автордың кітабын онлайн тегін оқу Выучиться на Бога
Алексей Тихонов

Кітап туралы Қазір оқып жатыр2 Тегін фрагмент

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Он — воин. По рождению, по воспитанию, по образу мысли. Воин до мозга костей, твердо знающий двух своих главных врагов: бесчестье и смерть. Смерть, отвратная любому живому существу, и бесчестье, которое для благородного человека страшнее. Разве можно было предположить, что Судьба способна приготовить ему гораздо более тяжелое? Что, выживший и сохранивший честь, он проклянет собственное спасение? И разве можно было догадаться, какие открытия принесет отчаянная борьба с жестокой Судьбой?..

18+

«И весь он, все тело его ликовало, впитывая в себя чудесное, могучее, пьянящее ощущение жизни, которое приходит к человеку и захватывает его всякий раз после того, как он перенес смертельную опасность»

Б.Н.Полевой

Пролог

Ветра почти не было, пушистые хлопья снега медленно и редко опускались на землю. Чтобы сразу превратиться в гадкую, грязно-серую кашу. Странное дело — на дворе середина декабря, а морозов не случалось до сих пор. Упомнят ли подобное старики? С крыши вместо сосулек весело сбегали талые ручьи, барабанили по доскам веранды.

При том ведь не сказать, что кругом царило благодатное тепло. Стылость, сырость, слякоть — нормальные люди в такую погоду стараются дома сидеть. А на улице торчали только двое: он, Басо, да охранник Канцелярии. И ладно охранник — обвешанному кожей и железом воину по службе полагалось выситься бесстрастным истуканом, а зачем топтаться здесь Басо? Второй час, кстати, топтаться. Вдобавок одежда была выбрана явно неудачно, и теперь отделаться переминанием на месте не удавалось. Не очень достойно приличного чиновника, но Басо подпрыгивал, пыхтел, хлопал себя по плечам. Главное — драгоценный футляр не выронить. Вещь древняя, обивка протерлась, еще по пути чуть намокла, поэтому следовало беречься.

Охранник, зараза, даже бровью не повел на мучения человека. Ни словом с таким перемолвиться, ни сочувствие получить — уставился слепым взором в даль и изображает из себя статую с алебардой. А чего там углядишь? Басо давно успел все рассмотреть: равнина серого снега, испещренная черными штрихами-прогалинами, разбитая нитка дороги, несколько домиков, часовня рядом, роща. Деревья дыбились голыми скелетами, дорога пустовала, небо хмурилось и прекращать сыпать хлопьями не собиралось. Тоска.

Слегка улучшилось положение с ранними зимними сумерками. Изнутри здания донесся приглушенный звук гонга и тотчас, будто у порога ждали, распахнулась дверь. Чиновники, молодые и в возрасте, поодиночке и группами, потекли на улицу. Разговаривали, смеялись, оживленные, — как-никак домой, к семьям, к очагу и ужину. Не всем же мерзнуть на проклятой веранде!.. Басо, стоявшего в стороне от прохода, приветствовали, а он в ответ кланялся непрерывно, точно игрушечный болванчик. Даже зло брало… Прости Господь, грешные порывы… Наверно, думают, прибывший издалека сослуживец пропускает их, чтобы войти в здание Канцелярии? Ох, как бы он мечтал кинуться в полутемное, но такое теплое жерло дверей! Однако нельзя, долг превыше прочего. Здоровья в том числе. Самое большее — размять спину непрестанными поклонами да обменяться парой фраз с кем-нибудь из хороших знакомых.

Жаль, народу в Канцелярии работало немного — человек пятнадцать-двадцать, знакомые скоро кончились. Хотя о чем это он?! Слава Творцу, что народу было мало! Так они, по крайней мере, быстрее вымелись вон. И приблизили момент, ради которого имело смысл дрожать в сырости.

Еще с полчаса минуло в тягостном ожидании, когда из приоткрытых дверей выглянуло круглое мясистое лицо. Гордое до чрезвычайности, как у всех слуг высоких сановников, оно обозрело окрестности, задержало взор на Басо. Ни слова, ни кивка, лишь надуло губы и нырнуло обратно. Тем не менее страдалец встрепенулся — надвигался судьбоносный миг. Обыкновенно господин Укава, начальник Канцелярии, заканчивал работу гораздо позднее остальных, шептались, чуть ли не к полуночи. Естественно: серьезная должность, ответственность, море бумаг и важных решений, способных повлиять на жизнь целой страны. Тем дороже была милость, оказанная простому, незаметному чиновнику.

Первым на веранду выступил все тот же слуга, надменный, пузатый коротышка. В руках — прямо королевское знамя — фонарь на палке, за спиной — корзина с документами. Басо признавал, что одевался слуга, пожалуй, лучше его самого, и разукрашенный резьбой фонарь стоил приличных денег, однако заносчивого вида коротышки это не извиняло. Розги наглец не дополучал! Даже появившийся следом начальник Канцелярии выглядел менее спесиво.

Господин Укава имел внешность идеального вельможи — высокий, полнотелый, с благородной осанкой и печатью мудрых размышлений на лице. Усы, согласно дворцовой моде, свисали до линии подбородка, брови строго хмурились, шелковая шапочка, роскошный шелковый халат с подолом, волочившимся сзади, серебряная цепь — такими художники обычно рисовали государственных мужей. И, приветствуя такого, не грех было согнуть спину особо низко. Нынешнего начальника в Канцелярии любили. То есть не только почитали, уважали как всякого, занявшего значимый пост, но именно любили. Редкостное стечение обстоятельств — во главе ведомства оказался человек пусть требовательный, зато справедливый, способный слушать чужие мысли, самостоятельно их оценивать и не присваивать потом. С его приходом даже привычные сплетники утихли — все боялись лишиться хорошего руководителя. И вряд ли кому другому дерзнул бы адресовать диковинную просьбу Басо.

Достигнув величавой поступью середины веранды, Укава остановился, глянул на бегущие с крыши капли воды, поежился.

— Зонт, господин? — тотчас отреагировал слуга, теряя спесь.

— Не надо пока.

Вот он момент. Басо, набрав грудь воздуху, шагнул вперед:

— Нижайшее почтение, господин начальник.

Укава медленно повернул голову, посмотрел свысока, будто не ожидал здесь никого встретить.

— Ах, это ты, Басо. Все-таки пришел. Ну, чего там у тебя?

Трясущимися то ли от холода, то ли от волнения пальцами чиновник открыл футляр и извлек туго перевязанную бечевкой кипу бумаг.

— Ого! Внушительный труд, — Укава, отмахнувшись от помощи слуги, сам принял дар. — Признаться, не думал, что у тебя хватит терпения когда-либо завершить его. И бумаги сколько извел… Небось, на одних лепешках с лапшей целый год сидел? Семью мучил… Хотя ты не женат, верно?

— Совершенно верно, сир, — опять поклонился Басо. — Бранить меня было некому.

— Бранить, юноша, всегда найдется кому, — фыркнул Укава на робкое подобие шутки. — Понимаешь ведь, что я посмотрю твою писанину с придирчивостью? Как-никак не безвестный шалопай сочинял, на кону репутация Канцелярии! Осознаешь?

— Разумеется, господин начальник. Лишь о такой строгой оценке я и мечтаю.

— Это хорошо… Посвети-ка, Сицэмо!

Вельможа поднес рукопись к фонарю и перелистнул несколько страниц, заполненных аккуратным почерком.

— Старался, вижу, — проворчал он. — Времени там у вас в Ней-Тезе, похоже, свободного с избытком, вот и занимаетесь Бог ведает чем. От безделья.

— Честное слово, господин начальник! — вспыхнул Басо. Хихиканье мерзавца-слуги уязвили его особо. — Исключительно вне службы создавалось!

— Ладно, поглядим… О какой эпохе взялся писать?

— Начало одиннадцатого столетия от сотворения мира.

— Давненько. Благая Весть?

— Э-э… Лет за двадцать до того.

— Но Великий Пророк уже родился? — Укава покачал головой. — Годой… Ох, Басо! Ну чего бы тебе не изобразить житие Пророка или хотя бы шествие по миру его идей? Почему обязательно хардаи? Мало проблем со Святой Матерью Церковью?

Чиновник потупился, точно нашкодивший мальчишка, но ответил упрямо:

— Вы же в курсе, господин начальник, я долгие годы работаю с хардаями, по сути, живу с ними бок о бок. Кое-что узнал, кое о чем расспросил. Это же, возможно, зачин большой летописи! А описывать житие святых — занятие для церковных служителей, тут я не силен. У нас ведь Канцелярия по делам хардаев!

— Подучился бы, книг толковых почитал… М-да. Хардаи… Они, конечно, славные, непобедимые воители, многое сделали для страны, однако далеко не всем понравится возвеличивание клана язычников.

— Но я же не возвеличивал, господин начальник! Я лишь пытался зафиксировать их историю… Не моя вина, что началась она чуть раньше Благой Вести!

— Тем хуже для истории, — повысил голос Укава. Затем продолжил мягче, — Ладно, Басо, посмотрю на досуге, после решим, как с твоим… творением поступить. Название, безусловно, заменим — ни к чему зря Церковь дразнить… — он свернул бумаги и передал слуге. Сам спрятал ладони в широких рукавах. — Холод-то какой… Хотя правильно я велел ждать здесь. Странные свитки, перешептывания в кабинете, сомнительные летописи… Навевает подозрения. Не доставало еще неприятностей из-за этой ерунды! Впредь являться опять же только по моему приказу. И не болтай никому. Понял?

Часть первая. ПЕРСТ СУДЬБЫ

I

Самым трудным оказалось — прийти в себя. Просто вынырнуть из мешанины бессвязных, темных видений и всплыть туда, наверх, к свету. А заодно к боли. Они были теперь неразлучны: серый, режущий свет и боль, многоликая, но вездесущая. Стоило ли тогда всплывать? Будь его воля, человек, не исключено, остался бы в мире видений. Там тоже хватало кошмаров, а существование грозило вскоре угаснуть, зато хотя бы плоть не бесилась в мучительных судорогах. Плоть там вообще отсутствовала.

Впрочем, роль ее такая, похоже, не устроила — именно плоть грубо потянула сознание вверх. Зачем? Хотелось еще пострадать? Или отыскалась в глубинах памяти иная цель?

Как бы то ни было, он очнулся. А, очнувшись, тотчас застонал: болело все. Даже без движения ломило спину, крутило суставы, каждый вздох рвал грудь, каждая мельчайшая мышца вопила о беде, о тяжелых, непоправимых разрушениях. Ноги просто не ощущались, тогда как в самом центре головы полыхало подлинное пламя. Умереть, наверно, было бы легче.

Праздники случались нечасто. То есть дней, посвященных какому-либо из Небожителей, главных или рангом пониже, их родичам, помощникам и слугам, имелось вдоволь. Прибавить еще местных божков, известных порой лишь в одной деревне, а в придачу разных почитаемых личностей вроде легендарных предков, глав семейств и духовных подвижников, так, пожалуй, год превращался в сплошное торжество. Только вот назвать это настоящим праздником язык не поворачивался.

Нет, положенные ритуалы в Илдоке всегда соблюдали усердно, не сравнить с погрязшими в пороках соседями. Никакие жизненные невзгоды не заставили бы жителей страны пропустить первый день апреля — хоть дождь камней обрушится с неба, они обязательно, как сотни лет назад заведено, понесут в храм белого ягненка во славу младшего из Великой Троицы — лучезарного Винга. И августовская жертва громоподобному Каону — дары нового урожая — последует непременно. Каон — самый могучий из Богов, это знает каждый младенец, именно Каон владычествует в мире, только вот… почему-то самые обильные подношения собирались теперь в декабре.

