каждой ссадине, каждой болячке у своих детей.

— Да, у меня аллергия, — сказала мама, как будто перед ней стоял незнакомый человек, который видел ее впервые.

Это было так странно, так не по-матерински. И вот теперь бабушка не показывается почти год. Какая кошка между ними пробежала?

— Морковь полезнее теста, — я разломила морковку пополам и поделилась с братом, тут же засунув свой кусок целиком в рот.

— Так у нас и салата не будет, — заметила сестренка, неодобрительно качая головой в моем направлении.

Я напоминала бегемота с торчащей за щекой непрожеванной морковью.

— Меня посе шолы не комили, ме моно, — бессвязно пробормотала я.

— Твой суп разогрелся, — мама кивнула на ковшик на плите.

— Придется тебе, — я передала Кириллу нож, — Терпи. На праздники всегда так. Полдня готовишься, а потом полчаса лопаешь.

Суп перекочевал в тарелку, и я принялась быстро стучать ложкой. Скорость в большой семье — способ сытно и вкусно покушать. Зазеваешься, прокопаешься — все сметут, потом ходи голодный и жди, когда снова покормят. Привередничать тоже не приходится, закон простой — ешь то, что дают или ходи голодный. Суп осел в животе, а чувство сытости было достигнуто стаканом кипятка и куском черного хлеба.

Пирожки отправились в духовку, подарочный сервиз, который вынимался из серванта по особым случаям, занял место на белой кружевной скатерти в зале, а овощи разделились на множество мелких кусочков и запрыгнули в салатницу, укрывшись одеялом из майонеза.

Младшие отправились доделывать уроки и готовиться к концерту.

— Мы будем с Кириллом вальс танцевать, — сообщила Кира.

— Я буду петь, — крикнула Олеся из детской и издала такой высокий звук своим сопрано, что перекричала и шум машин за окном, и пыхтящие кастрюли, и спор двойняшек, которые решали, кто из них ведущий в танце.

Я воспользовалась тем, что осталась с мамой наедине. Возможность поговорить спокойно выдавалась не так уж часто, и надо было использовать малейшую.

— Вроде все. Салаты на столе, закуски и фрукты нарежем позже. — Мама оглядела кухню и откинула волнистую челку со лба. — Осталось отмыть кухню, и можно заниматься собой.

— Давай я, — я выхватила половую тряпку и принялась мыть, пока мама убирала лишнюю посуду.

— Много будет гостей? — спросила из-под стола, сметая тряпкой крошки в кучу.

— Папины сестры и пара друзей.

— А бабушка Дина и тетя Софа приедут?

Тетя Софа и бабушка Дина были моими любимыми родственниками. Они всегда привозили гостинцы и подарки, с их приездом дом наполнялся смехом. Шутки и песни сыпались из их уст, как спелые ягоды с куста. Они смеялись так громко и заразительно, что никто не мог оставаться безучастным.

Бесстрашная, ничего не стесняющаяся, тетя Софа была мои идеалом. Она не ругалась из-за такого пустяка, как брошенная не в том месте одежда или не помытая посуда, у нее всегда были силы и время на развлечения. Абсолютная противоположность мамы, тетя Софа имела большой опыт жизненных приключений и с радостью делилась им, не стесняясь в выражениях. Она вообще пренебрегала максимумом известных правил. Это было то, чего я никогда не позволяла себе, и меня тянуло к тете, как магнитом.

Где-то существовал и дедушка Миша, но он почему-то уже восемнадцать лет жил далеко от своей семьи и совершенно не изъявлял желания воссоединяться с родственниками. Я никогда его не видела, ни мама, ни бабушка не упоминали его в разговорах, и его личность была окутана таинственностью. Далекий незнакомый дедушка Миша казался лохматым грязным лешим, заросшим и озверевшим в своем абсолютном одиночестве.

— Нет.

— Нет? — переспросила я и больно ударилась о крышку стола. Как не приедут, почему?

