Когда ты всем надоедаешь, о тебе тут же начинают выдумывать, что ты постарел и стал высокопарным, и наконец ты и сам готов в это поверить и сделаться капризным, глухим и неповоротливым. Для многих это искушение оказывается непосильным, но только не для меня
В этом и заключается трагедия типа, описанного Дэшли: глубина, красота, гармония, которые человек способен обрести в самом себе, в конечном итоге приводят его к тому, чтобы полностью отказаться от внешнего мира, порвать связи с теми, кто его любит — и, что самое пугающее, с теми, кого любит он сам.
Дождь и вправду время от времени ненадолго прекращался, и было видно, как Бог обрезает своими чуть заржавевшими ножницами водяную ткань над лесом за рекой, оставляя только белесый сияющий край, и освещение от этого ста
— Я почти уверена, — даже не моргнула, так и чешет как по написанному, — что время — это такая болезнь. Ну, как чума. Неизлечимая и всеобщая. Такая эпидемия, которая н
Мы получаем не такую-то историю про таких-то людей, а некую универсальную схему — в данном случае взаимоотношений человека со своим внутренним миром. Когда этот внутренний мир явлен в конкретном образе — в данном случае места, в котором пребывает, «находится» тот или иной персонаж, — драматизм этих отношений и таящиеся в них опасности становятся видимыми.
этом и заключается трагедия типа, описанного Дэшли: глубина, красота, гармония, которые человек способен обрести в самом себе, в конечном итоге приводят его к тому, чтобы полностью отказаться от внешнего мира, порвать связи с теми, кто его любит — и, что самое пугающее, с теми, кого любит он сам.
у Дэшли: вообразим, что будет, если бытовое, в общем-то, представление о том, что «каждый живет в своем мире», станет реальностью, условием существования героев внутри конкретного текста.
вот спустя шесть лет я все так же мысленно возвращаюсь к «Теореме тишины» и раздумываю над природой этого словно бы совершенно оторванного от действительности текста.
— Ай! — воскликнула она, уколовшись о гвоздь. — А ты знаешь, скоро начнется февраль, а потом весна. Ты прости меня, что я обозвала тебя дураком. Я же понарошку.
— Да ты вся понарошку, — отвечаю. — Только в тебя поверишь, как ты уже пропала, уже другая. Я очень устал.
Анни улыбнулась, потянулась ко мне рукой осторожно, как будто я мог ее укусить, и погладила меня по щеке.
— Ну ладно тебе. Не уставай! Пойдем лучше на звезды смотреть.
