***
Иду в березовый туман.
В прохладу ветреной свободы.
Под кров качающихся сводов.
В сокоточение белых ран.
Слезой земною плачут ветви,
Морозом сломлены в январь.
Искрит березовый хрусталь,
Пронизан золоченым светом.
Так, небо тянется к земле,
Через живой воды капели.
И перекресты птичьих трелей,
Звенят в весенней синеве.
Мой милый человек
Мой милый человек, мой долголжданный друг,
Роднюсь с тобой, душою истощенной.
Роднюсь с тобой, не только лишь, не вдруг
С тобою, мы давно раскрепощенны.
И нет в безмолвии нашем, дум таких,
Что не моглось бы нам в слова простые,
Облечь, не надрывая душ своих,
Чувствительные струны золотые.
Мой милый человек, откуда боль твоя?
Какой судьбе ты улыбнулся слепо?
Или должно быть так же, как и я,
Мечте своей доверился нелепой?
Откуда, мне знаком твой скромный лик?
С каких страниц, ты заглянул мне в душу,
И с ласкою, к щеке моей приник,
Не злобствуя, не требуя, не руша?
Мой милый человек, твое богатство — высь!
Твоя отрада — в нежности касаний,
И в шепоте листвы, и в пении птиц,
В безгрешности, доверчивых признаний.
Мелькая, ты теряешься в толпе,
Твоих следов, не видно на асфальте.
Но по ночам, являешься ко мне,
В простого ситца легком платье.
Мой милый человек, мой одинокий друг,
Во мне, мертва уж горечь об ушедшем.
Но, в пустоте родясь, другой недуг,
Иною жаждой мучит, сумасшедшей.
Сухою пылью, жжет бессонный взгляд.
И душит вдох, бесслезным горьким комом,
И нет путей — вперед, или назад,
И правды нет — ни в знаемом, ни в новом.
***
…И ехать — долго, налегке,
Без багажа, без напраправлеья.
Оставить по утру в купе,
Тепло и холод сновиденья.
…Сойти в желтеющий туман,
Вдохнуть забытую прохладу,
И выдохнуть всю боль из ран,
Примяв затылком зелень мяты.
И ноги вымочить росой,
Идя тропой полузаросшей
И с тихой встретиться рекой,
И лист по ней, рукой продрогшей,
Пустить — как памяти ладью.
И вслед, глядеть ему с улыбкой —
Путь уплывет — о чем скорблю,
В немую глушь по глади зыбкой.
И в каплях, свиснувших с ветвей,
Иссохшей, замершей осины,
Увидеть чудо новых дней —
Вторую жизни половину.
Ах, август…
Ах, Август, мой любимец, ты
Всегда обманом душу лечишь.
Иссушенную плоть листвы,
Будто питаешь- не калечишь.
И слезы льешь, как не по мне,
Пунцовую сгущая влагу.
И взор, в оранжевый рассвет,
Швыряешь мой, как дрожжи в брагу.
И пить, увядших трав настой,
Ты уговариваешь тихо,
Как мужичонка холостой,
Свое оправдывает лихо.
И пью ж..! — под шепоты листвы,
Под взбалмошный клик куличий,
Под жизни, драные холсты —
Один, другого неприличней.
Что жизнь? — как брошенный щенок
Пожрать бы ей чего — и ладно.
Сыскать бы теплый уголок —
И помереть, не так досадно.
Ах, Август, врал ты мне опять.
Опять сшутил ты злую шутку.
Ни лето, хочет придержать,
Охотник, целящийся в утку.
Мне, Осень пялится в лицо,
Кривя надменную улыбку.
А ты, красивым подлецом,
Скользнешь сквозь старую калитку.
Листвой простуженной дрожа,
Утонут в крике воробьином,
И оголившись на глазах,
Замрут черемухи картинно.
…Все стихло в кружеве снегов.
Все сине сверху, бело снизу.
В проломе между двух веков,
Болтаюсь, словно под карнизом.
Где мое время? тут, иль там…
Туда — никак! Тут — невозможно!
…Ага, спасители! Так, так…
«Ой, осторожней, осторожней!»
Да денусь, разве ж, я куда!?
О память, лбов не расшибают.
Вот, в настоящем, это — да!
Ломают, еще как ломают!
Исповедаться б так, чтоб не каяться.
В обнаженность коленей уткнувшися,
Мять ладонями легкое платьице,
С доверяющих плеч соскользнувшее.
Пятернею запутаться в локонах,
Не иссушенных гидроперитами,
Чтобы чья-то душа, точно коконом,
Окружилась моими молитвами.
И любить бы ее, ненасытную —
Желтым полем, туманом, да радугой.
Не запретную и не закрытую,
Не обманную — волчью ягоду.
Не утонуть мне в ладоге
Давно ль с Тобою виделись,
Недавно ли — что ж, в этом?
Ко мне, Ты не приблизишься,
И я, далек от света.
В какой глуши укрыться мне,
В какой ночи растаять.
Чтоб рук Твоих не знать во сне,
Пьянящего касанья.
Упасть в продроглость Ладоги,
Иль вжаться в грудь Урала,
Убресть суглинком пахоты,
К ильменскому причалу…
И плыть по глади озера,
Ничком, глазами в звезды,
В рыбацкой барке осенью,
От молодости поздней.
Где доброму — недоброе,
Где черный мрамор — вечному,
Там белое оплевано,
Случайностями встречными.
Где правде — пулю нервную,
Где в мякоть сердца — камень,
Там, слов шальными стрелами,
Слепые души ранят.
Не утонуть мне в Ладоге,
Не слечь в хвою Урала.
Очей зелено-каревость,
У всех меня украла.
Я знаю, это будет осень
Я знаю — это будет Осень.
Когда рябина красная горит.
Когда косым дождем сбивает проседь,
Соленую с гранитных плит.
Когда уже не жаль и нет надежды,
И силы нет — ни верить, ни любить,
Когда души последние одежды,
Изношены, то — время уходить…
И будет тихо. Очень, очень тихо,
Над павшею травой под серебром.
И в брежженьи рассвета я утихну,
И просветлюсь, бледнеющим лицом.
Я знаю — это будет Осень.
Но, на дворе пока февраль —
Долюбливаю голые березы,
И синь высокую, и ветреную даль.
Осеннее
Мечты мои неспешные,
Дурманные и глупые,
Как листья полетевшие,
Оборванные, хрупкие —
Обуглились, рассыпались,
Призывами бессильными,
По известковым папертям,
С руками некрасивыми,
Молящими о податях,
В бумажно-медной тленности,
А я, трясусь от холода,
В бесчувственной кромешности.
