Товарищи! Товарищи, — вот она, эта маленькая записка! Ее писал к о м а н д у ю щ и й а р м и е й , а разве не чувствуете вы, что писал ее равный совсем и во всем нам равный человек? По этой товарищеской манере, по этому простому тону разве не чувствуете вы, как у нас от рядового бойца до командарма поистине один только шаг? Даже и шага-то нет, товарищи: оба сливаются в целое. Эти оба — одно лицо: вождь и рядовой красноармеец! Вот в чем сила нашей армии, — в этом внутреннем единстве, в сплоченности, в солидарности, — в этом сила… Так за нашу армию! За наши победы!
С Еленой рядом — Федор Клычков. Этот не ткач, вообще не рабочий; он не так давно воротился сюда из Москвы, застрял, освоился, бегал по урокам, жил, как птица, тем, что добудет. Был в студентах. В революции быстро нащупал в себе хорошего организатора, а на собраньях говорил восторженно, увлекательно, жарко, хоть и не всегда одинаково дельно. Клычкова рабочие знали близко, любили, считали своим.
Терентий Бочкин очень любил писать письма, и почти всегда в этих письмах преобладали у него сведения хозяйственного порядка: разузнает непременно — где, что и почем, все это запомнит, опишет, сравнит… Клычков — этот вел исправно дневник. В любой обстановке и при любых условиях изловчался и записывал самое важное
А вот, Федя, вспоминаю, — говорит Чапаев. — Рассказывали мне, что в пустыне двое заплутались… ну, как мы здесь с тобой — только их-то было двое всего-навсего… Бросили их там али сами как отстали — только сидят на песочке, а идти им и некуда… Нам хоть ночью… Ну, ладно…
Уральск долго был обложен казачьим кольцом — вплоть до подхода Чапаевской дивизии, его освободительницы. Героическая его защита войдет в историю гражданской войны блестящей страницей
И как только крикнул, снова заработали пулеметы. Припали на рельсы и поползли… Обошлось благополучно. Они добрались до последнего пролета, поднялись по лестнице, спустились к избушке
на наш взгляд, награды производят действие самое отвратительное и разлагающее. Они родят зависть, даже ненависть между лучшими бойцами, дают пищу всяким подозрениям, сплетням низкого пошиба, разговорам на тему о возврате к прошлому и прочее
У Колчака явно неблагополучно. Дисциплина упала даже и среди офицерства, — ряд телеграмм говорит об ослушании, о невыполнении приказов. Для поддержании «духа» армии высшее офицерство прибегает к мерам весьма сомнительного достоинства: начинает присваивать себе победы красных войск, в приказах и листовках перечисляет «своими» такие пункты и селения, в которых, по крайней мере неделю, развевается красный флаг. Войска про это, конечно, узнают и окончательно перестают верить даже бесспорно правильным сведениям
