автордың кітабынан сөз тіркестері  Теорема тишины

Александр Дэшли, Даша Сиротинская

солнце превращает кожу в гербарий теней

И ты живешь в нем, незаметный и тихий, гремишь кастрюлями и лейками, и лес вокруг привыкает к тому, что ты постукиваешь где-то у него внутри, как какая-нибудь птица или белка, и начинает прятать тебя, так же как их, за тишиной, в запахе; крыльцо твое засыпано сосновыми иголками и высохшей волчьей ягодой, а в окна видно, как деревья величаво передают друг другу корону солнца, без споров, без тоски и без зависти, и каждое из них царит всего четверть часа, серебряное, пронизанное солнцем, такое великолепное, что ни одна мшинка во всем лесу не пожелает оспаривать это вековечное царствование. И ты сам, подобно всему, что только населяет лес, с какой-то древней влюбленностью глядишь в окно на эту неземную ель или сосну.
Я

Когда ты всем надоедаешь, о тебе тут же начинают выдумывать, что ты постарел и стал высокопарным, и наконец ты и сам готов в это поверить и сделаться капризным, глухим и неповоротливым. Для многих это искушение оказывается непосильным, но только не для меня

Для моего дома это многоцветие, эта пышность, эта легкомысленная вера в вечность были полезны — как для всякого дома. Но вот меня — меня — пугала эта возмутительная и бесполезная роскошь, я был поражен ею до суеверия, потому что сам привык восхищаться строгостью.

— Да, как видно, когда человек, пусть даже самый разумный на свете, видит гриб, им овладевают первобытные инстинкты, с которыми невозможно не считаться.

Как мне это было необходимо — знать, что однажды я буду возвращаться с прогулки, отряхивая на ходу с одежды еловые иголки и муравьев, буду подниматься по крутому берегу какой-нибудь реки и, оглядываясь, видеть сквозь черные еловые силуэты ее замысловатый темно-золотой изгиб, буду совершенно один на свете, как усталый рыцарь, и в складках моего плаща будут странствовать подслеповатые осенние пауки — и тропинка приведет меня к дому с цветными стеклышками в окнах, с теплыми комнатами, такими, каких только пожелает моя душа. Ни одна беда тебе не страшна, если только дотянешься рукой до перил крыльца

— Послушай, — медленно и свирепо заговорил Ланцелот. — Ты из меня дурака не делай. Я много где побывал и много чего перевидал на свете, и таких вот принцесс, как ты, в рваных босоножках тоже перевстречал уйму, хоть ты и воображаешь, что самая умная и необыкновенная. Я не то что крошки от песка, я речной песок от морского отличить сумею. И вот я просыпаюсь каждый день, твою мать, как на дне морском! Как на в гробу мною виденном хреновом морском дне!!

— Ух ты, какие причастные обороты, — хихикнула Лидия. — Чего ты так распсиховался-то?

Даже закаты были такие, словно бы Бог ел варенье из красной смородины, а потом пальцем вымазывал остатки с фарфорового блюдца.

Кто знает, почему вся эта летняя чепуха — солнце, свободное время, всякая еда — так привязывает друг к другу людей, что потом и не развяжешься никак. Хорошо, что я теперь ученый и меня всем этим с толку не собьешь.

Кто знает, почему вся эта летняя чепуха — солнце, свободное время, всякая еда — так привязывает друг к другу людей, что потом и не развяжешься никак.