Леонид Владимирович Кузнецов

Комикс про то, чего не было...

Часть вторая

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Леонид Владимирович Кузнецов, 2018

Нет в Колеснице Иезекииля никакой тайны. Не в Колеснице тайна. Да и вообще никаких тайн нет, если ты проснулся! Есть только тишина и покой. И воля. Безмерная! Когда возвращаешься… Туда, где был всегда. Где невозможно перестать быть и где время и смерть становятся просто словами.

18+

ISBN 978-5-4490-9910-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Комикс про то, чего не было...
2. Ершалаим.
3. А почему это я должна стыдиться?
4. Нас ведь трое?
5. Если мое пророчество не сбудется, можешь побить меня камнями!
6. Еды не давай. Только воду.
7. Не знает он, идиот, о каком озере Исаия говорит!…
8. Как ты себе представляешь – проснуться в могиле?
9. Может, лучше белых коней купить?
10. Ну и о чем ты плачешь, лиса рыжая?
11. Да чтоб он сгорел, этот твой Ездра! Чтоб его разорвало!…
12. Чуть насмерть меня не уходил.
13. О безопасности он заговорил, трус несчастный!
14. Что, не узнаешь меня, Сервилий?
15. Слушай, а ты сейчас о ком говоришь?
16. Я сразу понял, что убью его.
17. Лев и гиены.
18. Розовые ленты.
19. Кто убьет Артабана?
20. Ну и горазд ты дрыхнуть!
21. Вот только камея с твоим портретом и осталась…
22. Что же это за отец, которого искать надо?
23. Жалко, что я не девочка…
24. Тебе на тот берег?
25. Ну что я опять неправильно сделал?
26. А точно девчонка?
27. Ладно, папаши, празднуйте дальше.
28. Такая ласковая и добрая вода…
29. Может, пойдем уже, наконец?
30. Пифия.
31. Иди, целуйся со своими римлянами!
32. Одевайся теплее. Там не жарко.
33. Пусть увезет ее подальше от Ершалаима, а там…
34. Обещал, что все нормально пройдет…
35. Дыши давай, дрянь! Убью сейчас!!
36. А откуда ж ты смотрел?
37. У тебя родимое пятно на какой руке?
38. “Он” и “Я”.
39. Любишь драгоценности?
40. Чуть не утопили китаянку.
41. У меня еще аурелиус остался.
42. Пронзительный цвет.
43. Меня сегодня насиловать будут.
44. А почему она должна стыдиться?!
45. Честная торговля.
46. Забавная путаница.
47. Что такое счастье?
48. Жизнь продолжается.

Ершалаим.

Вечно пьяные, а потому до злости ретивые стражники Сузских ворот слишком поздно углядели надвигающийся на них царственный поезд, сопровождаемый четырнадцатью римскими всадниками. Спохватились и, бешено выпучив глаза, кинулись палками разгонять мешающую проезду небожителей толпу визгливо орущих зевак, непонятно откуда набежавших поглазеть на величественную процессию. Огромная неповоротливая колесница первосвященника, плавно раскачиваясь, взлезла на горбатый мост, лениво наехала шестью безжалостными жерновами на разомлевший от жары вечерний, уже пахнущий жареными каштанами город и раздавила его своим высокомерным великолепием. Легкий крытый фаэтон из светлого ливанского кедра, весело юркнул в ворота следом за ней. Несмотря на притороченные к его мягкой кожаной крыше воинственные штандарты Юлиев и римского прокуратора выглядел он легкомысленной скорлупкой. Элегантной игрушкой. Эдакой подстриженной, бестолково суетящейся и совершенно неопасной собачонкой, болтающейся на поводке у молчаливого, знающего себе цену хозяина, совершающего вечерний моцион после доброго ужина.

Мария, принципиально не пожелавшая покинуть свой фаэтон, была вся пунцовая от гнева. Она даже не смотрела в окно! И где-то ее можно было понять. С какой стати она должна ехать со взрослыми в брюхе золоченого мастодонта, на который, как она чувствовала, в эту минуту были обращены восторженные взоры всего Ершалаима, когда она обзавелась собственной каретой? Да еще такой красивой! Но спрашивается, зачем же было тогда срываться на Константина, резонно и в общем-то спокойно заметившего ей, что либо Принцесса плетется в хвосте поезда, глотая пыль и горечь невнимания толпы, либо перестает валять дурака и пересаживается в более комфортабельный экипаж, который, кстати, персонально за ней прислал один из самых уважаемых людей Иудеи? Ведь сама же себе хуже делает…

Девчонка и так уже сомневалась в том, правильно ли она поступила, не послушав Константина, но… сказала и сказала. Так ведь еще и голос на него подняла. И ногой топнула. Сглупила, короче. Ну и что теперь? Не отступать же… Увы, признавать свои промахи было не в ее стиле. Не привыкла она к этому. Не потому, что редко ошибалась и, как можно было бы сказать в ее защиту, имела по части исправления ошибок мало опыта. – Все дело в том, что Ав и Михаэль в минуту принятия ею этого опрометчивого решения уже сидели рядом с ней. На кожаном диванчике напротив. Ну, сидели… И что? – А то, что когда трое этих малолетних бандитов оказывалась в одном вместе, вот как сейчас, и, перебросив друг другу брызжущий зелеными искрами электрический заряд, заключали меж собой таинственное соглашение, словесно выражавшееся в незамысловатой формуле – “нас трое!” (что непременно нужно было произнести вслух, пусть даже и шепотом, а иначе не срабатывало), их светловолосая предводительница оказывалась в выигрыше. Во всем и всегда. Что бы ни сказала или ни сделала!

То есть Мария выигрывала любой спор, выходя сухой из воды даже в тех ситуациях, когда не имела к тому ни малейших предпосылок, а то и вовсе несла откровенный вздор, откалывая на людях какую-нибудь несусветную, оскорбляющую рассудок глупость. Чушь, казалось бы, очевидную для всех. Казалось бы… Нормальным людям… Только нелепица эта вдруг чудесным образом переставала таковой быть, тая словно облако и превращаясь во что-то вполне разумное. Не просто в понятное, а в самое что ни есть обыкновенное. В привычное! Причем происходили эти цирковые метаморфозы в режиме реального времени, то есть буквально на глазах у публики. С глаз обывателей словно бы вдруг спадала пелена. Или эти дураки выкарабкивались из сна, просыпаясь из своего грустного обморока в новую радостную жизнь. И ведь вероятность чуда была – один на миллион! – Каковой счастливый шанс Марии и выпадал. С завидной регулярностью. Да почти всегда! Вот, к чему у нее выработалась привычка. Или зависимость?… А кому бесплатное везенье не вскружит голову? Не зальет пьяным восторгом щели, сквозь которые на тебя смотрит тоска. И напрочь сломает тормоза!…

Друзья сидели на расстоянии вытянутой друг от друга руки. Но смахивающую на вопрос обязательную фразу “нас трое” обычно ведь проговаривала Мария… Она и только она поворачивала ключ. Ну, так всегда было. Мальчишки лишь подтверждали, что мир по-прежнему вертится вокруг них. Точнее вокруг нее… И какая муха укусила ее сегодня? А чему тогда удивляться? Решила молча ехать? – Давай! Сколько влезет! Только ведь, как сказал Константин, будешь и “пыль глотать”, и что там еще…

–        И эти два дурака смеют еще уверять, что любят меня!, –

гудел внутри Марии готовый взорваться раскаленный котел.

А она изменилась…

–        Ав, правда, ничего такого мне про любовь не говорил, но после того, что у нас было… Я же не слепая! Опять же, чуть что – целоваться лезет, дурак! Как будто имеет на меня какие-то права. Можно подумать, что мне это приятно! Забыл – кто я?!… Зато Михаэль говорил. И много раз. Не просто же так он эту свою дурацкую клятву сочинил! – “Умрет он со мной в один день”. – Как же, жди от него!… Жениться он собрался. Кто бы еще за него пошел!… Ну и что они сидят, бездельники? Трусы. Предатели! Вот никого больше не буду любить! А уж целоваться – точно ни с кем не стану, если они со мной так… Господи, неужели она допустят, чтобы меня так унизили?…

Марии захотелось расплакаться – красиво, так, чтобы слезы капали на коленки, а губы при этом не дрожали и не морщились. И чтобы не шмыгать носом, как плачут, наверное, настоящие принцессы, только от возмущения слеза не шла. А было бы, наверное, правильно немного поплакать, чтобы эти двое олухов проснулись и увидели, как ей плохо.

–        На меня же совсем никто не смотрит! Вон, сколько народу кругом, а меня как будто здесь нет! Я что – невидимка? Или прокаженная?! Пусть они что угодно делают, дураки, лишь бы…, –

не придумала она еще, что сказать, но, в общем, понятно, чего хотела. –

–        Пусть докажут, что любят свою Принцессу. Так, чтобы я им поверила. Господи, да пусть уже хоть что-нибудь сделают! Нас ведь трое сейчас, – как нужно, чтобы все само получилось. Неужели я все должна вслух говорить? А так непонятно, что ли?! Да они издеваются надо мной!…

Тут по переносице Марии мягкой шерстью скользнула серая с коричневым пятнышком мысль, что Ав после этих “безобидных” “само” как-то уж слишком часто стал в последнее время болеть, и она отвлеклась от желания заплакать.

–        Так он вообще теперь все время болеет. После того как с моей оливы грохнулся и башку себе расшиб, –

быстро нашлась девушка, прогоняя пушистого доставалу.

–        И что теперь? Я-то в чем виновата? Можно подумать, – это я заставила его на оливу лезть! Или сейчас прошу сделать для меня что-то невозможное. И вообще, почему я должна за всех думать? Кто я? – Принцесса! А все знают, что принцессы не обязаны думать! Они должны есть халву и приказывать всем, кто их любит, исполнять любое их желание. А если и думать, так только о том, кому разрешать целовать свою руку, а кому нет! Или плечо… Или… –

не придумала пока что Мария, но в тот момент, когда вспомнила про сад за дворцом прокуратора, к ней непонятно откуда уже третий раз за последний час под волосы закрался, потом быстро обвился вокруг шеи и, заставив вздрогнуть, мокро облизал подбородок зеленоватый запах фиалок, а по затылку на спину потекло что-то густое и теплое. Мурашки дружно сбежали по плечам и, забывшая про слезы преступница с краснеющими щеками, вновь запуталась в прозрачной паутине, вырываясь из бесстыжих рук Ава. Не особо, впрочем, настойчиво вырываясь…

А ведь насчет этого идиотского “само” Мария, как ни странно, почти не врала. Михаэль божился, что ни разу, когда затевалась их тайная игра, то есть заключался этот “невинный” пакт, он ничего не делал. И вообще он не знает, как такие вещи делаются. Более того, не желает знать! Потому как знает из Торы, что за такие шалости полагается. За это, вообще-то говоря, камнями побивают.

