автордың кітабын онлайн тегін оқу Наследники Мишки Квакина. Том II
Влад Костромин

Кітап туралы Қазір оқып жатыр2 Тегін фрагмент

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Продолжение веселых и забавных приключений юных костромят Пашки и Влада, их заумного хвастливого отца, чопорной матери, глупых жадных родственников и друзей

18+

Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения Автора. За нарушение авторских прав законодательством Российской федерации предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ).

Космос

Рассказ участвовал во II туре «Осеннего кубка миниатюр» сайта Табулатура, «Дне космоса» клуба «Бумажный слон»

Участвовал в конкурсе на международную литературную премию имени В. П. Крапивина для авторов произведений для детей и подростков

Теплым апрельским утром, когда «зеленый шум» из листьев не просто степенно шел, а прямо пер неудержимо, как танк, брызжущие сквозь клейкие березовые листочки золотыми сольдо лучи Солнца так и норовили сбить с пути истинного, а счастливый скворец захлебывался своими звонкими трелями, я притопал в школу. Плюхнулся за обшарпанную зеленую парту, не забыв от нахлынувшего чувства любви ко всему миру хлопнуть стареньким кожаным ранцем, доставшимся еще от дедушки, по спине лучшему другу — Андрею, по кличке Пончик. От удара в ранце звякнула бутылка из-под лимонада «Буратино», наполненная свежим березовым соком. Возмущенный таким приветствием друг вскочил, чтобы жестоко отомстить, но тут в класс впорхнула учительница.

— Здравствуйте, дети, — сказала она, став немного похожей на вернувшуюся Мэри Поппинс.

— Здравствуйте, Ирина Сергеевна! — вскочив, дружно, как курсанты на плацу при виде боевого генерала, ответили все три класса. Да, в классной комнате одновременно занималось сразу три класса: первый, второй и третий — такая особенность нашей начальной школы.

— Садитесь, — учительница прошла к доске. — Дети, какой праздник наша социалистическая Родина отмечает в апреле? — спросила, став у доски.

— Первое апреля? — предположил кто-то.

Все, кроме Ирины Сергеевны, засмеялись.

— Нет, первое апреля это буржуазный пережиток, навязанный нам мировым милитаризмом…

— И израильской военщиной, — подсказал я.

— И израильской военщиной, — по инерции повторила она. — Влад, при чем тут израильская военщина?

— Отец так говорит…

— Ясно, — было заметно, что большого желания ссориться с отцом у Ирины Сергеевны нет.

— Так все-таки дети, какой наша страна праздник празднует в апреле?

— Наша мирная страна, — вновь встрял я.

— Да, наша мирная страна. Спасибо, Костромин, но не пора ли тебе немного помолчать?

— День рождения вождя социалистической революции, великого Владимира Ильича Ленина! — выпалил Андрюха, потеребив октябрятскую звездочку на лацкане синего школьного пиджачка, на рукаве которого была эмблема с раскрытой книгой и солнцем.

— Спасибо и тебе, Андрей, молодец, этот великий праздник мы празднуем 22 апреля. А еще?

— Мы празднуем день рождения великого вождя советского народа — Иосифа Виссарионовича Сталина? — ободренный похвалой, предположил Пончик.

— Сталина? — закашлялась учительница.

— Да ты что, Сталин в декабре родился, — не выдержал я. — А у меня мать родилась в апреле и мы всегда празднуем.

— А еще? — безнадежно, как лиса на виноград, уставилась на нас учительница.

— Пасха? — предположил кто-то.

— Напрягитесь же, дети. Космос…

— Гагарин! День космонавтики! — обрадовался Андрюха, раздуваясь от гордости как творение графа Цеппелина.

— Ух ты, наконец! — обрадовалась Ирина Сергеевна. — Дети, а кто знает, что такое космос?

— Это такая пустота, из которой такие камни — метеориты падают, — сказал я.

— Как из пустоты могут камни падать? — возразил Андрюха, не ведая, что повторяет слова великого Лавуазье, ставшие парадигмой для Французской академии наук.

— От планет куски, — попытался доказать я.

— Да брешешь ты все! — не верил Андрюха.

Я из-за того, что успел пожить уже в трех разных деревнях, был более сообразительный и юркий, чем Андрюха, к тому же много читал.

— Дети, дети, спокойнее. Влад прав.

— Ирина Сергеевна, вы про военщину? — уточнил я.

— Нет, я про метеориты! Действительно, в космосе есть планеты.

— И Гагарин? — спросил кто-то из младших детей.

— Нет, Гагарин вернулся, но вы молодцы, дети, — тоном жизнерадостной идиотки похвалила учительница. — Теперь, в честь этого торжественного события…

— Праздника? — уточнил Андрюха.

— Да, в честь торжественного праздника, мы проведем мероприятие.

— Какое? — заинтересовалась наша одноклассница Танька.

— Наша планета из космоса кажется такой беззащитной, и мы сделаем ее чище! — улыбке учительницы позавидовал бы любой стоматолог. — У нас страна трудящихся и мы с вами, дети, тоже должны трудиться. Мы проведем субботник!

— Сегодня пятница? — не понял я.

— Да, сегодня торжественная пятница и мы отметим ее субботником в честь дня космонавтики и мира во всем мире!

— И против израильской военщины? — опять переспросил я, представляя, с какой гордостью вечером заявлю родителям, что мы боролись с израильской военщиной.

— Костромин, не мешай нам праздновать! — ответила Сергеевна, вполголоса добавив: — Достал уже этот еврейчик! Так дети, выходим из школы и убираем территорию, прилегающую к конторе и детскому саду, — командовала она, — о граблях я побеспокоилась.

— Пускай перед садиком детсадовские убирают, — начал пререкаться Андрей. — Чего мы должны за них убирать?

— Так, хватит спорить! СССР первая держава, которая в космос вышла, а ты как подкулачник делишься с младшими детьми! — высказала Ирина Сергеевна. — Грабли в руки и вперед, вместе с нормальными детьми радоваться дню космонавтики! А кто считается с младшими, тот не советский школьник, а буржуй какой-то недобитый. Тебе понятно?

— Понятно, — пробубнил друг в ответ.

Мы разобрали стоящие в конторском коридоре под досками почета и позора грабли и гурьбой вывалили на улицу. Обрадованный скворец встретил наше появление особенно прочувствованной трелью. Грачи с берез, росших у столовой, его дружно поддержали. Сергеевна, стоя на крыльце как Суворов, взмахами рук распределяла фронт праздничных работ.

— Вы туда, вы туда, а Костромин с Родионовым за свои дурацкие вопросы будут скрести кусты перед детсадом.

Уныло, как военнопленные, мы исполняли торжественную повинность, вдыхая одуряющий запах от взбудораженной ночным дождем близкой липовой аллеи, распустившей почки, набухшие розовато-зелеными драгоценными камнями.