Шу, седой угрюмый старец, единственная отрада для которого — прервать бытие земной твари. Старший из божественных Братьев имел мало приверженцев. Его редко любили, разве кто-то из особо отчаянных, зато все боялись. «Придет час, и наши нити судьбы обрежет каменный нож Шу», — пугали друг друга дети подслушанным от взрослых. Старец, конечно, не был ни демоном, ни злодеем, он лишь выполнял необходимое — завершал цикл жизни, дабы та смогла возродиться вновь. Но у кого не дрогнет сердце при мысли о неминучем конце? Собственном конце! Шу не знал сострадания, его не трогали мольбы и проклятья, а высшим подвигом для героев древних легенд считалось выкрасть у палача свою нить. Правда, скольким смельчакам такое удалось? То-то же.

Отсюда общая неприязнь. Страх. И поклонение. Не подкупить старика, так чуть задобрить. Чтобы чуть позже взялся иссохшими пальцами за твою паутинку, отодвинул ее на потом — ему ведь все равно, он веков не замечает, а человеку каждый день под солнцем дорог. Ради лишнего же годика и подавно ничего не пожалеешь. Оттого святилища Шу — разумеется, мрачные и громоздкие, порой вырубленные в темных недрах скал — на недостаток пожертвований не жаловались никогда. Не являлась секретом и закономерность: чем тяжелее вокруг, тем плотнее поток жаждущих поклониться седому богу. Голод, мор, война — люди тотчас вспоминают о бренности бытия, торопятся любой ценой вымолить еще немножко времени, каются и клянутся в чем угодно. Отступает беда — уцелевшие опять захватываются будничными хлопотами, опять созидают жизнь под опекой веселого Винга, копят богатства, славя Каона… Клятвы тонут в пыли забвения. До следующей напасти.

Ладно, очередной круговорот из бессчетного множества, на котором держится мир. Мудрецы уверяли: так было от сотворения Поднебесной и так будет впредь. Только вот… никакой мудрец не припоминал влияния храмов Шу, подобного нынешнему. Тут уж цикл явно не замыкался, что-то нарушилось в тонком механизме, устроенном Небожителями. А такое нарушение, хочешь не хочешь, ощутишь. Осознает не всякий, подыщет подтверждения с обоснованиями лишь гений, зато ощутит даже безмозглый дворовый пес, что брешет на каждую пичугу. Тогда он примется выть по ночам, вгоняя хозяев в еще большую тоску, те, покряхтев, соберут новые дары. Каковые понесут, естественно, к самому мрачному из окрестных храмов. А куда иначе? Беда ведь…

В Илдоке шла война. Вернее, не так — война шла кругом, везде. Острова Диадона жили войной. Давно жили, успели, чудилось, свыкнуться с непрерывностью череды битв, осад, триумфов и разоров. Истоки нынешней вакханалии терялись в памяти поколений — сражались деды, отцы, суждено сражаться и внукам. Разве есть иной способ существования?

Однако то, с чем сумело примириться человеческое сознание, едва терпела плоть бытия. Зарастали брошенные пахарями поля, хирела торговля, пустели кварталы извечно шумных городов. Силы Илдока истощались, медленно, но неуклонно — пытливый взор подмечал даже по проезжаемой единожды в год дороге. Пожалуй, если что и спасало княжество в теперешнем состоянии от внешних угроз, то исключительно одновременное ослабление соседей. Многотысячные битвы древности уже воспринимались как фантазии сказителей. Или так измельчали потомки великих воинов? А как прикажете не измельчать, когда с ничтожными перерывами бои длятся восьмое десятилетие?.. Восьмое? Или девятое? Сейчас уж точно не определить. Да и важнее другое — положение вырисовывалось скверное, навевающее тягостную, пронзительную тоску. Хоть вправду беги на поклон к зловещему старцу Шу…

— Скверно… — Айнар сам не заметил, как произнес это вслух.

— Ну что вы, господин! — рядом с готовностью всплеснул руками Ориема. Седому слуге, пестовавшему хозяина почти с пеленок, позволялось многое. Чем он и пользовался с бескорыстным усердием. — Полно убиваться. Эка невидаль — брат обошелся неласково? Ведь не впервой…

— М-да… — криво усмехнулся Айнар. — И, чую, не в последний раз.

Старик Ориема, конечно, заслуживал доброго взгляда за истовое желание утешить, но выдавить из себя подобный взгляд не получалось. Да и как благодарить слугу, который, в сущности, являет собой немой укор? Блестящего воина княжества сопровождал… одышливый, рыхлый телом простолюдин. Вчерашний конюх вместо бравого оруженосца! Обернешься на такого, и стыд жжет щеки… Хотя понимаешь — лучше такой, чем вовсе никакого. А кто согласится служить лишь за скудную кормежку да латаное платье? Даже не согласится, сам вызовется, напросится, мечтая уберегать подросшее дитятко от мирских напастей… Слов нет, поначалу трезвый, хозяйственный рассудок Ориемы оказывался весьма полезен, однако нынче… Преданного старика, впрочем, не сменишь. Не только потому, что тот, пожалуй, еще вздумает умереть от внезапной обиды. Денег у блестящего воина за минувшие годы не сильно прибавилось, а без них попробуй найти охотников таскаться по дорогам и полям, из битвы в битву, рискуя головой.

— В конце концов, хвала Небесам, кое-что от брата все же перепало, — продолжал разглагольствовать слуга, подогнав своего понурого мула к стремени Айнара. — И князь, да продлятся его дни, наверняка не забудет вашей, господин, недавней доблести, тоже одарит.

— Очередным серебряным кольцом? — фыркнул воин. — На него мы, старина, и недели не протянем. Опять же не понесешь ведь дар солнцеликого на рынок? Придется цеплять к предыдущим. Сколько их там скопилось?

Ориема хлопнул себя по груди и вслушался в глухое звяканье под одеждой с явным удовольствием.

— Двенадцатое, господин, — сообщил гордо, словно сам добыл все эти знаки высочайшей милости. — Едва ли у кого из Ближних сыщется так много…

— Не преувеличивай, — Айнар вяло поморщился. — И у Кейхата, и у Дитоми они связками на стенах висят. Даже у сопливого Киенео вряд ли меньше моего. Толку, правда…

Слуга покачал головой — он помнил, как ликовал, как плакал от счастья юный хозяин, получив из княжеских рук первое кольцо. По итогам первой серьезной битвы, где они чудом уцелели. И на пороге долгих восьми лет кровавой страды.

— Уверен, большие награды не за горами, господин. Вы ведь теперь — боязно подумать — на вершине отторо! Верно?

Еще одно утешение, лишь пуще растравляющее душу!

— Верно, — буркнул Айнар. — Верно, старина. Вот только приятнее быть последним среди аннинов, чем первым среди отторо. Как вообще сравнивать передний ряд Ближних с задним? Там, сзади, не очень и важно, какое место занимаешь… Все равно не видно…

— Но кому претендовать на передний ряд, если не лучшему из отторо? — вкрадчиво заметил Ориема.

Они ехали полупустынным трактом. Жара, допекавшая почти месяц, чуть спала, даже не грянув обычной в таких случаях бурей. Где-то на краю небосклона похмурились тучи, пару раз громыхнуло, чиркнуло сквозь темноту гневным пламенем Каона и более ничего. Жухлые от засухи крестьянские нивы словно в насмешку получили горсть дождевых капель.

Зато явно оживились дороги. Те, кто неделю за неделей просиживал под крышей, предпочитая убытки гибели на чудовищном солнцепеке, сейчас спешно собирались в путь. Сколько даруют Боги терпимой погоды? Навсегда ли ушло пекло, многими уже поминаемое, как недобрый знак? Надо успеть провернуть хоть малую толику скопившихся дел, тогда и грядущие напасти авось перебедуются легче… Не сказать, что с прохладным ветерком жизнь в княжестве забурлила, но людей на тракте хватало. Крепкие купеческие караваны, крестьянские повозки, обозы городских работников. Каждый торопился, покрикивал, щелкали кнуты, храпели лошади, десятки подошв и копыт усердно взбивали отсыревшую дорожную пыль.

Впрочем, даже в крайней спешке всякий путник не забывал регулярно озираться. Как теперь — тучный, голый до пояса верзила, шедший в хвосте каравана, оглянулся и замер. Потом резко крутанулся на месте, согнулся, открыв жидкую кисточку волос и лоснящийся загривок. Айнар едва шевельнул пальцами державшей узду руки.

— Дорогу! — багровея, с натугой взвыл толстяк. Развернулся к своему каравану и замахал копьем. — Дорогу благородному господину! Вправо примите, олухи, демона вам в печень!.. Мигом посторонятся, господин…

На лице молодого воина не дрогнул ни один мускул — застывшая маска высокомерной отрешенности. Нынче Айнару не приходилось стараться, он привык сохранять это выражение в любых ситуациях, как подобало человеку его ранга. А черному люду подобало срочно очистить проезд, остановиться и почтить дворянина низкими поклонами. Так было всегда, так произойдет и теперь. Айнар даже не чувствовал желания обернуться — вековые заповеди, конечно, выполнят в точности. Никто не захочет испытать на собственной шкуре остроту клинка встреченного дворянина. Или воин просто не мог выкарабкаться из сетей тягостных дум? То-то Ориема начал озабоченно коситься на хозяина…

Праздники случались нечасто. И если уж Небожители вдруг смилостивились к обитателям земли, если позволили среди вселенской скорби воистину радостное, грех упускать такое, не повидать, не поучаствовать. Колыхавшийся кругом поток хоть и освобождал дорогу благородному путнику, общего движения не прекращал — только вперед, по тракту, который через холмы и реки выведет к Шораи, столице княжества Илдок. Именно там со дня на день должны были грянуть основные события, именно туда спешили торговцы с крестьянами. За каким бесом сорвалась в дальний путь эта пестрая, потная, шумливая толпа? Что-то выгодно продать, что-то купить, хлебнуть дармового пива, на что-то поглазеть, разевая рот. А больше, вероятно, отдохнуть душой в бесшабашном водовороте веселья, такого редкого и такого манящего. Ради подобных минут отступит даже барыш, можно махнуть рукой даже на срезанный карманниками в сутолоке кошель: ведь разворачивалось почти забытое — праздник! Не чинный вековой обряд, не назначенное сверху торжество, а искреннее, всеобщее ликование народа.

Через день во дворце Шораи предполагалось заключение мирного договора: Илдок прекращал давнишнюю вражду со своим западным соседом — княжеством Гайафа. Толки об этом велись с зимы, вся страна до хрипоты спорила, боясь поверить в немыслимое. Чтобы полудикие тигоны, правящие в Гайафе, решились пойти на мировую? Добровольно? Без тайных козней да громких поражений? Верилось, поистине, с трудом. Ладно соседи с севера — Ямаута, там и люди почти свои, и властители в родичах не одно поколение. Или Хамаи-Саро на юге — по большей части чужаки, зато просвещенные, вечные поставщики диковинок, моды и сплетен. Опять-таки даже со столь приличными соседями сплошные хлопоты: договоров-то подписывалось великое множество, но редкий из них просуществовал дольше пары лет. Несколько совместных походов, пиршества с клятвами, а затем неизменно случался какой-нибудь скандал, открывавший дорогу новым годам ожесточенной вражды. Союзников же Илдок всегда искал именно против Гайафы. И вот теперь…

Справедливости ради надо сказать, что без подталкивания тигонов к миру не обошлось. Айнар знал это лучше многих — месяца не минуло как в верховьях Тонавы, прямо во время хитромудрых переговоров ратники Илдока разгромили нагло грабивший чужую землю отряд. Тигонский отряд. Айнара не слишком беспокоило, как дипломаты обеих сторон выпутаются из щекотливой ситуации — судя по готовящимся торжествам, у них получилось. Волновало другое: в том бою был тяжело ранен старый Хема, воин-аннин. Через неделю он скончался. Значит, предстоит очередное смещение в длинной цепочке Ближних князя. Значит, он, Айнар, дравшийся месяц назад как обычно неистово, добывший две головы достойных врагов и проливший собственную кровь, обретет шанс сделать новый шажок вперед…

— Очень важный шажок…

— Разумеется, господин! — тотчас подхватил Ориема промолвленное хозяином. — Да упокоится доблестный Хема в Небесных Чертогах, однако его героическая гибель послужит вам на пользу.