И Мария тоже не колдовала. Вроде бы… Да нет, точно. Железно не колдовала! Уж она бы знала! Фокус с волосами – совсем другое. Так что остается Ав…

–        А больше некому. Но ведь и этот дурак делает вид, что ни при чем. Впрочем, это его дело: не хочет говорить правду – не надо. Главное, дождаться, когда он начнет тереть виски, и тогда случается все, что нужно. А остальное меня не касается. Пусть даже он из-за этого немножко и поболеет. У меня вон тоже живот в последнее время часто болит! И что теперь? В конце концов мы всего лишь дети. Не озоруем и ничего плохого не делаем. Просто играем…

Самое смешное, что девочка каким-то десятым чувством (заметим, гораздо раньше Михаэля) догадалась. Подошла совсем близко… Почему и запретила жениху лезть “в то, что не нашего с тобой ума дело” и выяснять “всякие глупости”…

–        А что Ав немного мучается потом головой, так его, конечно, жалко, но, если он сам не хочет сказать… Не желает признаться… Что ж его – заставлять, что ли?… А может ничего он и не врет…

–        С чего это я буду что-то делать? Я бы сказал тебе, –

представила она себе, что с ней заговорил Ав.

–        А кто ж тогда? Разве не ты все устраиваешь?

Ава, уже собравшегося, но так и не успевшего ответить, вдруг прогнал из ее головы Михаэль. Вошел, и Ав трусливо сбежал. А Мария как ни в чем ни бывало, словно ничего не случилось и никакого Ава с его железными руками в ее жизни никогда не было, продолжила разговор непонятно с кем. Хотя что тут непонятного? – Очень даже понятно – с кем!

–        Впрочем, может быть и я… А почему не ты? Как ты можешь быть уверен?…Или все-таки он?… Вот и хорошо, что ничего не замечаешь. Этого же не увидишь! И не надо это видеть. Главное, что пока нас трое и каждый думает на другого… Я и сама иногда чувствую… Ничего я не дура! И вовсе не психованная! Сам ты дурак глупый! Ах так?! Тогда знай, не хотела тебе говорить, но… Ав говорит нам правду. Это ты ничего не понимаешь! Ничего у меня не семь пятниц на неделе! Да, он симпатичный… Ну и что из того, что он безродный? Откуда мне знать, как он целуется?! Что ты там мог видеть?! Тебя же там не было! Очень хорошо, вот и попробую. И не смей больше ко мне прикасаться!

И вдруг шмыгнула носом.

–        Хватит уже на меня злиться. Помнишь, что дядя Иосиф про него сказал? – Что он такой же гений, как мы с тобой. И что это большое для него счастье – учить нас троих, потому что среди нас Бог… А ты правда хочешь на мне жениться? Потому что любишь? А почему любишь? Да вытащи же ты руки из-за спины, дурак! Потому что, если из жалости, то не нужно мне от тебя ничего! Я что, некрасивая?…

Интересно, а что на самом деле Мария думала о роли Ава в этой их странной игре? Во что она в действительности верила? В то, что мальчишка непонятно зачем врет ей и Михаэлю? Или что он скрывает какую-то непонятную правду, которую ей незачем или почему-то неполезно знать? Уж больно противоречивыми были ее высказывания на этот счет. Вчера ей было удобно думать одно, а сегодня она с удовольствием принимает обратное. И все с чистой совестью! Способна ли она вообще распознавать и любить правду или уже изовралась, погрязнув в своих преступных желаниях, до такой степени, что ей стало все едино? – Сложный вопрос. Вруньей, вообще-то говоря, она быть не хотела. – Ничего себе ответ! – Да, вот такой. Мария действительно страдала, когда ей приходилось говорить неправду. И ее мучения умножились, когда Иосиф начал делать из своих учеников волшебников (он употребил другое слово – мистиков, но Марии оно не понравилось и она его сразу забыла). Он потребовал от них, казалось бы, простой и понятной вещи: представить, что они прозрачны. Нет, он даже не так сказал: не прозрачны, а видимы. Кому видимы – он уточнять не стал. Просто видимы и все. Ну, а раз видимы, то, стало быть, и прозрачны. Это было одно из множества простеньких упражнений, которые он для них все время придумывал. – “Простеньких”!…

Михаэлю сделаться прозрачным удалось без особых проблем. Ему вообще ко многому удавалось придти быстрее других, даже быстрее Ава, отчасти потому, что он по возможности избегал лишних усложнений. И, наверное, еще потому, что был, как говорил про него Иосиф, цельной личностью.

А у Марии в ту пору как раз случились первые месячные. Странное совпадение. Еще и мать зачастила. Стала приходить к ней уже чуть ли не каждый день. И, конечно, помешала дочери почувствовать Бога. Почему и началось вранье. По этому поводу было пролито немало слез. И сказано много ненужных слов. Неправильных. Несправедливых. В том числе и в адрес Михаэля. Непонятно, с какой стати. В общем, с этим упражнением Мария не справилась. Точнее справилась, но не сразу. А когда справилась, сделалась совсем несчастной.

Ав же, выслушав новое задание, куда-то исчез. Аж на две недели! Не в первый, впрочем, раз. Почему его и не искали. Как-то уже привыкли все к тому, что змеи и ядовитые пауки его не кусают. И что он может провести в пустыне несколько дней не то, что без еды, но даже и без воды. Вернулся он весь оборванный и голодный. Поел хлеба, молча взял пальмовый веник и пошел подметать синагогу. На вопрос – где был? – сказал, что спал, а теперь, слава Богу, проснулся. Иосиф забеспокоился, но мальчишка успокоил его, сказав, что теперь с ним как раз все в порядке и что он, наконец, нашел своего отца. Сказал, что они друг друга увидели. Выглядел он при этом до ужаса спокойным. Чуть ли даже не счастливым. Мигрени, правда, после этого не прекратились. Но и явных психических нарушений Иосиф не отметил. А странным?… – Так ведь он всегда таким был.

Да, но мы отвлеклись. Прозвучавший вопрос стоит немного переиначить: – “Способна ли Мария понять, когда ее обманывают?”. Если бы кто об этом спросил Иосифа, раввин в глаза рассмеялся бы тому недоумку, потому как Мария чувствовала ложь за сто шагов. Причем еще прежде, чем та зарождалась в голове вруна. Иосиф тысячу раз попадался. Строгий учитель, он испытывал немалые затруднения из-за этого ее крайне неудобного для него дара, потому как преподавать тору и вообще рассказывать что-нибудь про Бога тому, кто с удовольствием верит тебе на слово, это одно, и совсем другое дело… Ну да ладно, не о том сейчас.

А вот Сир никогда дочь не обманывал. Ему это и в голову не приходило. Зачем бы ему это понадобилось? Оно, конечно, принимая во внимание страшную наследственность девочки, ему приходилось что-то придумывать… – Неважно! Она никогда не проверяла отца, поскольку любила его и верила ему безоглядно. Просто так верила. Даже понимая, что не все так здорово… Как верила словам Иосифа, что она – избранная. Наверное, потому, что помнила, как в Греции под зимним проливным дождем отец нес ее на руках, закутав в свой ветхий плащ, а сам дрожал от холода. Они тогда убегали от каких-то плохих людей в черном. А может и не в черном. Но очень страшных… И как потом он отдавал ей свой хлеб. А ей говорил, что уже поел. И она все понимала. Заставляла его тоже съесть немного. А он отказывался. Совсем маленькая была, а запомнила…

Ну а все-таки… – Мог Ав обмануть Марию, так, чтобы девчонка не догадалась о его жульничестве? Мог он скрыть от нее какой-нибудь свой секрет? – Да запросто! Он единственный и был на это способен. Кстати, именно от нее ему и было, что скрывать. Знала б, к примеру, она, зачем он полез тогда на эту несчастную оливу! И почему с нее свалился. Она, конечно, что-то такое подозревала…

Мария первая нашла его в то утро. Когда он лежал без памяти. Совершенно беспомощный. С разбитой головой. Она впервые увидел тогда, какого цвета у него волосы… Казалось бы, в ту минуту она могла выведать у него все, что угодно, ведь он бредил. К тому же ей действительно нужно было кое о чем его порасспросить. О своих нехороших снах, например. Попробовала. Так вот, даже тогда она ничего из него не выудила. Повязала ему на голову белую тряпку, чтобы больше никто не увидел, как он меняется, когда выходит из себя, и побежала за отцом.

Михаэль лазал потом на то злосчастное дерево, пытаясь понять, что могло понадобиться там этому дураку. Да еще ночью! И что? – А ничего. Пришлось списать инцидент на внезапное помутнение рассудка. Ну полез мальчишка на дерево. И свалился. Да он вообще был странный, почему его и в пираты долго не брали. Мало ли что ему в голову втемяшится. Если он по ночам по деревьям лазает. И с муравьями разговаривает… А тайна у Ава, между прочим, была. И какая! На оливу ведь он не просто так забрался.

А можно подумать – у Марии тайна была не ужасная! Последний год она вела уже практически двойную жизнь, стыдную и невыносимую. И ничего с собой поделать не могла. Хуже всего было то, что с детства она была окружена влюбленными в нее мальчишками. С драками из-за нее, подарками, невинными поцелуями в щеку за амбаром. Все как полагается… Бог с ним – с детством, но сейчас!… Вот если бы у нее были подруги… Хотя… Ну, снилась бы ей вместо Ава подруга! Она пару раз в красках представила себе и поняла, что было бы то же самое. В общем неизвестно еще, что хуже. Сильно страдала девочка…

Так вот: Ав про ее тайну знал, а она его секреты – нет. То есть догадывалась, конечно. Вернее предполагала, но точно не знала. И боялась, что это она сама всякие мерзости про него придумывает. А он на самом деле хороший. И на такое не способен. Никто не мог забраться к нему в голову! Для этого нужно было бы построить стеклянный дом и сделаться таким же сумасшедшим. И самым трудным было для нее то, что днем она свои сны называла мерзкими, а после ужина начинала дрожать от нетерпения. В ожидании. И проклинать себя. И матери в глаза стыдилась смотреть…

А все же, действительно ли Ав знал про ее неприличные сны? – Не просто знал…

Так, ладно, а в самом деле, если уж совсем без дураков, – врал Ав Марии про свою непричастность к их коллективному колдовству? – Да он бы прыгал от радости выше той оливы и тысячу раз бы уже всем похвастался, если бы действительно был способен сотворить что-нибудь эдакое! Неужто он не дал бы Марии понять, что научился тому, чего не умеет она? Что никто другой не в состоянии не то, что сделать, а даже просто понять, о чем здесь идет речь. Представить, как такое вообще возможно! – Еще тот хвастун. Это он только с виду скромный и несчастный. Голова у него, видите ли, часто болит. Нос задирать поменьше надо, вот и болеть не будет! А когда с философом из Александрии затеял переписку, так и вовсе загордился. Землю под собой чуять перестал. Таким возвышенным сделался, что прямо не подступишься к нему! В общем, Мария правильно сделала, что поверила ему. И никакой это с ее стороны не самообман! Напрасно Михаэль искал в ее подозрительной легковерности подвох и даже обзывал ее глупой и лживой, ни в какие “само”, естественно, не веря. Он даже начал подозревать партнеров по игре в нехорошем сговоре. В том, что они хотят над ним посмеяться.