И грудь окоченелую,
В тряпье худое кутаю —
Надеждами несмелыми,
Лазоревыми утрами.
Все желтое и красное,
В октябрьской метели —
Все мечется и кружится,
В холодном, тихом теле.
Я строю храм березовый,
На жизни утрамбованной,
Безрадостными веснами,
С единственной иконою.
Кому — побед и почестей,
И славы — для веселья.
А мне б — душой не корчиться,
В бессонности постели.
Собрать бы дум гербарии,
И сжечь у теплой печки —
Чтобы грехом не ранили,
Огня душевной свечки.
И выплеснуться чистыми,
Безгрешными, не тайными,
Не скраденными мыслями,
К иконе той хрустальной…
***
Я жду в ненастье снежных зим,
Весны, бурлящей половодьем.
Туманом тронутых низин.
И шума птичьих карагодов.
Жду тихой ночи торжества,
В чуть слышном шепоте ольховом.
Июньских зорей колдовства,
В эфире желто-бирюзовом.
Восхода жду. Другого дня.
И в ожидании чутком этом,
Я тихо таю без тебя.
Влюбленный в завтрашнее лето.
Я смутно вижу силуэт.
И говорю с тобою в голос.
И, словно чувствую в ответ,
Лица касающийся волос.
Ты, точно майская гроза,
Меня обходишь стороною.
Лишь пыльной, хлещешь по глазам
Волной, удушливо-сухою.
Толь осуждая, толь щадя,
Моим сомненьям потакая,
Ты, бережешь от всех меня.
Сама того не сознавая.
Ты — яркий свет…
Ты — яркий свет в моих потьмах.
Ты — поводырь души смятенной.
Твой легкий след, петляет белым,
В моих чернеющих полях.
И я — охотник неумелый —
Его читаю наугад,
И по нему иду несмело,
И в даль, слепой бросаю взгляд.
Ты — бред любой моей ночи.
Ты — голубая кровь мечтаний.
Я запер, выбросив ключи,
Тяжелый сейф воспоминаний.
Я астроном Твоей души —
В ней — звезд восторженный искатель.
Я скульптор, лепящий в тиши,
Неосязаемость объятий.
И я зову Тебя, зову!
И этот зов, дрожит меж строчек,
Стихов, родившихся к утру,
И вскрывших смыслы многоточий.
И в них, нашли свой звук слова,
Свободу — быть и не таиться.
В букет душа их собрала,
И в окна птицею стучится.
Как мне ни быть…
Как мне ни быть, как ни стараться,
Пытаясь сбросить опьяненье,
С больной души, что в диком танце,
Все об пол бьет мои колени.
Все застилает очи дымом,
Мечты несбыточной и дерзкой.
И жарким летом холод зимний,
Вдыхает в судорогу сердца.
И сон единый — как предтеча,
Печальным ангелом кружится,
Над головой моей беспечной,
И шепчет мне: Угомонись ты…
Угомонись, передоверься,
Моей посланнической воле.
Тебе, уж боле не согреться,
В ответ подаренной любовью.
Ну что тебя еще заботит?
Кому еще ты хочешь верить?
В какую каторгу ты гонишь,
Души истерзанной отрепья?
…Стою перед Тобою — вечным-
Покинул мир зеленоглазый.
Душа — навытяжку, как свечка,
Уже не прячет пятен грязных.
Уже не буйствует, не ропщет,
Уже не просит, не робеет.
Но лишь сомкнув худые горсти,
Любовь последнюю лелеет.
— Так что же? — отпусти и это.
И пусть летит свободной птицей.
Не забирай ее у Света,
Чтобы другим могла присниться.
И в нерешительности зябкой,
Душа ладони разомкнула,
И там — внизу — в постели жаркой,
Ты от видения очнулась.
Тебе и странно и неловко,
И не найдешь тому причины…
Ночь, словно хитрая воровка,
Уйдет с рассветом желто-синим.
И новый день опять завертит,
Веретено протяжной скуки,
Но знай — всегда тебя поддержат,
Мои невидимые руки.
***
Ничего то теперь не осталось,
От прошедшей веселой весны.
Моя глупая, глупая радость,
Превращается в темные сны.
Я наверное жить на умею —
Все себя раздаю по кускам.
В долговые расписки, в «Не верю» —
Превращаются годы — в туман.
У меня пара сносных рубашек,
Пара новых почти башмаков,
И одна — обнаженная — пляшет,
В теплом серце, больная Любовь.
Пусть безумна танцовщица эта,
Пусть костяшки на пальцах — в кровь!
Ей, не нужно аплодисментов.
Не игра ее танец — зов.
Ей, нельзя прерывать этот танец —
Лихорадочный, глупый, смешной.
Он мне дарит последнюю радость —
Оставаться душою с Тобой.
***
Холод. Холодно все кругом.
Холод в воздухе, холод в душах.
Холод над головою кружит,
И на лужи ложится льдом.
В этом мае, уснуть бы мне.
Чтоб надолго — на год, иль на два —
Не застать чтобы листьев наглость,
Изумрудную в синеве.
До поры, схоронить бы радость,
Что кладу ежедневно в гроб,
Прихорашивая без усталости,
И целуя в прохладный лоб.
Рано. Рано Тебя аукаю.
Рано откликов жду Твоих.
Сам, уже переплавленный мукою,
Я любить могу за двоих.
Может быть переждется, развеется
Этот холод, как ранний туман.
И от радости, щеки зардеются.
И с Тобою, мы ступим в храм.
***
В какой глуши укрыться мне,
В какой ночи растаять.
Чтоб рук Твоих не знать во сне,
Пьянящего касанья.
Упасть в продроглость Ладоги,
Иль вжаться в грудь Урала,
Убресть суглинком пахоты,
К ильменскому причалу?
И плыть по глади озера,
Ничком, глазами в звезды,
В рыбацкой барке осенью,
От молодости поздней.
Где доброму — недоброе,
Где черный мрамор — вечному,
Там белое оплевано,
Случайностями встречными.
Где правде — пулю нервную,
Где в мякоть сердца — камень,
Там, слов шальными стрелами,
Слепые души ранят.
Не утонуть мне в Ладоге,
Не слечь в хвою Урала.
Очей зелено-каревость,
У всех меня украла.
***
Как мне ни быть, как ни стараться,
Пытаясь сбросить опьяненье,
С больной души, что в диком танце,
Все об пол бьет мои колени.
Все застилает очи дымом,
Мечты несбыточной и дерзкой.
И жарким летом холод зимний,
Вдыхает в судорогу сердца.