— Люди в космос летают: Гагарин, Леонов, Терешкова, а мы тут мусор скребем, — плюнул на изумрудно зеленеющую траву, дождавшуюся ласточки с весною, Пончик. — Нечестно!

— Коммунист не должен бояться самой черной работы — так Ленин сказал, — как мог, утешил я друга. — Будем скрести грязь, учиться, станем коммунистами, а потом и космонавтами.

— Тьфу на тебя! — толкнул меня в куст.

Я не удержался на ногах и упал.

— Родителей вызову! — подбежала, учительница, заметившая со своего наблюдательного поста непорядок. — Что вы за свиньи? Все дети рады, трудятся, а вы, как не знаю кто, как Мальчиши-плохиши! Таких недисциплинированных граждан никогда не возьмут в космонавты!

— Зачем ему в космос, он Лениным будет, — пророчески огрызнулся Пончик. — Космонавтов много, а Ленин один, — логично заключил он.

— Андрей, немедленно, слышишь, немедленно помоги подняться товарищу, иначе я за себя не ручаюсь! И прекрати мне тут антисоветскую агитацию, — понизила голос Ирина Сергеевна. — Ведешь себя как единоличник!

Рослый друг протянул мне руку, но я не спешил вставать — лежа в кустах и вдыхая терпкий запах молодой травы, я заметил денежку. Не обращая внимания на протянутую руку помощи, я коршуном выхватил из цепких лап струящегося зеленью куста монету и лишь после этого встал. Отряхиваясь от грязи, незаметно сунул добычу в карман.

— Еще раз и все! — напутствовала Ирина Сергеевна. — Те, кто ставит частнособственнические интересы выше интересов общества, в космос не полетят никогда!

— А как же тогда американцы на Луну полетели? — уступив подстрекательствам беса сомнения, опять задал я вопрос.

— Это частный случай, не позволяющий судить об общей картине. А ты своим головотяпским непониманием ситуации льешь воду на мельницу мирового империализма и, — она сделала паузу и торжественно закончила, — израильской военщины! Понял?

— Понял, — пристыженный выволочкой, я больше не осмелился спорить, опасаясь долгой лекции «о руководящей роли партии и правительства в то время, когда наши космические корабли бороздят просторы…». Бес тоже не стал дожидаться лекции и, ехидно хихикая, припрыгивающей походкой отправился к детскому саду развращать новые невинные души.

— Заруби себе на носу: Советский союз первым полетел в космос и никак иначе! — удовлетворенная победой, она отошла.

— Я бы полетел туда, — глядя на лазурь, увидев которую Грабарь бы удавился от зависти, указал на солнышко, норовящее бросить луч, как золотой дублон из «Острова сокровищ», прямо в левый глаз, Андрей. — На Солнце.

— Там так горячо, что и до нас тепло долетает, сгоришь.

— Тогда на Марс.

— Во, на Марс еще можешь успеть, — сжалился я, — если дисциплинированным будешь, — все-таки не удержался от подначки.

— Да ну тебя! Скреби лучше, а то вон лист остался за тобой.

— А за тобой два листа, — указал я.

Пару часов мы душевно скребли радующуюся весне природу. Даже откопали возле остатков забора, под гниющими листьями и серым сеном ноздреватый лед.

— Так тепло, а лед и не тает, — удивился Андрей.

— Раньше так лед сохраняли на лето, — поделился я прочитанным в какой-то книжке, — засыпали опилками и сеном, а летом в погреб относили, и квас на нем держали.

— Было же время, — вздохнул друг. — Без холодильников жили.

К обеду учительница сжалилась и выстроила нас.

— Молодцы дети, все славно потрудились, даже Влад с Андреем. Сегодня вы получили важный урок — только опираясь на коллектив можно чего-то добиться. И в этом вам помог подвиг простого советского парня Юрия Алексеевича Гагарина, который на детище Сергея Павловича Королева первым на нашей планете полетел в космос! Без помощи товарищей и партии он был бы простым безвестным лейтенантом, а так покорил своей улыбкой весь мир! Ура, дети!!!

— Ура!!! — закричали мы, и грачи испуганно шарахнулись с берез.

— Космос полон манящих и непознанных тайн и дисциплина откроет вам путь! Не следует забывать, что наша страна не только впервые в мире запустила в космос человека, но и отправила туда женщину! Ура!!!

— Ура!!! — опять проорали мы.

— Влад, о чем это говорит?

— Что женщина тоже человек? — не понял я.

— Это говорит о том, что надо не умничать как обезьяна, а слушать старших! Полет женщины в космос демонстрирует социалистическое равенство! Понятно?

— Понятно, — ответил строй.

— Поставьте инвентарь на место и можете идти по домам, сегодня уроков не будет.

— Спасибо, Ирина Сергеевна, — ответили мы.

— Помните, только дисциплинированные дети станут космонавтами и полетят к другим мирам, — напоследок напутствовала она.

— Пошли ко мне, — предложил я другу. — Котят наших посмотришь.

— Пошли. А интересно, на девятое мая училка нас заставит окопы рыть?

— Я откуда знаю?

— Смотри, что я нашел, — когда мы шли через конторский сад, готовящийся через две-три недели выстрелить белыми и розовыми зонтиками, манящими майских жуков, похвастался я. — Пятнадцать копеек.

— 53-го года, — Андрюха с интересом осмотрел мою находку. — Повезло тебе. Старые монеты в цене. Поменяемся на что-нибудь?

— Нет, — хотя меняться после прочтения «Тома Сойера» я очень любил, но отдавать редкую денежку было жалко. — Начну коллекцию собирать.

— Если передумаешь, то скажи.

Придя домой, мы увидели отца, важно, как вожак макак-резусов, сидящего за столом в прихожей и плотно закусывающего. Перед ним стояла ополовиненная бутылка водки и лежала доска с порезанным салом, чесноком и луком.

— Привет, пионеры! Чего так рано? — весело осклабившись зубастой акульей пастью, спросил он.

— Так праздник же сегодня, — отрапортовал я. — День космонавтики.

— Молодцы. И как отметили?

— Провели субботник.

— И все?

— Боролись с израильской военщиной.

— Это похвально, как говорится, сын достойный своего достойного отца.

— Еще я монету нашел, — ободренный похвалой, признался я, протягивая ее отцу.

— Монета это хорошо. Это даже, можно сказать, чудесно, — он осмотрел мою находку. — У меня тоже была когда-то монета, так матерые филателисты ходили ко мне по ночам. И космонавтика это хорошо. Меня чуть в космонавты не взяли, но потом передумали, а так бы быть тебе сыном космонавта, — потрепал папаша меня по волосам.

— Ты бы как Гагарин был? — уточнил я.

