— Папа… — вдруг спросила я. — А что ты чувствовал, когда узнал, что я должна появиться? Папу мой вопрос удивил. Он сел, обхватив себя за колени, и некоторое время молчал. Потом он повернулся ко мне. — Я… — сказал он. — Я… чувствовал, что это… конец. — То есть ты знал, как все закончится? — уточнила я. — Да… — у папы в глазах вдруг появились слезы. — Я знал. И поэтому сейчас… я чувствую такую жуткую… невыносимую вину перед тобой… И я ничего не могу сделать… ни для тебя… ни для себя… ни для того, чтобы в нашем прошлом… хоть что-то изменилось… Поэтому я звоню тебе… Поэтому я устраиваю эти идиотские, никому не нужные и не интересные занятия… Я совсем не знаю, кто ты, я не могу пойти с тобой в кафе, потому, что мне не о чем с тобой говорить… и лучше прыгать, бегать… подтягиваться на турнике… чтобы было чем заняться… чтобы была хоть какая-то польза от меня… Папа плакал. Я тоже села и дотронулась до его плеча. Он вздрогнул, потом посмотрел на меня и вдруг впервые в жизни притянул меня к себе и обнял. Так мы сидели, пока он не успокоился и не перестал плакать.
Как только я слышу про человеческие отношения, долг, семью, бескорыстие, я сразу понимаю, что человек и секунды в себе не копался, и ему так страшно, что он все что угодно сделает, лишь бы перенести внимание с себя на тебя. Как будто это ты лично ответственна за галиматью, заваренную у него в башке обществом.
— Пап, — ответила я, — к серьезным отношениям готовы только те, кто вообще ни на что в этой жизни не годен. Потому что ни один нормальный человек не захочет тратить свое время и энергию на препирательства вокруг элементарного факта, что женщина и мужчина какое-то время трахаются под влиянием гормонов, а потом расходятся. — Так ты видишь отношения? — поинтересовался папа, не поворачиваясь ко мне. — Да, — сказала я. — И просто не представляю, что еще можно к этой схеме при всем желании добавить.
Несмотря на зверскую убежденность общества в том, что устроиться на работу очень сложно, я не верила в то, что в мире не найдется деятельности, которая принесет мне деньги на капусту и яблоки.
Я сказала, что вообще не понимаю всеобщую истерию по поводу отметок, ведь можно просто посмотреть на взрослых людей и понять, что как бы ты ни учился в школе, все равно тебе ничего не светит.
мне непонятна эта болезненная приверженность людей ее поколения к гвоздикам, особенно красным. — Прекрасные цветы! — не согласилась Милена Львовна. — Они похоронные, — заметила я. — Нет, — Милена Львовна покачала головой, — они — торжественные и осмысленные. В них есть сила, преданность и грусть. Потому что все прекрасное в этой жизни печально, — заключила она, помолчав.
как еще несколько часов назад я могла думать, что люблю его? Как я могла стоять и смотреть на него через глазок, а сердце мое тряслось и ухало, как запертая в клетку сова?
Не понимала я только одного — в каком месте нам обоим следует остановиться? Когда будет достаточно оскорблений, погонь, кретинских записок, звонков в закрытые двери и мы, наконец, сможем со спокойным сердцем поговорить, зная, что унизили друг друга настолько бесповоротно, что теперь уже все равно
Все друг другу надоедают, — сказала Анютик, — все хотят кого-то другого. Вместе остаются навсегда… просто от отчаяния. Когда понимают, что никого другого никогда не будет.