И сон единый — как предтеча,
Печальным ангелом кружится,
Над головой моей беспечной,
И шепчет мне: Угомонись ты…
Угомонись, передоверься,
Моей посланнической воле.
Тебе, уж боле не согреться,
В ответ подаренной любовью.
Ну что тебя еще заботит?
Кому еще ты хочешь верить?
В какую каторгу ты гонишь,
Души истерзанной отрепья?
…Стою, перед Тобою — вечным-
Покинул мир зеленоглазый.
Душа — навытяжку, как свечка,
Уже не прячет пятен грязных.
Уже не буйствует, не ропщет,
Уже не просит, не робеет.
Но лишь сомкнув худые горсти,
Любовь последнюю лелеет.
— Так что же? — отпусти и это.
И пусть летит свободной птицей.
Не забирай ее у Света,
Чтобы другим могла присниться.
И в нерешительности зябкой,
Душа ладони разомкнула,
И там — внизу — в постели жаркой,
Ты от видения очнулась.
Тебе и странно и неловко,
И не найдешь тому причины…
Ночь, словно хитрая воровка,
Уйдет с рассветом желто-синим.
И новый день опять завертит,
Веретено протяжной скуки,
Но знай — всегда тебя поддержат,
Мои невидимые руки.
***
Мечты мои неспешные,
Дурманные и глупые,
Как листья полетевшие,
Оборванные, хрупкие —
Обуглились, рассыпались,
Призывами бессильными,
По известковым папертям,
С руками некрасивыми-
Молящими о податях-
В бумажно-медной тленности,
А я, трясусь от холода,
В бесчувственной кромешности.
И грудь окоченелую,
В тряпье худое кутаю —
Надеждами несмелыми,
Лазоревыми утрами.
Все желтое и красное,
В октябрьской метели —
Все мечется и кружится,
В холодном, тихом теле.
Я строю храм березовый,
На жизни утрамбованной,
Безрадостными веснами,
С единственной иконою.
Кому — побед и почестей,
И славы — для веселья.
А мне б, душой не корчиться,
В бессонности постели.
Собрать бы дум гербарии,
И сжечь у теплой печки —
Чтобы грехом не ранили,
Огня душевной свечки.
И выплеснуться чистыми,
Безгрешными, не тайными,
Не скраденными мыслями,
К иконе той хрустальной.
Невыразимость…
Невыразимость — вот, что хуже.
И тем надрывнее запрет,
Чем громче, хрип души простуженной,
И сердце, бьющееся в «Нет».
Я этих «Нет» вбиваю колья,
Тащу из леса жития —
Еще смолою обживленные —
Отгородить себя от «Я».
И словно счет, цежу сквозь зубы:
«Нельзя, нельзя, нельзя, нельзя…»
А взбунтовавшиеся губы,
Сухие, повторяют: «Да!».
Уже почти расчеловечен,
Весь переделен на долги,
Своею прошлою беспечностью,
До звонкой гробовой доски.
Уже я шаркаю по вечности.
По перволедью — наугад.
Успеется ли — встретится,
С кем утонуть, я буду рад?
Сороки! Пролетайте мимо!
Из серебра — одно кольцо.
От ваших перьев переливных,
Уже не озарюсь лицом.
…Ну здравствуй, жданный мой Ноябрь!
Ты — грань хрустальная души,
Которой любится декабрь,
И новогодние шары…
Ты — Ей — родитель, наделенный,
Премудростью календаря —
Когда — конец всему законный,
И все — от белого ноля.
Ты снежным пухом укрываешь,
Ее осеннюю хандру.
И музыку мажорных клавиш,
В постель роняешь по утру.
И я люблю тебя за это —
Как все, что дарит Ей покой.
И те, неведомые ветры,
Что переносят в мир иной,
Мою ограбленную душу,
Где разжигаю я огонь —
Ее дыханию послушный.
Не обжигающий, не злой.
И я смотрю в калейдоскоп,
В игру цветных Ее камней.
И мне так мил Ее восторг.
И дорог, дорог каждый день,
В котором жизнь моя горит,
Тем согревающим огнем,
Что я могу теперь дарить,
Не сожалея ни о чем.
***
Что с Твоего крадет лица,
Улыбки милое волненье?
Какая горькая пыльца,
Летит на цвет Твоих стремлений?
Каким добром Тебя согреть,
Какую тяготу облегчить?
В каком усилии сгореть,
И теплым пеплом лечь на плечи?
Живешь в объятьях долгих зим,
Среди ветвей сухого сада.
Я — как бескрылый серафим,
Ты — как без рек своих Наяда.
Ты превращаешь холод в шум —
В ручьев бурлящих, беглый рокот.
В губоких руслах Твоих дум,
Меня кружат водовороты.
Я рухнул в эту бурю вод —
Непоправимо, всей душою —
В неведомый судьбы расчет,
В ее загадочную волю.
***
А Ты, представь меня другим —
Сидящим на ступенях храма,
Напившимся в кромешный дым,
И матерящегося срамно…
И это — был бы, тот же я,
И это — были б, те же руки…
Слова? Какая чушь — слова..!
Красивые, их слушать — скука!
А выслушать во всей красе,
Надрывность крепких оборотов…
Увы, умеют так не все —
Любить, таких вот «Идиотов».
А я бы, вытащил Тебя,
С любого дна, хоть из «психушки»!
Пусть и не любишь Ты меня —
«На всю катушку!».
***
Разломитесь льды мои холодные!
В клочья — облака над головой!
Утоплю тоску я безысходную,
В половодье этою весной!
Чтобы на душу мне, как на озеро,
Лебедь белая, Ты, опустясь,
Всколыхнула нежданную, позднюю,
Сумашедшую, глупую страсть.
Чтоб не помнить ни дат и ни времени,
Расствориться мне в яви, как в сне
И не жить уже боле потерями,
И совсем позабыть о себе.
***
Деревянному рыцарю
Привиделся старому улею
С запахом восковых сот,
Дедушка с хитрой дымулею,
В улыбке морщинистый рот.
Сейчас подойдет, чуть хромаючи,
Окурит белесым дымком.
Знать, внучку желает побаловать
Тягучим гречишным медком.
А где же теперь, та красавица,
С зеленою лентой в косе?
Некому ягодой пачкаться,
Бегать с утра по росе.
Скрипя деревянными легкими,
Вдыхал он лугов аромат,
И серыми досками блеклыми,
Пугал длинноногих телят.
Мелькнула знакомая Пеночка,
Присела на край отдохнуть.
Поведала — видела венечки,
Гречихи в душистом меду.
Порхнула и к дальним черемухам,
Умчалась на легких крылах.
Над над золотом первых подсолнухов,
Над зеленью вишен в садах.