Совсем недавно тетя Софа с мужем и дочерью приезжали каждые выходные и оставались с ночевкой. Они играли в настольные игры, резались в лото и хохотали до боли в животе. Никто не загонял спать вовремя, разговоры не умолкали до тех пор, пока веки не отяжелеют и не слипнуться.

Год назад все изменилось. Тетя Софа начала заниматься расширением жилплощади. Их квартира стала в два раза больше, а визиты в два раза реже. Загадок вокруг истории с квартирой и резкой холодностью в отношениях было множество. Черный кот между ними пробежал или кто-то другой, но отношения свелись на нет, и с учетом былого, это был сложно не заметить.

— Мы на новоселье не были, теперь они к нам не приедут. Раньше они ни один праздник не пропускали, — высказала я свое наблюдение, — Может, ты забыла позвонить или плохо уговаривала? Давай, я им позвоню, — я была готова отправиться к телефону прямо с ведром в зубах и тряпкой в руках.

— Они не смогут.

— Я не понимаю, почему? Раньше могли, а теперь занемогли, — я начинала сердиться. Все эти непонятки нервировали. Одно дело, когда в школе, ты не можешь ни на что влиять, и совсем другое, когда родные выходят за рамки понимания.

— Почему ты просто не можешь принять факт, что не приедут и точка?

— Мы что их обидели?

— Нет, — мама была необычно грустна.

В последнее время с ней часто такое случалось, как бывало с тетей Софой, когда та забеременела, а потом родила дочку. Тогда она тоже была на себя не похожа. Часто плакала. Вот и мама в последнее время часто ходила с красными глазами, я даже начала подозревать, не вампир ли она. Что называется, насмотрелась ужастиков.

— Ты беременна, — я поставила на пол ведро, и вода в нем подпрыгнула и плюхнулась на пол.

Мама тоже подпрыгнула от вопроса, подпрыгнули ее брови, ее руки, ее верхняя губа, а потом мама тоже плюхнулась. На первую попавшуюся табуретку.

— Что?! С чего такие данные?

— Красные глаза, частые перемены настроения, — интонацией детектива приводила я свои доводы.

— По-твоему, так у нас полдома беременные ходят, — рассмеялась мама, — И Кирилл вечно беременный, и Кира, и Олеся, и даже ты, — мамины губы скривила ухмылка.

— Мы еще маленькие, а ты другое дело. Глаза такие, будто вот-вот расплачешься, и не первый день. Ты сама говорила, такое бывает с беременными. К тому же это объясняет, почему бабушка и тетя не приедут. Они же были против, когда ты рожала третьего, а про двойняшек вообще молчу. Сказали, если родишь — разговаривать не будут. Все сходится.

— Нет, я не беременна, — членораздельно по слогам сообщила мама, — И не собираюсь.

— Кто-то сказал, беременна? — в дверь просунулась голова Олеси, а снизу еще две — Киры и Кирилла.

— У нас будет младший брат или сестра?

— Чтобы мыть полы вместо меня? — спросил Кирилл, и потер от предчувствия ладони, как будто всю жизнь ждал этой новости.

— Ну, вот, — мама прошла мимо любопытных голов в туалет сливать грязную воду, — Весь дом на уши поставила.

Она обернулась на детей, которые готовы были красться за ней гуськом и пытать щекоткой.

— Сама объясняйся, кто тут беременный, а я пойду себя в порядок приводить.

Младшие умели терзать вопросами так, что легче было учебник английского перевести, чем заставить их замолчать.

— Ты беременна?! — набросились они все одновременно.

— Тебе не рано?

— У тебя же даже парня нет.

— У меня будет племянник? Это еще лучше.

— О! — я схватилась за голову и позвала маму, но та лишь рассмеялась и повторила, — Сама.

Как ловко она увильнула от вопроса. Придется вернуться к нему позже, когда я отвечу на свои.