— Глупости говоришь, — поморщившись, Айнар отвернулся, но толстяк и не думал отставать.

— Что вы, господин, ничуть не глупости! Сами же рассуждали: князь привыкает к аннинам, доверяет им, и лишь подвигами в передний ряд не протолкат…

— За языком следи, старик! — оборвал Айнар. Он даже покосился вокруг, словно кто-то из простонародья мог подслушать чересчур вольные речи.

Помолчав, Ориема все-таки закончил полушепотом:

— Перст судьбы, выходит, господин. Понимаете? Великие Боги ведут вас к новым громким достижениям, и князю, да продлятся его дни, останется только закрепить волю Небес…

— Ха, небольшое достижение — первый из отторо.

— Но ведь и битвы еще, чаю, не все завершились…

— Ладно, хватит! — воин хлопнул себя по колену. Лесть преданного слуги никогда не блистала искусностью, а сегодня, под мрачное настроение, внимать ей было вообще невыносимо. — Езжай вперед, озаботься обедом.

— Может, сразу о ночлеге разузнать?

— Никакого ночлега, спать ляжем в Шораи.

— Господин!.. — скривился Ориема. Долгие переходы давались толстяку тяжко.

— Не спорь, только в Шораи! — отрезал Айнар. — Потребуется — в темноте поедем, но нынче же до города доберемся. Сколько, в самом деле, ползти?

Путешествовали они вправду небыстро. От родового замка Годоев столица располагалась примерно в полусотне миль, и редкий благородный всадник отказался бы от удовольствия пронестись это расстояние за день-полтора веселого галопа. Между тем Айнар со слугой пылились в дороге уже третьи сутки. Даже попутная чернь озадаченно косилась на воина, предпочетшего галопу мелкую, неторопливую рысцу. Кто-то, наверно, списывал столь диковинное поведение на задумчивость дворянина, кто-то — на слабосильность слуги, грузно трясшегося в седле. Истинная причина была гораздо проще. И жестче: бедность. Восемь лет постоянных сражений не принесли Айнару богатств, он по-прежнему еле сводил концы с концами. Отсюда одышливый толстяк в качестве оруженосца, отсюда — скромный наряд, отсюда же — нехватка подменной лошади. И в самой мирной поездке приходилось использовать боевого коня, другого попросту не имелось.

Впрочем, собственно на Дикаре, рослом игренем красавце с вечно сияющими неистовством глазами, отторо не сэкономил. По счастью, покупал еще угловатым жеребенком, но и тогда деньги были уплачены чудовищные. В дело пошли все сбережения до последнего гроша, жалование за три месяца вперед, средства от продажи кое-каких вещей, долги… Старый Ориема рыдал, умоляя хозяина одуматься. Того перспектива полуголодного существования тоже не радовала, но твердость воли он проявил. И никогда не раскаивался: Дикарь вырос в коня незаурядного, статью, нравом, верностью вызывавшего общее восхищение при княжеском дворе. Уже давно стихли выгодные предложения — Айнар смог бы купить на выручку трех приличных лошадей, но даже не рассматривал подобные идеи. Великолепный конь требовался не для забавы, не для утешения гордыни. Сама жизнь воина напрямую зависела от его коня, доспехов да оружия, вот он и не скупился на них. Причем только на них…

Отставание от мула Ориемы Дикарь воспринял с ожидаемым возмущением. Жеребца не интересовали планы хозяина поберечь его силы, он рванулся, закусывая удила, следом, и понадобились нешуточные старания, чтобы утихомирить рассвирепевшее животное. А тут еще как назло по тракту пронеслась группа молодых дворян. Не из Ближних, конечно, какие-нибудь сынки мелких землевладельцев-мурадов, спешащие на празднование. Поравнявшись, незнакомцы сдержали бег коней. Совсем юные, безусые мальчишки, полные наивного любопытства и задора. Слава Богам, у них хоть ума достало не усмехнуться при виде борьбы одинокого, угрюмого воина с норовистым скакуном. Никто не фыркнул ни на седой от пыли халат, где уже не разобрать узора, ни на медленную рысцу. Попутчики степенно раскланялись и помчались дальше. Настроение Айнара продолжало портиться.

Деревушка, назначенная им для привала, была обыкновенна до раздражения: десяток убогих, скособоченных глинобитных хибар, вжатых в землю соломенными крышами; куцые, иссохшие огородики; голодно воющая живность. Вместо храма центром деревни, похоже, являлся постоялый двор. Внезапно пробудившийся тракт наполнил его народом, повозки теснились у входа, мешая проезду. Везде мелькали люди, что-то грузили, о чем-то спорили — гам над деревней висел знатный.

Звучали, впрочем, не только привычные вопли человеческого становища. Уши Айнара выделили из общего шума пару истеричных, нет-нет и сбивающихся на визг голосов — в воздухе пахло скандалом. Что там творилось — трактирная драка или налет разбойников — воина не интересовало совершенно. Хватало своих неприятностей, чтобы ввязываться в чужие. Между тем Ориема назад так и не выскочил, то есть серьезной опасности не предвиделось. Опять же зазорно благородному воину пугаться дебошей черни. Опять же путникам требовался хоть небольшой отдых — Айнар вправду намеревался уже нынче достичь столицы.

Под эти раздумья всадник медленно одолел короткую деревенскую улочку. Мимо, обгоняя, неслись какие-то мальчишки, женщины, топали мужики, едва успевая поклониться незнакомому дворянину. В сумятицу охотно включились облезлые местные псы — они вряд ли соображали, что происходит, но не преминули залиться истошным лаем. Затем откликнулась скотина; занервничали, дергаясь в постромках, лошади; люди кинулись успокаивать их… Короче, дебош на глазах набирал силу. И еще одно очень не понравилось Айнару: ритмичные выкрики визгливых голосов сопровождались столь же равномерными волнами низкого гула. Так толпа настраивается на своих вожаков, заводит себя их исступлением, напитывается энергией. А вконец обезумевшая толпа частенько опаснее шайки головорезов.

Тем не менее всадник и пальцем не шевельнул, чтобы сдержать коня. Принужденный к степенному шагу Дикарь достиг ворот постоялого двора. Здесь пришлось протискиваться между плотно сгрудившимися телегами. Боевой конь зло фыркнул на пару тщедушных фигур, копошившихся в проходе, и те прыснули прочь.

Во дворе перед приземистым, но обширным домом действительно плескался народ. Большая дорога собрала всех: крестьян, мастеровых, купцов, прислугу, мелких чиновников, даже нескольких дворян, а теснота с вожаками теперь усиленно лепили из этого пестрого скопища единую массу. В роли вожаков выступали две странные личности, торчавшие на крыльце трактира. Один — явно жрец Каона, плешивый толстяк в поношенном желто-красном балахоне. Внушительное брюшко указывало на склонность служителя Верховного Бога к чревоугодию, а фиолетовый сливовидный нос — и к винопитию. Второй человек, оглашавший двор особо надрывными воплями, напоминал деревенского сумасшедшего: длинные всклокоченные волосы, горящие глаза, грязные лохмотья, крючковатая палка в руке.

— …И ныне идут враги веры, — заходился он в крике, — дабы отвратить нас от пути пращуров! Кто звал этих нечестивцев? Разве народ Илдока отвернулся от Богов и пожелал себе новых кумиров?

— Нет! — тотчас подхватил жрец. Пара вообще ораторствовала на удивление слаженно. — Никто не звал сюда заезжих проповедников. Илдок издревле поклонялся своим Богам и не изменит им впредь! Никогда! Я прав, чада Каона?

Толпа откликнулась нестройным, сердитым гулом. Не так-то легко сплотить совершенно случайно встретившихся на тракте людей, да еще подвигнуть их на серьезное деяние. Приходилось трудиться в поте лица.

— Скорее Небеса обрушатся на землю, почерневшую от пороков! — тряс палкой лохмотник. — Скорее горы опрокинутся, а моря иссохнут до дна, чем народ Илдока назовет своими чужих Богов! У себя пусть иноземцы служат ложным кумирам, нам же ядовитые сказки не надобны! От них только скверна и гибель!

— Но ядоусты неугомонны, — вступил жрец. — Им не сидится дома. У них, видать, сердце кровью обливается, если кто-нибудь делает что не по их порядку. Обязательно нужно всех подчинить одному! Неважно, случится ли при этом разруха, болезни, беды в дальних краях, главное — подчинить! Слышите? Склонить вас, чада, под чужое ярмо!

Тут яростный ритм действа чуть нарушился — толпа отвлеклась, прянула в стороны, и к крыльцу приблизился воин на могучем коне. Оба оратора примолкли, недоуменно озирая незнакомца. Лишь сейчас Айнар заметил, что в руках у них ворочается еще человек. Стоявшего на коленях бедолагу в серой дерюге явно били, причем долго и усердно, теперь он только тихо поскуливал да закрывал голову локтями. Похоже, грозные обвинения адресовались также ему.

Откуда-то сбоку вынырнул Ориема, бледный и озабоченный.

— Господин, давайте уедем отсюда скорее! — прохрипел, прижавшись к стремени. — Небесами заклинаю, не нравятся мне здешние склоки! Честное слово, лучше бы не встревать, пока худого не приключилось…

— Чепуха.

Тщательно сохраняя осанку, Айнар слез с коня, отряхнул одежду, поправил меч. Подозрительные взгляды десятков людей иголками царапали кожу, но требовалось не дрогнуть даже бровью. Каменная маска холодного, презрительного высокомерия — у него были хорошие учителя манер. Простонародье должно сразу почувствовать свое место и не посягать на большее.

— Э-э… господин… — протянул растерянный жрец, когда незнакомец шагнул на ступени. — Как…

Айнар поднялся молча, чем ввел собравшихся в окончательное смятение. Остановился рядом с троицей, обвел ее долгим, снисходительным взором. Толстяк-жрец покраснел и потупился, словно мальчишка, лохмотник зыркнул волком, бедняга на коленях… Тот едва позволил себе отвести от лица руку, но на миг блеснул влажными, слезящимися глазами.

— Чего тут у вас? — капля насмешки, капля брезгливости, капля скуки — дозировка получилась отменной.

— Э-э… вот, господин… — опять промямлил жрец. — Вот, извольте видеть… Этот нечестивец, он… проповедовал вредные измышления, богохульствовал злобно… славил чужих кумиров, сея сомнения в души преданных чад Каона!

— В Илдоке почитают множество богов, чем вам не угодили новые?

— Но негодяй надругался над верой наших отцов!

— Прямо уж надругался? — фыркнул Айнар.

— Он сбросил наземь изваяние Великого Каона! — внезапно рявкнул лохмотник, тряхнув гривой спутанных волос. — Дюжина людей подтвердит! А за такое кощунство единственное наказание — смерть!

Айнар медленно повернул голову, и под его взглядом толпа покорно расступилась, открывая лежащую в пыли фигуру. Деревянный уродец в половину человеческого роста, темный от времени и явно вырубленный топором какого-нибудь местного умельца. Подобные нередко водружали на постоялых дворах, дабы проезжающим не ходить с пожертвованиями до ближайшего храма. Удобно — закусил, запряг лошадей и тут же умилостивил всемогущих Небожителей перед дальней дорогой. Разумеется, храм не оставался в накладе — часть подношений обязательно отсылалась ему.

— Нечаянно опрокинул? — высказал предположение воин.

