автордың кітабынан сөз тіркестері  1837 год. Скрытая трансформация России

Пол Верт

Кто серьезно любит свою родину, того не может не огорчать глубоко это отступничество наших наиболее передовых умов от всего, чему мы обязаны нашей славой, нашим величием.

В тот момент был важен не национальный эгоизм, ищущий вдохновение в затворническом прошлом, а понимание, что Провидение расположило Россию вне узких национальных интересов, доверив ей вопросы человечества в целом.

Если для Чаадаева исключительность России — это недостаток, отделяющий страну от европейской истории, для Уварова обладание уникальными чертами является достоинством, и их следует сохранить в противовес вредному влиянию Запада.

Также я утверждаю, что при всем разнообразии описанных событий каждое по-своему сыграло важную роль в сплочении России. В каких-то случаях роль очевидна: открытая в 1837 году железная дорога в конце концов соединит удаленные части страны, что невозможно было и представить на рубеже XVIII и XIX веков. Обращение 1,5 миллионов грекокатоликов в православие сильнее связало с центром западную часть России (всего полвека назад это была территория Польши). Учреждение Министерства государственных имуществ объединило управление многочисленным слоем населения — государственными крестьянами, способствовав сплочению крестьянского населения России вообще. В других случаях эффект был не столь заметным, но тем не менее сильным. Появление провинциальной прессы создало в стране общую интеллектуальную среду — как ни парадоксально, к этому привело именно сосредоточенность каждого издания на уникальности своей губернии.

Пожалуй, Аполлон Григорьев поторопился, когда уже в 1859‑м объявил Пушкина «нашим всем». И все же его слова оказались пророческими. С 1880‑х Пушкин один стоял на вершине иерархии русской культуры. Как писала в позднесоветскую эпоху Лидия Гинзбург:

Любовь к Пушкину (непонятная для иностранцев) — верный признак человека русской культуры. Любого другого русского писателя можно любить или не любить — это дело вкуса. Но Пушкин как явление для нас обязателен.

Трудно поспорить с мыслью Ирины Сурат, что гибель — «самое значимое событие в его биографии». Отмечая, что национальные герои обычно заслуживают свой высокий статус только посмертно, Стефани Сандлер соглашается: поэт «стал Пушкиным, только когда погиб на дуэли», и его смерть «завораживала каждое поколение русских, начиная с 1837 года». Этот год очень важен для его становления как национального поэта. Он возник ровно в то мгновение в начале XIX века, когда посленаполеоновский романтический национализм требовал от каждого народа иметь своего гения. Собственно, культ «творческого гения» (где «гений» — это вся личность целиком, а не одна из ее черт) — это центральный элемент романтизма той эпохи.

В 1830‑х в России расцвел идеал народности. Термин «народность», отражающий сдвиг парадигмы русской культуры, согласно которому слову «народ» давалось недвусмысленное определение «русские массы», придуман Вяземским в 1819‑м. Это перевод французского слова nationalité, сочетающего в себе и «национальное», и «народное». Концепция «народности» предлагала новый взгляд на особенности русского национального характера и способы его исследования и выражения. К тому же она сулила равноправные отношения с Европой. Как писал в 1836 году критик Николай Надеждин, в Европе идея народности «положена во главу угла цивилизации». Надеждин рассуждал:

Если мы хотим в самом деле быть европейцами, походить на них не одним только платьем и наружными приемами, то нам должно начать тем, чтобы выучиться у них уважать себя.

Но не может быть никаких сомнений, что самый важный поэтический вклад — стихотворение «Смерть поэта» Михаила Лермонтова, написанное, возможно, когда Пушкин еще умирал. Лермонтов сурово обвинил в этой утрате прежде всего высшее общество, о чем говорят уже первые строки: «Погиб поэт! — невольник чести — / Пал, оклеветанный молвой». Стихотворение — неопубликованное, но распространявшееся во множестве списков, — мгновенно прославило Лермонтова, хотя одновременно привело к его ссылке на Кавказ (как прежде ссылали Пушкина), где он и погиб на дуэли в 1841 году.