11

Праздник был в самом разгаре. Поднимали бокалы, поздравляли виновника торжества. Пирожки удались на славу, курица таяла во рту, а салаты быстро испарялись из пиал. Во время еды гостей развлекали концертными номерами. Первым номером выступила Олеся с песней, которую выучила в школе, я прочитала стихотворение на английском, старший брат рассказал несколько анекдотов, звездой вечера стали двойняшки, произведя фурор серией бальных танцев. Завершил праздник вальс, на который пригласили родителей. Стол задвинули к дивану, часть гостей вышла в коридор, и лодочками раскачивалась в такт музыке. Улучив момент, мы с сестрой понесли на кухню грязную посуду, лавируя между парами, и освобождая стол для чая и праздничного торта.

В это время близнецы организовали беспроигрышную лотерею. Они обклеили коробку блестящей фольгой, сделали в крышке отверстие, написали записки с номерами и передавали по кругу. Кому-то досталась салфетка с вышивкой, кому-то глиняная статуэтка, аккуратные рамочки, вырезанные из дерева с папиной помощью, по контуру выжженные травяным, извивающимся змеей узором. Вязаные носки и варежки, платки с вышивкой, картины, выполненные, пластилином, маслом и крупой. Все призы ручной работы.

— Разве это не прелесть? — спросил кто-то, вертя в руках расписанный камень с изображением дельфина и пальм, — Я за такие на море сто рублей отдавала и больше.

Самая лучшая похвала труду.

Чайник пыхтел. Чайные пары выстроились на столе. Олеся намывала посуду, а я шла с тряпкой, собираясь вытереть со стола и подготовить площадку для торта. Звонок в дверь застиг меня в коридоре. Кто так припозднился? Праздник шел к своему логическому финалу, никого больше не ждали. Я выглянула через решетку. Большая синяя коробка, обвязанная пышной лентой, загораживала лицо гостя, но я не могла не узнать его. Сердце екнуло.

— Опять ты?! — я развела руками, с зажатой между пальцами тряпкой.

— Опять ты что-то моешь.

Я проследила за его взглядом и спрятала тряпку за спину.

В рубашке и брюках он выглядел гораздо торжественнее, чем в спортивном костюме с сонным помятым лицом, на которое я наткнулась утром. Темные длинные волосы, упрямый подбородок, серьезный умный взгляд карих глаз напоминали Атоса. Грация, манеры, черты лица — все было наполнено графской статью.

— Родители подарок забыли, — сказал Костя, кивая на большую синюю коробку.

— Куда ты пропала? — набросилась Олеся, едва мы успели войти — еще и тряпку утащила, — она смерила нас обоих подозрительным взглядом, пытаясь прочесть, в каких мы отношениях, но я была захлопнутой книгой, и ей ничего не оставалось, как переключиться на роль хозяйки, — Торт пора нести и свечи зажигать.

— Давайте помогу, — со знакомой интонацией волонтера сказал Костя и пошел на кухню, не дожидаясь, когда мы ответим.

Пусть он был и граф с лица, но не боялся никакой работы и не заставлял себя уговаривать — сразу вскрыл упаковку свечей, воткнул в торт и орудовал зажигалкой, когда мы вошли в кухню с одинаково открытыми ртами.

— Предупрежу остальных и выключу свет, — сказала Олеся тоном старшей сестры, хотя была на целый год младше.

Выключатель щелкнул, и кухня покрылась полумраком, освещенная только праздничными свечами.

— А у нас она зачем погасила?

— Не знаю

Было как-то особенно приятно стоять с ним при свете свечей, как у ночного костра, смотреть на желтое, от пляшущего пламени лицо.

В коридоре меня с тортом окружила вся семья, и дружный хор затянул «Пусть бегут неуклюже…», тарелка с горящими свечами торжественно вплыла в комнату, пришвартовавшись в центре стола.

— Поздравляем! — трижды прокричали мы вместе с остальными гостями.

— Загадывай желание и задувай свечи, а то будем есть торт с воском, — заторопила мама.

Одним сильным выдохом папа потушил торт, и комната снова осветилась огнем электрических ламп. Нож заскрежетал по тарелке, застучали блюдца, передаваемые друг другу со сладким шоколадным угощением.

Я выбралась из зала и обнаружила Костю в коридоре.

— Ты хочешь перекусить? У меня бронь на свободное место на кухне.

— Можно.