— Может даже лучше. Я же Гагарина видел, вот как вас, — глядя в наши наливающиеся неприкрытым восхищением глаза, соловьем заливался отец.

— Правда? — спросил я.

— Юру Гагарина? — уточнил Андрюха.

— Конечно, Юрку Гагарина. Других же не было, — кивнул головой и по-ленински монументально задрал руку. — Простой такой парень, вроде меня, ну, может, чуть попроще… Уму непостижимо, как благодаря руководящей роли партии и лично Никите Сергеевичу Хрущеву простой русский парень попал, как говорится, не на Колыму или за Можай, а на околоземную орбиту, — он, склонив голову, как сыч, посмотрел на нас.

Терзаемый шустрым червячком сомнения, приползшим на смену бесу, я начал лихорадочно вычислять. Отец 1957 года рождения, а Гагарин погиб году в 68-69-м где-то.

— А когда ты его видел? — наконец не выдержал я, плеснув в костер разговора немного керосина сомнения.

— Нас, школьников, в Москву возили и на Красной площади мы его встретили, — вздохнул родитель, наполнив еще рюмку. — Земля ему пухом! — водка провалилась в бездонное горло.

— А еще кого вы видели? — Пончик не сводил с него восхищенного взгляда.

— Еще? — задумался отец, взгляд его блуждал по сторонам как экспедиция Амундсена. — Еще? — налил в рюмку, махом выпил. — Еще? — взгляд зацепился за книжный шкаф, сквозь дверь выглядывающий из моей комнаты. — Аркадия Гайдара я видел!!!

— Ух ты! — восхищенно вскликнул Андрей. — Живого Гайдара?

— Да вот как тебя, — небрежно взмахнул десницей отец, — Прямо вот так стоял передо мной, смеялся, даже книжку мне подарил. Вон там, в шкафу стоит, — узловатый палец указал нужное направление. — Можешь взять почитать, очень интересно — про штаны из «чертовой кожи», вроде как Пашка наш сейчас носит.

— А Горбачева вы видели? — преданно как щенок глядя в глаза, спросил Пончик, вспомнив горячо обсуждаемого деревенскими мужиками генсека и его «сухой закон».

— Горбачева? — отец задумался, пустив морщины, похожие на высохший такыр, по обширному лбу. — Горбачева пока что нет, но думаю, что увижу. Ладно, пойду на работу, а вас с праздником, щеглята, — с сожалением посмотрел на опустевшую бутылку и встал с табуретки. — Без партии вам не бывать орлами. Учитесь хорошо, дикобразы, и скоро станете космонавтами. Или комбайнерами — передовиками.

— Нет, мы лучше космонавтами, — вежливо отозвался я.

Андрюха согласно закивал.

— Зря, — не согласился отец. — Коммунистическая партия в моем лице вполне бы сделала из вас победителей социалистического соревнования с вручением переходящих красных вымпелов и радиоприемников «Ленинград-002». Ну, пока подумайте, время у вас есть, — ворча гордо, как насытившийся французской булкой, крошимой благообразной старушкой, голубь, закрывая за собой дверь на веранду, напутствовал он.

— Какой у тебя батя! — с восхищением и завистью сказал мне Андрюха. — Мне бы такого! И Гайдар книжку подарил, и Гагарина видел, и чуть в космос не полетел!

— Угу, — согласился я, точно помня из предисловия к «подаренной» книге, что автор погиб в первые дни Великой отечественной войны. — Самое место ему в космосе…

Ух ты, Масленица

Рассказ выставлялся в первом туре Седьмого чемпионата прозаиков ЛитКульта. Занял шестое место в группе.

Поздним февральским утром отец вдруг подхватился с кровати и, как чертик из коробочки, выскочил из спальни.

— Рота, подъем! — так истошно, что на улице испуганно взвилась с березы стая грачей, сидевших там с благочинностью квакеров, заорал он, остановившись напротив двери в мою комнату. — Что спите, как сурки запечные? Подъем, рахиты!

— Вить, ты совсем ошалел? — откликнулась из кухни мать. — Все уже встали давно, один ты дрыхнешь.

— Как встали? Когда встали? — недоумевая, закрутил лысой головой как лошадь, отгоняющая надоедливых мух.

— Давно встали, — вышла мать из кухни. — Завтракать будешь?

— Давай, — протопал на кухню и гулко помочился в пустое оцинкованное ведро из-под угля.

Вернувшись в прихожую, тяжело плюхнулся на табурет, и устало облокотился на стол.

— Яичницы поджарь, — распорядился чуткий глава семьи. — Нет худа без утра. СтаршОй, ты чем там промышляешь? — проорал.

— Паяю, — вышел я из комнаты Пашки — младшего брата.

— Ху… ю, — передразнил отец. — Подай мне горчицу, сметану и хрен из холодильника.

— А тебе трудно руку протянуть и взять?

— Разговорчики в строю! Отец отдал приказ! — старательно почесал грудь, покрытую густыми волосами.

Под этот скребущий по нервам звук я достал из холодильника три стеклянные баночки.

— Что ты как чешпень какой? — плюхнула на стол подставку и водрузила на нее сковородку мать. — Или у тебя зудень завелся?

— Сама ты зудень! — жадно хватая поданные мной банки и щедро выплескивая содержимое на скворчащую яичницу, ответил отец. — Блинов напекла?

— Каких блинов?

— Ну, ты и чучундра! Масленица же сегодня! Пеки блины!

— Вить, до чего же ты зудливый! Из чего я тебе блины испеку?

— Скреби по сусекам! — папаша стал жадно пожирать яичницу. — Двух вон каких колобков напекла, — кивнул на нас, — а блины не можешь?

— Почему это я колобок? — обиженно спросил я.

— Это сейчас ты как падла худой, — просветила мать, — а когда родился, то был такой толстенький, ножки разложишь, ручки разложишь, и лежишь, щуришься, ну чисто Ленин.

Мы с Пашкой переглянулись, переваривая информацию.

Быстро, как лесной пожар, поглотив завтрак, отец закурил «Приму», откинулся спиной на подоконник, и начал немелодично напевать:

— Помидоры, помидоры, пусть живет у нас романтика в сердцах.

— Каскадеры, — поправил Пашка, вопреки своему обыкновению не перепутав малознакомое слово.

— Умнее батьки, да? — угрожающе уставился на него папаша, пытаясь проглотить взглядом.

— Нет! — поспешно открестился брат. — Ничего я не умнее!

— Мне с вами давно пора звание «Отца-героя» давать!

— Что ты к детям пристал? — вновь выглянула из кухни мать. — Вроде трезвый еще…

— Не мешай мне воспитывать отпрысков! — опять начал гулко скусти грудь, став при этом похожим на детеныша бабуина.

— Да что ты как часоточный?

— Рука чешется.