Однако культ Пушкина постепенно набирал силы. И важный период начался в 1855 году, с новым изданием собрания сочинений поэта Павлом Анненковым. В 1859‑м литературный критик Аполлон Григорьев произнес крылатые слова («Пушкин — наше всё»), уже обязательные для всеобщего почитания поэта в XX веке. В 1862 году Пушкин появился на монументе «Тысячелетие России» в Новгороде — в рамках работы правительства по включению великих художников и писателей в национальный пантеон. К тому времени о его заслуженном признании заговорили и выпускники Царскосельского лицея, пушкинской альма-матер. Потребовалось еще больше двадцати лет, но все-таки эти усилия привели к открытию в 1880 году знаменитого памятника Пушкину в Москве — родном городе поэта. На его открытии присутствовали (по разным оценкам) от 10 до 50 тысяч человек, а вдохновенная речь Федора Михайловича Достоевского вызвала бурный отклик, удививший самого выступавшего. В 1887 году истекли исключительные права наследников Пушкина и произведения перешли в общественное достояние. Последовал поток новых изданий, многие из которых предназначались и людям, не знакомым с его творчеством, и неграмотным массам. В 1899 году широко отмечалось столетие со дня рождения поэта — к этому времени вышло почти 7,5 миллиона экземпляров его произведений. Празднование юбилея стало официальным — государство старалось активнее внедрить русскую литературу в официальную культуру. Удалось не во всем, но в любом случае монархия понимала потенциально объединяющую суть пушкинизма. А советский режим пользовался этим с еще большим размахом.

4 ноября Пушкин получил анонимный шуточный диплом, объявлявший о его принятии в «Орден рогоносцев». Вспомнив, о чем рассказывала Наталья Николаевна, Пушкин сразу заподозрил в грязной шутке Дантеса и Геккерна и, соответственно, вызвал первого на дуэль. Иностранцы понимали, что это положит конец их карьере в России, а друзья Пушкина, узнав о дуэли, попытались добиться примирения (особенно поэт Василий Андреевич Жуковский). Но задача оказалась дьявольски сложной. Пушкин твердо настроился защитить свою честь и честь супруги, а Дантес соглашался только на тот исход, который не выставит его трусом. («В жизнь свою не ломал так голову», — писал один из добивавшихся примирения В. А. Соллогуб.) После длительных и часто срывавшихся переговоров удалось договориться о том, что Дантес предложит руку старшей сестре Натальи Николаевны Екатерине, создав впечатление, будто все это время она и была истинным предметом его воздыханий. Но и этот план не помог. Когда было объявлено о свадьбе, некоторые в петербургском обществе решили, что предложение француза — это самопожертвование во спасение репутации Натальи Николаевны. Точные обстоятельства остаются неизвестными, но, похоже, Жуковский, поклявшийся хранить дуэль в тайне, но не зная, как ее предотвратить, попросил о вмешательстве лично императора, который встретился с Пушкиным 23 ноября. Император сумел успокоить поэта, и, если верить исключительно осведомленной Екатерине Андреевне Карамзиной, Пушкин «после истории со своей первой дуэлью обещал государю больше не драться ни под каким предлогом». Казалось бы, опасность миновала.

Увы — она только отложилась. Пушкин не примирился с Дантесом, даже когда 10 января 1837 года тот женился на сестре Натальи. Он отказывался считать новобрачных своими родственниками, но по-прежнему часто пересекался с ними в свете. Не помогало делу и то, что Наталья заметно ревновала к сестре: в конце концов, Дантес был красавцем и куда ближе к возрасту Натальи, чем Пушкин. Ухаживания Дантеса продолжались, и снова оживились злые языки. Как писала Софья Карамзина, в присутствии Пушкина Наталья

«Ни одна история не вызвала такого сильного порыва к национальному сплочению, как пушкинская», — пишет американская исследовательница Стефани Сандлер. Гибель Пушкина послужила толчком для создания культурной мифологии, в рамках которой поэт стал для России «нашим всем». Ни одна повесть о России 1837 года не будет полной без этого эпизода.

Другими словами, 1830‑е годы — критический момент в национальном строительстве России. Империя по-прежнему расширялась, а имперское мышление по-прежнему было характерно для правящей элиты. Но теперь уже проявлялись более видные элементы национального сознания, и разные части страны — или как минимум ее православное ядро — начали сплачиваться в единое целое, отличное от удаленных и пограничных территорий. То есть внутри империи зарождалась русская нация. Пушкин стал национальным поэтом (и его почитание усилилось из‑за романтической истории его гибели), а Глинка подарил России, как считали многие, национальную музыку и собственную оперу. Обращение грекокатоликов отчасти задумывалось для консолидации зарождающейся русской нации, а пожар в Зимнем дворце показал, что он принадлежит не только императорской семье, но и всему народу. Размышления Чаадаева о месте России в мире — это тоже исследование, посвященное русской нации. Между тем провинциальная пресса документировала появление этой нации и заодно выступала в роли ее повитухи. В 1830‑х годах образование нации стало идеологической задачей режима и источником вдохновения для многих российских мыслителей. Я полагаю, что при ближайшем рассмотрении событий 1837 года мы видим становление нации в конкретных институтах и практиках — от оперы и поэзии до газет и дворцов.