Мы пошли на кухню, и тут я сообразила, что не предложила никакой альтернативы, кроме общения с собой, и устыдилась.

— Можно еще в комнату пойти. Брат играет за компьютером и ест, прямо не отрываясь.

— У меня компьютер и дома есть, — сказал Костя и посмотрел на меня.

Значило ли это, что я была тем, чего у него не было дома? Восторг вырвался наружу признанием:

— Я рада, — и, опомнившись, добавила, — что у тебя есть компьютер.

Усадила Костю на кухонный диванчик и стала собирать на тарелку разные виды угощений. Я крутилась у плиты и думала, что похожа на маму, которая собирает на стол ужин для припозднившегося отца. Я наклонилась, чтобы расставить все на столе, и вилка выскользнула из рук, звякнула, ударившись о ножку стола, и упала на пол. Одновременно мы наклонились за ней, одновременно разогнулись и ударились головами.

— Почему ты все время меня бьешь?

— Я думал, это ты все время хочешь меня убить или покалечить, — поддел он, и я поняла, что он помнит все наши детские приключения также отчетливо, как и я.

Мы оба потирали ушибленный лоб, и я думала, задать ли вопрос, который так давно меня мучил.

— Что тебя заставило изменить свое решение?

— Какое? — не понял он.

— Решение избегать меня. После того случая с санками, — я сморщилась, припоминая, сколько крови было, когда он прикусил язык, — ты больше не появлялся.

— Я думал, это было твое решение, — Костя был искренне удивлен, — Твой брат сказал, у тебя другие интересы.

Я покачала головой, показывая, что мои интересы остались прежними

— А вот брата не мешало бы убить, — поделилась я своими эмоциями, — Он просто не хотел, чтобы я мешалась ему под ногами в клубе.

— Всегда знал, что ты кровожадная, — смутил меня Костя, я посмотрела на него и поняла, что он просто смеется.

Я, шутя, слегка шлепнула его по плечу, и он закашлялся, как будто кусок попал не в то горло.

— Извини, я не хотела, — я испуганно постучала Костю по спине, и он тут же перестал кашлять и рассмеялся.

— Хотел тебя напугать.

— У тебя получилось! — на этот раз я не стала к нему приближаться на всякий случай, а потом со всей серьезностью призналась, — Я сильно переживала, когда каждый раз оказывалась рядом и с тобой что-то случалось.

— Это же простое совпадение, — Костя выглядел крайне изумленным.

— Все равно. Неприятно быть частью этого совпадения. Если бы ты не исчез, я сама бы прекратила с тобой общаться, чтобы оставить в живых.

— И чтобы я мучился?

— С чего это?

Он неопределенно пожал плечами и устремил вилку в рот, заполнив рот и сделав вид, что еда мешает ответить на вопрос. Его улыбающиеся глаза указывали на дверь, и я повернулась в ее направлении.

Две головы торчали в дверном проеме, но пойманные с поличным, тут же скрылись. Двойняшки! Вздумали шпионить. Совсем недавно досмотру подвергся старший брат и его девушка. Сколько уловок, чтобы пробраться в комнату и посмотреть, чем они занимаются, о чем говорят. И вот теперь я была в его шкуре. Выслеживали меня.

— То же мне Штирлицы. Вам не мешает парочку шпионских гаджетов изобрести, а то вас уже чужие агенты раскрывают, — крикнула я вдогонку маленьким шпионам, а те хихикнули, и я услышала знакомый мотив и знакомые слова: «Тили-тили тесто».

— Не обращай внимания, — одновременно махнули мы рукой на песню двойни.

Я будто смотрела в отражение в стекле. Мои слова и движения были скопированы с достоверной точностью. Мы заулыбались друг другу. Это было очень забавно. Мы не виделись много лет, но будто и не расставались, Костя был как родной. С другой стороны, за это время оба повзрослели, и в багаже добавилось что-то новое, загадочное и интригующее. И это заставляло смущаться и отводить глаза, образовало глубокий колодец в животе, куда бухнулось сердце и кричало откуда-то снизу: «Бум-бум!», эхо посылало звук во все концы тела. В висках стучало, пульс усилился, ноги дрожали, и я облокотилась о кухонный шкафчик, чтобы устоять на ногах.

