В одном подкасте говорили, что, засыпая, дети рассматривали узоры на «тех самых советских коврах» и что те, кто смотрели на одинаковые узоры, теперь в чем-то друг другу родственны, «братья и сестры по коврам».
«Свои слова никогда не могут удовлетворить; требования, к ним предъявляемые, равны бесконечности. Чужие слова всегда находка — их берут такими, какие они есть; их все равно нельзя улучшить и переделать. Чужие слова, хотя бы отдаленно и неточно выражающие нашу мысль, действуют как откровение или как давно искомая и обретенная формула»
Мы смотрим на пейзаж и видим все это, но и не видим, а как бы соединяемся с ним; не стремимся понять, а лишь смотрим (состояние «пользования собой и пользования миром»)
. сказала, что жила с сестрой и родителями в Москве, на Ленинском проспекте, на четырнадцатом этаже. Когда проезжала какая-нибудь делегация, проспект перекрывали, а на фонарях вешали флаги той страны, делегация которой будет проезжать. В августе девяносто первого она видела с балкона, как по Ленинскому ехали танки. Она была дома одна, некого было спросить, что это значит.
Ребенок разрисовывает и пачкает школьный учебник; даже если его наказывают за этот проступок, он создает свое собственное пространство, где обозначает свое существование в качестве автора
Логика связи этих фрагментов, визуальных и текстуальных, не линейна, она аффективна и интуитивна. Опираясь именно на эту логику, мы решаем, выбрасывать или не выбрасывать баночку от кабачковой икры, сохраняем сломанный фен и свои школьные тетради. Таким же образом наши балконы зарастают вещами, обрастают дополнительными конструкциями, живут свою балконную жизнь вместе с нами. Таким же образом устроены пространства городов, в которых мы живем.
В конце концов я пришла к выводу, что связность пространства постсоветских городов, как бы это парадоксально ни звучало, заключается в повторяющихся разрывах, пустотах и неустроенности.
Я ездила и замечала, что города — от Южно-Сахалинска до Калининграда — имеют общие черты. Дело даже не в архитектуре: дореволюционные постройки, бараки, сталинки, хрущевки, капром, самозародившиеся строения. Дело было в общности организации самого пространства.
Когда я впервые оказалась в своей квартире, подумала: и куда я буду складывать весь свой хлам? И ответом на этот вопрос был другой вопрос: почему я должна хранить свой хлам? И что со мной не так, если я хочу балкон для того, чтобы хранить там старые вещи, ненужные книги и велосипед? Неужели нельзя жить «нормально» и желать балкон — для себя, для того, чтобы проводить на нем время, читать книгу, выращивать цветы, пить кофе?
Она имела в виду собственные описания. Точнее, это героиня «Бегунов» имела в виду свои описания. Впрочем, от этого уточнения для меня смысл не изменился: та, кто описала пейзаж, его и «уничтожила», но только для себя. Она отделила себя от собственного впечатления.