В действительности же Ав никому не врал. Ни Марии, ни Михаэлю, ни себе. Никому! Когда Мария, как всегда неожиданно, через плечо оборачивалась к мальчишкам и с лукавой улыбкой, от которой у обоих сводило дыхание (еще и поигрывая при этом голой коленкой), тихонько спрашивала – “а это правда, что НАС ТРОЕ?”, – Ав ничего не предпринимал. Даже и не собирался! Наоборот!!…

А куда тут соберешься, когда понятия не имеешь, как и что нужно делать? Он лишь пугался внезапности ее приглашения шагнуть в неизвестное, смешно при этом волновался и, закрывая ладонями глаза, начинал прислушиваться к чему-то внутри огромных, во все стороны глядящих разноцветных глаз, катящихся в его голове, боясь, что в какой-то момент, который ему почему-то никогда не удавалось поймать, окажется, что все уже свершилось. Чего он боялся? – Того, что Мария или Михаэль по легкомыслию не справятся с собой и нечаянно, по неосторожности или по глупости, обманув его, что-нибудь все-таки на его голову и себе на беду наколдуют. В чем, конечно же, не признаются. И тогда уже будет не остановить… А что, собственно, останавливать? – То, что появилось само, и с чем ты не сумеешь справиться? Чему ты не сможешь помешать быть, даже если очень сильно этого захочешь? Он, правда, и не особенно хотел. Потому что был трусливым.

Да, Ав боялся. Другого слова не надо искать. Он испытывал самый настоящий страх и всеми оставшимися силами своего мгновенно перегоравшего рассудка пытался сказать самому себе правду о том, что он тут ни при чем. А еще сказать ее тому, что, смеясь над ним, какое-то время назад, которое он, дурак!, как всегда проморгал, само уже начало вырастать неведомо из чего. И неумолимо продолжало прорастать сквозь его с хрустом лопающиеся нервы. Сквозь его стеклянный мир. Из немыслимо далекого прошлого… Из той жуткой бездны, в которой не было еще ни времени, ни света. Не может там быть никакого света – она же бездна!

Что еще ему было трудно понять? Что не укладывалось в голове? – Что таким вот странным образом родившееся новое, которому невозможно противостоять и приказывать, не было запланировано. Как это? – А вот так: не было! Это новое из каприза секунду назад нафантазировала взбалмошная девчонка с неправильно растущим зубом… А почему, собственно, не было? Кто это сказал? Может быть все как раз и было запланировано так, чтобы это новое повстречало на своем пути зеленоглазую пигалицу и двух влюбленных в нее оболтусов, наивно полагающих, что они действительно в состоянии что-то такое втроем наколдовать? А что, если все, даже самый глупый каприз Марии был предначертан?! Из той страшной бездны, в которой живет Ничто. Которое больше, чем Все. Потому что рождает это самое Все.

На этой развилке, если Ав продолжал думать про себя, что он умный, его поджидала внятно доказывавшая ему обратное мигрень. И год назад он вычислил, что гораздо разумнее в таком деле выбирать себе в друзья лень и страх. Ну или то, что он этими словами называл. Что позволяло ему убежать от своего дурацкого ума. Почему пока и оставался жив…

Естественно, Ав никому не рассказывал о своих страхах. Даже Иосифу, а не то, чтобы Михаэлю. Еще чего! – Чтобы над ним смеялись? И так уже все принимали его за труса и слабака. Слава Богу хоть не обзывались. – Мария запретила. А он, кстати, и был слабаком. И трусом. Еще и вруном вдобавок!

–        Но я же никого не обманываю… Разве что Марию немножко… Да и не обманываю я ее вовсе! Где же – обманываю? Она ведь меня ни о чем не спрашивает. Ну, про свои сны… А то бы я, конечно, рассказал ей правду… И вообще, то, что я ей иногда снюсь… А кто, собственно, Михаэлю мешает?… Это же совсем не трудно… Как будто он не того же самого хочет! И вовсе я не встаю между ними. Просто я лекарство ищу. Хочу, чтобы она не умерла. Зачем это она должна умирать? А как еще я могу искать? Я ведь ищу то, чего не знаю…

Вот так эта хитрая схема и работала. Михаэль всю дорогу сомневался, но, поскольку слишком уж любил Марию, сдавался, усыпляя свою совесть тем, что, если кто из них и делает что-то нехорошее, то точно не он.

Марии сомневаться было некогда, потому как она была занята театральной стороной и буфетом праздника. А потом она из опыта знала, что все сработает наилучшим образом, если суметь удержаться и не начать подглядывать. И не задавать лишних вопросов Аву. Проще говоря, не совать нос в то, что уже и так происходит. Само по себе.

Наконец, Ав, который тем более ничего не делал, потому что отлично понимал, что ничего сделать нельзя. А можно лишь удивляться. Это пожалуйста. Сколько угодно! Ах да, – еще можно и даже нужно бояться того, что это может случиться само.

В общем, никто вроде бы ничего не делал, а Мария все выигрывала и выигрывала свои идиотские пари. Одно невероятней другого…

Вроде как глупость несусветная получается. Какой нормальный взрослый человек поверит в эту дребедень?

Поверит или сумеет повторить? – Кстати, взрослые разные бывают. Вот Иосиф, к примеру, очень даже верил в подобное. Повторить уже ничего не мог, но верил. Еще бы ему было не верить! Это ведь он, гад, подбросил своим ученикам свою сумасшедшую идею про “само”, втайне надеясь, что его сын первым… ну даже если и не первым, но обязательно разберется в тонкой механике собирания эгрегоров и может быть когда-нибудь… в Ершалаиме… когда станет членом синедриона…

Иосиф не просто подбросил подросткам мозголомную и чрезвычайно опасную идею, а какое-то время еще и незаметно руководил процессом. Подогревая их аппетит и амбиции. Кое-что по ходу дела подправляя. Как бы невзначай подсказывая… И мечтая вместе с ними… Сам он в подобные игры уже не играл. Во-первых, не нашел себе в ссылке подходящей компании. Что, вообще-то говоря, важно. А потом возраст и здоровье на многое наложили запрет. Да и труслив он стал до невозможности. Опять же Михаэль был у него на руках. А это – тяжелый якорь. Тут уже сто раз подумаешь прежде, чем бросаться головой в омут. Ведь если разобраться, это же – настоящее безумие.

Еще и Ав был на его иждивении. Какие-то денежки на его содержание, правда, подкидывал Сир, но греческие книги, чистые папирусы, еда… И надо же было мальчишку во что-то одевать! А вообще-то (Иосиф об этом почему-то забыл), авторство технологии, в чем-то похожей на ту, которую взял себе на вооружение Ав, технологии построения нового, причем чего угодно, даже таких громоздких левиафанов, как государство или религия, принадлежало вовсе не ему, а другой и тоже незаурядной личности – в прошлом его другу, с которым они некогда были, что называется, не разлей вода, а теперь… К нему, собственно, они сейчас и ехали…

А почему это я должна стыдиться?

Собачиться с Константином Мария, если быть точными, начала еще в Кесарии, когда выяснилось, что к четверке роскошных прокураторовых скакунов казенная квадрига (“самостоятельно”, как помнится, раскатывавшая по ипподрому) не прилагается. Девчонка чуть успокоилась лишь когда принц показал ей хранившуюся здесь же коллекцию его собственных карет и для полноты комплекта презентовал ей один из самых дорогих экземпляров, снабженный мягким раскладывающимся верхом. Он не стал объяснять, почему о прогулках в открытых экипажах ей на время придется забыть. Сказал лишь, в ответ на ее возмущение, что дороги в Ершалаиме узкие и давить прохожих, рассекая по городу на широченной римской квадриге, было бы неправильно.

–        И вообще, скромнее нужно быть! Живо, давай, переодевайся! Хватит тут сопли размазывать, капризная девчонка! Как мне уже надоели твои фокусы! Узнаю породу. Карета ей, видите ли, не нравится… Вертихвостка!…

По-настоящему же ругаться они начали, когда догнали Гавриила. Сперва Мария огорошила Константина требованием, чтобы “этот неотесанный медведь” уступил ей дорогу. Потом, когда этого не случилось, ей показалось, что едут они слишком быстро и “надо бы всем ехать помедленнее, а то еще загонят моих лошадей”.

–        Опаздываем, вообще-то…, – был ей ответ.

–        А нечего было в Кесарии рассиживаться!, – взвилась девчонка. – С тем ему захотелось поболтать. С другим, с третьим… Быстро все делать нужно. Вот как я, например. И в баню успела сходить и…

Мария вовремя спохватилась и удержалась от рассказа от том, что и с кем она еще успела, пощадив чувства Михаэля, давно с подозрением косившегося на слишком уж часто краснеющие уши Ава. Кончилось тем, что Константин от греха, боясь таки залепить обнаглевшей истеричке по шее, перебрался в золоченый Гавриилов дворец и остаток пути посвятил инструктажу Сира.

Солдаты были несколько обескуражены. Они отлично видели, как Константин пересаживается в колесницу первосвященника и при этом почему-то не распорядился перенести на нее свои штандарты. Чтобы он забыл?… В общем, смущенные всадники так и ехали до самого дома Каифы – эскортом трех безвестных магдальских пиратов. Охраняя не столько их, сколько формальные символы власти – штандарты на крыше фаэтона. Ну хоть этим немного отвлекли девчонку от ее горя. А то ревела бы уже в три ручья.

Михаэль, которому Мария, не удержавшись, похвасталась лошадьми (Иосифу, слава Богу, она ничего не сказала. Ну хоть что-то правильно сделала), великодушно пощадил своих друзей:

–        Все-таки в паучье гнездо едем.

Таковы были заключительные слова текста перемирия, который он, взяв командование на себя, зачитал предателям, якшающимся с врагами и принимающим от них возмутительные подарки.

–        Кто его знает, что нас там ждет… Надо бы вместе держаться. Так и быть, на первый раз прощаю, –

и принял недоумение отступников, молча выслушавших его гневное обличение, за раскаяние. Все бы хорошо, вот только рассеянность Марии… С ней творилось сегодня что-то непонятное. Кроме ребят в карете никого не осталось. Заметим, в ее карете! В ее собственной, не придуманной! Которую у нее уже никто не отнимет и в которой завтра они отравятся домой. Друзья снова оказались вместе. Это же так весело! Должно было быть… Но почему, поджав губы, она всю дорогу молчала? На что дулась? Еще и Ав не поднимал глаз…

–        Ну вот что он – совсем дурак, что ли?!, –

возмущалась Мария про себя, стараясь ни на кого не смотреть, 0и было непонятно, кто именно стал причиной ее раздражения. Кто дурак-то?…

Если спокойно разобраться, говорить подросткам и впрямь было не о чем. Не рассказывать же в самом деле Михаэлю о том, что произошло с Авом и Марией за минувшие сутки! Нет, ну правда, кто виноват в том, что этот борец за народное счастье, якобы ненавидящий все римское, нафантазировал себе Бог знает что, встал в дурацкую позу и отказался ехать с ними в гарнизон? Очень зря, кстати, не поехал (Мог хотя бы в Кесарию напроситься, идиот!), потому что за этот бесконечный день случилось много такого, чему желательно либо быть свидетелем, либо в этом участвовать. Либо уже никаких вопросов не задавать…

–        Вот как ему теперь рассказать? Он ведь опять все не так поймет…

Как быстро, однако, Мария научилась врать! Ну, может быть, врать – слишком грубое слово. Тем более, что чувство, похожее на раскаяние, все-таки изредка ее посещало и противно глодало. Где-то на периферии сознания несколько раз даже промелькнуло слово “грех”. Но, если подумать, правда ведь заключалась и в том, что не она оставила своего жениха погибать в пустыне, а это как раз он из-за своей дурацкой ревности отпустил ее в неизвестность. Одну! Прогнал, получается. Бросил, короче!