— Составишь мне компанию? — озадачил Костя вопросом.

Я справилась с ролью гостеприимной хозяйки, и могла больше не стоять рядом, наблюдая, как он ест. В конце концов, было неприлично так пожирать его взглядом, вроде сытая.

— Нет, я не могу больше кушать. Так можно стать шаром.

— Тебе это не грозит. Но я имел в виду, не посидишь ли со мной за компанию?

Что он только что сказал? Предложил сесть рядом? Он чувствует тоже, что и я? Или это мои домыслы? Я ему симпатична? Или это предложение старого боевого товарища, с которым рука об руку воевал, стреляя во врага из самострела?

Со скоростью улитки я приблизилась к табуретке и только успела ее коснуться, как в кухню вошла мама, я так и подлетела с места, словно меня застукали за чем-то нехорошим.

— Представляешь, дядя Ваня забыл подарок, а Костя его привез. Я решила его накормить, — отбарабанила я.

— Здравствуй, Костя. О тебе тут хорошо заботятся? — спросила мама со спокойной улыбкой, позволив мне выдохнуть.

— Все замечательно, спасибо, — он благодарно посмотрел в мою сторону.

Я смущенно отвела взгляд, мама была настоящим Джеймсом Бондом по сравнению с маленькими Штирлицами.

— Я скажу твоим родителям, что ты здесь, чтоб не волновались.

Только после того, как мама ушла, я мысленно сказала себе «вольно» и смогла расслабиться. Костя тоже решил помочь мне справиться с волнением и включил в непринужденную беседу.

— Ты в сорок третьей школе учишься? — спросил Костя, помогая мне отвлечься.

— Нет. В первом лицее.

— Я тоже там учился, — поразил Костя, и я уставилась на него, будто видела впервые.

— Серьезно?

Вместо ответа он спросил:

— И как там тебе? Не пристают?

Я промолчала. Что сказать? Сознаться ему? Если я даже своим родным не могла рассказать всю правду. Что от этого изменится?

Костя неотрывно следил за мной, брови сошлись на переносице, а лицо стало хмурым, он почувствовал мою нерешительность и решил помочь, заговорив первым:

— Меня даже били за то, что не хотел быть как все.

— И что ты? — я затаила дыхание и внутренне сжалась.

Возможно, Костя был тем супергероем, который явился помочь решить мою проблему?

— Семеро одного не ждут, а поджидают за углом гаража. Били головой о металлические стенки. Я отвечал на удары, пока были силы, пока не свалился им под ноги, и они не принялись пинать меня друг другу. Не знаю, остался бы жив, если бы не случайные прохожие. Они их спугнули. Мама говорит, на мне живого места не было — одно кровавое месиво. Но я не помню даже, как дополз домой.

— Вы на них заявили?

— Ты, наверное, знаешь, как сейчас это делается. Есть деньги — нет дела, нет денег — ты в деле. Доказать все равно ничего бы не смогли. Никто их не видел.

Я ждала продолжения, проецируя жизнь Кости на свою. Мне было стыдно за себя. Пока другие рисковали жизнью, я трусливо поджимала хвост и всячески избегала борьбы.

— Я забрал документы и перешел в английскую гимназию, где все слишком озабочены своим будущим, учатся, чтобы поступить в иностранные ВУЗы, им совсем не хочется бросать тень на свою биографию и некогда заниматься такими глупостями, как мордобой.

— Хорошо, что еще есть такие места, — выдохнула я, вспоминая о своей школе и щекотливой ситуации, в которой оказалась.

Костя встал из-за стола, собрал грязную посуду, и на этот раз пришел мой черед предложить ему помощь. Мы стояли, разделенные грязной тарелкой, держась за нее с разных концов.

— Спасибо, я справлюсь, — отказался он, и я пропустила его к раковине, ощущая свежий морской бриз его туалетной воды.

— Почему бы тебе не попробовать поступить туда? Через две недели будут экзамены, я могу тебе помочь с подготовкой.

