автордың кітабынан сөз тіркестері  Солнце в воротах храма. Япония, показанная вслух

Дмитрий Коваленин

Буквально «укиё-э» (浮世絵) переводится как «картины ускользающего, преходящего мира». Этакое «остановись мгновенье, ты прекрасно!» – только на деревянной доске.

При этом – именно «господин», а не «госпожа». Во многих японских фольклорных легендах и преданиях Фудзи выступает как некий старец или самурай, седовласый путник, который присел отдохнуть – да так и застыл, задумавшись о вечных вещах. Поэтому и я в своих переводах всегда склоняю Фудзи в мужском роде: «старый Фудзи», «вечерний Фудзи» и так далее.

Но для японца пустота – это прежде всего, поле для деятельности. Её можно заполнить своими действиями, своими идеями – что и как ещё можно сделать. Когда у тебя рухнул дом, погибло большинство твоих друзей, близких, соратников, – тебе всё равно нужно встать, ударить пяткой в землю и пойти отстроить всё заново. Ведь ты-то сам ещё жив.

Знак МОН – «храмовые ворота», а маленький ХИ внутри него – «день» или «солнце». Со временем, впрочем, значение «храмовые» отпало, сегодня любые ворота называются «мон».
Когда же мы в эти ворота вставляем солнышко, рождается японский хронотоп. Каждое утро солнце встаёт в воротах храма, каждый дзэнский день будут какие-то потери, случатся какие-то катаклизмы, но уже завтра всё опять начнётся с нуля.
Это и есть один из ключевых знаков для понимания нами японцев: Солнце и Ворота, которые в их культуре слились. Приглядевшись к любому произведению дзэнского искусства, мы замечаем это постоянное стремление объединить пространство и время в одно неделимое целое.

Совсем небольшой заводик, производивший по заказу концерна «Мицубиси» вентиляционные ремни для авиамоторов. Чем больше таких самолётов производилось, тем больше поступало заказов. Простая житейская арифметика, которая и позволяло семье отца не бедствовать даже в самые тяжёлые годы войны. И в том же 1941-м, несмотря ни на что, родить уже второго ребёнка – Хая́о.

Возможно, с этим можно поспорить – но после из того, что я увидел в музее Куботы, мне показалось, что самые глубокие и пронзительные из его произведений так или иначе навеяны Сибирью.

В беценном документальном фильме, снятом по инициативе его друзей и соратников («Кимоно Итику Куботы. История на шёлке», реж. Радик Кудеяров, 2013 г.), очень бережно собраны и экранизированы (а частично и поставлены как художественный фильм) интереснейшие воспоминания о тяготах и прозрениях, выпавших на долю Куботы-сэнсэя в сибирском плену.

Именно тогда и возникла народная присказка, цитируемая японскими стариками до сих пор:

«Нам пришлось создавать добро из зла, потому что больше вокруг ничего не осталось».

Лишённая возможности бряцать оружием, Япония начала внимательно вглядываться в окружающий мир. Отслеживать, впитывать любую информацию – и не только о том, как выжить на пепелище. Но и о том, что люди на всём белом свете носят, что они едят, пьют, танцуют и поют, какие фильмы смотрят, какую музыку слушают, отчего плачут и смеются.

Мне это непонятно, я с удовольствием заявляю на весь белый свет: пожалуйста, кто там останется после меня, сделайте так, чтоб мой прах развеяли над Тихим океаном, я родился на Сахалине, вот пускай он где-нибудь там и развеется. Мне с моей Пустотой так будет спокойнее.

Самое оригинальное из айнского фольклора, что я встречал на русском языке, – это книга Пилсудского «Фольклор сахалинских айнов», которую он закончил собирать по записям со своих восковых валиков и послал в Географическое общество в 1903 г. В СССР она издавалась по крайней мере дважды, а недавно её переиздали снова, год 2002, место издания – мой родной Южно-Сахалинск. И теперь этот бесценный кладезь, всем на радость, можно совершенно бесплатно читать в сети.

Но слава Фудзи, всё обошлось – и ещё через пару дней я проводил её, живую и довольную, со всей остальной группой через Хабаровск обратно в Японию.