Ну, не совсем одну он ее отпустил, конечно, – в трудные минуты рядом с ней всегда кто-то оказывался. Ав, например… Про Гавриила и Константина она почему-то не вспомнила. Это, конечно, нехорошо. Могла бы и вспомнить. А с какой стати?! Как будто ей больше не о чем было сейчас вспоминать. – Да сегодня она впервые в жизни поцеловалась по-настоящему! Причем не один раз. И это ей ужасно понравилось. Да, она еще хочет. И что теперь? Что плохого-то? По какому поводу она должна мучиться и оправдываться? Почему? – Потому что знает, какие дополнения будут внесены в ее стыдные сны? Что в них откроется новая глава? Или что она теперь должна страдать из-за того, что счастливчиком оказался не Михаэль? Так ведь не он же помог ей сохранить лицо на том “веселом” празднике, где ее чуть не убили! Да она просто обязана была!… Ну, чтобы у Ава потом голова не болела… Из благодарности… И вообще!… Да просто потому, что он хороший… И да: – потому что он ей нравится и руки за спиной прятать не желает!… И еще потому, что это он не дал ей свалиться с квадриги, когда та вдруг “сама” понеслась… А губы она ему вовсе не подставляла! Все это – вранье и клевета. Он их сам нашел. Чего их искать-то? – Вот они.

–        В общем, неизвестно еще, кто предатель!…

Казалось бы, всего день друзья провели не вместе. И, конечно, они не перестали быть собой. Во всяком случае не должны были успеть так уж сильно измениться… Михаэль вот, к примеру, остался прежним. Но странно, он не то, чтобы сделался за этот день моложе или ниже ростом, а просто нисколько за это время не вырос, при том что Ав и Мария за те же считанные часы ощутимо повзрослели. Проблема не в том, что у них появилась от Михаэля страшная тайна. Хотя кто знает? Может быть и в этом тоже. В общем, эти двое как будто перескочили через класс. А то и через два. И теперь Иосиф должен рассказывать им не то же самое, что Михаэлю. Он должен говорить с ними уже как со взрослыми и только о самом интересном. Как будто они куда-то очень далеко и надолго уезжали. И там сильно выросли. Когда Михаэль пошел хвастать про то, как здорово он научился править восьмеркой и как легко ему теперь будет освоить четверку Марии, девушка… зевнула. И не заметила, какая горькая повисла тишина. Уж лучше бы она ударила его по лицу.

–        А почему бы, собственно, мне не выйти за Ава?, –

раздумывала как раз в то самое мгновение Мария, вспоминая диковинный вкус их последнего, третьего поцелуя, когда земля покачнулась, коленки задрожали и мальчишке пришлось схватить ее своими железными, ужасно сильными и одновременно такими нежными руками. Только чтобы она не свалилась, а вовсе не потому что… А правда – почему, собственно?…

–        Наверное, это и называется объятиями, про которые пишут в греческих книжках, –

предположила Мария и вспомнила, что очень сожалела в тот момент лишь о том, что шелк ее туники ну совершенно непрозрачный.

–        Да ведь как крепко схватил меня, бессовестный! Не спрашивая… Прижал к себе так, что дышать стало невозможно. Интересно, а если бы Михаэль нас тогда увидел, они бы подрались?… А вот на ипподроме он почему-то сразу меня отпустил, словно ему не понравилось. Да и вообще, мы слишком быстро тогда поцеловались. Наверное, потому, что там люди кругом были. А тут долго держал. Сколько надо. Бесстыжий! Пока не запахло вокруг… Господи, чем же там у них пахло, когда он меня укусил? Как будто цветами… А может он и не кусался вовсе?… С чего я взяла? А тогда почему у меня из-под языка кровь потекла? Или это не кровь? А что тогда? Что-то горячее… Да, точно, кровь же соленая! А тут… И в животе опять все шевелилось… Нет, ну наглый какой! – Схватил, главное, как свою собственность! И не правда, что я не вырывалась! Хорошо, хоть про муравьев в этот раз не стал рассказывать. Не до того было. И не врал, что смерти не боится. А все пил и пил… Жадный какой! Ужас какой голодный был… Нет, ну какие сильные у него руки! Прямо железные. Нашел, за что схватиться… Сидеть же теперь больно! Дурак… И ничего, что он безродный сирота… Зато верный. Я, можно подумать, настоящая принцесса… Точно, вот, если он даст клятву, что умрет со мной в один день, я ему в ответ скажу, что хочу от него ребенка. Прямо так и скажу! А что?… Сил больше нет терпеть. Нельзя же только во сне!… Он уж наверняка все умеет. Начитался поди в тех греческих книжках, что дядя Иосиф в подполе прячет… Нет, про ребенка нельзя, – неудобно… А почему, собственно? Мама говорит, что я уже большая…

Вспомнив о матери, Мария, как обычно, вздохнула, по привычке испугавшись, что придется смотреть ей в глаза. Но сегодня, неожиданно для себя, она почему-то не захотела чувствовать себя виноватой. И даже пошла в атаку:

–        А почему это я должна стыдиться? Подумаешь поцеловались! Сама же говорила, что пришло мое время. И ничего я не развратная! Ав меня силой заставил. Он меня обманул! За коней ему вообще ничего не полагалось. Это ведь – мои кони! Я бы и так про них узнала. Бесплатно. И как ведь крепко держал меня, дурак! Синяков наверняка везде понаставил. Да в общем и не было у нас ничего. Подумаешь…

Да разве ж дело было в поцелуях? Ав тут, если разобраться, был ни при чем. И мать, и Михаэль… Просто Мария изо всех сил пыталась уйти от чего-то другого. Она боялась признаться себе в том, что ей совсем не хочется сейчас думать о Боге или вспоминать наставления Иосифа о том, как она может распознать Мессию. И радоваться туманным намекам учителя на то, будто бы она Его однажды встретит. Что именно она Его увидит. Первая! А может и вовсе единственная.

Когда и где? В Магдале, что ли? В этой деревне? Где не то, что бани, как в Кесарии, нет, а даже и… Да ничего там нет! Только жалкие, с рождения испуганные дураки кругом, греческих стихов про любовь не читающие и мечтающие лишь о том, чтобы урожай не поела саранча. А ей хочется бешено мчаться на восхитительной прокураторовой квадриге по широкой и ровной дороге. Чтобы туника на ней была шелковая, но только совсем прозрачная. И чтобы она красиво развевалась. Чтобы все видели, какая Мария стала взрослая и какая она теперь красивая! Как прекрасно ее молодое тело и как оно жаждет любви. Чтобы все ее хотели. Дотрагивались бы до нее. Может быть не так, как ее касались сегодня нежные руки не ведающих стыда эфиопок. Знающие ужасные и такие прекрасные тайны… А почему, собственно, не так? Как раз так! Чтобы мучили ее и заставляли стонать! Чтобы то, что с ней сегодня впервые случилось не во сне, повторялось и повторялось. И чтобы она перестала, наконец, бояться смерти. И чтобы Ав…

–        Вспомнила, в саду пахло фиалками! А ребенка я у него правда попрошу. И пусть думает обо мне, что угодно! Вот так прямо и скажу. Чего стесняться? Как это кому? Как будто непонятно! А что, если он не захочет? Или вдруг скажет, что у него уже кто-то есть…

Нас ведь трое?

Каифа произвел на гостей неожиданно хорошее впечатление. Во-первых, он вышел их встречать сам, каковой чести мало кто удостаивался. А во-вторых, разговаривал с приехавшими как со старыми друзьями, легко и непринужденно, забавно подшучивая не только над ними, но и над собой. Когда сели ужинать, он своими руками стал подливать в их чашки жасминовый чай! И продолжал бы это делать, если бы Мария не опомнилась и, рассмеявшись в ответ на какую-то его остроту, не усадила его на место, отведенное ей, – между Иосифом и Сиром, – по привычке взвалив на свои плечи застольные хлопоты. И сразу стало как в Магдале – тепло и весело. Даже как будто освещение изменилось. По огромному залу парадных собраний словно бы полетели тысячи искорок. И он наполнился многими одновременно звучащими голосами. Молчал лишь безликий, одетый в черное человек, которого Каифа представил как своего секретаря, и на которого даже подозрительный Иосиф перестал обращать внимание уже через минуту, словно его здесь не было. Внимание раввина занимал совсем другой предмет. Ну еще бы! – Иосиф совершенно не узнавал своего врага. Даже немного растерялся.

Каифа нашел доброе слово для каждого и умудрился разговорить даже градоначальника, сердце которого за полчаса до того готово было выпрыгнуть из горла, а язык, сделавшийся шершавым как пемза, присох к небу! Выяснилось, что Каифа пригласил его в Ершалаим для того, чтобы познакомить со знаменитым архитектором из Рима, и что их встреча состоится через час. С этим градостроителем они отправятся в Магдалу посмотреть на месте, что можно придумать, чтобы забытая Богом деревня превратилась в элегантный город, в котором не стыдно было бы принять даже римского консула. Что значит “пригласил” и при чем здесь римский консул, а главное, кто и на какие деньги будет осуществлять превращение занюханной дыры в радостную сказку, градоначальник не понял, но был чрезвычайно польщен и, когда за ним вскорости действительно явились, отправился навстречу лучезарному завтра абсолютно счастливым.

Иосиф, когда немного освоился, понятное дело, заважничал и некоторое время просидел за столом надутым букой, угрюмо и неостроумно огрызаясь на безобидные подкалывания хозяина, со смехом вспоминавшего, как они ловили рыбу, а им никто не сказал, что рыбу на голый крючок ловят только идиоты. А еще, как тайком от родителей они делали вино, которое у них всегда скисало, но они его все равно пили. Кривились, но пили!