— Какая? — показалась из кухни заинтересованная мать. — Если правая, то это к прибыли, а если левая, то к убытку.

— Правая.

— Это хорошо!

— Ты от блинов-то не отвлекайся! Вы, хорьки собирайтесь, поедем сейчас в райцентр.

— Вить, не тяни с собой детей!

— Цыц! Пора делать из них помощников отцу. Собирайтесь!

— Ух ты, Масленица, — вспомнил мультфильм брат.

Ехать никуда не хотелось, но если отец что-то вбил себе в голову, то его и трактором ДТ-75 не перетянешь.

— Вить, смотри не нажрись, а то ГАИшники поймают!

— Кто меня поймает? — по-Тарзаньи воздел папаша руки вверх и начал колотить себя по растянутой майке с выцветшим штампом какого-то санатория. — Все, три минуты на сборы!

Он грузно протопал в спальню и вскоре вернулся в коричневом шевиотовом пиджаке, светло-серых чесучовых брюках и желтоватой гипюровой рубахе. На шее болтался ядовитый зеленый галстук с непонятными узорами.

— Красивше нас никого нет! — самодовольно заявил отец, оглядывая себя в большое зеркало, висевшее на двери раздевалки. — Прям принц!

— Ты куда это так вырядился? — ревниво спросила мать.

— К батюшке.

— Опять нажретесь, ироды! — всплеснула руками.

— То с Божьей помощью! Понимать надо, как говорится, политические моменты. Всё, спиногрызы, в машину!

Вышли из дома, осторожно прошли по дорожке, на которой лед был засыпан шлаком, покинули двор и подошли к гаражу.

— Постойте тут, а то еще сопрете что-нибудь, — распорядился папаша, отпирая дверь в гараж. — Я сейчас выеду.

Он с тяжеловесной грацией вождя стада бегемотов проскользнул в приоткрытую дверь. Вскоре в гараже послышалось бульканье, а затем щелчок открывшейся дверцы машины.

— СтаршОй, иди сюда, ворота открой!

Я зашел в гараж и начал вынимать штыри из запоров. Папенька завел машину. Я распахнул ворота, он выкатился на свежий снег. Я запер ворота, выйдя, закрыл за собой дверь гаража. В воздухе пахло близкой весной и свежим конским навозом. Навоз ощущался ближе, чем весна. Брат уже успел усесться в машину. Я тоже отправился туда.

— Ключи гони, — протянул руку отец. — А то еще потеряешь.

Я молча отдал ключи. Машина тронулась с места. От отца ощутимо тянуло спиртным. Всю дорогу он что-то мурлыкал себе под нос. На подъезде к райцентру, ожидая на переезде пока продет поезд, посмотрел на нас.

— Значится так, как говорится, в дверях правды нет, поэтому к отцу Василию мы не поедем.

— Почему? — с трудом поспевая за зигзагами его мысли, спросил я.

— А потому, что как говорится, нельзя с тобой идти в разведку.

— Какую разведку? — занервничал боязливый брат, пугливо осматриваясь по сторонам.

— Ни в какую разведку с вами нельзя, карандухи. Не знаете всем известных вещей, что отец Василий уже неделю сидит на «сутках».

— И что будем делать? — уточнил я. В скорое возвращение домой верилось с трудом.

— А делать будем вот что! Сейчас поедем на площадь. Там стоит столб. Тебе надо на него залезть.

— Зачем?

— Как зачем? Там призы: сапоги и поросенок.

— А поросенок нам зачем? Нам что, своих свиней мало?

— Поросенок всегда в хозяйстве сгодится. Будет вам братиком, — папаша гулко захохотал, и машина тронулась, проскочив под поднимающийся шлагбаум.

Доехали до площади Ленина. Припарковались, вышли из машины, вошли в толпу. Точнее, папаша пер, расталкивая людей, как бешеный буйвол сквозь тростник в гон, а мы держались в кильватере. Прорвавшись к центру, остановились, глядя на столб, вокруг которого были скупо посыпаны опилки.

— Я туда не полезу, — уставившись на упиравшийся в низкие облака столб, заявил я. — Сам лезь!

— Куда я полезу с геморроем? — возразил отец.

— Откуда у тебя геморрой? — удивился я.

— Оттуда, — неопределенным жестом указал куда-то мне за спину. — Из Америки, вестимо.

— При чем тут Америка? — невольно оглянулся я.

— При том. Лезь давай, — цепко ухватил за шею и вытолкнул к столбу. — На тебя смотрит страна.

От сильного толчка я едва не врезался, как камикадзе в американский корабль, головой в столб. Чтобы удержаться на ногах, пришлось столб обнять.

— Давай! — подбадривающе кричали в толпе.

Я стоял, держась за скользкое дерево. Мало того, что столб был сырым, так еще чья-то жадная душа смазала его чем-то скользким.

— Вперед! — надрывался за спиной папаша. — Будь мужиком!

Я начал медленно карабкаться вверх. Медленно, но верно, как вода, точащая камень дополз до середины. Взглянул вниз и внезапно закружившейся головой осознал, что выше не полезу. Толпа притихла, наблюдая за мной.

— Слазь мальчик, — крикнула какая-то сердобольная женщина. — Хватит! Убьешься!

Я, как утопающий в гадюку, вцепился в столб. Сил спускаться не было.

— Еще чуть-чуть и станешь старшим ребенком в семье, — громко сказал отец Пашке.

Я продолжал висеть, прислушиваясь к судороге, которая потихоньку начала сводить все тело.

— А баптистов уже поймали? — продолжал отец.

— Каких баптистов? Не до баптистов, — зашикали на него.

— По селектору передавали, что будут провокации баптистов из Америки.

— Ну тебя! Мальчик, слезай! — заволновалась толпа. — Будя!

— Свалится, — скучающе предсказал отец. — И всмятку. Кисельку выпьем.

— Лестницу ищите! — волновалась толпа. — Пожарным позвонить.

Я закрыл глаза. Постепенно гул толпы растворился где-то вдали. Очнулся только тогда, когда забравшийся на длинную лестницу, приставленную к столбу, мужчина продел мне подмышки веревку.

— Аккуратнее, потихоньку, отпускай, — уговаривал меня он. — Все хорошо будет.

С трудом я вновь вернулся на грешную землю.

— На, попей, — кто-то сунул в руку бутылку.

Я глотнул, не чувствуя вкуса.

— Отвезу ребенка в больницу! — послышался знакомый голос, в нос шибануло убойное сочетание запаха кислого навоза и сигаретного перегара, и отцовская рука выдернула меня у встревоженных людей. — Мало ли.

Он на буксире, как баржа утлый планшкоут, проволок меня сквозь толпу. Кругом встревоженными пчелами шумели люди. Дотащил до машины. Брат уже сидел внутри.

— Залазь.

