Новое тысячелетие я встретил дома, в кругу семьи. Конечно, эти праздники оказались самым горячим временем для хирургов. Люди словно с цепи сорвались: пили как в последний раз, дрались как бессмертные
Ермаков Леонтий Михайлович, пятидесятилетний мужчина с уставшим лицом. Он был единственным врачом отделения. – Как? – изумился я. – Восемь хирургов за три года? А что тут, аномальная зона?
Ладно, поживем – увидим. А у больных на поводу идти не следует, только хирург решает, когда и что оперировать. – Я звучал как настоящий врач, да и чувствовал себя соответственно.
Сережа, пятнадцатилетний худенький подросток, сидел на кровати, поджав ноги по-турецки, дурашливо смеялся, корчил рожи и показывал присутствующим язык. От него исходило такое алкогольное амбре, что впору было предлагать закуски.
– Послушайте, коллеги, да он же у вас в дупель пьяный! – констатировал я, осмотрев парня
Лишь во время операции удалось установить, что своим огромным весом вагонное колесо не только отделило ногу, но и так сдавило сосуды, что они перестали кровоточить. Как я потом узнал, это довольно типично для железнодорожной травмы. Была у нас одна «железнодорожная» травма за месяц до описываемых событий. – Доктор, срочно! – кричит в телефонную трубку диспетчер «скорой». – Мальчика привезли, железнодорожная травма. – Бегу! – отвечаю я и, сшибая все на своем пути, несусь из отделения на «скорую», представляя себе умирающего ребенка, залитого кровью, с размозженными конечностями. – Где пострадавший? – Там, в смотровой! Влетаю в смотровую и вижу упитанного мальчика лет восьми, сидящего на кушетке и одновременно качающего ногой и ковыряющего в носу. – У тебя железнодорожная травма? – Угу! – кивает мальчик, не