Ночка. Луна круглолицая,
Дозором обходит луга,
Служа деревянному рыцарю,
И ночи… И годы… Века…
***
Приморозило нынче, завьюжило.
Задышали белесым парком,
Окна кухонь, манящие ужином,
Разговорами за столом.
Чай, с душистой, зеленою мятою.
Будто жаркого лета привет,
Словно ключ, открывает запрятанную,
До поры, коробушку конфет.
Все уютно на кухне родительской.
Старый стол и ангоровый плед.
И шуршание приемника питерского.
Что в подарок, привез еще дед.
Неужели, все это закончится.
И куда-то далеко уйдет.
Как не хочется… Ох, как не хочется…
Даже грустно встречать Новый Год.
Звонарь
Звони, звони!
Ударь! Еще! Еще!
Не треснет колокол —
Скорей душа взорвется…
Эх, садани трехпудным «языком»,
По этой юбке,
Что из меди льется!
Тебя услышат,
Тысячи людей!
И распахнутся с треском,
Дыры окон!
Давай!
Наш поднебесный Чародей,
Сожги печаль,
Как поседевший локон!
Давай!
Сильнее, громче-не страшись,
Сей непривычной,
Резкости ударов.
Сегодня Ты,
Вернешь кому-то жизнь!
Иль, оторвешь,
От суеты базаров.
Танцуй, Звонарь,
Промеж колоколов!
Соединяй созвучия и мысли!
И сей, средь наших немощных голов-
Крупицы Высшего,
Божественного смысла.
***
Тихий ветер над дырой — землянкой,
Чуть качает ржавый дымоход,
Замолчала пестрая Овсянка,
Утомившись, от дневных забот.
Теплый вечер лег на землю тенью.
Замерцали в ивах светляки.
Заиграл в берестяных поленьях,
Костерок рыбацкий у реки.
Помнишь, Друг, как часто, спозаранку,
Сквозь молочный, сказочный туман,
Бряцая рюкзачною укладкой,
Бодро, мы шагали по камням…
И сейчас, прикрыв глаза кепчонкой,
Вспоминая весел перебой,
Я встречаюсь с Осенью — девчонкой.
…А мечтаю — встретиться с Тобой.
***
Что сказать? Я не знаю. Молчу.
Все слова, что готовил — не те.
Одиночеству — палачу,
Подарю их в немой пустоте.
А Тебе, подарю цветы,
И стихи про веселый март.
Только, шепотом их прочти.
Потому что слова в них спят.
Я и сам, их боясь будить,
Уложил на перину листа.
Чтобы после, о них забыть.
Но Тебе, чтобы помнить всегда.
Не могу я впустить Весну.
Пусть рыдает под окнами. Пусть!
Я в немой темноте усну.
И в холодный январь проснусь.
***
Уйдешь за занавес времен.
И бросив мне под ноги маску,
вольешься в мир иных имен,
неизрасходованной лаской.
Другую сцену полюбя,
Ты, роль свою не доиграла.
— Овация ждала Тебя,
в рядах уже другого зала.
И эпилоги — ни к чему.
С пролога смысл мне прозрачен.
Я в театральном жил дыму.
На пиках дней пустых корячась.
И долгих месяцев итог.
Я ждал, как псина у могилы.
Но вышел срок. И пес издох.
Угас в сознании образ милый.
Казалось вам, что мой удел,
печальней будет жизни вашей.
Быть может так.
Но мне не страшен,
галоп судьбы моей и дел.
Маю
Поле, поле — разнотравье…
В каждом стебле льется жизнь!
И возносят славу маю,
Птицы в голубую высь.
Солнце вешнее, понежась чуть,
В тумана молоке,
Разольется по долинам,
Заискрится на реке.
Май — пророк веселый лета,
Тешься, радуйся, ликуй!
Мосты радуг многоцветных,
В жаркий перебрось июнь!
Белый ветер
Дом — такой пустой, холодный дом.
За окном январский темный вечер.
Что мне делать в скучном доме том…
Ухожу.
И снежный, белый ветер,
Толь ласкает щеки, то ли бьет,
То ли душу выстудить мне хочет,
То ли гонит под Твое окно,
Что-то шепчет доброе, пророчит…
Будто голос Твой мне донося,
Словно Ты, зовешь меня сквозь стужу.
Я шепчу в ответ — Люблю Тебя!
Отвечаешь — Ты, мне очень нужен!
Уходит время
Бог весть — какой чудной ответ,
Мне выдаст немощная старость,
В том, что я нынче чту за благость,
Найду ли через время свет?
И пусть, ругаюсь о былом,
Но время нынешнее все же,
Ничуть ни краше, ни пригожей,
В речах за кухонным столом.
Все те ж усталые глаза,
И дым белесый сигареты.
Все то же будет без ответа,
Не утаить, не рассказать.
Уходит время в забытье,
Сдувая прах несчастных судеб,
С лафетов брошенных орудий,
Но все-вранье, вранье, вранье…
И вдруг, родятся две строки.
Они и станут никрологом:
О, Дьявол, сохрани от Бога!
О, Господи, молю — спаси!
Беженец
Ты на оплаканной земле,
Средь сора травного и пепла.
И нету ангела тебе,
И будущее — в ворожбе,
И в нем, не жить тебе оседло.
Но, без отчаяния, на срок,
Одной надеждой измеримый,
Бросаешь семя на песок,
И ждешь — появится росток.
Но нет… И ищешь ты причины.
И задаешь вопрос и сам,
В тщете гаданий утвердившись,
Глаза поднимешь к небесам,
И степь пустынная, как храм,
Молитвой истой огласится.
Степная песня
Тихо-тихо, ложится вечер,
На завьюженную доргу.
Разгоняя в душе тревогу,
Легкий снег нам ласкает плечи
Разгоняя в душе тревогу,
Легкий снег нам ласкает плечи.
Может солнца с синим небом,
Нам хватает боле всех…
— Целоваться с белым снегом,
Нам и радость и успех!
Целоваться с белым снегом,
Нам и радость и успех!
Эх, Дорога ты Дорога,
Острой коркой не хрусти-
Дай добраться до порога,
Дай до счастия дойти.
Дай добраться до порога,
Дай до счастия дойти.
Во степи, степи широкой,
Редкий стан на сотню верст,
Манит мягкою полокой,
С пьяным запахом берест.
Манит мягкою полокой,
С пьяным запахом берест.
Уж осталось недалече,
До родных, златых крестов.
Душу греем человечью,
Верой правою отцов.
Душу греем, человечью,
Верой правою отцов.
