Глава 1
2 октября 1932 г.
19:40
Осень 1932 года разлилась по Ластхоупу густыми мазками золота и багрянца, словно природа сама решила написать последний, ослепительный аккорд перед долгим зимним молчанием.
Особняк Кирстенов, величественный и немного грустный в своем осеннем убранстве, возвышался среди вековых дубов, чьи ветви, отягощенные медью и пурпуром, шептались с ветром о давно минувших днях. Белые колонны парадного входа, выхваченные косыми лучами заката, казались еще белее на фоне темнеющей листвы, а ухоженный газон, усыпанный опавшими листьями, напоминал старинный гобелен, тронутый временем. На крыльце, будто брошенные впопыхах, валялись детские игрушки — потертый мяч и деревянный паровозик, застывший на полпути к несостоявшемуся путешествию.
В гостиной, где царил теплый полумрак, нарушаемый лишь неровным светом камина, воздух был густ от аромата яблоневых дров — сладковатого, с едва уловимыми нотами дыма. Пламя лениво лизало почерневшие поленья, отбрасывая на стены трепетные тени, которые извивались, как тени недавно ушедших гостей.
Алан Кирстен стоял у камина, неподвижный, как одна из мраморных статуй, украшавших холл его дома. В его руках догорала очередная страница «Нью-Йорк Таймс» — языки пламени жадно поедали строки, превращая их в пепел, легкий и бесполезный. В сводках писали о его последней речи в Конгрессе, о язвительных репликах оппонентов, о шепотах за спиной, полных намеков и недомолвок. Они обвиняли его в безрассудном увлечении к идеям новой социалистической партии, зарождавшейся в далекой европейской стране.
«…Времена третьей империи вот-вот настанут… Кто хочет жить, тот должен бороться, а тот, кто слаб, тот не заслуживает право на жизнь…».
Именно это он слушал от своего идеологического наставника и именно это он хотел донести до не понимающих истины в политике. Но сейчас эти слова казались пустыми, как этот проклятый бокал с виски в его руке, в котором не осталось ни капли утешения.
— Ты сегодня особенно мрачен, — голос жены прозвуч
