Тамара Алехина

Окна, зеркала и крылья бабочки

Сборник эссе о художниках

«Окна, зеркала и крылья бабочки» — сборник эссе о знаменитых художниках (от Апеллеса и Боттичелли до Василия Кандинского и Сальвадора Дали); о различных стилях и направлениях в изобразительном искусстве, об индивидуальной манере мастера и о том, как создавались мировые шедевры.

Как в зеркале вижу себя

Апеллес влюбился в подругу Александра Великого, 1772 г., Луи Жан-Франсуа Лагрене

— Потрясающее сходство! — воскликнул Александр Македонский, взглянув на свой портрет. — Я словно в зеркале себя вижу! Как это тебе удается, Апеллес?

— «Ни дня без линии!» — таково мое правило! — скромно ответил художник.

— Тебе заплатят столько золота, сколько весит сама картина. И напиши-ка мне красавицу Кампаспу в образе Афродиты.

Апеллес с воодушевлением принялся писать портрет возлюбленной молодого царя. Чтобы девушка не скучала во время сеансов, пригласил музыкантов, которые услаждали слух ее музыкой и пением. Однако писал картину так долго, что Александр, потеряв терпение, сам пришел в мастерскую.

— Да ведь она как живая, отчего же ты говоришь, что портрет не окончен? — удивился он.

Апеллес лишь вздохнул в ответ.

— Э, да ты сам влюбился в нее! — догадался полководец и повелел слугам насыпать золота в два раза больше, чем обычно. — Это мой подарок к вашей свадьбе! — пояснил он.

— Но чем я заслужил его? — изумился мастер.

— Ты исполнил мое желание, а я готов исполнить твое, — ответил Александр.

В тот день летописец записал:

«Дара достоин был царь,

Дар был достоин царя».

После смерти Александра Македонского на трон воссел его бывший телохранитель — Птолемей. Главным придворным художником назначил он ученика Апеллеса — Антифила. Самого же мастера ко двору не допускали.

— Кто-то оклеветал тебя, — предположила Кампаспа.

— Но кто? — удивился Апеллес. — Я никому не желал зла.

— Антифил всегда завидовал твоему таланту и трудолюбию.

— Но я научил его всему.

— О, — воскликнула Кампаспа, — я жила при дворе и знаю, что зависть порождает клевету, коварство и ложь! Птолемей не так умен, как Александр, он слушает все, что ему нашептывают приближенные.

— Отличный сюжет для новой аллегории! — воскликнул Апеллес, он схватил кисть, обмакнул ее в краску и стал рисовать на деревянной дощечке, поясняя, — новый царь — это глупец с ослиными ушами. Подозрительность и Невежество — его советники! Клевета тащит за волосы невинного юношу и обвиняет его перед царем.

— Вот за это я и полюбила тебя, мой дорогой, — улыбнулась Кампаспа, — ты способен сотворить шедевр из самого заурядного события.

— А ты способна вдохновить меня на это, — отозвался художник и нежно поцеловал супругу.

Когда работа над новой картиной близилась к завершению, в мастерскую пришел Антифил.

— А ведь это я оболгал тебя перед Птолемеем, — неожиданно признался он.

— Но почему? — удивился художник.

— Потому что ты скрыл от меня главный секрет притягательности твоих картин.

— Нет никакого секрета, — пожал плечами Апеллес.

— Есть, есть! — закричал юноша.

В ту же минуту в комнату вошла Кампаспа с маленькой дочкой на руках.

— Здравствуй, дядя Антифил, — пролепетала девочка и протянула клеветнику пухлые маленькие ручки.

— Вот тебе и разгадка, — улыбнулся мастер, — мой секрет в открытом сердце и чистоте помыслов.

— О, горе мне! — воскликнул Антифил и выбежал из мастерской.

— Ты должен простить его, дорогой, он так жалок! — промолвила Кампаспа.

— Простить? — удивился художник, — да мне следует благодарить его: до его появления в картине не хватало двух очень важных фигур: Раскаяния и Правды.

Раскаяние я покажу в образе злобной старухи, которая стоит в углу и от отчаяния рвет на себе волосы.

— Потому что в глаза ей смотрит красивая девочка, по имени Правда, — догадалась Кампаспа.

Фламандское окно

Свадебный танец, 1566 г., Питер Брейгель Старший, Институт искусств, Детройт

В мастерской Питера Брейгеля, по прозвищу Мужицкий, работал его ученик и помощник Ян. Юноша покрывал лаком новую картину мастера — «Крестьянская свадьба». Завершив работу, отошел подальше, чтобы лучше рассмотреть изображение. И чем дольше он вглядывался, тем сильнее ему начинало казаться, что он сейчас на зеленой лужайке, где весело играет волынка, и готов сам пуститься в пляс.