Я втиснулся на сиденье.

— Шашки в мешки и ходу! — усаживаясь за руль, сказал папаша и самодовольно посмотрел на меня. — Все отлично вышло.

Отец до того был похож на самца мадрила, что я моргнул, чтобы развеять наваждение. Он вырулил со стоянки и поехал в сторону дома.

— Пока ты отвлекал эту толпу пролетариев, которым нечего терять кроме своих цепей, твой ловкий батя сапоги и поросенка умыкнул!

— Правда?

— Да, — мрачно подтвердил брат. — Батя украл мешок с поросенком и сапоги.

— Здорово, — неискренне восхитился я.

— Учитесь, дикобразы, пока батя жив! А то будете как вакуоли жидкие. Какой у вас батя ловкий! — его просто распирало от гордости. Того и гляди, лопнет.

— Это да, — покорно соглашались мы, но он нас даже не слушал.

— Шикарно, дети мои, просто шикарно! Какие сапоги! Какие матерые сапожищи!

Когда приехали домой, нас встретила сидящая на заборе и надсаживающаяся в крике стая грачей. Папаня гоголем расхаживал по дому в краденых сапогах, помахивая мешком с поросенком.

— Это вам не чуни какие-нибудь! Они прекрасны! Уму непостижимо, как они прекрасны! — самозабвенно, как мотылек бражника, порхая по комнате и притопывая сапогами, хвалился он. — И их два! Обратите внимание!

— Откуда это? — всплеснула руками мать.

— Все оттуда же, — ликовал он, — на столб залез и выиграл!

— Не так ли, дети? — подмигнул нам.

— Да, — отворачиваясь, подтвердил брат.

— Ты залез на столб? — не верила, разглядывая заметное брюшко супруга. — На столб?

— Залез и выиграл! Сапоги и поросенка! Никто не смог, а я запросто! Твой муж герой! Все настолько прекрасно, что и желать больше нечего!

— А тебе сапоги не малы? — присмотрелась к «выигранной» обувке.

— Слегка жмут. Сущий пустяк.

— Покажи подошву, — задрала ногу супруга и прочла размер, — Сорок второй, а у тебя сорок пятый.

— Да ладно, детям сойдут, — плюхнулся в кресло и с трудом стянул сапоги. — Не так ли?

— Сойдут, — согласилась мать.

— По размеру ступни можно рост человека определить, — сказал я.

— Как? — заинтересовался Пашка.

— Нужно длину ступни умножить на шесть с половиной.

— Почему?

— Потому, что соотношение длины ступни человека составляет 1/6,5 роста. Книжки читать надо.

— Зато поросенок в хозяйстве нужная вещь, — продолжал бахвалиться отец.

— А почему батя постоянно брешет? — тихо спросил брат.

— Как тебе объяснить? — задумался я. — Помнишь, книжку тебе про Гудвина из Изумрудного города читал?

— Который всех заставлял в очках ходить? — почесал переносицу очками брат.

— Да. Батя такой же. Тоже волшебник страны Оз.

— Слез, — поправил брат.

— В смысле? — не понял я.

— Волшебник страны слез, а не Оз.

— Это да…

Ружье

Рассказ принимал участие в конкурсе «1 сентября на БС!»

Опубликован в №1 (6) за январь 2019 года литературного журнала «Четверг»

Младший брат мой, Пашка, был слегка не в себе — человеком кургузеньким и запуганным, но при этом весьма себе на уме и хитёр как сорок тысяч енотов. А еще, как матерая сорока, падок на чужие вещи. Это было после зловещего, бросившего тень на всю деревню, похищения горшков из детского сада. Брат и его верный кунак Шурик Моргуненок появились перед моими глазами, когда я стучал по самодельной груше из лопнувшего волейбольного мяча, подвешенной к яблоне. Мяч, к слову сказать, был похищен где-то этими юными разбойниками и верно служил нам футбольным, пока жарким летним не лопнул из-за того, что его перекачали.

— Влад, дело есть, — оглянувшись по сторонам и злобно зыркая из-под перемотанных синей изолентой очков, словно приговоренный к расстрелу народоволец, начал брат.

— Нет уж, — прекратив избиение груши, откликнулся я. — Сами воруйте свои унитазы и горшки, без меня. Я больше в ваших темных делах не участвую, — отвернувшись от плутов, опять начал молотить ни в чем не повинную грушу.

— Ты должен нам помочь! — продолжал гнуть свою линию Пашка. — Ты же старший брат!

— Вот именно, что старший. Вам ничего не будет, а меня в колонию отправят.

— Чего тебя отправят? Мы ничего такого не собираемся делать… — брат допекай еще тот.

— Угу, сначала воруете унитазы у соседей, потом горшки и карты в детском саду, а теперь «ничего такого не собираемся». Что на этот раз? Поджечь деревню задумали?

— Нет, — брат вновь воровато оглянулся, — ружье.

— Какое ружье? — подумал, что ослышался. В голове возникла абсурдная картина, когда Пятачок приходит к Винни-пуху и говорит: «У меня есть дома ружье».

— Мы хотим украсть ружье, — вступил в беседу Моргуненок.

— Зачем оно вам??? — в голове сформировалась совсем другая картина, без Пятачка и медведя-сладкоежки: Пашка и Сашка воруют ружье нашего папаши и стреляют в воспитательниц детского сада, которых по какой-то причине ненавидели. Что-то там не «срослось» с воспитателями, из-за чего юные бармалеи замазали глиной дверной замок. За что были показательно наказаны, чтобы прочим детям было неповадно. Еще и мать потом дома ему ввалила как сидоровой козе. С тех пор они, каждый раз появляясь вечерами возле детского сада, с завидным постоянством замазывали замок. Пашка даже специально для этого с собой глину в кармане таскал. А потом вообще втянули меня в кражу со взломом, правда, унесли только горшки и старую политическую карту СССР. Больше ничего ценного в детском саду не оказалось. — Вы что, совсем ошалели?!!

— А что тут такого? — не понял брат.

— Да вы даже не сможете выстрелить!!! Вас отдачей собьет!!!

— Какой отдачей? — вытаращился Пашка.

— От выстрела, — терпеливо, как умственно отсталым, начал объяснять я. — Даже у меня едва хватает силы, чтобы удержать ружье при выстреле, а вас просто снесет. Да и что вам такого сделали воспитательницы, чтобы в них стрелять за это?

— Какой выстрел, какие воспитательницы? — теперь уже они смотрели на меня как на умственно отсталого.

— Ладно, — взял себя в руки, — давайте с самого начала и по порядку.

— К Рябичу приехал брат двоюродный в гости, — начал объяснять Пашка, а Шурик кивал головой. — Из Москвы.

— Так.