Общий хохот вызвала новость, что Иосиф, оказывается, пользовался ошеломительным успехом у замужних женщин, потому что, во-первых, был на голову выше Каифы и шевелюру имел не то, что сейчас, а во-вторых, выражение лица умел сделать до такой степени несчастным и романтическим, что устоять перед ним было практически невозможно. Главное же, он мог уболтать любую дуру, наврав ей с три короба про достоинства, которых у нее отродясь не бывало, но которые она, утонув в его честных глазах, неожиданным образом в себе обнаруживала и начинала всерьез верить в то, что этот шалопай бескорыстно влюбился в ее бессмертную душу. Нежную и прекрасную, как у ангела. Он же, Каифа, на этом фронте вечно оставался с носом и, естественно, Иосифу страшно завидовал, потому что так красиво врать до сих пор не научился. Да, конечно, с ростом ему катастрофически не повезло…

Сиру, дружелюбно хлопнув его по плечу, он шепнул, что их разговор впереди, и выразил уверенность, что разговор этот будет для него приятным, поскольку касаться будет исключительно его бизнеса, который давно уже пора расширять (Чего замыкаться на Магдале? Как будто нигде в Израиле больше не пьют…). Еще он сказал, что по случаю отведал его вина, остался в восторге и сожалеет, что в Ершалаиме такого не достать. И что он вообще давно хотел с ним познакомиться, потому как наслышан о его щедрых пожертвованиях на синагогу и о том, что вместе с дочерью они сделали невозможное – открыли в Магдале школу для девочек. Давно пора! В Ершалаиме такое, к сожалению, немыслимо. Слишком многие здесь считают, что, если девочки научатся читать, то скоро и в храмах начнут учить. А по его мнению, так лучше бы уже и начали, потому как невмоготу стало слушать весь тот бред, что несут на собраниях синедриона фарисеи. И что он вообще устал от интриг, политики, книжников и прочих идиотов. От того, что совершенно не с кем стало поговорить. По-человечески, запросто, по душам. Так что даже начал подумывать – не пора ли ему уйти на покой. Кого вот только вместо себя оставить волкам? Порвут ведь агнца…

Марию Каифа купил тем, что у самого дочь, так это же настоящее мучение. Пока молчит, вроде полной дурой не кажется, но тору совсем не знает и кроме как о мальчиках из богатых семей, сплетнях и золотых подвесках ни о чем говорить не может. На такое прекрасное безумство, к примеру, как собрать вокруг себя настоящий бандитский отряд или прохватить по кессарийскому ипподрому на боевой римской квадриге, чуть не передавив сотню вооруженных эллинов, от которых всего можно ожидать (и откуда только успел узнать?), у этой балды ни ума, ни храбрости не хватит. В общем, что делать с дочерью, он не знает и был бы весьма признателен, если бы Мария согласилась с ней поговорить, поучила бы ее уму разуму. Уж вечер поздний, а где шляется, неизвестно. И братец ее. Ведь загодя обоих предупредил, что будут гости. Просил ведь! Ну никакого почтения! Отец для них – пустое место. На него и наплевать можно. Странно, но, когда Каифа заговорил о детях, его даже стало жалко. Особенно, когда его сын таки явился и все увидели, что он пьян. Старику было стыдно…

Увидев, в каком состоянии находится наследник, Мария мгновенно сообразила, как выйти из положения: кивнула отцу, оба, извинившись, вышли и вскоре вернулись с кувшином вина, который предусмотрительный Сир прихватил из Магдалы.

–        Раз уж ты хвалил мое вино, –

с улыбкой обратился он к Каифе.

–        Так что ж мы тут чай пьем?, –

всполошился Каифа, догадавшийся, кто именно нашел спасительное решение. Он даже прослезился. А Мария уже звенела бокалами, и скоро зал снова наполнился смехом. Атмосфера разрядилась. Растаявший первосвященник быстро захмелел и называл свою гостью “дочкой”. Это было неслыханно!

–        Ну дает, старый лис!, –

восхищался им Константин. –

–        Актерскому мастерству вовсе не в греческом театре учиться надо. –

Таким Каифу он еще не видел. –

–        Значит действительно многое на девчонку ставит. А ведь, похоже, не играет старик, – вдруг подумалось ему. – Уж больно натурально слезу из себя выжимает, – и даже забеспокоился за него. – О чем он только думает! Вино-то зачем так хлестать! Ему ж утром к Ироду ехать…

Однако, на всякий случай решил не расслабляться, поскольку не первый год был знаком с первосвященником и разные его спектакли видел.

–        А вот интересно, Ава он в самом деле не видит или придуривается?…

Михаэль, оказавшись в доме первосвященника, неожиданно оробел. То ли его подкосила холодность Марии, которая вела себя сегодня просто ужасно, так, словно его рядом не было. То ли на него и в самом деле подействовала магия этого непростого дома. Его невероятные размеры и понимание того, что в Иудее нет человека, который не слышал бы о его хозяине.

–        А кто знает моего отца?, – спросил он себя. – Или меня… А ведь отца должны помнить! Он был здесь не последним человеком. Судя по его рассказам… В том-то и дело, что по его рассказам! А кто помнит его на самом деле? Без этих его дурацких фантазий. После двух кувшинов красного вина…

Михаэль много разного слышал про хозяина этого дома. Пару лет назад был даже короткий период, когда Иосиф вспоминал своего бывшего друга без ненависти. Очень короткий, правда, период…

Когда в зал ввалился подвыпивший сын Каифы и, буркнув что-то нечленораздельное, мало походившее на приветствие, плюхнулся в кресло своего отца, – в кресло первосвященника иудейского!, – Михаэль почувствовал себя униженным. Бедным просителем! Он вдруг ясно увидел пропасть, разделяющую их, и ощутил себя сбежавшим из клетки немытым, воняющим нищетой диким зверем, надевшим на себя маску человека, которого, конечно же, скоро разоблачат, изловят и с позором вернут обратно – за решетку, где его ожидают родимое корыто и прошлогодняя солома, на которой грязным животным полагается спать. Не спать – жить!!

–        И ведь этого сопляка знает уже весь Ершалаим, – кипело в нем выпитое вино, – а я здесь – никто, дерьмо собачье. Пустое место, как в шутку обозвал себя его отец. Так вот, это было сказано про меня! Через пару дней мы возвратимся домой, в свое родное стойло, а этот холеный прыщ через несколько лет станет первосвященником, которого начнут звать к себе в гости цари. Даже римский император станет оказывать ему знаки внимания! Поди, подарит ему еще одну шикарную карету, чтобы все вокруг сдохли от зависти.

Михаэлю захотелось исчезнуть. Не выйти подышать воздухом, потому как никакого воздуха в этом городе для него нет и быть не может, а убежать отсюда куда подальше. И немедленно! Чтобы никого не видеть и чтобы его никто не видел. Не смотрел бы на него так, как поглядывал на него сквозь дорогой хрустальный бокал этот одетый в парчу и золото безмозглый ублюдок.

–        И ведь это ничтожество все будут уважать! Кланяться ему будут, говорить, какой он умный и распрекрасный! Что весь Израиль с надеждой смотрит на него. А я?!… Назавтра этот гад даже не вспомнит, что видел меня. Да что б ты сдох, червяк! Раздавить бы тебя!…

И кулаки его сжались. В висках горячо застучало и Михаэль испугался, что из его глаз сейчас брызнет кровь. И еще он испугался того, что только что про себя узнал. Что, оказывается, он готов убить человека по-настоящему. Что действительно может это сделать! И неважно, что этого холеного идиота он видит впервые. Он не просто может, он хочет его убить! Михаэль даже взмок, испугавшись своего желания всадить в горло человеку, не сказавшего ему пока что ни слова, хрустальный бокал! Того, что он еле сдерживается, чтобы не прыгнуть через стол, вырвав в полете из его вялой руки бокал, и одним движением…

Неизвестно, что бы в итоге произошло, если бы Михаэль не увидел стоявшего за спиной сына Каифы невысокого, но, судя по безжалостным глазам, достаточно надежного телохранителя – мальчишки-китайчонка, который тенью просочился в зал вместе со своим хозяином и спрятался за колонной, завидев среди гостей Константина, – похоже, единственного на свете человека, которого боялся.

–        А что думаешь ты, Михаэль?, –

раздался вдруг посреди отвратительно зазвеневшего марева теплый и на удивление трезвый голос Каифы. –

–        Ты тоже считаешь, что самоубийство этого сумасшедшего может сделать счастливой толпу идиотов, которые даже имени его не запомнят?

–        Какого еще сумасшедшего?, –

вздрогнул от неожиданности запыхавшийся Михаэль, совершенно не соображая, о чем с ним говорит первосвященник. Торможение было чересчур резким. Он вновь увидел себя в большом зале приемов в доме Каифы. Все вокруг улыбались и были приятно расслаблены. А в его бокале плескалось вино, которое Мария себе, Аву и Михаэлю разбавляла водой. Сама она была уже немного пьяненькая. Во всяком случае глаза ее масляно сверкали, как два дня назад, на его дне рожденья, когда все пираты и даже новообращенный, принятый наконец-то в банду Ав выпили за сараем неразбавленного вина. И при этом никого не вырвало. Наоборот, всем стало безумно весело. И Мария разрешила тем, кто захочет, поцеловать ее руку. Все вдруг притихли. Целовали по очереди. Михаэль сжульничал и, притворившись пьяным, встал во второй раз. А потом попытался поцеловать Марию еще и в щеку. Кстати, она не была против. Это он, дурак, оказался не готовым к такому повороту и растерялся. Глупо получилось. Мог быть и посмелее…

–        Да их множество сейчас развелось, – продолжал тем временем о чем-то говорить Каифа. – Что ни месяц, являются перстень прокуратора примерить. Время, что ли, для этого подходящее? А и правда, дождей давно не было… Ну вроде того безумца, на которого вас завтра мой сын сводит посмотреть.

–        Дядя Иосиф говорит, что только любовь…, – влезла в разговор Мария, начало которого Михаэль пропустил.

–        Ну слава Богу!, – обернулся к ней Каифа. – Твой учитель, дочка, наконец-то, оттаял. И десяти лет не прошло. Очухался! Видишь, как полезно бывает из столицы уехать. Пить бы еще бросил…

–        А разве он не всегда так думал?, – удивилась Мария.

Михаэль все еще не понимал, о чем здесь говорят, и лишь глупо хлопал глазами, радуясь тому, что его по счастью вытащили из ада, в который он только что готов был ступить. Дышать стало легче.

–        Ну давай, расскажи еще, каким злодеем я был, пока тут с вами, агнцами, грызся, – услышал он голос отца, который успел уже изрядно наклюкаться. – И какой ты у нас всегда был хороший. Все со своей любовью к нам приставал, когда мы, недостойные, только кнут да шекели уважали… Про любовь он заговорил!… Давно ли вспомнил, как это слово звучит? И что оно вообще значит! Опять решил нас…

–        А я и не забывал никогда, – спокойно, не повышая голоса, заткнул забивший было фонтан Каифа. – Это ты, похоже, запамятовал, как уговаривал меня отречься…

Тут в зал вошел слуга, чтобы увести градоначальника. Попрощались с ним поклонами, не прерывая разговора.

–        Ты еще объяснял тогда, что иначе не сможешь протащить меня в синедрион, – продолжал первосвященник. – Что здесь такое не приветствуется. Говорил, что к власти нам с тобой нужно придти любой ценой, чтобы осуществить мечту. А, если и придется заплатить мелким предательством за что-нибудь важное, так победа все загладит. Того только ты не учел, что за маленьким враньем всегда приходит большое. И благая цель как-то вдруг теряется из виду. Вернее, это мы ее незаметно подменяем. Незаметно для самих себя. Ну так и скажи мне теперь, кто из нас тогда предал мечту?

–        Я что-то не понял, –

растерялся Михаэль. Он чувствовал себя лучше, но все еще не был способен понимать суть разговора, ухватывая из него лишь отдельные фрагменты. –

–        Кто кого из вас привел в синедрион?

–        Твой отец – меня, конечно. Кто ж еще! А ты что, не знал? К нему ведь благоволили все семь главных старейшин. Точнее их верные жены. Ох и страшные же были ведьмы! Образец целомудрия… На них и взглянуть было тошно, не то, чтобы до них дотронуться. Но твой отец никогда не боялся трудностей… Как он любил повторять: – “Даже в крокодиле можно найти что-то человеческое и прекрасное.” – Впрочем, о чем это я?… Ах да, так вот… О том, кто кого и куда привел… Мне сюда путь был заказан. Я же из простых. Слава Богу – хоть не раб. Мой отец, если ты не в курсе, плел на базаре корзины. Так что я сюда и не собирался. Даже мечтать не смел. Куда мне! Как вдруг узнаю, что твоего отца избирают членом синедриона! Можешь себе представить? Единогласно! За год до того мы с ним хлеб на рынке воровали, чтобы с голоду не подохнуть, а тут такое! Ну вот. Через год он и меня протащил. До сих пор не понимаю, как это ему удалось. Сначала писарем…

–        Ужас, как интересно, а какая у вас была мечта?, –

не выдержала Мария. Она честно с собой боролась, но все же не справилась. Девичье любопытство, куда ж его спрячешь… Каифа улыбнулся и отхлебнул вина.