— Вот что значит, настоящее мастерство, — размышлял Ян, — можно научиться писать красками любые предметы, фигуры людей, при помощи света и тени создавать объем, иллюзию глубины пространства, но как научиться передавать живую жизнь, свет и радость ее на плоскости доски?

Неожиданно скрипнула дверь, и в мастерскую вошел незнакомый господин.

— Послушай, братец, где твой мастер? — спросил он.

— Видите ли, господин…

— Банкир Николас Ионгелик.

— А мастера нет.

— Где же он?

— Всю неделю ходит по окрестным деревням, делает зарисовки.

— Эту свадьбу с натуры написал?

— Да.

— Тоже мне невидаль: хмельное мужичье под деревьями пляшет. Не лучше ли сидеть в мастерской и писать картины благородные для состоятельных людей!

— Да Вы не огорчайтесь, мастер сегодня вернется.

— Дело у меня важное очень, так что придется подождать!

Юноша вернулся к работе, а банкир стал прохаживаться по мастерской и внимательно рассматривать картины. У одной из них он остановился в недоумении:

— Никак в толк не возьму, что тут изображено: народу тьма, и каждый чем-то занят.

— Ее лучше рассматривать при помощи рамки. — Ян протянул гостю небольшую прямоугольную рамку, — начните слева направо.

— Один бьется головой о стену, другой вот закапывает колодец, те двое канат перетягивают, а эти норовят вдвоем усесться на один стул! Так ведь это наши пословицы! Сколько же их тут?!

— Больше сотни, — услышал он неожиданно и оглянулся. В дверях стоял рослый крестьянин.

— Откуда ты взялся, братец? — удивился банкир. — И откуда ты знаешь, что здесь изображено?

— Так ведь я сам ее писал! — крестьянин, снял шапку и весело расхохотался. Он смеялся так заразительно, что вслед за ним рассмеялся Ян, а потом и растерявшийся поначалу банкир. Смех волнами расплывался по мастерской, все трое хохотали до слез!

— Так это Вы, Питер?

— Собственной персоной!

— А я к Вам с выгодным предложением: хочу заказать серию «Времена года».

— Вы купили новый дом и хотите украсить его моими пейзажами?

— Нет, не совсем так. Под залог Ваших картин я смогу взять крупную сумму в банке и построить склады в Антверпене: дело очень выгодное, оно сулит мне большие барыши, да и Вы в накладе не останетесь.

— В каком духе Вы хотите, чтобы я их написал?

— В итальянской манере. Я видел в лавке своего кузена пейзажи, которые Вы привезли из путешествия, они мне по душе!

— Да, их охотно покупают в Антверпене.

— Это потому, что в них много итальянского солнца!

— Дорогой мой, Николас, не пора ли нам подкрепиться: ведь мы оба с дороги? Пообедаем и обсудим наши дела!

— Не откажусь!

— Послушай, Ян, — обратился Брейгель к ученику, — здесь в сумке всякая снедь, накрой на стол и принеси умыться.

Через несколько минут на столе оказались самые простые блюда, бутылка вина, сыр, хлеб, фрукты и овощи.

— Когда проголодаешься с дороги, нет ничего вкуснее свежеиспеченного крестьянского хлеба, никакие заморские кушанья не заменят их.

— Действительно, очень вкусно! — согласился банкир.

— Примерно так обстоит дело и с живописью, Николас. Итальянская манера достойна восхищения. И я сделал множество открытий, изучая ее. Пейзажи тамошних мастеров подобны распахнутым окнам, а портреты — зеркалам. Однако самое великое открытие сделал я, вернувшись домой после долгих странствий. Я спросил себя: почему Тициан так прославлен в Италии, почему его работы так дорого ценятся?

— Почему же?

— Да потому что он пишет то, что хорошо знает и любит. И тогда я спросил себя: «А что тебе, Питер, доставляет радость? Что позволяет тебе быть самим собой? И, наконец, что ты знаешь лучше всего?»

— И что же Вы ответили?

— Что больше всего на свете люблю край, в котором родился! Когда я, в простой крестьянской одежде, на рассвете выхожу за город, меня приводят в восторг вещи самые простые, зрение и слух мои обостряются. Я взбираюсь на холм, вижу перед собой поле золотой пшеницы, синее небо; свежий ветерок обвевает меня; трели жаворонков ласкают мой слух; я ощущаю радость и необыкновенный прилив сил! Тогда беру в руки кисть и начинаю писать тут же на открытом воздухе! Разумеется, это всего лишь эскизы, но они помогают сохранить впечатление.

Вот зачем я ухожу из города, взгляните, — Брейгель открыл папку и стал показывать свои наброски, сделанные на природе в разное время года. — Вот она, моя Фландрия, ее бескрайние просторы: по