Жрец тотчас всплеснул руками:

— Какое там, господин! Все видели: бранился, насмехался, а после принялся раскачивать изваяние. Люди побежали унять, но, увы, опоздали…

Айнар посмотрел сверху вниз на пойманного злодея — тот всхлипывал, переминался на коленях, однако обвинениям не возражал.

— М-да. Напрасно, приятель.

С этими словами воин двинулся дальше, к дверям. Опешившие судьи расступились.

В трактире было сумрачно и пусто. Не сновала прислуга, не стучали плошки, даже ароматы недавних кушаний ощущались еле-еле. Сбитые циновки, оставленная в беспорядке посуда, мерное капанье пролитого пива. Лишь в углу отыскался человек, но и то крепко спящий, уткнувшийся лицом в стол.

— Хозяин! — позвал Айнар. — Есть кто живой?

Из-за его спины высунулся Ориема, осторожно огляделся.

— Никак поголовно все на судилище, господин. Еще бы — этакое развлечение не каждый день увидишь. Теперь, похоже, пока горемыку не повесят, не успокоятся. Придется ждать.

— Как? — набычился воин. — Ждать? Мне ждать каких-то святош с их глупыми забавами?!

Он крутанулся так, что слугу отбросило, и ринулся назад. На крыльце, в душном мареве, между тем уже возобновились прерванные заклинания.

— …Разве вы, благоверные жители Илдока, — распинался жрец, утирая мокрую шею, — способны терпеть, когда на глазах оскорбляют Богов? Разве не ваш прямой долг — покарать гнусного злодея? Покарать немедленно, на месте преступления, без всякой жалости и в назидание другим осквернителям! Как просить о милостях Великого Каона, если мы попустим сегодняшнее глумление над Его образом? Не бывать этому! Я прав?

Толпа ответила мрачным ревом, еще не безумным, но вполне грозным. Люди, сжимая кулаки, подались вперед… и опять застыли — рядом с троицей на крыльце возник недавний дворянин. Расставил ноги, подбоченился. Сквозь надменную маску блеснуло пламя нешуточного гнева, и простонародье инстинктивно попятилось.

— Господин!.. — обернулся раздосадованный очередной помехой жрец, однако Айнар лишь отмахнулся.

— Где трактирщик? Живо сюда, прохвост! В кои то веки благородный человек заехал в ваш клоповник, а и то обслужить ленитесь? Живо!

В толпе кто-то испуганно закопошился, но жрец подскочил первым:

— Господин, как вы не понимаете, здесь идет священный суд! Нельзя мешать в столь важном деле!

— Чепуха, а не суд, — фыркнул Айнар. — Мне сейчас кусок баранины куда важнее всех завываний под дверью.

Лицо толстяка пошло пунцовыми пятнами.

— Да разве можно такое говорить, господин? Не имею чести знать вашего имени, но богохульные речи непростительны любому дворянину!

— Ты, болван, еще поучишь меня, о чем говорить, а о чем нет? — рассвирепел Айнар.

Жрец хоть и съежился под нависшей над ним фигурой воина, не сдавался:

— Нельзя!.. Нельзя замахиваться на святое! Волей князя мы, служители Каона, следим здесь за чистотой веры, нам и решать… У нас найдется управа на всякого…

— Как? Замолчи, тварь, пока я не прихлопнул тебя и не разогнал это дурацкое сборище! Ты кому угрожаешь?

Айнар уцепил толстяка за ворот, встряхнул так, что у дерзкого клацнули зубы.

— Да они же из одной шайки! — вдруг взвился за спиной отчаянный крик. — Такой же святотатец! Смотрите, люди, он хочет помешать правосудию и обидеть вашего духовного наставника! Чего же вы мешкаете? Хватайте негодяев! В петлю обоих!

Если б лохмотник с горящими глазами, не затевая вопить, напал сразу, Айнару пришлось бы туго. А так воин успел выпрямиться. Народ у крыльца переминался, сердито гудел, потрясал кулаками, но первым бросаться на вооруженного дворянина решился бы только сумасшедший. Он и решился — взвыв, лохмотник вскинул свою палку. Яростно, зато медленно, неуклюже, даже мальчишки-новички в школе Эду исполнили бы это лучше. Айнар провалил удар, пропустил мимо пыхтящее и дурно пахнущее тело. Привычным движением стряхнул кровь с короткого, чуть изогнутого ножа. Безумец еще не осознал случившееся, а народ уже шарахнулся от веера матовых капель, плюхнувшихся в пыль.

— Убили! Святого отшельника из Аматоно убили! — запричитал кто-то, и его тотчас поддержали другие голоса. — Зарезали страдальца за веру! Великий Каон! Гляньте, люди! Беда!

Многие, смекнувшие, что действо принимает опасный оборот, торопились покинуть двор, уводили лошадей и повозки, но достаточно сыскалось и возмущенных. Айнар выдернул перепуганного жреца из-под бездыханного тела сообщника.

— Ну-ка, мерзавец, уйми своих псов!

Толстяк, измазанный до пояса чужой кровью, и без того находился в шоке, а тут вдобавок острейшее лезвие прижалось к горлу. Тем не менее, выпучив глаза, он прохрипел:

— Беззаконие… Вы ответите… Народ… втопчет…

— Дурак, — поморщился воин. — Если я обнажу меч, деревня вымрет. Тебе этого хочется? Уйми их быстро!

Кое-как, ценой угроз и пинков удалось принудить жреца обратиться к людям. Красноречие он подрастерял, выступал глухо, сбивчиво, однако запал толпы чуть охладил. Или то морок, наведенный самозванными судьями, постепенно рассеивался? Все больше путников отворачивались от места трагедии, предпочитая вернуться на тракт; шум понесся уже деловой, житейский. Вскоре у крыльца топтались только человек пятнадцать, по преимуществу окрестные землеробы. Они, похоже, неплохо знали покойного и оставлять случившееся без последствий не желали.

Оглядев угрюмые лица черни, Айнар опустил нож. Толкнул локтем жреца.

— Расходитесь, чада, — буркнул тот безо всякого вдохновения. — Вы здесь ничем не поможете, так позвольте же действовать высшим силам. Силам небесным и земным, духовным и светским. Лишь запомните произошедшее в деталях — будете свидетельствовать…

— Не увлекайся, — оборвал его Айнар. Потом добавил громче. — Ну, слышали? Расходимся! Трактирщик с прислугой — в дом, а остальные — прочь. И путников гоните! Когда пообедаю и выйду, клянусь бородой Шу, любую живую тварь у порога буду считать врагом. Понятно объяснил?

Смысл этих слов уразумел каждый, толпа замерла. Воин пропустил мимо семенящих, втянувших головы в плечи трактирных, вслед им пихнул жреца. Еще раз оглядел ворчащее простонародье, не столько грозно, сколько презрительно.

— Сударь… — донеслось невнятное откуда-то из-под ног. — Господин… умоляю…

Оказалось, там очухался давешний святотатец — в пылу скоротечной схватки Айнар совсем о нем забыл.

— А тебе чего, горемыка? — поморщился воин.

Изломанная побоями и ужасом фигура вывернула растопыренную ладонь, блеснули белки глаз, скривились судорогой губы:

— Заклинаю, сударь… не бросайте!.. Они убьют меня… Во имя милосердия… во имя всего светлого, что, убежден, есть в вашей душе… спасите!

— Убьют? — воин выпрямился. От его недоброй усмешки люди попятились еще дальше, но убираться восвояси не торопились, хмуро сжимали кулаки. Отыскались и колья, вилы, цепы, прочий хозяйственный скарб, столь легко превращавшийся порой в оружие. — М-да, пожалуй, убьют. На меня-то посягнуть кишка тонка, зато доходягу упокоят старательно. И куда же тебя, приятель, девать?

— Спасите… — повторил злоумышленник жалобно. — До конца дней стану за вас молить…

Он осекся, не назвав, кому собирался адресовать благодарственные молитвы. Может, и правильно поступил — его положение без того было шатким. Айнар на миг задумался: одно дело — заурядный кабацкий скандал, перепалка, нападение на дворянина и жесткий отпор; иное… Потакание преследуемому распространителю какого-нибудь вредоносного учения грозило неприятностями. Князь, конечно, Ближнего в обиду не даст, но покарать вполне способен. А сейчас это казалось крайне несвоевременным. С другой стороны до дрожи хотелось лишний раз щелкнуть чернь по носу, напомнив ей место…

— Хорошо, — хмыкнул Айнар. — Поднимайся. Ориема, пособи человеку войти в дом! Больно уж тебя перепачкали… сударь… Не дозволим расправы без княжьего суда, пусть шакалья стая не скалится.

В зале трактира уже царила суета. Хозяин заведения и пара его слуг старались на совесть, лишь бы угодить пугающим гостям. Вернее, лишь бы спровадить их с наименьшими убытками. Длинный стол возле окна тщательно протерли, убрали следы прежних посетителей, включая дремавшего в углу пьянчужку. Выставили нехитрую снедь: лапша, рыба, пресловутая баранина да пиво, явно здешнее, деревенское.

Айнар прошел мимо подобострастно согнувшегося трактирщика.

— Недурно, — кивнул с усмешкой. — Еще наполни торока овсом. И чтоб отборным! Проверю.

Рядом Ориема выпучил глаза, но сдержался, пока трактирщик, кланяясь, не удалится к дверям.

— Господин! — зашептал затем толстяк. — Вы готовы все это принять? Мясо, пиво, овес… А чем мы расплатимся?

— Придумаем что-нибудь, — оглядевшись, Айнар решительно поменялся со старым слугой местами: не то солнце слишком било в лицо… не то шальной камень из окна грозил задеть дворянина. — В конце концов, оскорбившая путника деревня могла бы и вытерпеть небольшой ущерб. Вполне справедливо, по-моему.

— Опять нарушаете закон, кимит, — просипел сквозь зубы пунцовый от натуги жрец. — Но, видят Боги, придет день, воздастся…

Воин крутнулся:

— Какой я тебе кимит, морда? Или ровней себя посчитал? Брюхатый завыватель гимнов сравнялся с сыном благородного семейства в двенадцатом колене? Ох, мыслил усадить мерзавца рядом за стол, а теперь схоронись-ка в углу, чтобы я тебя не замечал. Звука не подашь, если жизнь ценишь! Пшел!.. А вы располагайтесь, любезные, без церемоний.

Сам он сел первым, потянулся к еде, тем более аппетит был отменный — долгая дорога успела вытрясти ранний завтрак начисто. Ориема, в походах нередко деливший с хозяином кусок хлеба, тоже подключился без лишних слов. Зато спасенный преступник опустился на циновку робко, будто не веря в собственное везение. Сейчас, вблизи, удалось рассмотреть: еще молодой, лет двадцать пять — тридцать, по сути, ровесник Айнара. Высокий, узкоплечий, худой. Прочие черты терялись под многочисленными отметинами побоев — ссадины покрывали скулы и лоб, на торчащих из-под серой дерюги руках наливались синяки, запекшаяся кровь пятнала рваный балахон, даже волосы. Впрочем, кое-что не сумела утаить и кровь — длинное лицо с впалыми щеками безошибочно выдавало пришельца из-за морей.

— Иноземец? — удовлетворившись осмотром, спросил Айнар.

Человек, едва потянувшийся к плошке с мясом, замер и сглотнул. Дернулся острый кадык.

— Да, сударь… господин… Я Давор Халас, родом из Хэната, город Варц. Слыхали, вероятно?..

— Не слыхал. Однако ты очень хорошо говоришь по-нидиарски, сразу не отличить.

— Сыскался… учитель. Там, в Хэнате… торговец из ваших краев. Он согласился обучать. Два года…

— Охота была тратить столько времени на никчемное занятие? — хмыкнул Айнар, подливая терпкого соуса к рыбе.

— Вы не вполне правы, сударь. У нас, у меня и нескольких моих товарищей, имелась высокая цель, ради нее два года на изучение языка — сущий пустяк. Мы готовились гораздо дольше.

