волны, похожие на газировку с синькой, или как просто утро, когда не ждешь беды и ветра перемен, где есть место обычному человеческому счастью: ты, родители и омлет. Когда выяснилось, что мама беременна, дед по отцовской линии подсуетился и выцыганил нам двушку в панельном (правда, генеральском) доме в Кунцево. Мама вопила, что привыкла к высоким потолкам и барельефам, вынуждала отца пахать, чтобы выкупать комнаты в коммуналке, где жили ее родители на Фрунзенской. А потом он ушел. Возможно, тогда я решила, что моя участь – любить спину уходящего от меня человека. Нам кажется, что с годами мы закаляемся и переживаем детские утраты, но иногда, на секунду вырвавшись из повседневного серого месива, оставаясь наедине с самими собой, они вырываются из нас, и мы плачем по ушедшим родителям и по омлету, который вместе с ними уже не съесть… С самого детства мне снился один и тот же сон: что мои тонкие пальцы просачиваются в щелочку ящика для постельного белья и я выкатываюсь из дивана, хочу обнять отца, а его уже нет… Я ношусь по квартире, на меня смотрят бородатые маски, что дед из Чили привез, голуби с картин тушью, лица греческих философов с настенного календаря, и наконец я подхожу к мутному растрескавшемуся зеркалу, висящему, как картина, и понимаю, что в отражении вижу себя шестилетнюю в той квартире в Кунцево. А она стоит молча со своим плюшевым зайцем и улыбается мне. Самые горькие слезы – слезы по потерянному детству.
представила своего отца и гулкие дворы-колодцы с серыми коммуналками. Как он ругается на ветер с залива и насморк. Петербург – последний город, который с ним созвучен. Он шумный, громкий, буйный. Не Питер, отец
вот вообще сейчас дружу с твоим отцом. Кто бы мог подумать, что так сложится, – засмеялась мама. – Кстати, хочешь, я позвоню ему, чтобы он приехал на твой день рождения? Отметим семьей. – А он в Москве? – Не то чтобы я сильно обрадовалась этой идее, но для проформы поинтересовалась. Поскольку отец в моей жизни присутствовал в детстве в виде алиментов, а после маскировался под банковские переводы и изредка приглашал на кофе, я потеряла его из виду еще пару лет назад.
Алек, ты все время вроде как, но не любишь меня. Ты просто заполняешь мной дыру в своей душе. Как и я тобой. Но затыкая гноящуюся рану грязными тряпками, мы лишь увеличиваем очаг воспаления, – изъяснялась я книжными фразами.
Так они осознали, что любили друг друга. И этой же любовью убили. Их чувства догорали последние годы в хосписе. Но все равно, пусть и разъедаемая метастазами, это была любовь.
Тоска по инерции. Сначала ты ненавидишь вчера за то, каким оно сделало твое сегодня, попрекаешь, гневаешься. И потом вчера тебе кажется уже безоблачным, и ты тоскуешь.