— У него ружье духовое, пробками стреляет…

— Ты ничего не путаешь? — Брату была свойственна вечная путаница в новых словах: подберезовики он называл подбородовиками, а бесприданницу бесхребетницей.

— Если в пробку иголку воткнуть, то будет ого-го, — перебил Шурик.

— Да, — кивнул в свою очередь брат. — Сейчас они с Вовкой Лобаненком играют возле клуба. Если ты поможешь нам их отвлечь, то мы украдем ружье…

Рябича Пашка тоже недолюбливал с детского сада, когда тот пригрозил его зарезать за украденный зонтик. А Лобаненок — сын нашего соседа через дорогу Кольки Лобана. Стало слегка проясняться.

— Может не надо? — спросил, понимая, что они от затеи все равно не откажутся. Да и признаться, самому было интересно взглянуть на такую штуку — духовое ружье.

— Там рычаг вниз двигаешь, и оно заряжается, — захлебываясь, начал Пашка. — Потом пробку в ствол и стреляешь — нужная штука.

— Если иголку воткнуть, — вновь дополнил Моргуненок.

— Как у ковбоев, — подвел итог брат.

Я помнил, как Пашка с упорством маньяка пытался завладеть записной книжкой двоюродной сестры Лариски, а тут ему опять «попала шлея под хвост» и глаза вновь засверкали болотными огоньками.

— И как я должен их отвлечь?

— Не знаю, ты там придумаешь что-нибудь, — с огромной убежденностью заявил Пашка.

Моргуненок утвердительно кивнул. Признаться, я не был так уверен, но попытка не пытка. Да и на живого москвича посмотреть интересно.

— Ладно, пошли.

И мы пошли. Вышли из сада, пересекли посадку, дорогу, нырнули в липовую аллею, тянувшуюся от почты до клуба, прошли ее. Возле клуба стояли и что-то бурно обсуждали сам Сергей Рябич; незнакомый мальчик в клетчатых шортах и сандалиях, с ружьем на плече — по ходу, тот самый москвич; Лобаненок на велосипеде и трое маленьких детей Миши Артемкина, живущего за столовой. Когда мы вышли из аллеи, то вся компания насторожилась. Только москвич смотрел нагло, демонстрируя презрение к деревенским. Сразу захотелось проучить задаваку, и идея украсть ружье уже не казалась такой дикой.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — нестройно протянули в ответ, справедливо ничего хорошего от нас не ожидая.

— Володь, дай на велосипеде прокатиться, — попросил я.

Признаться, до того я ни разу не катался на велосипеде.

— На, только недалеко, — помявшись, сполз с велосипеда сосед и протянул его мне.

Я забрался в седло и начал крутить педали, направив двухколесного коня в сторону фермы, до которой было с километр.

— Он же украл твой велосипед! — услышал за спиной звонкий голос Моргуненка.

— Как украл?! — ахнул Володька.

— А вот так!

— Отдай, — заорал Лобаненок и кинулся в погоню.

Я с силой начал нажимать на педали и быстро набрал скорость, но он вцепился рукой в багажник и с криком бежал за мной.

Пока дети увлеченно следили за необычной погоней, Шурик внезапно ударил в лицо москвича. Тот от неожиданности присел, выронив ружье. Моргуненок стремительно, словно коршун цыпленка, схватил трофей и кинулся бежать, но споткнулся и упал, сломав ствол ружья. Владелец ружья схватил валявшуюся на земле палку и ударил незадачливого воришку по голове. Тот схватился за голову и заголосил. Пашка во всей этой суматохе схватил поломанное ружье и, воровато оглядываясь, побежал за клуб. Москвич растерялся: то ли бежать за ружьем, то ли продолжать бить Шурика.

Я доехал до фермы и стремительно развернулся, едва не грохнувшись с велосипеда. Лобаненок по инерции оторвался от своего двухколесного друга и, перелетев через дорогу, загремел в кювет. Я помчался обратно к клубу. Сзади послышался шум, но оглядываться я не стал, и так понимая, что упорный Вовка опять мчится за мной будто тень. Подлетев к клубу, спрыгнул с велосипеда и прислонил его к березе. Москвич принял решение и кинулся за клуб в надежде вернуть ставшее камнем преткновения ружье. Подбежавший Лобаненок с ликующим криком вождя команчей впрыгнул в седло и, громко завывая, помчался по дороге к своему дому. Пыль за ним стояла как за стадом бизонов.

Я поднял поверженного Шурика.

— Я его сейчас отколочу! — грозно посмотрел он на остальных детей. — Тоже мне, приехал сюда и думает, что все можно. Мой батя его батю зарежет!

— Ты же первый начал, — попытался урезонить его Рябич.

— Он мне на ногу наступил!

— Ладно, хватит, — прервал я. — Пошли, посмотрим, что там творится.

Мы пошли за клуб, задворки которого напоминали захолустное железнодорожное депо с выбитой до каменной твердости землей, пожухлым бурьяном и горами шелухи от семечек. Увидели ограбленного москвича, пытавшегося протереть глаза от кирпичной пыли. Пашка набрал крошки дробленого красного кирпича за библиотекой и, дождавшись за углом, швырнул приезжему бедняге прямо в глаза.

— Ослепнет теперь, — злорадно прокомментировал Шурик, глядя на мучения врага. — Надо было в своей Москве сидеть!

— Вас посадят, — заплакал москвич. — Подонки!

— Сам ты подонок! — сорвавшись с места Моргуненок отвесил ему пендель. Рябич кинулся защищать брата, и они с Шуриком, сцепившись, упали на траву. Я еле растащил их.

— Я тебя зарежу! — орал Сергей.

— Я тебя сам зарежу! — не оставался в долгу Моргуненок.

Москвич, слушая все это, и немного протерев глаза, мелкими шажками двинулся наутек.

— Ладно, хватит ругаться. Я домой пошел, а вы как хотите, — сказал я.

— Я с тобой, — поспешил Моргуненок. — А тебя зарежут, — напоследок пригрозил Рябичу.

Мы потопали по дороге, по щиколотку утопая в горячей ароматной пыли, плескающейся словно вода.

— Не жалко паренька? — спросил я.

— Чего его жалеть? У него, небось, джинсы есть! А может даже видик!

— Хм… — не нашел, что ответить.

В саду сидел Пашка и горестно рассматривал поломанное ружье.

— Что теперь делать? — со слезами на глазах спросил он.

— А когда вы человека грабили, вы не думали, что теперь делать будем? — поинтересовался я.

— Никого мы не грабили! — надулся Моргуненок. — Он сам уронил, а мы нашли. Смотрим, оно поломанное и отдавать не стали. И вообще, может, это не он потерял?

— Поломалось! — продолжал горевать брат. — Что теперь?

— А если он родителям пожалуется? Артемкины же все видели, и Рябич расскажет.

— А мы скажем, что они брешут, — отпирался Моргуненок. — Кому поверят?