— Тогда странно, что не усвоили некоторые очевидные вещи. Прими совет: не хочешь пожизненно выглядеть чужаком, отпугивая людей — прекрати произносить это ваше западное «сударь». Здесь Диадон, свои порядки. Здесь к равному обращаются «кимит», к высшему — «господин», а к низшему… С ними как угодно.

Худая фигура согнулась в несмелом поклоне.

— Благодарю… господин.

— Да ты ешь, ешь — долго нынешнее празднество чрева не продлится.

— Что, неужели нападут?.. — даже сквозь кровь и синяки было заметно, как побледнел Халас.

— Крестьяне? — воин поднял голову от блюда и покосился в окно, откуда как раз донеслась новая волна недовольного гула. — Вряд ли. Где этим босоногим грязнулям отважиться кинуться под меч… Хотя, признаюсь, распалил ты их сильно. Зачем напакостил-то?

— Я не пакостил!

— А истукана во дворе кто свалил?

— Это… — иноземец замялся. — Это не со зла, клянусь! Сорвался, не утерпел… Взялся объяснять местному люду правду о божественном… А они словно глухие… Смеялись. И все на своего идола кивали — дескать, вот наш Бог, другого не надобно…

— Так оно и есть, — проворчали из темного угла.

— Заткнись, милейший, — лениво отозвался Айнар на реплику жреца. — Я же велел тихо сидеть. Напрашиваешься на кару?.. А ты продолжай.

Халас пожал плечами.

— Нечего продолжать, господин. Возник спор, незаметно перешли на крик. Знаю, подобным способом божественные откровения не постигаются, но… грешен, не утерпел. Сам себя корю: ладонью хотел хлопнуть по идолу, показать, что простой кусок дерева недостоин поклонения… А он возьми да упади… Подгнил, наверное…

— Нечестивец!..

Айнар предпочел проигнорировать шипение жреца.

— Однако нехорошо получилось.

— Разумеется, — вздохнул Халас. — Чего ж хорошего? Нас учили нести дальним землям свет Истины, но ни в коем случае не оскорблять заблудшие души в их вере. Так порождается лишь злоба вместо интереса, понимаю… Только мне ведь не позволили даже извиниться! Честное слово, господин! Сперва набросились крестьяне, затем прибежал этот… человек. И сразу бить! А уж когда появился безумный… который покойник…

— Не смей порочить святого му…

Айнар повернул голову, и страстная отповедь из угла тотчас пресеклась.

— М-да, сомнительные защитники нашлись у Каона, — усмехнулся воин.

— Они прикончили бы меня безо всякого суда, — печально произнес чужеземец. — Взбудоражили бы толпу и предали жестокой смерти. Если б не вы, господин…

— Ну, возможно, все было не так уж страшно. Поорали, отмутузили да и вышвырнули бы за ворота. Эй, толстяк! Отпустили бы горе-проповедника?

Жрец долго сопел, потом буркнул:

— За намеренное кощунство надо прямиком на Небеса отпускать — там Всемогущие разберутся с виной каждого. И наградят по заслугам. Каждого!

— Не зли меня, святоша, как бы не довелось отправиться на Небеса самому — проверить вслед за приятелем собственные идеи.

Тут воин заметил, что сидевший напротив Халас уже не слушает. Тощий иноземец застыл, потупил глаза и торопливо шептал себе под нос. Ухо вылавливало лишь отдельные слова, частью чужие, частью туманные:

— …Великий промысел… отдаюсь в руки Твои… плоть жалкую… хвала на вечные времена…

Айнар собирался прервать бормотания, но сообразил, что застиг момент молитвы. Диковинная форма, хотя с другой стороны всякий волен выбирать себе Богов и поклоняться им. Едва ли жречество Илдока поголовно согласилось бы с подобным мнением — воина это не очень волновало. Лично он никогда не испытывал особого воодушевления, общаясь с миром Небожителей. Просто от предков унаследовал набор правил: посещать храмы, регулярно приносить жертвы, соблюдать положенные обычаи. Он и соблюдал. Без лишнего трепета. Привычно, как муж после десяти лет брака исполняет супружеский долг. Хм, любопытное сравнение навеяло…

Сонм Богов во главе с тремя братьями воспринимался Айнаром бесхитростно — еще одни начальники. Такие имелись всегда, возвышались длинной вереницей с детства и по сей день. Каждого, от наставника в школе до скрывающихся за облаками владык, требовалось обязательно уважить. Назад, в зависимости от проявленного уважения и усердия при работе, поступали наказания, повеления или награды. Которые взывали к новому усердию… Единственное спасало от водопада опеки сверху — удаленность начальников: если мелкие командиры досаждали постоянно, то знать уровня князя вмешивалась в течение жизни куда реже. Боги обыкновенно вовсе обходились набором ритуалов и подношений. Порой чудилось, обитатели Небес, разжиревшие от даров, забросили мир копошащихся людишек, позволив ему катиться, как получится. А тогда зачем лезть из кожи в радениях?

Таким образом, подавляющая часть Богов Айнара толком не касалась. А другие не нравились! Кому поклоняться воину, у кого испрашивать удачи в бою? У вечно хмурого, мертвенно-ледяного Шу? Или у Саоры, диким призраком скачущей над полями в поисках свежей крови? Нет, конечно, Айнар возлагал пожертвования и им — куда денешься от обычаев? — но благоговения подобные создания не вызывали. Оставался Каон, великий громовержец. Правда, он чаще покровительствовал стратегам, а не простым ратникам… Что ж, у вереницы начальников существовало и положительное свойство — по ней можно было карабкаться. Шажок за шажком, ступенька за ступенькой. Хоть не до божественных вершин, однако весьма высоко. Пятясь и оскальзываясь, пробиваясь и завоевывая. Путь растягивался на годы, десятилетия, но истинно упорным давалось многое…

За этими мыслями как-то незаметно опустело блюдо. Лишь тогда Айнар встрепенулся и огляделся вокруг: Ориема давно закончил скромную трапезу, Халас к своей порции еле притронулся. Вероятно, выскочившему из пасти мучительной смерти человеку было не до того.

— Господин… — старый слуга выразительно покосился на плошку соседа по столу.

— Забирай, — кивнул Айнар, поднимаясь.

Откуда-то из сумрачных глубин зала моментально возникла фигура трактирщика. Не дерзая настаивать на оплате, бедолага взывал скорее к жалости.

— Сколько? — воин поморщился.

— Десять цер, господин.

Айнар прикинул в уме — средств у него хватало, но дальше ожидались сложные времена.

— Вот он заплатит, — палец неспешно нацелился на сгорбившегося в углу жреца.

— Почему это?! — воскликнул тот.

— За учиненные беспорядки, самовольное судилище, сопротивление Ближнему князя… Продолжать? Все оплатишь, морда, и жаловаться никуда не побежишь. А узнаю о кляузе — разыщу. Тогда малой болью не отделаешься, ясно?

Вряд ли хозяина заведения или несчастного жреца удовлетворила подобная ясность. Последний попытался возмущенно возопить, но тут нравный гость как назло звякнул мечом, и возражения стихли.

Процессия вышла на крыльцо. Возглавлявший ее Айнар подставил лицо солнцу, блаженно огладил живот. Настроение чуть улучшилось, воин даже позволил себе снисходительно наблюдать за возней у ворот — гудевшие весь обед под окнами крестьяне торопились покинуть двор. Возможно, чудной странник сыпал и пустыми угрозами, проверять это желающих не отыскалось.

— Коня веди, — скомандовал Айнар трактирщику. Затем ухмыльнулся на обмершего рядом Халаса. — Боязно? Они ведь далеко не отступят, у дороги подождут.

Иноземец с трудом сглотнул.

— Смиренно прошу, господин, не допустить беды. Умоляю!..

— Куда ж я тебя дену? Лишней лошади нет, а пойдем резво — спешить надо.

— Хоть у стремени, господин, но выведите из деревни, пожалуйста! Хоть на милю, а уж там…

— Хватит ли мили?

— Какой-никакой будет отрыв, — Халас понурился, однако уперся взглядом в кровавые пятна на досках. — После… все в руках Божьих. Нагонят, так убьют, вдобавок к идолу еще и отшельника бесноватого припомнят…

— Ладно, — в приливе добродушия кивнул Айнар. — Уцепишься за стремя и побежишь… сколько сможешь.

— Спасибо, господин!

— …А покуда бежишь, в качестве платы поведаешь о своих Богах, что отрядили в столь дальний путь.

— Зачем?..

— Зачем внимать богомерзким речам, впуская гниль лжи в душу? — уточнил из-за спины жрец.

— Интересно, — хмыкнул воин. — Дорогу скоротать под занятные заморские байки. А мимоходом посмотреть, ради чего нынче простые люди жизнью рискуют. Договорились?

Крестьяне у ворот не успели толком разбежаться да и не слишком старались — притиснулись, хмуря брови, к тыну. Тем не менее Айнар со странной компанией миновал их словно пустое место, шагом. Дворянин даже не глянул на глухо ворчавшую чернь, чем, похоже, осадил противников пуще меча.

Ориема на муле тоже пытался сохранить надменный вид, однако, задрав нос, все-таки не забывал поторапливаться за хозяином. Подавно не волновало внешнее Халаса — он схватился за стременной ремень Айнара с жадностью отчаяния. Не секрет, что именно чужеземцу больше других доставалось враждебных взглядов и шепотков. И если редкий герой осмелился бы кинуть камень в благородного воина, то горе-проповедника от расправы оберегал исключительно грозный спутник. Потому-то Халас не сразу сообразил, о чем речь, когда Айнар наклонился к нему:

— Ну, я слушаю насчет Богов, любезный.

— Богов?.. Ах, Богов… Недалеко еще ушли… Нет никаких Богов, господин. Вернее есть, разумеется, но единственный — величайший создатель сущего, породитель мира, владыка и опекун всего! Мы чаще называем его Единым Творцом, хотя даже бессчетное множество имен не в силах полностью отразить величие истинного Бога.

— Ишь ты. Единый… — усмехнулся воин. — А куда же деть нашу толпу Небожителей?

— То, что непросвещенные народы привыкли нарекать богами, на деле являет собой либо мелких духов, обычно адского происхождения, либо — реже — многообразные ипостаси того же Творца. Лишенному прозрения разуму сложно ощутить общность виденных ипостасей, легче приписать каждую отдельной сущности. Понадобились века, чтобы исправить… Спаси Господь, они преследуют нас!

По примеру иноземца Айнар оглянулся на дорогу.

— Пусть преследуют. Терпения не напасут пехом гнать, а мы ходу прибавим… Выдержишь?

— Не сомневайтесь, — заверил Халас, трогаясь бегом. Ноги он едва успевал передвигать — вероятно, из-за субтильности или недавних побоев — но за стремя цеплялся крепко.

Оторваться от погони удалось. Почти милю сзади клубилось, отставая, пыльное облако, после оно пропало совсем — рассвирепевшее простонародье осознало тщетность своих усилий.

Гораздо хуже складывались дела с рассказом. Когда устроили привал, на Халаса жалко было смотреть — обливавшийся потом, он шатался и судорожно хватал ртом воздух. Естественно, это не могло не отразиться на качестве повествования. Айнар, впрочем, не досадовал: что-то он понял из обрывочных фраз задыхающегося спутника, что-то вспомнил из ранее слышанного. Да и ничего особо потрясающего в речах бродячего проповедника не прозвучало. Занятно, необычно, изложено с большим, искренним жаром… но не потрясающе. Или Айнар с возрастом стал таким толстокожим? Ну, один Бог вместо дюжины. Ну, правила, завещанные им, построже. И все! Опять-таки истории, описывавшие деяния Единого, происходили в неведомых землях, оттого напоминали скорее побасенки…

А вот проповедник явно рассчитывал на иное. В противном случае не бежал бы столько за лошадью, спотыкаясь и глотая пыль. Халас не то честно выполнял порученную работу, не то хотел поделиться со спасителем главным своим богатством. Однако слова нового учения восприняли на удивление равнодушно.