–        Мы с твоим учителем, дочка, собирались новую религию создать. Все спорили, как это можно устроить, так, чтобы чужими руками…

–        Ну ты лишнего-то при детях не болтай, –

буркнул неожиданно присмиревший и даже вроде как немного потеплевший к хозяину дома Иосиф.

–        Не такие уж они и дети. Мы с тобой не намного старше тогда были.

–        Что значит – новую религию?, – изумился Михаэль. – Зачем? У нас и так уже есть… Хорошая…

–        Лучшая! Но, видишь ли, наша религия не запрещает ждать Мессию. Нам не запрещает. Да и не нам тоже…

–        Не просто не запрещает, –

обрадовалась Мария тому, что никто не затыкает ей рот, и добавила:

–        Пророки так прямо и говорили, что он для всех придет. Скоро уже…

Сир двинул ногой дочь по колену, и Мария, надувшись, умолкла.

–        Да пусть себе говорит, – остановил его Каифа, – Ведь все правда. Только что из этого следует?

–        Как что?!

Мария была настроена на боевой лад. Ей ужасно нравилось спорить со взрослыми. А, если не спорить, так хотя бы показывать, что она здесь не просто так сидит, а тоже может сказать что-нибудь умное. Она уже раскрыла было рот…

–        Да помолчи уже!, – не выдержал Михаэль, видя, что говорить собрался Каифа.

–        А следует из этого то, что тот, кто придет, скажет новое слово.

Каифа сделал Михаэлю знак оставить девочку в покое.

–        Собственно, только затем, чтобы его сказать, Он и придет. И мы с твоим отцом пытались угадать, что это будет за слово.

–        И то, что это слово станет новой религией, мы, конечно же, понимали, –

вставил свою реплику вдруг протрезвевший Иосиф. –

–        Опередить Его хотели.

–        Приготовить Ему путь, – поправил Иосифа Каифа.

–        Любовь?, – задохнулась от восторга Мария.

–        Ну разумеется!, –

подтвердил Каифа и погладил ее по голове.

–        А кто первым из вас угадал?, – поинтересовался Михаэль. – Мой отец?

–        Ну… не совсем… Я не помню, – смутился Каифа.

–        Давай, расскажи им еще про меч, –

опять завелся непонятно на кого обидевшийся Иосиф. –

–        Как я мечтал утопить Израиль в крови. Да если бы я говорил тогда по-другому, меня вообще никто не услышал бы! И ты, между прочим, плел бы сейчас корзины на базаре, а не командовал шайкой этих уродов и мздоимцев. И жил бы сегодня не в прекрасном дворце, сытый и благостный. А твой сын мыл бы сейчас заплеванные полы в притоне где-нибудь в нижнем городе, где его в конце концов и зарезали бы.

Про сына он напрасно ввернул. И ведь даже не понял этого, безмозглый пьяница… Ну, сказал глупость, – извинись. Поймут и простят. Спишут на нервы. Кому ж сейчас охота ссориться? Так нет! Еще и рожу обиженную скроил! Воистину, Марии “повезло”: по части непризнавания за собой ошибок у нее был первоклассный учитель. В общем, избегавшему в этот вечер острых углов Каифе самому пришлось возвращать разговор в цивилизованное русло, переведя его на проблемы образования. Действительно ли его интересовало, как в Магдале преподается тора, или ему просто захотелось, чтобы Иосиф заткнулся, предоставив его ученикам возможность расхваливать его “волшебную” методу, о которой по Ершалаиму ползали самые разные слухи? Например, поговаривали, что старик окончательно сбрендил. Более того – ударился в ересь. Разговор, однако, вышел интересным. Единственно, Каифу насторожил несколько парадоксальный способ извлечения мистического знания из священных книг, о котором с радостью доложила ему дорвавшаяся до возможности безнаказанно поговорить Мария, не понимая, что она выбалтывает сейчас, возможно, то, что является секретом. Причем секретом – небезопасным не только для своего учителя, но и для всех его учеников. То есть и для нее самой тоже. Она так увлеклась, что совершенно не обратила внимание на то, как напрягся Иосиф. Не увидела она и того, что Ав закрыл уши руками, а Михаэль давно уже делает ей страшные глаза и, не особо таясь Каифы, показывает кулак.

–        Ты что же, действительно полагаешь, дочка, – осторожно начал первосвященник, – что тора скорее научит тебя видеть Бога, если ты перестанешь ее читать?

–        А можно подумать, что Ему будет легко до меня достучаться, если я заткну уши и закроюсь от Него книжками с рассказами о Нем, которые я и так уже давно наизусть выучила?

Мария, похоже, не соображала, что за подобные методические вольности ее учителя могут не просто взашей погнать из Магдалы. Хотя, куда уж гнать дальше той дыры, в которой он теперь живет?…

–        Нет, правда, достаточно с меня чтения! Пусть теперь Бог читает меня, если не обманывает, что любит меня! Как Он все время мне говорит…, –

добавила она, не замечая, как среагировал Каифа на ее последние слова. А он аж побелел.

–        Я ведь теперь уже почти совсем прозрачная стала и ни от кого больше не прячусь.

–        И от Сатаны тоже?, –

вставил Каифа, но не был услышан увлекшейся Марией, а иначе бы она ему ответила, что никакого Сатаны нет, и что эту глупость придумали одни дураки для того, чтобы пугать и делать послушными других.

–        Так вот, мои глаза и уши для Него открыты, – продолжала девочка. – Так что пусть говорит мне, что хочет.

Сказала, простая душа, и радостно засмеялась. В полном одиночестве, впрочем, потому как никого своими словами не рассмешила.

С этого, собственно, все и началось. Сын Каифы, до сих пор сидевший молча и в раздражении наливавшийся неразбавленным вином, а также злобой от того, что отец приказал ему забыть сегодня про своих друзей и угробить вечер на общение с какими-то непонятно во что одетыми провинциалами, наконец, раскрыл рот. И полилось…

–        А и правда, – начал он вроде бы спокойно, ни к кому не обращаясь, – зачем читать то, чего все равно не понимаешь?

–        Я… понимаю…, –

растерянно пролепетала девочка и отвернулась, чтобы никто не заметил, как из ее глаз брызнули слезы. Каифа, однако, слепым не был.

–        Поаккуратнее, сынок, –

проговорил он незнакомым голосом, однако, сколько-нибудь решительных мер, способных погасить агрессию наследника, не предпринял. Должно быть хотел посмотреть, как Мария станет выкручиваться сама.

–        Я в торе все понимаю, –

предательски шмыгая носом, повторила девочка. Вид у нее был жалкий. Ища поддержку, она оглянулась на Михаэля.

–        Нас ведь трое? –

робко и как-то даже виновато прозвучал ее минуту назад так весело щебетавший голосок.

–        Откуда ж мне знать, сколько нас осталось?, –

капризно надул губы Михаэль и потянулся за бараньей ногой, намереваясь взять реванш за все унижения сегодняшнего вечера. Он не собирался вот так просто забывать обиду обласканной и осыпанной вражескими подарками предательнице. Этой надменной владелице возмутительно шикарного экипажа с баснословно дорогими лошадьми! Такими чудесными, что просто ужас! Да в Магдале все умрут от зависти, когда он, водрузив над каретой пиратский флаг, станет катать в ней по улицам города их банду! Простить эту взбалмошную кокетку только потому, что она вдруг о нем вспомнила? Можно сказать, милостиво до него снизошла. Когда приперло!… –

–        Об этом надо бы у тебя самой спросить, –

дал он ей все-таки шанс и, блаженно закатив глаза, с хрустом погрузил зубы в сочное мясо. Мария вытерла локтем нос, забыв, что на нее смотрят, и перевела мокрые, полные мольбы глаза на Ава.

–        А этот дурак почему на меня не глядит? Зачем набросился на хурму? Он ее в жизни не ел… Он же весь пятнами сейчас пойдет!, – кричало в ней отчаяние. – Что же это вы струсили?, –

заговорила, наконец, всхлипывая, девочка и даже Иосиф понял, что сейчас ее слезами умоются все.

–        Тоже мне пираты… Предали меня… Дураки глупые…

Каифа, по-прежнему не вмешиваясь, холодно наблюдал за развитием ситуации, попутно вычисляя третьего, недостающего члена бандитской коалиции, способной принять бой.

–        А может это тайный код? Третий-то кто? Ну, не этот же пьяница! Хотя…, –

ломал он себе голову, внимательно наблюдая и за Иосифом тоже.

–        Да трое нас, трое! Вот они мы – все у твоих ног! Только не реви, – не выдержал Михаэль. – Куда ж мы без тебя денемся…, –

и ткнул Ава локтем:

–        Ты как?

Ав затравленно кивнул, продолжая сосредоточенно жевать. Видно было, что ему категорически не нравились воинственные приготовления Принцессы, но деваться и правда было некуда. Он словно предчувствовал, что сейчас случится что-то нехорошее. А ведь Мария пока что и сама не решила, как расправится со своим обидчиком. Знала лишь, что веселье состоится, вот прямо сейчас, и что этот самоуверенный хам сильно пожалеет о том, что с ней связался.

–        А ты, собственно, кто?, –

негромко спросила она его, подслеповато щурясь. И сказано это было таким тоном, что, если бы в ответ сын Каифы вскочил и врезал ей по физиономии, никто особенно не удивился бы. И не осудил бы его. Даже странно, что он этого не сделал. Воспитание, надо полагать, остановило.

–        Я – будущий первосвященник Израиля!, –

грозно заявил он. Получилось, правда, не так грозно, как ему хотелось. И немного ненатурально. Иосиф сказал бы лучше. С гораздо большим достоинством. Раввин еще обязательно надел бы на лицо выражение вежливого презрения и скуки. Вот именно, – скуки! И постарался бы говорить спокойным, тихим голосом.

Мария бросила быстрый взгляд на Ава, убедилась, что этот жалкий трус, с которым она еще потом поговорит!, уже начал тереть свои виски, и, улыбнувшись так, что стала видна дырка от выпавшего на прошлой неделе последнего молочного зуба (верхнего, справа), пошла в атаку:

–        Ух ты!… Неужели это наш будущий первосвященник?

Слезы высохли и глаза девчонки зажглись нехорошим огнем.

–        Так вот, кто у нас собрался народ Израиля учить!

–        Именно!

–        Ну и чему ж ты собрался нас учить?

–        Закону Моисея.

–        А-а…, – разочарованно протянула Мария. – А я-то подумала, сам чего придумал. Что-нибудь новенькое. Чего мы не знаем.

–        Зачем мне что-то придумывать?, –

проглотил крючок молодой повеса, которому недавно исполнилось пятнадцать и который по идее мог бы играть половчее. –

–        В торе и так все написано…

–        То есть ты хочешь сказать, что уже и тору читал? Смотри, какой ты у нас умный получаешься. А что, и правда читал? Тебе не рано?

–        Да я тебе!…

–        Что ты мне?, –

с нежной улыбкой змеи, кольцами обвивающей тушканчика, подсекла его Мария. –

–        Что ты вино пить научился – это мы уже поняли. Молодец. Так ведь это дело нехитрое. Я тоже умею. А из того, что прочел, ты что-нибудь помнишь?