— Наша мать скорее им поверит, чем нам, — наученный горьким опытом, сказал я.

— Как же теперь стрелять? — не унимался брат.

— Да ну тебя!!! Дай сюда!!! — я выхватил ружье и осмотрел.

Ствол был поломан, и примерно треть ствола, заткнутая пробкой, болталась на полоске пластмассы.

— Ножовкой ровно отпилим и все — пробку можно будет вставлять, — вынув пробку, попробовал вставить ее в поломанное место — стала плотно. — И будете стрелять, дикари, как кулаки из обреза.

— Точно! — обрадовался Пашка.

— Еще иголку воткнуть и будет ого-го! — оживился Моргуненок.

— К вечеру придет мать и точно нам ого-го будет, — не разделял я их восторгов.

— Давай отпилим, — приплясывал от нетерпения брат.

Я принес из отцовской мастерской ножовку по металлу и показал им как пилить.

— Пилите сами, а мне надо делами заниматься, — оставил брата с другом.

Ближе к вечеру, мать ушла на репетицию театрального кружка, а отец, пришедший с работы, ужинал, сидя в одних трусах за столом в прихожей и с противным скрежетом скреб босой пяткой по полу, мурлыча себе под нос песенку:

— Злой шутник, озорник — мочегон…

Раздался звонок от калитки.

— Кого там черт принес? Влад, сходи, посмотри, кто там шатается, — распорядился родитель.

За калиткой стоял старший Рябич с незнакомым мужиком. Сердце мое оледенело и ушло в пятки.

— Влад, привет. Родители дома? — спросил Рябич.

— Батя дома.

— Позови.

Я вернулся в дом.

— Там Рябич с каким-то мужиком. Тебя зовут.

— Вот же не спится людям, — папаша неохотно натянул спортивное трико, белую рубаху и пиджак. — Пошли, пообщаемся с народом.

— Здравствуйте, люди мира, — тенью отца Гамлета выплыв за калитку и распространяя густой терпкий запах медвежьего вольера, поздоровался он, посмотрев на посетителей, как индюк на дикобразов. — С чем пришли?

— Виктор Владимирович, тут такое дело… — неуверенно промямлил Рябич.

— Какое у тебя дело, Арчибальд? — папаша недавно посмотрел какой-то фильм с героем — Арчибальдом.

— Я Юра.

— Не перебивай старших! В этой деревне я решаю, кто Арчибальд, а кто Юра. Это что за конь в пальто?

— Это брат мой, двоюродный, из Москвы, — сказал Рябич.

— В такие дни, когда гидра контрреволюции с помощью наймитов мирового империализма поднимает головы, вы должны сплотиться! Как там ныне в столице? Бывал у вас, бывал, — папаша ловко подхватил под локоть обалдевшего москвича и потащил к дому. — Сделайте честь, окажите гостеприимство. Прошу, как говорится, к чаю. Юра, ты чай будешь? — обернувшись, поинтересовался он у забытого всеми Рябича.

— Я? Я…

— Ну, нет, так нет. Оно и правильно — чай не водка, много не выпьешь. Так что привело в нашу глушь? — вновь обернулся к столичному жителю.

— Тут такое дело, — неуверенно начал тот.

— Кстати, а как там Микоян? — перебил отец.

— Какой? — совершенно запутался москвич.

— Нехорошо! — пальцем погрозил отец. — Можете не разуваться, — втянул гостя на веранду, в прихожую, усадил за стол. — У нас все по простому, без роскоши.

— Влад, сготовь чаю гостю, — отдал мне команду.

— К сожалению, лимоны кончились, — повернулся вновь к гостю. — Во положение! Как говорится, хуже губернаторского. Приехал гость из златоглавой, а у нас ни лимонов, ни огурцов. Стыдоба!

— Да не стоит беспокоиться!

— Вот раньше хорошо было, когда народы севера были отдельные. Встретишься с ними, поговоришь, с акынами выпьешь…

— С акынами?

— Ну, с шаманами. Какая разница? А Косыгин как-же?

Москвич красноречиво уставился на висящий над входной дверью барометр.

— Ну да, ну да, как-же, — закивал лысой головой отец и медаль «Победителю соцсоревнований 1980» сочувствующе затренькала на пиджаке. — Какие люди, какие матерые человеки!

— Влад, где чай? — вновь посмотрел он в сторону кухни.

— Сейчас чайник закипит и сразу заварю.

— Так вы что хотели? — вновь повернулся он к гостю. — Что привело в наш скромный сельсовет?

— Ваши дети избили моего сына и отняли у него ружье! — выпалил москвич.

— Как гнусно, Боже мой, как гнусно, — схватился за лысую голову папаша. — В моей деревне и такое! Скажите мне, за что? Но с другой стороны, вы должны понять, что для деревенских жителей вы, москвичи, в диковинку, вот и произошло недоразумение это.

— Ребенка избили! Это недоразумение?

— Вот же, а! Подумать только! В нашей деревне и такие, прошу прощения, как говорится, хунвейбины какие-то! Вы точно меня не разыгрываете?

— Какой розыгрыш? У ребенка синяк под глазом, глаза какой-то дрянью запорошены. Какие могут быть шутки?

— Влад, иди сюда! — позвал отец.

Я вышел из кухни.

— Этот уважаемый человек, гость, приехавший из столицы нашей Родины — города-героя Москвы, утверждает, что вы с Пашкой избили его сына и отняли ружье. Это правда?

— Нет, не брал я никакого ружья и не бил никого, — сказал я истинную правду.

— Странно, вроде как не врет, — отец повернулся к жалобщику. — Вы как считаете, врет или нет?

— Вроде что и нет, — неуверенно согласился тот, пристально глядя на меня. Я не отводил взгляда.

— А был ли мальчик? Точнее, с чего это вдруг ваш сын шатался по моей деревне с ружьем? Ружья детям не игрушка!

— Это игрушечное ружье. Духовое.

— Может быть, это ружье послужит делу окончательной победы над апартеидом. Или вы не желаете послужить благому делу? Когда Родина-мать зовет! Я не слышу ответа!

— Влад, где чай? — вновь повернулся ко мне. — Мы получим сегодня чай или нет?

Я едва не бегом принес из кухни две чашки с чаем.

— Отведайте, дивный грузинский чай. Мне его Шеварднадзе присылает.

— Тот самый Шеварднадзе?

— Конечно.

Они выпили по глотку чая.

— Пряников было бы неплохо, но, увы, это не Париж и не Лондон, и даже не Мадрид, — извиняясь, развел руками отец. — Как говорится, чем богаты, то и варим. Как говорится, раз пошла такая пьянка, режь последних поросят. Поросят резать не будем, а огурцов у нас нет…

— А ружье?