— Вам… не понравилось, господин? — откашлявшись, спросил чужеземец.

Айнар пожал плечами.

— Отчего же? Любопытная идея. Правда, у нас на Диадоне и признанных верований с десяток, а мелких давно никто не считает. Иногда кажется: всякий мудрец полагает непременной обязанностью учредить собственную религию. Вообрази, сколько их накопилось за века! И, боюсь, твоей вере, любезный, суждено кануть, будто камешку в реке.

— Ни за что! — встрепенулся Халас. — Разве может сгинуть единожды обретенное светлое знание? Ни за что! Убежден, вскоре и Диадон преклонит к нему слух… Лишь бы не ослабевали старания, не гас огонь в сердцах… а там и долгожданная Весть не за горами…

Что еще раздражало — проповедник через слово поминал некую Светлую Весть, грядущее явление Великого Пророка, который окончательно утвердит догматы истинной веры и тем заложит основы будущего спасения человечества. Разумеется, явление обещалось в самом скором времени. И, разумеется, где-то очень далеко, в другой части Поднебесной. То есть опять каким-то иноземцам постигать божественные откровения, чтобы затем нести их дикарям окраин… Короче, хотя речи у стремени Айнар выслушал внимательно, даже придержал коня, тем не менее заметных эмоций не выразил. И когда злосчастная деревушка с толпой преследователей скрылась из виду, остановился тотчас.

— Отсюда идти самому? — догадался, утирая пот, Халас.

— Точно, — кивнул воин. — Рад бы тебя доставить прямо к городу, но так мы до темноты не успеем. А успеть нужно.

Иноземец закачался, не то почтительно кланяясь, не то пытаясь отдышаться. Выдавил:

— Не беспокойтесь, господин… Здесь я уже как-нибудь… Оторвались, теперь не пропаду… наверное…

Айнар хмуро поглядел сверху вниз.

— Куда пойдешь-то, любезный? В Шораи?

— Нет, нам в столицах пока делать нечего, господин. Там людям вроде меня вовсе внимать не хотят, а пристанешь — гонят.

— Да уж, в Шораи, поди, вдосталь наслушались разного рода глашатаев истины.

— Истина, господин, способна существовать лишь единственная, — с неожиданной твердостью ответил Халас. — А что кроме нее — суть заблуждения. Исключительно заблуждения, сколь бы они привлекательными ни казались.

— Веришь, будто овладел подлинной Истиной? — усмехнулся Айнар.

— Верю.

— Мне бы твою веру, странник…

— Нет ничего проще, господин. Откройте душу для наших проповедей, посетите службы… Правда, сейчас на Диадоне еще мало уст, осмеливающихся славить Творца… Но число их прибывает с каждым днем. Вот и я продолжу скитаться в поисках уголка, который позволит взрастить семена веры будущего. Получится — приезжайте. Тогда, Бог даст, возможно…

— Возможно, — Айнар легонько хлопнул по крупу Дикаря, и конь сорвался с места.

Долговязая фигура осталась позади, быстро удаляясь. Оглядываться воин посчитал недостойным. Да, было чуть совестно бросать наивного чужеземца на краю опустевшего под вечер, пыльного тракта. Да, опасностей для одинокого путника тут хватит и без оравы взбешенных крестьян — пока отыщется подходящей ночлег, и разбойники, и хищное зверье, и всяческая нечисть способны подстеречь неосторожного. Только ему, Айнару, нужно спешить. Не потакать хныканьям старика Ориемы, а гнать коня. «Если всемогущий Творец вправду существует, то своего верного служителя как-нибудь обережет», — отмахнулся, в конце концов, дворянин от назойливых мыслей.

II

Некоторое время он лежал, мучительно прогоняя сквозь себя воздух и озирая мир через узкую прорезь век. Жив… Глупость, конечно, страшная — принимать дар врага, но что делать, если молодое тело еще не намерено поддаваться смерти? Тогда пускай исстрадается до конца.

Он напрягся и потащил правую руку… Не стон — крик боли! Все тело словно проснулось. Казавшееся прежде страданием уже выглядело мягкой щекоткой — такой вал поднялся теперь. Человек кричал, но в ответ визжали от боли легкие, разразился кашель, выворачивавший наизнанку, отчего заныл истерзанный живот… Странно, что сознание на сей раз удержалось, не покинуло. Несколько минут он мог лишь стонать, беспомощно пережидая бурю.

Зато рука очутилась-таки возле лица. Притянул ее ближе, скрипя зубами. Словно чужие пальцы, болезненные и непослушные. Лицо сохранилось лучше, хотя было сплошь перемазано: вода, кровь, слизь… Он обогнул раскаленную бездну правого ока, коснулся левого. Тоже мокро, но вроде как все цело. С предельной осторожностью приоткрыл глаз. Поморщился — любое напряжение мышц лица вызывало яростный отклик.

Из туманной, в радужных кругах, пелены медленно проступили стволы сосен, за ними еще, еще — недалеко, но разглядеть можно. Рядом ни души. Слева редкий кустарник, вверху за сомкнувшимися кронами серело дождливое небо. Что ж, непривычно, неудобно, однако кое-какое зрение имелось.

Вместо вида на Шораи с последнего холма взору предстало огромное сумеречное облако. Оно колыхалось, переливалось бликами огоньков, но в целом все больше темнело, надежно укутывая крупнейший город Илдока. Со светом, чудилось, гасли и звуки, впуская в мир гулкую, пугающую ночную тишину.

Запоздавшие путники поспели как раз вовремя, аккурат к закрытию ворот. Чуть замешкайся, довелось бы ночевать в поле — при темноте по нынешней неспокойной поре и вельможе не всяк откроет. Теперь же, сдержав распаленного жеребца, всадник небрежно махнул стражникам:

— Айнар Годой, Ближний князя. С ним слуга… Да погодите же, дурни, вон бедняга торопится!

Старый Ориема достиг ворот совершенно без сил. Как и его мул — не такой породе соперничать с настоящими скакунами. В съехавшей набок широкополой крестьянской шляпе, с перекошенным лицом, слуга протиснулся между смыкавшимися створками, но даже здесь не нашел отдыха. Убедившись в благополучном итоге рывка, Айнар тотчас пустил коня по одной из улочек. Пришлось следовать за ним.

Город был древний, помнивший, наверное, первых монархов Диадона. Никаких особенных украшательств, лишь тесные ряды приземистых домиков по обеим сторонам дороги да скрипучие вывески над головой. Уже затихала торговля, разбирались лотки, сворачивались навесы. Кто-то еще громко скандалил о цене, но большинство людей спешили разойтись. Тьма — негодное время не только для торга.

Перед возникающим из мрака всадником испуганно расступались, жались к стенам, хотя то был явно не сказочный кошмар — конь шел легкой рысью. Может, и предпочел бы воин пронестись по улицам лихим галопом, чтобы на несколько дней дать пищу сплетникам, но не получалось: Дикарь притомился, опять же Ориема жалобно подавал голос из-за спины. Так и ехали, небыстро, но верно минуя хорошо знакомые повороты с перекрестками.

Болтали, где-то за теми же морями, откуда явилась молва о Творце, вроде бы высились гигантские каменные города, что из конца в конец не одолеть и за час. Врали, скорее всего. Это какую же тучу народу требуется поселить в одном месте, а потом прокормить, одеть, укрыть да удержать в повиновении?! Как вытянутся наружные стены? Армия понадобится только для их охраны. Нет, определенно сочиняли досужие болтуны. Шораи, с которым обширностью дерзнули бы потягаться немногие города Диадона, даже пешком пересекался от силы за четверть часа. А путь лежал и того ближе.

Двухэтажный бревенчатый дом пропустить на улице было сложно. Не размерами, не новизной, он выделялся некой ухоженностью, от веку отличающей доброго хозяина. Вернее, хозяйку — третий год после смерти мужа трактиром владела вдова Сорико. И второй год у нее обитал Айнар.

Остановившись возле крыльца, воин спрыгнул на землю. С удовольствием потянулся, бросил через плечо:

— Ориема, позаботься о коне — местных лодырей звать замаешься.

Сам взбежал по лестнице. От предвкушения покойного, приятного вечера отступили даже усталость с раздражением.

В трактирном зале было полутемно — свет давали только едва теплившийся очаг да пара масляных плошек в дальнем углу. Три фигуры, сидевшие там, составляли нынешний круг гостей. Все как обычно. Три человека, судя по одежде — отнюдь не зажиточные, сгорбились над нехитрым ужином. Тихо шелестевшая беседа замерла с появлением на пороге Айнара.

— Господин! — кинулся навстречу Окоши, щуплый подросток лет двенадцати, прислуживавший в зале. М-да, а ведь когда-то здесь вертелось полдюжины таких… — С благополучным прибытием, господин! Счастливы видеть вас в добром здравии!

Мальчуган действительно был счастлив — старательно кланялся, сложив руки у груди, но круглая нидиарская физиономия лучилась восторгом. Похоже, он знал единственного в городе дворянина, что удостоил бы слугу чем-то кроме подзатыльника.

— Мне тоже приятно снова тебя видеть, малыш, — кивнул Айнар. — Хозяйка дома?

— Госпожа Сорико на кухне, я позову… мигом…

— Заодно ужин тогда тащи! — добавил воин вдогонку сорвавшемуся с места Окоши.

Пока пострел, шлепая босыми подошвами, уносился во тьму, Айнар разулся и пересек зал. Несколько лишних, неторопливых шагов. Трое во всклокоченных одеждах опасливо покосились на шествовавшего мимо дворянина. Поклонились так же неуклюже, как до того ели. Ничего серьезного, какие-то заезжие полудикие лохмотники, чуть ли не пастухи, в кои то веки слезшие с гор поглазеть на шумный праздник. Пожалуй, только такие, вконец растерявшиеся от городской суеты, и могли устроиться здесь на ужин.

Сказать, что трактир вдовы Сорико переживал не лучшие времена — значило нагло слукавить. Он умирал, очень медленно, однако неумолимо. Вдова, великолепная, аккуратная хозяйка, прекрасно стряпала и ладила с людьми, но этого, как выяснилось, было мало — в ней отсутствовала жилка истинного торговца. Какая польза в надраенном до блеска полу или изумительных яствах, если вы не способны исступленно спорить на рынке за каждый медяк? Если не готовы ради крохотной выгоды вывернуться наизнанку, прищемить конкурента, уболтать, а то и капельку надуть посетителя? Может, в пору общего процветания кто-то выжил бы и без подобных качеств, но не нынче. Когда-то бурливший народом трактир хирел уже три года. Если что еще и спасало его от гибели, так исключительно могучий задел, созданный покойным хозяином, да беззаветное трудолюбие вдовы. А, кроме того, усердие немногих преданных слуг.

— Ваш ужин, господин! — Окоши ловко опустил поднос, заполненный мисками, блюдцами, кувшинчиками и чашками.

Воин не проронил ни слова, пока мальчишка расставлял перед ним это изобилие. Только здесь позволялось не задумываться о цене каждого кушанья, не высчитывать с постыдной торопливостью, хватит ли денег для оплаты заказа. Айнар, собственно, и заказа не делал — его пристрастия давно выучили наизусть.

— Рады вновь принимать господина под крышей этого дома! Надеюсь, Великие Боги благоволили вам, и путешествие выдалось приятным?