Дому детства
Старый дом — беленый цоколь,
Три подъезда — три судьбы…
Застеколье твоих окон —
Там, обитель доброты.
Помню детские «массовки»,
Голубятни, чердаки…
Мамкин рубль — на «столовку»,
И в карманах поплавки.
Дом мой старый, бедолага…
Облупившийся фасад.
Безымянностью «ГУЛАГа»
Твой кипич уложен в ряд.
Мы с тобой стареем вместе,
Только я, чуть-чуть быстрей.
Лет моих — сединка вестник,
Ты — ровесник тополей.
Знай, что я люблю и помню,
Твою каждую ступень.
Что заложник я безвольный,
Прожитых с тобою дней.
Прощай зима
Напишет сказку о Весне,
На серой талости сугробов,
Многоголосая капель,
Под песни птичьих хороводов…
Прощай Зима, твою красу,
Оплачут шиферные крыши.
Цвет белый-Марту не к лицу.
Наряд Твой, боле некудышен.
Ах, этот юный щеголь — Март!
Ступил на подиум природы-
Непримиримый дуэлянт,
С привычками ледовой моды!
Он — полководец новых дней,
Под стягом голубого неба,
Первопроходец! Чародей!
Пришел, чтобы уйти с победой!
***
Нагрудились тяжелые тучи.
И холодным, дождливым дыханием,
Подмывают песчаные кручи,
И по крышам машин барабанят.
Наступила весна, а может,
Началась слишком ранняя осень.
Или лето пробиться не может,
Сквозь холодные белые ночи.
Растолкав себе путь на дороге,
Ручейки устремились куда-то,
И понуро склонились березы,
Словно сами во всем виноваты.
Закружил хороводы ветер,
С прошлогоднею, бурой падью.
И высокий, могучий кедр,
Лихо машет колючей прядью.
***
Капли падают на крышу,
Капли падают в траву.
Ты мне шепчешь-
— Папа, слышишь?
— Я цветов тебе нарву.
Я нарву тебе нарциссов.
Или, хочешь? — Васильков.
Поправляйся, папа, слышишь?
Папа, я тебя люблю!
Папа, мы сегодня с мамой,
Приготовили пирог.
Он такой большой, румяный…
В нем сметана и творог.
Папа, ну когда ты встанешь?
Мама плачет каждый день.
Милый, если пожелаешь-
Принесу тебе сирень!
Папа, бабушкина кошка
Родила вчера котят!
А соседи-что просили,
Брать теперь их не хотят!
Папа, я сейчас заплачу-
Шевельни хотя б рукой.
Завтра едут все на дачу.
Только я-сижу с тобой!
***
Я не помню ни даты, ни года.
Только помню — осеннюю сырость,
Силуэты промокших прохожих,
Торопившихся в сухость прихожих,
И ругавших, погоды немилость.
Только помню — тяжелые капли,
На свернувшихся липовых листьях,
Желтый свет фонарей над аллеей,
И что я, ни о чем не жалея,
Тормознул пожилого таксиста.
И, дождем обновленная «Волга»,
Рассекая холодные лужи,
Повезла меня в замкнутость комнат.
Где остывший мой кофе нетронут.
И, что не было этого хуже.
Помню — долго стоял у окошка,
Распахнув отсыревшие рамы.
И смотрел на тяжелые тучи.
И — дурманом, тот воздух пахучий,
Пропитавшийся осенью ранней.
***
Уже листва с ладонь,
И цвет опал.
И грозам, перестал,
Вести учет я.
Июнь, мне духотою
Горло сжал.
И снова, гул вокзала
По нечетным.
Ушла Весна.
И с ней, пропала Жизнь.
И в миг один,
Все, стало вдруг напрасным.
Но бьет в висках,
Отчаянно-«Держись!»
— Еще не ясно, еще не ясно…
***
Холодно, холодно.
Небо с просветами.
Осень — в расход!
Вихрь играет с газетами,
И по подъездам метет.
Холодно, холодно.
Ветер собакой голодною,
Шарит и воет в углах.
Метель завела хороводную,
На улицах и пустырях.
Холодно, холодно.
Голуби,
Жмутся на люках тесней.
Окна с чудными узорами,
Манят, озябших людей.
Только на площади весело!
Белым помостом скрипя,
Пляшет Зима бесконечная —
Жданная гостья моя.
Сугробы памяти
Вот первый снег —
Торжественнен и чист.
Как белый лист —
Пиши — он все впитает.
Ходи по снегу первому — растает.
Бумаги клок — в огне печи сгорит.
И в землю!
В землю все следы и пепел!
Неторопливую, размеренную поступь,
Заменит марш!
Задует в спину ветер!
…Но память сжечь,
Однако же, непросто.
Не просто —
Отказать себе в доверии.
Лихое «Я», огромно и бесстыдно.
Красив сугроб!
Но что под ним — не видно.
Он холоден, безмолвен…
..Но блестящ!
Один, второй…
О, сколько их вокруг,
Надменных, намело колючей вьюгой!
Я, где-то среди них,
Оставил Друга.
Иль — он меня.
Не все ль теперь равно…
***
Кружит.., крушит.., дрожит…
— Слагать пытаюсь я,
Свой вольный стих,
Как зов, как заклинанье.
В нем, будет все —
И воля, и желание.
Любовь и небо.
Горе и земля.
В нем, будет все —
Кружение времен,
Крушение надежд,
И дрожь случайной встречи.
И нежных утр,
тихий перезвон.
И горьких слов,
горячие картечи.
Все будет в нем —
Все тысячи ночей.
Все сотни строк,
С неправильным наклоном.
И влажность губ.
И каменность речей.
И благость чести.
И кошмар позора.
Скребет мой грифель,
Средь ночной тиши,
Вчерняя жизнь,
В бездушную бумагу.
Кладя слова,
рядами саркофагов,
с отмершими,
частичками души.
***
По узеньким, по улицам,
С асфальтовым покрытием,
Я шлепаю по лужицам,
Я шлепаю по рытвинам.
И все вокруг без хитростей-
Простое и красивое!
Березки машут листьями,
Как-будто кони гривами!
Давно ли мы встречалися,
Недавно ли-не важно.
То времечко умчалося,
Корабликом бумажным…
Теперь другие прелести,
Иные ожидания…
Но, хочется от Зрелости,
Удрать-куда по-далее..!
И, с нею не аукаясь,
Укрыться в одуванчиках.
И тетку близорукую,
Хоть раз, обвесть вкруг пальчика!
***
Ответь, Старик-
Что занесло тебя сюда,
На эти бесприютные широты?
Вдали, цветет твоя Алма-Ата.
Ты здесь — фасуешь фрукты на компоты.