— Понимаю ваше волнение, я же не Ден Сяо Пин. Вы меня вынудили это сказать, так и запишем в протокол! Я проведу расследование и непременно найду виновных!

— Мы завтра уезжаем, и мне хотелось бы…

— Можете быть уверены! Даже не сомневайтесь! Как коммунист коммунисту!.. — подхватил гостя под локоток и, токуя словно тетерев, вывел за калитку. — Непременно! Благодарю за сигнал! Меры будут приняты, виновные будут наказаны! Профилактикой дальнейших правонарушений займусь лично! Но вы тоже должны понять: руки у деревенских детишек загребущие, глаза завидущие, но вы, столичные жители, должны быть выше этого. Не правда ли?

— Правда, — стыдливо отвел глаза москвич. — Так вы решите вопрос?

— Непременно! Не смею вас задерживать!

Ошалевшие посетители поспешили свалить.

— Где ружье?

— У Пашки, — угрюмо сознался я.

— Принеси, посмотрю, — возвращаясь в дом, приказал он.

Я нашел Пашку и Моргуненка в саду, упоенно играющимися с обрезом.

— Батя все знает, сказал, принести ружье.

— Я домой пойду, — засобирался Моргуненок. — До завтра.

Мы принесли отцу трофей.

— Ты почто московского боярина обидел и ружжо отнял? — грозными лохматыми гусеницами встопорщил брови отец. — Давай его сюда.

— Я не отнимал, оно лежало, — Пашка пугливо протянул обрез.

— Лежало? Хм… А чего брал ежели лежало?

— Ты же сам говоришь, что если не своруешь, то где возьмешь? Вот я и своровал…

— Не, ну в целом, оно, вроде и верно. Лежит — чего не взять? А бил кто?

— Моргуненок, — легко сдал друга Пашка.

— Шурик? Ну, он из трудной семьи, ему простительно…

— Каналья, — поддакнул Пашка.

— Ты это, того, аккуратнее с выражениями, а то мамка тебе за такие слова глаз на ногу натянет.

— А еще Влад велосипед хотел украсть! — продолжал ябедничать брат.

— Вы, тасманийские сумчатые волки, прямо как разбойники. Робин Гуды из коровника, — восхищенно хлопнул себя по коленям папаша. Из трико миниатюрными ядерными грибами поднялись два облачка пыли. — Так с этими задаваками московскими и надо!

— Он у Лобаненка, — поощренный брат стучал как Павлик Морозов.

— У Лобаненка нехорошо брать, — укорил отец. — Умные люди у соседей не воруют, а если воруют, то так, чтобы никто не видел. Поняли, пионеры?

— А я не пионер, — пискнул Пашка.

— Значит, дурак. Я бы тебя с собой в разведку не взял. Влад вон тоже не пионер, но молчит, не признается. Бери пример с брата, а то так и батьку когда-нибудь выдашь. Всего-то? — вертел в руках укороченное ружье. — Индюка, допустим, можно из этой ерунды оглушить?

— Мы тут иголку вставили, — начал объяснять брат. — Думаю, что оглушим индюка.

— Полезная штука. Гусь в сметане весьма хорош, — задумался отец. — Пилили зачем?

— Там ствол поломался… — сознался я.

— Отпиленный конец где?

— В саду валяется, — подал голос Пашка.

— Не умеете скрывать следы преступления! Учу вас, учу! Короче, Влад, завтра отнесешь отпиленный кусок московским пижонам. Скажешь, что я веду поиски преступников, и виновные вскоре будут изобличены и наказаны. Понял?

— Да.

— Ну и ладненько. Принеси мне водки из бара — надо бы отметить, как мы ловко обставили москвичей. Во как ваш батька москвича отшил, — горделиво, будто павлин, оглядел нас. — Умище то под лысиной не скроешь!

Я принес бутылку, отец налил себе стакан, сделал бутерброд с салом.

— Только ленинградцев не обижайте. Они и так с блокадой намучились, а тут еще вы, — одним махом проглотив водку, пристально посмотрел на меня. — Тоже мне, велогонщик рыжий. Хватит деревне и одного почтальона Печкина. Чтобы больше никаких велосипедов! Понял?

— Да, понял.

— Смотри мне, а то самому ноги колесом загну! Будешь Пашку с Моргуненком на себе возить! Понял?

— Да.

— А вообще вы молодцы. Правильное дело сделали — восстановили социальную справедливость под лозунгом: «Грабь награбленное!».

— Экспроприация экспроприированного, — поддакнул я почерпнутым из отцовских агитаторских книжек.

— Точно. Молодец. Так и есть. А то ишь ты, шашлык они мне не прожарили, — на дне мутного омута его глаз метнулись тени воспоминаний. — Я им от чистого сердца спички для мангала, а они со мной так…

— Кто? — заинтересовался Пашка.

— Молод еще такие вопросы отцу задавать! — оборвал папаша. — Ишь ты, дитя природы нашелся! Игрушку эту заныкайте понадежнее, пока эти цацы не уедут. И мамке не показывайте — убьет сгоряча. Я в вашем возрасте всегда был не прочь стянуть у доверчивого соседа то, что плохо лежало. Другие дети еще в кулички играли, а я уже тянул все, что плохо лежало, стремился семье помочь. Когда слегка подрос, то брал и то, что лежало хорошо. Но! — воздел указательный палец, — делал это с умом и немалой ловкостью, что не позволило ни разу, подчеркиваю, ни разу, не только поймать, но даже заподозрить меня. Учитесь, трилобиты, пока я жив!

Назавтра, как и было поручено, я отнес москвичам отпиленный кусок ствола.

— Отец велел передать, что ведет преследование преступников, и виновные будут наказаны! — без запинки отчеканил я.

— Скажи, мальчик, — осторожно поинтересовался москвич, — а твой отец всегда такой?

— Да, а что?

— Нет, ничего. Бедные дети, — вздохнул и протянул ладонь для рукопожатия. — Держитесь тут. Да хранит вас Бог.

— Бога нет! Так отец говорит.

Он молча посмотрел на меня, развернулся, и ушел в дом.

Сморчки

Рассказ участвовал в конкурсе «Черная метка 2018» сайта «Квазар»

Теплым субботним апрельским утром мать готовила котлеты. Мой младший брат Пашка сидел за столом и пристально смотрел за приготовлением котлет, чтобы мамаша не добавила яда. В такие минуты он чрезвычайно напоминал аутиста. С другой стороны стола сидел большой рыжий кот и так же неотрывно следил за Пашкой. Мать следила за сыном и котом, чтобы не стянули фарш. Кухня была просто пропитана атмосферой всеобщей подозрительности, которую подчеркивал висящий на двери плакат с Плачидо Доминго.

— А яйцо зачем?

— Как зачем? Яйцо всегда добавляется для связки, чтобы котлеты не разваливались.

...