Предмет, брошенный в общественном месте, это в известном смысле — пренебрежение нормами общежития. Словно личный закон вдруг открыто возобладал над общими рамками — с тех пор прямые, как статуи, фигуры, глядя строго перед собой, царственно движутся по городским артериям.
Мы проживаем момент истории, когда массовые убийства рассматриваются исполнителями — и теми, кто им сочувствует, — не как преступления, а как акты правосудия
Чем это не цивилизационный регресс в том смысле, что воля к позитивному созиданию, будь то частная или коллективная, — которая должна вызывать законное чувство удовлетворения сообразно характеру поставленных задач, — вытеснена безостановочным поиском скоротечного восторга от лицезрения собственной персоны на фоне доставшихся ей аплодисментов, в сущности, не самых громких? Как если бы в стагнирующем обществе вместо неустанной работы ради определенных улучшений преобладала бы всеобщая лень, принимая форму потворства поиску и высвобождению аффектов, дабы обрести поводы для довольства, — именно такой тип довольства сегодня, наверное, самый популярный.
Мы неустанно пытаемся увидеть нечто содержательное в каскаде событий, но не можем извлечь всю соль, понять, из какого они теста. Не то чтобы, преуспев в этом и исполнившись лучших побуждений, мы могли бы рассчитывать, что исправим порядок вещей. Зато, на худой конец, без ретуши взглянули бы на то, с чем сейчас столкнулись. Мы не перестаем констатировать, но никак не научимся выделять ядро, очаг, который следует распознать. Что действительно нужно сделать в ответ на всю эту бессмысленную прозу и отдельные бесполезные методы, так это подняться на ступень выше. А значит, не считать эти процессы чем-то внешним по отношению к нам, — как будто это губительный и неопределенный субстрат нашего мира, — но видеть, что процессами этими управляет множество сил, полагающих, что у них теперь совсем иной статус, и стремящихся об этом заявить.
Мы вступаем в исторический момент, когда общее целое пошло трещинами и обернулось разбухающим множеством монад, индивидов, почувствовавших свободу от оков, из-за которых они, как и их родители, деды и прадеды, долго оставались в дураках, зато теперь намерены преодолеть несправедливость прошлого и настоящего и собственными силами — или через клановые связи — заполучить нечто, что как они полагают, причитается им по праву. То, что, на протяжении двух веков именовалось «обществом», сменяется тем, что можно было бы назвать стремительной монадизацией мира. Кажется, есть все факторы, чтобы эта тенденция постоянно набирала силу. Признаков в подтверждение тому хоть отбавляй, и сложно не почувствовать, что сулят они не коллапс биосферы, — ставший новой и по-своему эксклюзивной навязчивой идеей нашего времени, — а еще одно крушение, которое не только возможно, но уже началось и должно было бы, по крайней мере, нас мобилизовать: крушение насущного и нескончаемо множественного общего мира.
У соглашения есть важное следствие: технолиберальный дух, которым проникнут Instagram, породил своего рода либерализм «я». Выходит, цифровая индустрия, которая последние два десятилетия вовсю трудится над маркетизацией всех сторон нашей жизни, воспользовавшись одним из несметного числа сервисов, годных для этой цели, изобрела механизм, который, выполняя функцию зеркала, осуществляет непрерывную монетизацию нашей персоны.
Выходит, не прошло и десяти лет, а этот механизм — именно посредством лайков — породил массовый вторичный нарциссизм, то есть, по определению Фрейда, избыточное внимание к себе, и затем, мало-помалу, перешел в регрессивную фазу первичного нарциссизма, которая отличается тем, что люди перестают воспринимать разницу между элементами реальности и собственной персоной и развиваются