На столь мелодичный голосок гость не мог не обернуться. Сорико, изящная миниатюрная женщина, естественно тоже была нидиаркой, как и все, работавшие в трактире. Не являясь почитателем нидиарской красоты, Айнар признавал — судьба свела его с очень привлекательной дочерью данной народности. Необычно большие, темные глаза, словно распахнутые в вечном детском изумлении, скрашивали уплощенную форму скуластого лица и другие характерные особенности внешности. Еще молодая, пожалуй, моложе Айнара, Сорико ухитрялась сочетать свежесть с изысканными для простолюдинки манерами. Вот и сейчас хозяйка заведения, успевшая переодеться в праздничную фуку — разновидность широкого халата, согнулась в поклоне, открывая взору пучок аккуратно расчесанных волос.

— Спасибо, любезная Сорико, — откликнулся воин. — Путешествие?.. С некоторых пор самое приятное для меня в путешествиях — возвращение сюда. Надеюсь, тебе не надоел беспокойный постоялец?

— О чем вы говорите, господин? — едва подняв глаза, женщина в смущении потупилась. — Давать вам кров — огромная честь для бедной вдовы. Пойду, распоряжусь, чтобы ваши вещи перенесли в прежнюю комнату…

— Ерунда, вещей там почти нет, даже Ориема справится в одиночку. Ты же лучше, любезная, села бы рядом и разделила со мной трапезу.

Сорико на секунду заколебалась, стрельнула взглядом в сторону притихшей компании пастухов.

— Нет, господин… Нельзя… Нижайше благодарю за приглашение, но не годится так поступать… перед людьми…

— Ты про тех оборванцев? Да гони их вон — все равно много прибыли не принесут. А сама садись… — Айнар указал на место напротив себя.

Еще мгновение борьбы. Лицо женщины исказила болезненная гримаса, однако долг снова взял верх.

— Извините, господин, — склонившись, Сорико попятилась, словно прячась во тьму. — Вы оказываете мне чрезмерную милость, а тут море хлопот… Хозяйство, кухня… За всем нужен присмотр… Возможно, позднее…

Ну, хоть так. Вздохнув, Айнар придвинул первую из мисок. Лихо это он завернул: «…прибыли не принесут». Между тем, стыдно признаваться: одетые в драные шкуры пастухи обогатят нынче трактир куда заметнее, нежели благородный воин. Они-то, по крайней мере, отсыпят горсть медяков, а он, Ближний князя? Ничего. Здесь Айнар не платил ни гроша. Почти год. Ни за стол, ни за кров, ни за коня — ничего. Отдавал, правда, доходы провизией — зерно и скот из родового имения, рис из княжеских закромов — но тем вряд ли покрывал даже половину затрат.

Едкие раздумья заглушали аппетит, и Айнар чуть ли не насильно впихивал в себя очередное кушанье. Хорошо, вино помогало. Надо стерпеть. Ведь, в сущности, ему улыбнулась удача — товарищ помянул имя вдовы, когда маячила угроза подлинного голода. Приличное, чистое заведение, удобное место. Цены великоваты, зато удалось произвести впечатление на хозяйку, и теперь получается сводить концы с концами… Идиллия… Если б только не постоянное ощущение позорности положения, не двусмысленные шепотки и ухмылки за спиной! Разумеется, едва воин оглядывался, перед ним сгибались в пугливых поклонах. Разумеется, друзья-отторо не разделяли терзаний, скорее завидовали — повезло, обдурив доверчивую простолюдинку, сберечь кучу денег для более значимых целей. Все правильно. И тем не менее Айнара это угнетало — трактир на глазах разорялся, а самый важный постоялец нахлебничал в нем, ровно последний кровосос. Что он мог дать взамен кроме денег? Разве приглашение для хозяйки посидеть рядом с дворянином… Да и то отвергли…

Совесть совестью, а ужин во всем его обилии был употреблен по назначению. Запыхавшемуся Ориеме досталось немного. Поглядев на жалобно вытянувшуюся физиономию слуги, Айнар даже снизошел заказать лишнюю порцию лапши, прежде чем удалился к себе.

Маленькая комната — хоть тут воин обуздал гордыню, не воспользовался привилегированным положением. Три на пять шагов, настоящая келья отшельника, ни компанию приятелей привести, ни женщину. Залатанный, с торчащей из прорехи соломой матрас, крохотный столик, сундук, где и хранить-то кроме рухляди нечего. Стараниями Ориемы здесь не пахло пыльным запустением, но вид открывался довольно убогий.

Впрочем, осматриваться Айнар не соизволил, а прямо с порога двинулся к единственной в комнате изящной вещице — черной, лакированной подставке. Тоже, кстати, не купленной, а добытой в походе. С подобающим уважением на постамент был водружен меч. Он да Дикарь — вот и почти все ценное имущество молодого Годоя, остальное — не более чем жалкий хлам. Лишь за коня и оружие воин всерьез беспокоился.

— Господин… — подал от дверей голос Окоши.

Айнар, не оборачиваясь, скинул с плеч пропыленный дорожный халат, оказавшись в нижней рубахе.

— За время отсутствия меня спрашивали?

— Нечасто, — мальчишка подхватил падавшую одежду. — Третьего дня заходил господин Тием, интересовался вашим возвращением за чашкой вина, да вчера был посланник из княжеского дворца.

— И что он?

— Ворчал, дескать, вы запаздываете на важный государственный праздник.

— Нашли повод ликовать — братание с тигонами. Век бы… — буркнул путник. Вслух распорядился: — Приготовь мыльню, бритву и чистое белье.

Как выяснилось, горячая вода имелась, однако Айнар предпочел ждать еще с полчаса — теперь он не мог бросить комнату без присмотра. Только с появлением наверху Ориемы, воин позволил себе отправиться в мыльню. Ничто так не снимает усталость, как ленивое лежание в исходящей паром воде. И перспектива орудовать мочалкой самому не особо волновала — основную часть времени все равно займет простое наслаждение покоем…

Когда по коже пробежал первый озноб, Айнар вынырнул из мира блаженных грез. Вода, пусть изрядно остывшая, еще годилась, чтобы смыть пыль и пот. Наскоро обтеревшись, молодой человек завернулся в большую льняную простыню. Прошлепал босыми ногами к дверям, выглянул в коридор. Даже днем не кипевший жизнью трактир теперь словно вымер. Ни звука не доносилось из трапезного зала, молчал второй этаж — постояльцы занимали лишь пару-тройку комнат. Робкий стук со стороны кухни растаял в общей тишине.

Очутившись в коридоре, Айнар невольно пошел на цыпочках. Глупо, смешно и зазорно для благородного воина, но поднимать шум очень не хотелось. Никого он, конечно, не всполошит, никакой тайны не раскроет, тем не менее мысль, что попадется кому-либо на глаза завернутым в простыню да с охапкой одежды под мышкой… не радовала. А так из тени в тень, от одного редкого фонаря на стенке к другому…

Дорогу он знал хорошо. Не первый месяц по ней ходил, успел выучить. Похоже, впрочем, как и немногочисленная прислуга — в этот поздний час по пути не встретилось ни души. У нужной двери Айнар еще раз оглянулся, быстро и воровато. После он будет корить себя за очередное отступление от сословного этикета, теперь в сердце бушевали совсем иные страсти. Полторы недели в отлучке!

Легкие створки отползли, раскрывая истинный мрак. Немедля сомкнулись — дальше следовало двигаться на ощупь. Вкрадчивый шаг, второй. Грохочет дыхание. Шелест ткани как маяк. Айнар вытянул руку и через мгновение соприкоснулся с другой ладонью. Маленькой. Нежной. Женской. Склонившись, дотронулся до нее губами. А затем рывок, почти скачок вперед, навстречу источнику невыразимого восторга, ароматов и тепла…

Он проснулся при легком, едва слышном шорохе. Успел повернуться, схватить полу халата — Сорико, вознамерившаяся тишком покинуть ложе, ойкнула. От рывка ткань сползла с ее спины. На секунду женщина оказалась абсолютно голой, отчего смутилась до крайности. Продолжая безнадежно тащить халат из рук воина, она присела на корточки и потупилась, словно прячась в тени волос.

— Господин… — прозвучало жалобное.

Странная манера: целую ночь позволять вытворять с собой что угодно, а утром, при свете, бояться любого нескромного взгляда. Впрочем, их отношения всегда были странными. Простолюдинка и дворянин, владелица трактира в центре города и вечно нуждающийся вояка. Себя Айнар еще кое-как понимал: связь давала выход страстной натуре. Конечно, злые языки назвали бы и другую выгоду… Но нет. Ради стола и крова он не лег бы с кем попало. Представишь какую-нибудь обрюзгшую бабу, улыбающуюся щербатым ртом… Б-р! Никакие деньги не окупят кошмара.

Нынче подобных проблем не возникало — вполне молодая женщина, нерожавшая и нежная. Пожалуй, именно нежность привлекала в Сорико сильнее прочего. Нежность и покорность — даже в наиболее изощренных забавах, выведанных Айнаром на стороне, она, борясь со стыдом, ему не отказывала. Добрая, ласковая, тихая, вдобавок работящая… М-да, о такой супруге можно было бы мечтать… если б не положение. Жениться на трактирщице и до конца дней питаться от ее промысла? Ни за что! Он не сдался, не сломался в борьбе с жизненными невзгодами, чтобы выбирать теплую убогость. Он еще повоюет!

Самое занятное, Сорико прекрасно все понимала. Она никогда не заикалась о развитии отношений, не пробовала шантажировать благородного любовника счетами за проживание или оглаской. Лишь временами глядела с какой-то светлой грустью, отчего суровому воину становилось не по себе. Короче, странная получилась связь, болезненная…

Пока он размышлял, женщина ухитрилась выудить из его рук злосчастный халат. В каковой тотчас закуталась.

— Побудь со мной, — еле слышно попросил Айнар.

Сорико вскинула на него огромные, удивленные глаза, но, поколебавшись, отвернулась.

— Уже поздно, господин. Скоро слуги забегают, могут увидеть лишнее. Не нужно…

— Чего здесь видеть? — Айнар поднялся сам. В отличие от подруги он пальцем не пошевелил скрыть наготу, тем смутив Сорико окончательно. Кажется, бедняжка едва не бросилась бегом прочь. — Полагаешь, в трактире не догадываются о нас? За целый год не заметили, кто с кем спит?

— Это… — старательно отводила взор женщина. — Это еще не повод выставлять грехи напоказ. Опять же ваши друзья — они собирались зайти спозаранок.

— Их тоже не шокирует… Потерпят. А ты задержись…

— Господин!..

Из его объятий хрупкое тельце не в силах было вырваться. Да оно и не слишком пыталось — быстро обмякло, отдаваясь новой волне страсти. Жадной, торопливой, решительной волне, которая отлично знала, что делать. Главное — не наткнуться на печальный взгляд темных глаз.

Друзья заявились своевременно, вместе. Впереди урматский красавец Оминас Сагор, рослый, светловолосый, громыхающий всюду подобно Великому Каону. Короткая бородка, вислые, соломенного цвета усы, голубые глаза — внешность для Диадона редкостная. Вероятно, как раз эта необычность да вдобавок веселый, шумный нрав превращали урмата в любимца женщин — число его побед успело войти в поговорку. А может, Оминас и привирал для пущей славы, водился за ним такой грешок. Ну да какая кому разница? Умеет человек красиво описать очередную завоеванную прелестницу — пускай описывает. Кто дерзнет пенять ему даже на явную выдумку? Тем более блистал Оминас не только в кабацком разгуле. Незаурядную силу и храбрость выказывал воин, даром что из далекой, диковинной народности.

Наружность следовавшего за ним по пятам наоборот почти не изумляла местный люд. Та же привычная коренастость, черный волос, узкий разрез глаз. Лишь приглядевшись, удавалось понять — Гои Суре Тием к нидиарцам тоже никак не относился. Тигон. Чистокровный, который запросто мог бы жить где-нибудь по ту сторону западных перевалов, в Гайафе, ходить с набегами на восток, а нынче явиться в составе княжеского посольства… Не сложилось. Айнар мало интересовался причинами, закинувшими тигона в Илдок, тот же не стремился откровенничать. Какие-то семейные распри, вражда, месть — бес разберет это полудикое племя. Достаточно, что выросший вдали от земли предков Гои присягнул на верность новой родине, сражался за нее и неоднократно доказывал собственную доблесть. Как память о прошлом он сохранил лишь узорчатую вышивку у ворота нижнего халата да стянутые в короткую косицу волосы.