— Ты серьезно? — идея была такой восхитительной, как и все, что делал Костя, и я чуть не принялась прыгать и приплясывать.

— Вообще я очень серьезный. Но ты почему-то все время подозреваешь в обратном, — говорил он шутливым тоном.

Кухня показалась очень узкой, и я как в замедленном фильме наблюдала, как его грудь едва не касается моей, когда он боком продвигался от раковины к столу. Легкий свежий аромат защекотал мои ноздри, и я неожиданно чихнула с таким громким «апчхи», что моя голова откинулась назад, а потом ударилась о его плечо, которое было достаточно близко.

Я моментально дернулась в сторону раковины и снова схватила его грязную тарелку, на этот раз, чтобы сделать вид, что мне нужно срочно ее помыть. В кухню вошла мама Кости. Как терминатор она просканировала всех, кто находился на кухне.

— Мы еще полчаса побудем и поедем, — сообщила она, постоянно посматривая то на меня, то на сына, отчего все чувствовали неловкость. Она искала, что еще спросить, чтобы задержаться в кухне. Ей на выручку пришли отцы.

— Спасибо, что сына устроил сторожем, — одноклассники обнимались за плечи.

— Не за что. Мне самому так за детей спокойнее.

— Дети — у тебя золотые. Костя, жаль, что ты так поздно приехал, пропустил настоящее шоу, — делился впечатлениями с сыном отец.

В кухне стало тесно. Я стояла, прижатая к раковине с одной стороны и к Косте с другой. Позицию у стола заняла мама, у двери — отцы. Я почувствовала, что мне некуда спрятаться от изучающих глаз тети Али.

— Тонечка, — обратилась мама Кости, и я спросила себя, как давно я стала Тонечкой, — а ты знаешь, что Костенька учится на инязе? Родители сказали, ты тоже собираешься туда поступать?

«Тонечке» ничего не оставалось как кивнуть.

— У вас столько общего, — продолжала тетя Аля, и мы оба покраснели, поняв, куда она клонит. Началось.

— Пойду мусор вынесу, — я вытащила ведро из-под раковины, связала верхушку пакета узлом и держа его, как бомбу замедленного действия, стала прокладывать себе дорогу к выходу. Родители расступились, и я услышала голос тети Али.

— Сынуля, ты не поможешь Тонечке?

Впервые за все время «сынуля» был благодарен мамуле, и со всех ног припустил за мной на лестничную площадку, где мы были освобождены от надзора и слежки.

— Фу, — не договариваясь, мы звучно выдохнули прямо рядом с мусоропроводом. Это было кстати потому что запах там стоял знатный. По существу мама Кости была права. У нас было настолько много общего, что мы даже вздыхали с одинаковой интонацией.

Мы проводили мусорный пакет в путешествие по длинной бетонной трубе, и встали на ступеньках, не торопясь обратно. Я стояла на ступеньку выше, но даже тогда мне приходилось слегка задирать голову, чтобы посмотреть на Костю.

— Ты случайно не знаешь, как можно распечатать фото с телефона? — спросила я, хотя меньше всего хотела думать об этом, когда мои глаза были почти напротив его глаз, а губы почти напротив его губ.

— У меня есть дома принтер, только провод нужен, чтобы подсоединить телефон к компу, — на его щеках появились обворожительные ямочки, — Значит, все-таки помощь нужна?

Я уже успела привыкнуть к его рыцарской манере и кивнула.

— Можем хоть сегодня этим заняться.

— Было бы здорово.

— Поедешь к нам, все сделаем, а потом я тебя привезу обратно.

Приятно, когда парень строит планы на будущее.

— Только спрошу у родителей.

— Почему-то я уверен, что они согласятся.

Сомнений не было никаких. Судя потому, что они вздумали играть в секретных агентов и брачное агентство одновременно.

Мы поспешили обратно в квартиру, пока вся компания не стала строить недостоверные версии того, чем мы там так долго занимаемся.

