автордың кітабынан сөз тіркестері  Недрогнувшей рукой

Елена Холмогорова

Митрополит Антоний Сурожский вспоминал о своем военном опыте: “Я помню, я лежал на животе, был май месяц, стреляли над головой, я делался как можно более плоским и стал смотреть перед собой на единственное, что было: трава была; и вдруг меня поразило, какая сочная, зеленая трава, и два муравья ползли, тащили какое-то маленькое зернышко.
И я загляделся, и вот на этом уровне вдруг оказывается жизнь, нормальная, цельная жизнь. Для муравьев пулеметов не было, стрельбы не было, войны не было, не было немцев, ничего не было, была крупица чего-то, что составляло всю жизнь этих двух муравьев и их семейств”.
Здесь нет попытки отгородиться, а только лишь попытка осознать масштаб, соразмерность “нормальной, цельной” жизни и мировых, вселенских катастроф, которые бушуют над нашими головами. Что, впрочем, никак не означает, что жизнь каждого от них не зависит.

Я тогда еще не читала “Письмо в Россию” Владимира Набокова: “Прокатят века – школьники будут скучать над историей наших потрясений”…

Уже в конце жизни мама как-то в разговоре произнесла слова, которые ярче всего могли бы рассказать о ее жизни: “У меня никогда не было зонтика. Ведь если идет дождь, зачем выходить на улицу?”

Для писателя нет такого, о чем можно сказать: «Это само собой разумеется»”. Не только глаз должен видеть все, не скользя лениво по поверхности, но не должно притупиться любопытство, интерес к людям и всему сущему. Все на свете достойно быть описанным и осмысленным

В письме А. С. Суворину 16 августа 1892 года Антон Павлович писал: “Мне нестерпимо хочется есть, пить, спать и разговаривать о литературе, т. е. ничего не делать и в то же время чувствовать себя порядочным человеком”.

японская философия кинцуги – подход к реставрации керамики с помощью лака, смешанного с золотым порошком.

Большой зал Консерватории, как известно, украшен овальными портретами композиторов. Я застала их уже в сегодняшней версии. Но по рассказам знаю, как смещали одних и заменяли другими, когда боролись с “безродными космополитами”, и вместо Мендельсона, Генделя, Гайдна и Глюка спешно дописывали “патриотичных” композиторов из “Могучей кучки” и примкнувшего к ним Шопена (вероятно как автора “Революционного этюда”).

Мы калеки, инвалиды. Фантомные боли, хоть и мучают по ночам, но слабеют. Мы забываем, что были иные времена. Нынешние потрясения становятся обыденностью. Мы перестаем сначала возмущаться, а потом и удивляться.

Все, что нам осталось, – параолимпийское спокойствие.

здесь, на земле, у меня в жизни должно, почаще должно быть – ну, наверное, не счастье, а то, что вместо счастья.
Безутешная радость…

Как говорил муж, все балконные двери, наверное, делали портные: они были либо приталенные, либо расклешенные – дуло из них нещадно.