Появление сразу двух благородных гостей в парадных одеяниях переполошило трактир. Впрочем, хватило бы и одного Оминаса.

— А ну, лучшее на стол, живо! — загрохотал в трапезной зале голос урмата. — Веселее топочите, бездельники! И вина не забудьте… Сам знаю, что утро, не перечь дворянину, болван! Пошел! Ух, какая озорница…

Довольный девичий взвизг — друзья определенно находились в хорошем расположении духа. Конечно, праздник…

Когда Айнар спустился по лестнице, слуги как раз собирали на стол. Собирали усердно, даже пыль играла в прорезавших залу полосах солнечного света. Для заведения чистюли Сорико это говорило о многом.

— А вот и благородный Годой пожаловал! — рявкнул Оминас. — Только глазоньки протерли или уже нашалить успели?

— Утро доброе, кимиты.

Айнар, остановившись в двух шагах, совершил сдержанный поклон. Потом можно будет хлопать приятелей по плечам и сердиться на их неуместные шутки, сейчас следовало соблюсти ритуал. Оба гостя ответили поклонами. Пускай Гои проделал все машинально, явно думая об ином, а лица урмата не покинула улыбка, положенное по обычаю они выполнили строго.

— Жив? Цел? — нарушил Оминас короткую тишину. — Как съездил-то, скиталец? Обогатился?

— Про то позже, кимиты, — еле заметно скривился Айнар. — Побеседуем за столом, чинно и спокойно.

— Побеседовать — это славно. Особенно за подобным столом.

Завтрак на три персоны по обилию и разнообразию блюд вправду не уступал иному вельможному обеду. Обозрев такую пышность, Айнар нахмурился:

— Окоши! Не слишком щедро накрыли с утра?

Вертевшийся поодаль мальчишка моментально очутился рядом.

— Никак нет, господин. Все точно по указаниям госпожи Сорико — нынче особые яства по убавленным ценам. Праздник.

— Праздник… — эхом буркнул воин. — Бесова задница… Твоя хозяйка что, решила похоронить свое дело в нынешний радостный день? Ей только изысками голодранцев кормить…

— Позволь обратить внимание, дружище, — невозмутимый Гои первым уселся за стол, — голодранцы пока не ломятся пожрать на дармовщинку. Здесь вообще ни одной живой души. Если, разумеется, не относить к голодранцам нас.

Следом на циновку опустился Оминас, потянул руки к блюду с цельной запеченной рыбиной.

— А вас не нужно к ним сегодня относить? — не утихал Айнар. — Заплатите честно?

— Мы? И себя имеешь в виду?

— Полно зубоскалить! Прекрасно известно, что со мной случай особый. Зато вам придется раскошелиться.

Блюдо с рыбой поколебалось в замерших руках Оминаса.

— Откуда такая несправедливость? — вздохнул урмат. — И откуда такая забота о чужих прибылях? Или, может, уже не чужих, а? Признавайся, Айнар. Решился, наконец, заделаться трактирщиком?

— Глупости. Просто я не желаю скорого разорения хозяйки, поскольку сам окажусь тогда на улице.

— Угу, а заодно лишишься дармовой кормежки и ночных развлечений? Понимаю.

— Вот и не премини расплатиться за пышный завтрак, договорились? Если понимаешь, это будет не очень обидно.

— А я понимаю так, поездка за деньгами окончилась неудачей, — произнес Гои. — Иначе ты, дружище, сам помог бы своей вдовушке, а не теребил понапрасну товарищей. Угадал?

Рьяное поглощение пищи на миг прекратилось, друзья вопросительно уставились на Айнара. Не из пустого любопытства — от финансового положения каждого напрямую зависел ход жизни всей компании. Здесь никто не имел земли, даже крохотной деревеньки, даже клочка с огородиком, откуда по осени привезли бы дюжину никчемных тыкв. Жалования князя едва хватало, доводилось искать средства, где только мыслимо: у родственников, приятелей, любовниц, знакомых, а подчас и у малознакомых, сомнительных лиц. Долги со скандалами, увы, оказались настырными спутниками веселого времяпрепровождения.

В этом свете роль Айнара считалась крайне важной — его старший брат Тенгур, мурад, владел обширной вотчиной в провинции Югара, несколькими сотнями крестьян и замком семейства Годой. Этакое богатство, вероятно, позволило бы беззаботно развлекаться в столице… если б отношения между братьями клеились. А складывалось в точности наоборот. Тенгур не мог бросить родню на произвол судьбы — княжеский указ запрещал, но деньгами делился неохотно. Причем не единственно из скупости. Для получения доли доходов от отцовского имущества младшим предписывалось являться в замок, где смиренно ждать выплаты.

— Угадал, — кривясь, произнес Айнар. — Братец заявил, что виды на урожай нынче плохие, засуха, оттого, дескать, следует с расчетом повременить.

— Надолго? — быстро спросил Оминас.

— До осени. Пока назначил сроком конец сентября. Зараза…

— Протянем? — урмат обернулся к Гои, но того интересовало иное:

— Чего ж ты там, дружище, пропадал больше недели, коль ничего не собирались давать?

Айнар отмахнулся.

— Да ведь негодяй не с порога отказал. Еще чего! Ему охота была на совесть меня промурыжить, властью насладиться. Пожри Саора его печень!.. С месяц назад, сказывали, Эйдана, среднего нашего, так же истязал, чуть до поединка не дошло.

— Ну, тебе-то, допустим, за меч хвататься не резон — все равно не получил бы вотчины.

— Знаю. И Тенгур знает. Потому-то выделывался, дрянь, с выдумкой, вдохновенно: комнатку — похуже, место за столом — подальше, прихлебателям своим — полную свободу оскорблять да подшучивать. И не смей возмутиться! А то еще вызовет срочно и велит ждать, час просидишь — беседа отменяется… Стервец… Представляете, кого мне постель стелить присылали? Бабку дряхлую, беззубую, из которой труха сыпется!

— Но с простынями-то она справлялась? — ухмыльнулся Оминас.

— Справлялась, к счастью. Хотя любому ясно, зачем по традиции в ночную пору к гостям девок отряжают! Не только же простыни менять!

— Да ладно, Айнар, тебе ли на постельный голод жаловаться?

— Так и я не о том. Унижение какое! Понудил приехать, неделю ноги об меня вытирал, а потом выдворил несолоно хлебавши! Ближнего воина князя! Сотню монет сунул — почитай, на дорогу. И пару коров предложил в Шораи гнать, а? Никому бы подобного не спустил…

— Зато здесь стерпишь, — невесело усмехнулся Оминас. — Всегда терпел и нынче придется. По-другому никак.

Справедливость этих слов осознавал за столом каждый. Все были младшими сыновьями в семьях, то есть в качестве наследства получили исключительно меч, имя да доброе напутствие. Ну, может еще вот ежегодное содержание, ради которого доводилось порой сносить несносное. Остальное требовалось добывать самим. И никогда не понять старшим, что значит жить лишь призрачными отблесками надежд на достойное будущее.

— Подумать только, — вздохнул мрачный Айнар, — ум, доблесть или мастерство ни к чему. Просто надо родиться годом раньше. И тогда мир к твоим услугам.

— Это что, вон, Гои запоздал с появлением на полчаса, а результат точно такой же. Верно говорю, дружище?

— Чем в сотый раз обмусоливать вечные темы, — буркнул тигон, — давайте-ка лучше, кимиты, выпьем. За наших возлюбленных Богами старших братьев!

— И за нас, лишенных милостей свыше! — подхватил Оминас.

— За удачу, которую мы, клянусь бородой Шу, перетащим в один прекрасный день на свою сторону! — добавил Айнар.

Чаши с вином осушили залпом, потом долго ели в тяжелом молчании — мысли беседа навеяла нерадостные. Только на третьем блюде оправился первый из воинов, и оказался им, естественно, Оминас.

— Однако, благородные мои, жизнь, как ни странно, продолжается, — к урмату явно вернулось его обычное расположение духа. — Сия коварная особа украла у нас до осени помощь от Айнарова братца — пустяки, всего-навсего очередной ее удар. Нам не привыкать.

— Очередной, но не последний удар, — заметил Гои.

Айнар вскинул голову.

— Еще чего стряслось?

— Ничего особенного, дружище. Ничего, о чем бы ты не слыхал.

— Ты про союз с Гайафой?

— Именно так. Наш солнцеликий князь, да продлят Боги его земное бытие, затеял очень рискованную игру.

— Думаешь, тигоны нарушат договор?

— Во-во, — встрял Оминас, — проясни-ка сей вопрос, Гои. Любопытно бы выслушать признание тигона в вероломстве собственного племени.

Гои хмуро покосился.

— Мнилось, я достаточно сражался за Илдок, чтобы не получать более попреков в неправильном происхождении. У меня хватает счетов к родичам, и кровь их я проливал неоднократно. Каких еще доказательств? Кстати, Айнар ведь тоже тигон, но его почему-то не донимают дурацкими шутками.

— Вам прекрасно известно, — поморщился Айнар, — я из южных тигонов. Названия схожие, а народы очень даже отличаются. И враждовали частенько, и дрались, и Гайафу мне вообразить союзником не менее сложно.

— Немыслимо! — воскликнул Оминас. — Сколько себя помню, мы всегда воевали с Гайафой. Уже в школе Эду противников обязательно обзывали тигонами, помните? Моя первая битва под Диг-Шау — с ними…

— У всех первые битвы с тигонами, — проворчал в ответ Гои. — Как и большинство последующих. А насчет союзничества… Почему же, вообразить такое мыслимо. Правда, неинтересно.

— В каком смысле?

— Гайафа — враг хорошо изученный, известный. Опять же людей на него настраивать не надо — каждому найдется, что вспомнить: сожженные деревни, погибшую родню, товарищей… Здесь только скомандуй… А если с ними мир? И выглядит противным естеству, и ведь мы с вами, друзья, оказываемся не у дел! С кем сражаться?

— Ну, как раз об этом можешь не беспокоиться, — отмахнулся Оминас. — Слухи бродят, мол, нынешний союз заключается не из внезапной взаимной любви. Гайафа точит зуб на Ямауту, и наш князь, вероятно, не прочь присоединиться к тому походу.

— Гайафа крепко поиздержалась и теперь ищет помощников? — фыркнул Айнар.

— Вернее, соучастников, — поправил Гои. — Лично я ненависти к северянам не чувствую.

— А еще вернее — нужно глупое мясо, чтобы кинуть на копья врагов. Веселенькое развлечение придумал нам солнцеликий!

Беспечный до того урмат сдвинул брови:

— Тише, друзья, тише! Спьяну всякое, конечно, с языка сорвется, но не всякое сорвавшееся простится. Взвешивайте слова… А потом по большому счету нам-то какая разница с кем драться? Гайафа или Ямаута, лишь бы польза звенела. Понимаете?

— Да разве сравнить алчных тигонов Гайафы с нидиарцами Ямауты?! — упрямствовал Гои. — Северяне никогда не позволяли себе низкого коварства и подлости!

— Хорошо, хорошо, не позволяли. Хватит тебе, дружище, вина с утра… Не позволяли, стало быть, нам же лучше — проведем поход по всем правилам. И чего взбеленились? Или желаете пожить в вечном мире? Без добычи, наград и продвижений? Что замолчал, первый из отторо?

Айнар поднял на друга мрачный взгляд.

— Я ныне второй.

— Ерунда, через час во дворце сделаешься первым, кто бы сомневался. И мы, да выспится бедняга Хема на небесных полях, чуток смест

...