12

Поздней ночью, я еще долго лежала без сна. Сознание, проецировало картинки прошедшего дня прямо на потолок. Эмоции не давали уснуть, хотелось снова и снова переживать их, ощущать, как губы расползаются в улыбке, а щеки краснеют от приятных воспоминаний.

Тихонько, чтобы никого не разбудить, я поднялась с постели и пошла в туалет. Полоска света под дверью родительской комнаты была как огни маяка. Возможно, родители забыли выключить телевизор, а сами уснули, как частенько бывало после долгого дня. Я прислушалась к звукам за дверью.

Из спальни доносились негромкие голоса.

— Тоня задает много вопросов. Спрашивала, когда можно поехать к тете Софе.

— Ты знаешь, что я категорически против, — голос отца был жестким, и я замерла, пытаясь понять, с чего.

— Ты же знаешь, у меня нет других родственников, кроме матери и сестры.

— У тебя есть мы, твоя семья.

Я услышала шорох одеяла и скрип старой кровати, представила, как отец обнимает маму за плечи. Тихий, угрюмый тон заставил меня вздрогнуть, как от удара хлыста.

— Ноги моей семьи не будет в доме этого человека. Твоя сестра тебе все предельно ясно изложила: «Это ее отец и ей нужна квартира». Она знала, что ее папаша тебя изнасиловал, но притащила его сюда, ради лишних квадратных метров.

Мои глаза расширились от ужаса, я подумала, что меня обманывает собственный слух. Запихнула в рот кулак и укусила пальцы зубами, чтобы не закричать: «Что?!» Может, я сплю и мне снится кошмар? Боль была реальной, и все происходящее абсолютно реально.

— Но я же не могу сказать это Тоне. Ей только четырнадцать.

— Тебе было на год меньше, когда твоя мать уложила тебя в койку к своему мужу.

— Хватит! Я не хочу об этом больше говорить! — в голосе мамы чувствовалась такая сильная боль, что у Тони непроизвольно покатились слезы, — Не хочу вспоминать снова и снова. Когда они станут взрослее, возможно, мне придется рассказать Тоне, чтобы она поняла, на кого хочет походить.

Дверь скрипнула, и взрослые посмотрели на фигуру в дверях, как на призрака. С заплаканным лицом я бросилась на кровать и укрылась одеялом, обнимая маму, как делала миллионы раз в детстве. Присутствие родителей было самым надежным защитником от ночных ужасов. Но что могло спасти от дневных кошмаров, которые подстерегали повсюду?

— Я уже достаточно подросла, — сказала я тихо и почувствовала, как замерла мамина рука, запутавшись в моих длинных волосах.

Мать или мачеха. (История мамы)

Мне тринадцать — возраст, когда очень нуждаешься в родителях, в людях, к которым можно обратиться за советом, которые тебя любят.

Я не знаю, любят меня или нет. Если верить поговорке «бьют значит любят» — любят. Вчера выпороли резиновым тапком за неубранные вещи.

Я дома вроде служанки. В мои обязанности входит убирать за всеми, мыть посуду и полы, стирать и гладить вещи, и это кроме прямой и главной обязанности — уроков. Я не Золушка, у меня нет мачехи, я живу с родной матерью и отцом, просто у них много работы, просто они устают, вертятся, крутятся как и все. Я их не виню за это. Любой может сорваться, просто обидно и очень хочется, чтобы приласкали и пожалели.

Я лежу под кроватью и плачу, знаю, что никто не придет, сколько бы я здесь не лежала. Никто не пожалеет, не поднимет с пола, не извиниться и не скажет: «Дочка, извини, я погорячилась». Я так и буду лежать, пока не кончатся слезы, и не придет время ужина. Лежу я под кроватью еще и потому, что отец снова выпил. В прошлый раз, когда он был пьяный, а мама опять задержалась где-то допоздна, я уснула в кресле, уставшая после своих и Софьиных домашних уроков, и работы по дому. Разбудил меня удар кулаком прямо в челюсть. Очень сложно продолжать спать, когда рот наполняется кровью, а тебе на язык валится собственный срубленный, как топором, зуб. Ударили меня ни за что-то, а просто так. Просто отцу показалось, что это мать спит. Наверное, у них это вроде приветствия. Привет, где была — и удар кулаком по лицу, вместо поцелуя. Я никогда раньше не видела, как отец бьет мать, но, может быть, только потому, что во время ссор, когда начинает летать мебель и в тебя могут попасть осколком разбитого стакана, я баррикадирую дверь и запираюсь вместе с младшей сестрой в спальне.