Старик молчал,
Не зная, что сказать…
Словно не веря в искренность вопроса.
— Откуда было Аксакалу знать —
Что я, скучаю по чимкентским розам.
Скажи, Ата,
А вправду был батыр-
Сильнее ветра и с душой, белее хлопка?
И полюбил прекрасную Ханым,
Чьи пряди, глаже дорогого шелка..?
— Все правда, Брат!
Ведь деды нам не лгут,
Лишь прелести в легенды добавляют!
К рубину-прилагают изумруд,
К любови-вечность и любовь, не умирает!
Ну вот, старик,
Ты видишь — я не циник.
Я размягчил твои глаза до слез…
Что ж, извини.
…За яблоки — полтиник.
Жаль, не везешь чимкентских белых роз.
Тишина
Как приятна на слух тишина…
В ней и время течет по-другому.
Она пахнет дождем и соломой,
Колыбельною песней слышна.
С нею, все и понятно и просто.
Из неведомой мыслям глуши,
Исцелять равновесьем тиши,
К нам приходит она, без вопросов.
Лишь ответы, давая на все,
Что в своей, разболтавшейся жизни,
Иссушенные жаждой капризной,
Мы, обузою в душах несем.
Утро доброе, Россия!
Заалел восток туманный,
Гладь подернулась реки.
Ветерок — гуляка пьяный,
Потревожил поплавки.
Ночь, тихонько расстворилась,
В молоке парящем утра.
И росинки покатились,
По листочкам изумрудным.
Перекликнулись вороны,
О своих нехитрых планах,
Эхо, стукнувшись о склоны,
Затерялось где-то в скалах.
Зашепталися осины,
Ветру сны свои вещая…
…Утро Доброе, Россия!
Утро Доброе, Родная!
Прогулка с дочерью
По узкой, коротенькой улочке,
Со старыми липами в ряд,
Идем с моей милой дочурочкой,
И все изучаем подряд.
Она, еще очень неловкая,
Но ей любопытно и вновь,
Глядеть за синичками верткими —
А любят ли птицы морковь?
Нам виделся в маленькой лужице,
Огромный и сказочный мир.
И липовый листик, корабликом,
У нас океан бороздил!
Травинка в асфальтовой трещине-
Оазис в пустынных песках.
Не кот полосатый нам встретился,
А тигр бенгальский в кустах!
Вот так мы и шли фантазируя,
И веря друг, другу вполне,
Друг, другу родные и милые,
По нашей огромной Земле!
***
Я сажусь в желто-красный трамвай.
Вот, за мною захлопнутся двери.
И помчусь по стальным параллелям,
В растворённую временем даль.
Побегут за окном индевелым,
Тополя, перекрестки, ларьки…
Через, детской рукой неумелой,
Отогретые лунки-глазки.
Фонари. Ах, как рано темнеет.
Но, тем сказочней глянется мне,
Промелькнувшая справа аллея,
При искусственной желтой Луне.
Не сравни, мельтешащим витринам,
Пешеходам и юрким такси…
С торопливо кружащимся миром,
В этот вечер, мне не по пути.
Пусть везет по стальным параллелям,
Меня вспять, через лет череду,
Желто-красный трамвай по метели.
Я сойду в нее. И пропаду.
***
Ах, моя бедная, огромная Россия —
Непаханых земель архипелаг.
Жива Ты, песнями гуляк.
И миллионами усилий.
Россия — царство огородов,
Мечты несбыточной купель.
Твоя весенняя капель,
Течет к подножиям острогов.
Я не жалею, в бесприютье,
Рожденный в широту полей,
Любви к Тебе. Но лишь сильней,
Влюбляюсь я в Твое распутье.
***
Треснула гитара, будто бы,
Отвергая жизнь свою настенную.
Молодежь, устраивая быт,
По подъездам лепит объявления.
И плюет в желтушный потолок,
Дядя Вася, коротая пенсию.
И, дворовой псине невдомек,
Что Натаха, «завалила» сессию.
Двор гудит, жуя и матерясь.
По святым, еженедельным пятницам.
Наконец то, вымерзла вся грязь —
Чистыми, домой вползают пьяницы.
Вот и мой, пятнадцатый этаж.
Лифт, разявил пасть свою железную.
Предо мной, настенный декупаж,
С номером, на все готовой женщины.
До утра, я буду делать вид, будто сплю,
А утром, будто выспался.
Потому, что я ее терплю.
Эту жизнь, в которую протиснулся.
Диссиденту
«Я диссидент! И это значит —
Непримиримый дуэлянт.
Так, арестуйте мой талант!
Я просочу его на волю,
Сквозь камень, дерево, надгробье…
Я втисну в вас свое сомненье!
Я разожгу его огнем!
Что, ваше медленное тленье!?
Я подниму вас на погром!»
По мне — ты — чести симулянт.
Вертлявый бес, изменник, сука,
Ластящаяся к столпам.
Они, тебя лишь гладят скупо,
Из жалости к твоим соплям.
Но вот, тебе меж ними скучно…
Им выть с тобою недосуг
Ты перенюхиваешь сочных,
Еще не искушенных сук.
И с ними, шаришь по подвалам,
Ища восторженных глупцов —
Они то рады, всем кагалом,
Блевать от «царских» голубцов.
«Я диссидент! Я соль земли,
Плеватель ядовитой правдой,
Я — ужасов режимных попурри!
Я -праведник, восставший против ада!
Ломайте об меня свои мечи,
Чинуши всех мастей и рангов.
Из холода державной тьмы,
Сведу на свет стада орангутангов!»
…Ты — хам язвящий, ты больной —
Величием «священного» протеста.
Попробуй, всунься с головой,
В собой отравленное тесто…
…И минет, хоть бы четверть века,
Российской шахматной игры —
Когда вся «боль» твоих заветов,
Нарывом лопнет угревым —
Твои венки пойдут на вар,
Опохмелительного зелья.
И исхудавший кашевар,
Брезгливо кинет их на землю.
Ну а сейчас, живи пока…
Кликушествуй, гори в соблазнах.
Пусть твоя нервная рука,
Родит безвременье из разниц.
Обидишься… Уедешь за бугор,
Как чемодан довлатовский несчастен.
Смакуя «нищеты» позор.
Жалея, свою бедственную частность,
…А мы, тут будем жить и петь.
Мы будем сеять, жать и верить.
В январь
Январских дней воронья стая,
Кружит над бытностью моей.
Через щетину тополей,
Я безучастно наблюдаю,
За беззаботностью детей.
Завидуя быть может только,
Игривости румяных лиц.