–        Уж как-нибудь побольше твоего!

–        Да ну! А докажи.

–        Что?!

–        Нет, правда. А вдруг ты и в самом деле умный. Представляешь, как мне тогда стыдно будет. Извиняться придется… Давай. Чего испугался? Это – честная игра. Ты говоришь слова, какие знаешь, а я продолжаю.

–        Вот еще! Стану я с деревенской…

–        Да, боюсь, теперь придется, –

вставил, наконец, свое слово Каифа. Он понял, что молчать больше нельзя. Это было бы ошибкой. Такой игрой он уже просто обязан руководить. Ну или хотя бы взять на себя роль арбитра. –

–        Ты ведь только что объявил себя будущим первосвященником, – произнес он чуть ли не с угрозой. – А почему бы вам тогда и в самом деле не посостязаться? И в честном поединке выяснить, кто чего стоит. Будущий первосвященник обязан уметь держать удар.

–        Вот, – обрадовалась Мария, – теперь у нас и судья имеется.

–        Тогда я уж не с ней буду.

–        А с кем?, – прищурился Каифа.

–        Ну хотя бы с ним, – показал его сын на Михаэля.

–        Не советую, –

скорчила испуганную физиономию Мария. Ее понесло. Она уже ни на что не обижалась. Теперь ее все только забавляло. Потому что игра началась. А, правильнее было бы сказать, закончилась.

–        Что ты сказала?

–        Что слышал. Ты против него – щенок сопливый. Он тебя в пыль разотрет. Опозорит так, что ты из дома не высунешься, потому что тору он наизусть знает. Уже и в нашей синагоге ее читает, когда дядя Иосиф болеет. Без всяких свитков! Так что давай лучше со мной сразись. Шансов у тебя, конечно, все равно никаких, но хоть побарахтаешься. Или боишься, что все в Ершалаиме узнают, как тебя деревенская девчонка побила?

Константин обратил внимание на то, как странно Ав трет свои виски. Он сразу все понял и тронул Каифу за плечо.

–        Что-то я устал. Пойду-ка домой. Передавай Ироду от меня и Августа привет и пожелания здравствовать.

Поднялся и обошел стол, попрощавшись с каждым касанием к плечу, как с давними друзьями. Проходя мимо сына Каифы, он вдруг споткнулся, якобы запутавшись в складках тоги, и, наклонившись к нему, не раскрывая рта, тихо проговорил:

–        Сматывайся, дуралей! Ты даже не представляешь, во что втравился и чем сейчас рискуешь.

Прощаясь с Марией и Михаэлем, он посмотрел обоим в глаза и без особой надежды кого-либо переубедить, спросил:

–        Может хватит уже игр на сегодня?

Говоря это, он ловко подхватил обмякшего Ава, вытащил его из-за стола и, более не оборачиваясь, вышел с ним из зала.

–        Что, сильно тошнит?, – спросил он мальчишку, когда они оказались на улице.

–        Да ужас!

–        На-ка, хлебни, – протянул он Аву склянку, с которой, похоже, никогда не расставался.

–        Вот теперь меня точно вырвет, – прошептал мальчишка, возвращая Константину флакон. – Сейчас слепнуть начну.

–        Не начнешь. Теперь все с тобой будет в порядке.

Если мое пророчество не сбудется, можешь побить меня камнями!

–        Ну, милый мой, да ты уже в первом предложении столько ошибок умудрился наделать, что его узнать невозможно!, – возмутился Михаэль.

–        Ничего, я поняла, – успокоила его Мария. – Это он из Второзакония пытается нам читать. Узнать действительно трудно, но я знаю, зачем он взялся оттуда читать, – и, повернувшись к сыну Каифы, спокойно глядя ему прямо в глаза, сказала: – ты хочешь дать понять, как с нами поступишь, когда станешь первосвященником. Не правда ли? Ну так слушай, как это звучит на самом деле: “Если восстанет среди тебя пророк, или сновидец, и представит тебе знамение или чудо, и сбудется то знамение или чудо, о котором он говорил тебе, и скажет притом: «Пойдем вслед богов иных, которых ты не знаешь, и будем служить им», – то не слушай слов пророка сего, или сновидца сего; ибо через сие искушает вас Господь, Бог ваш, чтобы узнать, любите ли вы Господа, Бога вашего от всего сердца вашего и от всей души вашей; Господу, Богу вашему, последуйте и Его бойтесь, заповеди Его соблюдайте и гласа Его слушайте, и Ему служите, и к Нему прилепляйтесь; а пророка того или сновидца того должно предать смерти за то, что он уговаривал вас отступить от Господа, Бога вашего…”

–        Достаточно, дочка!, – остановил ее потрясенный Каифа. – Ты убедила нас в том, что тору знаешь. В отличии от моего оболтуса…, – и обернулся к Иосифу. – А ты, похоже, и в самом деле неплохой учитель. Скажи, а моего сына мог бы так же натаскать?

–        Поздно. А потом, главное в учении – это же не слова из свитка зубрить…

–        Это я понимаю.

–        Не уверен.

–        Что значит “не уверен”?!…, – вскинулся Каифа.

–        Да ты не обижайся. Я ведь тоже не все понимаю.

–        Чего ты не понимаешь?

–        Того, например, каким образом Мессия умудрится остаться в живых, когда произнесет то самое слово. Которое нам с тобой известно…

–        О чем ты говоришь? Оно же не будет обращено против Бога! И не будет призывать…

–        Да ты глухой, что ли?! Не слышал, что сейчас Мария сказала?

–        Так ведь умный человек отличит…, – начал Каифа.

–        Мне совершенно наплевать, – оборвал его Иосиф, – кто начнет убивать Мессию, умный человек или дурак! Я не хочу, чтобы его убивали!

–        Ты не веришь во власть первосвященника?… В мою власть над этими…

–        При чем здесь?… Я, конечно, верю в твою мудрость… И в твою власть над синедрионом. Более того, я почти уверен, что не ты захочешь убивать Мессию… если он вдруг явится при нашей жизни. Но что, если первосвященник, чье имя запомнится в веках только тем, что при нем в наш мир приходил Мессия, окажется не столь добрым, как ты?

–        Но позвольте, о Мессии в священных книгах нет ни единого упоминания, –

влез в разговор сын Каифы, стремясь как-то реабилитироваться после сокрушительного фиаско. Чем вот только? Важностью, которую на себя напустил? –

–        С какой стати мы должны его ждать? Про лжепророков мы уже слышали.

–        Вот видишь, – криво улыбнулся Иосиф загрустившему Каифе, – а ты говоришь…

–        Ты Исаию читать не пробовал?, –

жуя мясо и даже не оборачиваясь к сыну Каифы, что было, мягко говоря, невежливо, сквозь зубы процедил Михаэль. –

–        Был у нас такой пророк. Из великих, между прочим…

–        Хочешь, я тебе из него почитаю? Что помню…, –

тут же предложила помощь своей жертве Мария. –

–        А то ведь ты сам не найдешь. Или пропустишь главное. Там же нигде большими буквами не написано, что он говорит о Мессии. И картинок, как в греческих книжках, нет. Вот, слушай: – “Это все будет, когда родится Ребенок, Богом данный нам Сын, который станет поводырем, и назовут Его: Чудотворный Советник, Бог Всемогущий, Вечный Отец и Князь мира…”; или вот еще – в другом месте: “Дух Господа будет в этом Ребенке, дух мудрости, разума, могущества и дар вести за собой…”; или вот смотри, как красиво Исаия сказал. Это он как бы из будущего написал. Он же – пророк. Вперед, значит, все видел… “Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились…”.

Мария покраснела и даже немного задохнулась от волнения.

–        Как здорово Исаия сказал! Правда ведь?

–        Да заткнись ты уже, дрянь! Деревенщина! Ненавижу! Когда стану первосвященником, тебя первую велю забить камнями!

Все случилось быстро. Никто не мог ожидать такого продолжения турнира. Кстати, подобные словесные ристалища часто устраивалось в Ершалаиме. Чуть ли не в каждом доме. Обычное дело. Вроде бы и сейчас собирались из Писания читать. Всего лишь…

Михаэль перелетел через стол и сокрушительным ударом в челюсть отправил сына Каифы в нокдаун. Каифа не шелохнулся, только смертельно побледнел. Иосиф попытался встать, но завалился на спину. – Пить надо меньше! Сир начал его поднимать, а Мария кинулась разнимать дерущихся. И тут… Дальше все происходило как во сне…

Китайчонок нарисовался из ниоткуда и словно включил тишину. Все вдруг замерло и почему-то стало слышно, как по залу летает муха. Она летала не над столом, а где-то у дальней стены. Ее не было видно. Зато было отлично слышно. И еще громко потрескивало масло в светильниках. Ну невозможно громко! Странно, что раньше на этот бьющий по нервам звук никто не обращал внимания.

Нет, еще не все. Еще было слышно, как секретарь Каифы пьет вино. Мелкими, но почему-то ужасно громкими глотками. Не может же быть такого, чтобы он вдруг начал глотать вино громче, чем делал это до сих пор И вообще, почему все застыли словно букашки в янтаре, а этот безликий нагло продолжал пить вино? Ему что, все равно? – А впрочем, какая разница? Может, его уже ничто в этой жизни не удивляет. Может, он насмотрелся в доме первосвященника и не такого!… А может, он слепой? Или глухой? – Нет, это вряд ли. Видел и слышал этот бездушный субъект все даже лучше многих, иначе не служил бы секретарем у Каифы… А чего это мы о нем? Кто он такой, в самом деле?… – Да никто! Плевать на него. Просто под горячую руку попал. Случилось нечто такое, когда начинаешь вдруг слышать, как растет трава и думает кузнечик. А тут кто-то вино преспокойно себе пьет!…

Каифа стал медленно вставать с поднятой над головой рукой, призывающей всех хранить молчание и неподвижность. Осторожно, словно боясь наступить на хвост кошке, которой здесь точно не было, он поплыл в сторону упавшего кресла, на котором только что гордо восседал его сын. Вот он добрался до замершей в неудобной позе Марии. Нащупал руку китайчонка, прижавшего к ее горлу короткое и острое как бритва лезвие. Медленно отвел эту руку. Не отпуская ее, своей правой рукой он ухватил щуплого телохранителя за шиворот и потащил его вон из зала. Дверь за ними закрылась. Не было произнесено ни слова. Сон закончился. Как-то сразу оборвался. И муха пропала. Может на что-нибудь села. Михаэль слез с поверженного врага, отряхнулся и спокойно вернулся на свое место. Глядя остекленевшими глазами сквозь хрустальное блюдо с виноградом, он машинально принялся за недоглоданную баранью ногу.