Квартира у нас маленькая, всего две комнаты, стены тонкие, и когда родители ругаются, все слышно. Я отвлекаю Софу, включаю музыку и начинаю петь и танцевать. Прыгать нам не разрешают из-за волнительных соседей снизу, но когда родители ругаются — все запреты отменяются. Мы можем вдоволь напрыгаться и побеситься. Это отличный способ отгородиться от агрессии взрослых. Но не всегда срабатывает.

Вчера мне это не помогло, и я лишилась переднего зуба. Хотя я давно поменяла молочные на коренные, и не собиралась просить зубную фею о подарке. Знаю, что все равно не прилетит и не подарит. Почему-то все феи и все подарки достаются моей сестре, ей некогда заниматься уборкой — учеба, игры, друзья. Ей всего девять. Я давно не играю в игрушки — нет времени. Мои игрушки — кастрюли и тряпки. Мочалка — танцующая принцесса, которая следит за чистотой посуды, ведро — водяной царь, а метла — баба-яга, которая очень сердится, если не покормишь ее питомца — совок пылью и мусором.

Софа — моя единственная и лучшая подруга. Она делится своими игрушками, защищает перед родителями. Однажды я разбила чашку, а она взяла вину на себя, чтобы меня не били и не ругали. Мы никогда не ссоримся. Она заступается за меня перед мамой, когда та бьет проводом от утюга, за то, что не так погладила вещи, и просто каждый день заступается, когда считает, что ко мне несправедливы. Родители называют ее доброй и великодушной, и это правда. Характером Софа не похожа ни на отца, ни на маму. Может, оттого, что растила ее я с самого рождения. Мне было тогда пять лет. Я даже не знала, что у меня будет сестра, не знала, что Миша и Дина — мои родители.

До пяти лет я жила в деревне с бабушкой. Известие о том, что бабушка не моя мама стало для меня полным шоком. Вот ты живешь, любишь кого-то, называешь мамой, а потом тебя грузят на поезд вместе с остальными чемоданами и, не спрашивая твоего желания, забирают неизвестно куда. Помню, как бабушка плакала, глядя на тонущее в слезах маленькое лицо. Она ничего не смогла возразить своей дочери, не смогла смягчить ее уговорами. У меня родилась сестра, и «кому-то нужно было за ней ухаживать, пока родители пашут, не покладая рук». Не знаю, что они пахали и где, я мало понимала, чем занимаются родители и что они за люди.

Оба закрытые и замкнутые, они редко обменивались со мной хоть словом, обычно это были голые инструкции, что можно делать, а что нет, что плохо, а что хорошо. Когда плохо, я всегда понимала, мама превращалась в изогнутую кобру, шипела, брызгала слюной и выплескивала на меня всю желчь. Скоро я привыкла к этому и перестала плакать, когда на меня кричали, стала учиться не реветь, когда бьют. От слез родители просто стервенели. Я уходила к детской кроватке и начинала играть с сестрой. Только рядом с Софой меня не трогали, не повышали голос, чтобы не огорчать малютку. Малышка тянула ко мне ручки, хваталась за пальчик и агукала. Мы подружились с первого взгляда. Софа всегда была моим спасением. Рядом с ней родители добрели на глазах.

Я не знаю, почему это происходит, почему родители ко мне так строги, а Софе все спускают с рук? Софе разрешают приглашать друзей, а мне нет, ее жалеют, стоит ей пискнуть из-за царапины или из-за нерешенного примера. Меня из-за того же нерешенного примеры Софы награждают подзатыльником, говорят, что плохо помогаю сестре. Может быть, все дело в том, что я старшая? Они хотят, чтобы я была примером, была идеалом для по