Я собираю из крупиц,
Мозайкою, по малым долям,
Картину, брошенную ниц.
А за бойницею окна,
Грохочет век мой торопливый…
Мне, тем спешить за ним ленивей,
Чем он, скорей день ото дня.
Чем тише я, тем он, крикливей.
Январь, вороны, тополя…
Я мчу по ледяному склону.
Чтобы согнуть себя в поклоне,
Пред скульптором небытия,
С так и несобранной иконой.
И был художник юн…
В Твоих глазах,
О, странная причуда!
Мне вдруг,
открылся необъятный мир.
Незнаемый,
неведомый покуда.
Ни сердцем,
Ни умом не обозрим.
В нем, все сживалось,
В тихом равновесии.
И лист с безветрием,
И с морем пилигрим.
И трепет бабочки.
И музыка, и песня.
И жар и хлад
Космических светил.
И юностью,
Наполнен был твой образ.
Еще не знающей,
И не желавшей знать,
Ни отречений,
Ни движения вспять.
Лишь познающей,
Собственную новость.
Лишь, созерцающей,
Пространственную суть,
Шумливостью миров многоголосых,
Пытающую, девственную грудь.
Лишь, требующей,
Ясности вопросов…
…И чист был образ Твой,
Как белый холст.
И был художник юн и вдохновенен.
И я не помню — как из галереи,
Ушел я, растворясь в палитре грез.
***
Когда забудешь ты меня,
Переломив упругость веры,
В то, что еще люблю тебя,
Отторгнув, будто бы Химеру.
Когда зайдет звезда моя,
За горизонт упрямой боли.
И не останется огня.
Лишь опьянение от воли.
И ссыплясь прахом, все слова,
Как лепестки тигровых лилий,
Коснувшись пламени едва,
Исчезнут, в дымной пляске линий.
Когда уверенной рукой,
Смахнешь с зеркал своих усталость,
И не ворвется в твой покой,
Тревожное — А, что осталось?
Я, появлюсь в глуби зеркал
И безголосый, бестелесный,
Прочту в глазах твоих печаль,
Моленье тайное — Быть вместе!
Мой берег
С пера стекая ядом строк,
Слова живее, злее, хлеще.
Я тороплюсь — выходит срок.
И плот готов, и волны плещут.
Мне тесно в этом лже-раю.
Бетоном нервы крепко сжаты.
И слизывает город жизнь мою,
Стеклянным языком с асфальта.
Я знаю, берег мой, где ты-
В прозрачность сини небосвода,
Взметнул горящие кресты —
Как символ Веры и свободы.
И я, гонимый ветром снов.
Грудь окрещённую наполнив,
Волненьем прожитых стихов,
Спешу к тебе, в порыве вольном.
***
Идешь. Иди.
С понурой ли главой.
Иль, горделиво глядя пред собою.
К позору устремляясь, словно к бою.
То — зло, руководит тобой.
Спешишь. Спеши.
Догонишь… Опоздаешь…
Перемахнув, за грани миражей,
Ты, словно клик безумных ворожей,
Дарованное Богом отрицаешь.
Кричишь. Кричи,
Срывая голос в стужу.
Твой голос слаб, для брошенной души.
Лишь, с ветром донесется — Не верши,
Дел запоздалых и уже ненужных.
Умрешь. Умри.
К чему, так пусто жить?
Зачем плестись к далекому обрыву?
Все очень просто — страха нет в разрыве.
Есть, только Воля — быть, или не быть…
***
Фонари
В темной башне,
Очнувшись будто бы,
Точно слаженным,
Боем бронзовым,
Отбивают часы побудную.
И «Вчера», отправляют в прошлое.
Заскрипит.
Загудит.
Задвижется.
Серой массою, заворочается,
Предлагая за жизнь — бессмыслицу,
Городище, людскому полчищу.
И течет, голытьба окрайная,
Одурачась, кривою истиной.
О красивости жизни каменной,
По асфальтовым рекам — к «сытости»…
Фонари,
Фонари,
Фонари —
Выявляют строений глыбины.
Осветить же, тропинки мои,
Даже тысячи — не смогли бы их.
***
Когда оставлю я огни,
Наскучивших булыжных улиц.
И городские фонари,
Исчезнут в сумраке, ссутулясь.
Когда свинцовый небосвод,
Дождем следы мои размоет.
И знаменуя мой исход,
Бездомный пес в тиши завоет.
Он, как и я теперь — один.
Он, так же — бесконечно волен.
И сам себе он господин.
И той же он тоскою болен.
Когда все будет позади.
Обречено и безвозвратно.
Замедлю я свои шаги,
В полях цветущих и опрятных.
И грязь дорожную, кругом,
Я буду обходить неспешно.
И стану думать о другом.
О тихом, бережном и нежном.
***
Во мне два яростных врага,
Терзают дух, поочередно.
Борьба, для них всегда угодна.
Цена — всегда невысока.
И, не щадя ни средств, ни силы,
Оружием разят любым.
Никто из них мной не любим.
Ничьи победы мне не милы.
***
Когда, я устаю от скорых дней,
тогда ночей моих, часы длиннее.
И в заоконной темноте, я все вернее,
угадываю образы людей.
И словно в тишине исповедальной.
Лишь освещаемой, холодным блеском звезд.
В не весть откуда льющейся, печальной
мелодии, я слышу шум берез.
И говорят со мной, почти забыты,
попутчики кривой моей судьбы.
И переводят годы в километры,
И имена наносят на столбы.
Любимый парк
Люблю в безделии по парку,
Шурша курчавою листвой.
Бродить песчанною тропой.
И сиживать на лавках желтых.
Осенней, свежею порой.
Люблю прудов заросших глади.
Сорочьи споры без конца.
И скрип старинного крыльца,
И балюстрады белой ряды.
Беседки, правильность кольца.
В местах, для памяти приятных.
И милых сердцу моему.
Чтоб в сладком их побыть плену,
Замедлясь, шаг остановлю.
И годы, побегут обратно.
***
…Все. Нет уже противоречий.
Ни с миром нет. И ни с людьми.
Я, в серости своей тени,
Жгу в пепел имена и встречи.
И нет виновных. Правых — нет.
И нет нужды искать их снова.
В пакете с письмами лиловом,
Навек, схоронен мой привет.
И нет вокзалов и перронов.
И расписание поездов,
Уже забыто. И, с цветов,
Букетом, не бегу к вагону.
Нет ничего. Лишь память, в ночь,
Перебирая позитивы,
При желтом фонаре, лениво,
Отбрасывает кадры прочь.
***
Тихо падают снежинки на истоптанную грязь,
По буграм и по ложбинкам до поры захоронясь.