Мария нагнулась к лежавшему на полу врагу и, безуспешно пытаясь побороть икоту, напавшую на нее от испуга, постаралась заговорить страшно и таинственно:

–        Слушай меня ты, дурак! Ты никогда не станешь первосвященником. Потому что Бог вложит сейчас твоему отцу в уста слова, которые сбудутся. А исполнит его… –

Тут Мария запнулась и сделала вид, будто она к чему-то прислушивается. К тому, что, разумеется, не из этого мира. Она даже красиво закатила глаза, как всегда делала, когда на нее во время урока глядел Иосиф и когда она хотела, чтобы он думал, будто она молится, а вовсе не мечтает о том, о чем в ее возрасте мечтают все нормальные девочки. На самом деле она просто еще не придумала, что бы такое сказать сыну Каифы, чтобы пообиднее было. Ага, вот:

–        А исполнит Его волю одна девчонка. Вот именно, девчонка!, –

и опять важно наморщила лоб, сочиняя концовку. Хотелось, чтобы было эффектно. Мария перебирала в памяти лица магдальских девочек, которых знала и которые были ей чем-либо несимпатичны. Но вдруг сообразила, что тех, кого знает она, этот дурак знать не может. Так что выбирать ей придется из тех, кто знаком ему. Но в доме Каифы она еще ни одной не видела…

–        Может быть его сестра?, – мелькнула мысль. – Но ведь я ее не знаю! А вдруг она не такая уж плохая и глупая, как о ней говорил Каифа? Вдруг она красивая?

И тут перед ее глазами проплыло лицо китайчонка, чуть не зарезавшего ее минуту назад. Назвать его раскосое лицо некрасивым она не могла, к тому же оно не было женским, но выражение жестокой решимости в его холодных глазах ее ужасно испугало и мешало сейчас думать. В общем выбирать было не из кого.

–        Вот и ладно, – сказала она себе. – Пусть будет загадочно и непонятно. Так даже лучше! Пусть помучается, скотина, отгадывая!

Мария вспомнила, как две недели назад выпивший лишнего Иосиф отловил на улице градоначальника и стал его прилюдно изобличать, крича на всю Магдалу, что “этот богоотступник” экономит на конопляном масле для светильников синагоги, а, стало быть, что он ворует у Бога. Иосиф говорил так искренне, так вдохновенно, как говорят, наверное, только настоящие пророки. Согнувшейся в три погибели Марии говорить сейчас было до чрезвычайности неудобно. – Она задыхалась.

–        Эх, если бы можно было выпрямиться и немного отставить правую ногу!… –

посетовала она, и вдруг решение пришло. Само! Мария пошмыгала носом, готовясь… А потом, не меняя позы, задрала полу своего платья и поставила ногу на грудь поверженного врага. – Получилось очень красиво. Ей понравилось. И Михаэлю тоже. Но, правда, только им и понравилось. Сир, так тот был в ужасе.

Подождав самую малость, девчонка набрала в грудь побольше воздуха и, старательно копируя “пророческие” интонации Иосифа, нараспев заговорила низким замогильным голосом:

–        И в ту страшную минуту ты ее узнаешь.

Для большего впечатления Мария наморщила брови и выпятила вперед нижнюю губу…

–        Она подойдет к тебе из темноты совсем близко. Как тень. И посмотрит на тебя своими страшными глазами. Такими узкими, что ты их даже не увидишь. Ты меня понял? – Девочка это будет. С узкими глазами! И совсем даже не еврейка! Все! Больше я тебе ничего не скажу, дурак! И, если мое пророчество не сбудется, можешь меня тогда побить камнями!…

Еды не давай. Только воду.

–        Ты что, совсем спятил, идиот?!, –

не помня себя, кричал на недоумевающего, но еще не готового расплакаться китайчонка Каифа, когда они оказались в дальней комнатке, откуда их не могли слышать гости. Узнать в этом растрепанном, визгливо орущем старике только что мило шутившего добряка было совершенно невозможно.

–        Из ума что ли выжил, болван?! Ты на кого руку поднял, тварь? Я же забью тебя до смерти, раб! Совсем ослеп, что ли?! Она – моя гостья! Да если Константин узнает, что ты хотел ее убить… Мне даже противно сказать, что он с тобой сделает!…

Ну вот, уж и нос ребенку разбил. Нехорошо как-то…

–        Я… я… я… Мне показалось…, –

заикаясь, оправдывался проштрафившийся мальчишка, до смерти напуганный отнюдь не перспективой быть побитым Каифой, а тем, что о его проступке узнает принц. Еще бы ему не испугаться, ведь однажды он стал свидетелем того, как на Константина прямо за домом Каифы напали выскочившие из подворотни пять или шесть мучеников Элазара – героев Израиля. Все они были вооружены длинными кривыми ножами, и рожи у них были просто зверские. Принца сопровождали тогда два пеших легионера. Всего-то!… Так вот, охранники не успели даже вытащить мечи. Константин сделал что-то непонятное руками и нападавшие стали валиться на камни мостовой. Без звука. Как снопы. Уже мертвые… Сам же принц при этом даже не вспотел. – Не успел. Когда ему было потеть, ведь все произошло мгновенно? У него не изменилось даже выражение лица. С каким он вышел от Каифы, с таким и продолжил свой путь. Чуть ли не с улыбкой на губах. Безмятежной и мечтательной. И откуда в его руках взялись эти маленькие, тускло сверкнувшие на солнце железки?…

–        Ну и что тебе показалось, кретин?!

Каифа продолжал трясти за плечи уже почти плачущего мальчугана. Да так сильно! Странно, как еще голову ему не оторвал. Запросто мог…

–        Что она хочет зарезать хозяина, – слизнул кровь, вытекавшую из носа, маленький убийца и… все-таки не заплакал.

–        Чем?! – У нее же ничего в руках не было. Ты что, слепой?! Да хоть бы и зарезала этого выродка! Все б только вздохнули свободно… Убирайся с моих глаз, дрянь узкоглазая! Что б я тебя больше не видел!

А ведь, если вдуматься, мальчишка всего лишь честно исполнил свои профессиональный долг. Бить-то его было зачем?…

В зал после неправедной экзекуции вместо Каифы вернулся другой человек, которого гости не сразу и узнали, поскольку он мало чем напоминал того слабака со слезящимися глазами, которого могут затравить избалованные дети. Даже если предположить, что эти дети – сущие монстры. И очень постарались бы. Вошедший в зал был тих и сосредоточен, словно составлял в уме меню завтрашнего обеда. Он не стал поднимать лежавшего на полу сына, а просто взял его за ухо и с легкостью, изумившей присутствующих, потащил его, завопившего от боли и начавшего как-то несолидно сучить ногами, к двери. На полпути их нагнал человек без лица и спас непонятно почему еще не оторвавшееся ухо будущего иудейского первосвященника, ухватив сына своего патрона за шиворот, чем, конечно, особого почтения к нему не выказал, но страдания его безусловно облегчил. В общем, помог он Каифе.

А странный какой-то этот секретарь. Он ведь даже не шевельнулся, когда Михаэль дубасил обидчика Марии. Ему и в голову не пришло броситься на помощь. Он все прекрасно видел, поскольку находился ближе всех. Но выручать сына хозяина не пришел! Может он был в тот момент чем-то занят? – Да, точно – был: он подливал в свою чашу вина. Ни капли, между прочим, не пролил.

–        Запрешь на неделю в подвал, –

тихо сказал ему Каифа, отпуская ухо сына.

–        Еды не давай. Только воду.

Усевшись снова между Иосифом и Сиром, Каифа долго еще извинялся перед гостями за случившееся. Потом Марию и Михаэля отправили спать, а в зал внесли амфору греческого вина, жареного фазана, фрукты и ларец со свитками, судя по их древности – огромной ценности. Осторожно развернув первый, Иосиф начал тереть глаза и разволновался так, что даже от вина отказался, чем серьезно озадачил Сира. Как-то странно побледнев, Иосиф встал, взял со стола ларец и молча ушел с ним в дальний конец зала изучать пергаменты, прихватив с собой светильник и оставив Каифу с Сиром наедине. Вернулся к столу он только через час, абсолютно трезвый и долго еще не мог говорить.

–        О чем же я буду с ними беседовать?, – допытывался у Каифы Сир, с тревогой поглядывая на странно притихшего Иосифа.

–        Чтобы ты, да не нашел о чем? – Да хоть о погоде, – немного заплетающимся языком отвечал ему Каифа. – Или о греческой поэзии. Или о том, как у вас там, в Магдале, лечат радикулит. Какая разница, о чем говорит человек, приехавший в Ершалаим в карете, в которой до него ездили только цари? И, кстати, очень хорошо, что к этим денежным мешкам ты отправишься уже на собственной, на которой, как я заметил… Кажется, это герб Юлиев? Кстати, Константин не сказал, чтобы ты его снял? Нет? Очень хорошо!… А потом, ты что думаешь – они не узнают лошадей, которых сами же и подарили прокуратору? Эти лошадки не дешевле моих будут. Имей в виду, тебя бояться станут. А поэтому будь с ними прост и открыт. Вот как со мной сейчас. Предложи им свою дружбу. Чаю с ними попей. И запомни, единственное, с чем ты к ним идешь, это – их успокоить. Познакомиться с ними. Главное, ни в коем случае ничего у них не проси. Сами тебе все в зубах принесут. Эх, тебе бы управляющего… Такого, чтоб вид имел…

Спать Сир отправился счастливым и умиротворенным. По правде говоря, он не очень понимал, почему Каифа так настойчиво просил его не переезжать из Магдалы, как бы ни стала вдруг меняться его жизнь, и даже оговаривал этот пункт их соглашения как единственное условие своего невидимого участия в магическом спектакле, когда в дверь никому не известного провинциального виноторговца постучится фортуна и за пару лет превратит его в богатейшего коммерсанта Иудеи. Собственно, сам Сир может бывать где угодно, проводя вне Магдалы столько времени, сколько потребуют дела. А вот Марии до определенного момента, который, думается, настанет года через два, самое позднее – через три, ни при каких обстоятельствах не следует ее покидать. А, чтобы внезапно взлетевшей на вершину немыслимого благосостояния девочке не сделалось противно видеть вокруг себя грязь и убожество, Каифа пообещал избавить ее от этих безобразий, превратив Магдалу чуть ли не в курорт. И очень скоро. Буквально через год. Выписанный им из Рима архитектор уже над этим работает. Про деньги, правда, Каифа опять-таки ничего конкретного не сказал. Откуда они возьмутся? И на город, и на сказочную жизнь. Но слушать его было приятно…

Главное же, что подняло Сиру настроение, это то, что ему не пришлось сегодня врать. Вот вообще не понадобилось! Каифа странным образом не проявил интереса к теме, которая, как полагали Иосиф и Константин, должна была бы его сильно волновать, а именно: сколько в жилах Марии течет еврейской крови. Словно бы он и так уже знал правду, и она – эта правда – его вполне устраивала. Казалось, что его даже больше интересует, кто такой сам Сир, откуда его родители и что он так долго делал в Греции. Болтая о том о сем, первосвященник пару раз нечаянно обмолвился, назвав своего собеседника Сервилием, чему оба они мило поулыбались.

Единственное, о чем Каифа попросил рассказать поподробнее, так это о том, как умирала мать Марии. Что она чувствовала за месяц до смерти, когда вдруг ослепла. Правда ли, что за неделю у нее отнялись руки. И какими были ее последние слова. Кого она в последние минуты вспоминала и не сильно ли они нуждались, пока скрывались, бегая из одной страны в другую. Сначала втроем, а потом вдвоем…

Зачем Каифе понадобилось все это знать? Какая ему, собственно, разница, как умирала мать Марии, Сир так и не понял. Но, раз уж хозяин дома оказался таким хорошим человеком, он честно рассказал первосвященнику, как все тогда случилось. Ну, что помнил. Пару раз даже всплакнул. В общем, вечер пр