Им, мечтается наверно, о тепле и о весне,
Превращении в дождинки и журчании в ручье.
***
Ты уезжаешь. Вот, сейчас —
За мерзлой дверью скроешься вагона.
Помчишься к незнакомым мне перронам.
И улицам, не знающим о нас.
Постой! Рванусь к подножке… Отвоюю!
Еще секунду! Пусть — единый миг!
Мгновение одно — для поцелуя.
Внезапного, короткого, как вскрик.
…И спрыгну я с подножки индевелой.
И лязгнет дверью хмурый проводник.
И унесет с собою вихрь белый,
Тепло руки и влагу губ Твоих.
И буду жить я за бордовой шторой.
При тусклом, нервном свете ночника.
Одушевляя странные узоры,
Чьего-нибудь, чужого потолка.
И будут обнимать меня другие.
И принимать, и провожать. Все зря.
Им, трудно называть меня — любимым.
Но, требовать легко — любить себя.
Прощальная (песня)
Я бегу на восток,
Прочь, от этих безумных закатов.
В полуночную рябь городских,
Суетливых огней.
Я бегу на восток,
Покидая, свой ласковый запад,
На прощание, вслед,
Он мне машет листвой тополей.
Подожди проводник!
Не сигналь машинисту так скоро.
На моих «командирских»,
Еще только лишь — без пяти.
Ты пойми, проводник,
Я сегодня, уеду из дома.
И кто знает — куда,
Уведут меня эти пути.
Замелькают в окне,
Полустанки в стремительном танце,
Желтизной фонарей,
Незнакомых и чуждых мне мест.
Я увижу во сне,
Темноглазую девочку в парке.
И кружащихся в вальсе,
В ослепительно белом невест.
Проводник, разреши,
Я еще похожу по перрону.
Чтобы запах сосны,
Растворился в ленивой крови.
Дорогой, не спеши,
Вызывать человека в погонах.
Лучше выпей со мной.
И тихонько споем о любви.
И о том — как сейчас,
Я бегу на восток без оглядки.
Не считая мостов,
Ни гудков, ни вокзалов ни дней.
Как играю вслепую,
со зрячей Фортуною в прятки.
И пытаюсь схватить,
За узду ее резвых коней.
Мы по жизни идем,
Как, по жутко скрипящему полу.
Каждый скрип под ногой,
Это рана в открытой душе.
Но поверь мне, старик —
Невозможно пройти по-другому,
Ибо каждый твой шаг,
Донесется до сотен ушей.
Что ж, прощай проводник.
Я сойду в неизвестность востока.
Возвращайся на запад,
И привет, передай тополям
Передай им — что я,
Обещаю любить их без срока.
И что женщину в парке,
Узнаю по темным глазам.
приморозило нынче…
Приморозило нынче,
Завьюжило.
Задышали белесым парком,
Окна кухонь,
Манящие ужином,
Разговорами за столом.
Чай, с душистой, зеленою
мятою.
Будто, жаркого лета привет.
словно, ключ, открывает
Запрятанную,
До поры, коробушку конфет.
Все уютно на кухне
родительской.
Старый стол и ангоровый плед.
И шуршание приемника
питерского.
Что в подарок, привез еще дед.
Неужели, все это
закончится.
И куда-то далеко уйдет.
Как не хочется. Ох, как не хочется…
Даже грустно
Встречать Новый Год.
***
Разухабилась дорога,
В небе хмурь и воронье.
Неизбыточной тревогой,
Что-то на сердце легло.
Где ты, милая девица,
Развеселая Весна!?
Где, краса и чаровница,
Где, любимая моя?
Где-то бродишь одиноко,
С тяжкой грустию в глазах,
Позабывши запах цвета,
Вкус нектара на устах.
А Мороз, шальной разбойник,
Караулит у дверей,
Облачая в белый иней,
Ветви старых тополей.
Разгулялася поземка,
По безлюдным пустырям,
Вышивает белой гладью,
По серебряным полям.
Словно что-то поприпомнив,
Встрепенулась, скрипнув, Ель,
И посыпались иголки,
В белоснежную метель.
Ушедшие за синь
Тужу по Вам, ушедшие за синь.
Унесшие с собою быль иную.
И голоса, и запахи… Лишь пыль,
В руках моих оставив земляную.
Вы, где-то вне, за гранью существа,
Сложивши крылья, стихли, утомленны.
Уж, нет нужды Вам в деле и словах.
И всех и вся, Вы числите в прощенных.
А мы, еще скребем граниты зла.
И мякоть душ своих, куем в железо.
И ждем, живых Вас, в наших мертвых снах.
Чтоб открывать, сердца свои в порезах.
У Мамы
Я сном своим избит до боли.
До глубины души избит.
Мне снилось — рухнули ладони,
На холодность могильных плит.
Качались дикие фиалки,
В чертополоховом сору;
Так фиолетовы и жалки,
На нещадящем их ветру.
И скорбь, согнув меня в коленях,
Уткнула в рыжий глинозем;
И в неуемных слез капели,
Искрилась совести огонем.
Моя нетающая радость,
Так недолюбленная мной…
И я, до веку не накаюсь,
Перед безмолвною Тобой.
Бессонница
Ночь звездная сочится сквозь окно.
Холодным светом, оживляя тени.
Они ползут — рассеянны и ленны,
Похожие на маленькое зло.
Ни что, ни что не спорит с Тишиной.
Она всевластна, в сговоре с Луною.
Как к даннику, за снами и покоем,
Они приходят в быт пустынный мой.
О свете, я молю короткий день.
Но сумерки, мои стенанья глушат.
И Солнце, сядет снова. И наружу,
Все злее проявляясь, выйдет тень.
И вновь придут, вкусить покой мой хрупкий.
И спирт сомнений, лить в мое нутро.
И вот, мне весело уже. …И жутко!
И горько мне.., и страшно.., и смешно…
***
Вот, я приду, уставший и небритый,
Присяду тяжело на стул в передней.
Ты предложи горячего мне чаю.
И даже, пусть уже совсем отчаюсь,
И голову склоню сомкнувши веки.
Ты знай — мне хорошо, когда Ты рядом —
Так близко быть с любимым человеком.
Пригласи меня в гости вечером.
В будний день, безо всякого повода.
И не то чтобы одиноко мне…
Просто, очень люблю твою комнату.
Кружка с чаем, теплом фарфоровым,
Будет руки мне греть усталые,
Заблестят фонари за шторами,
Закружится листва опалая.
Говори, говори — я слушаю.
Не смотри на часы, пожалуйста.
…Нет, ни капли с тобой не скучно мне,
В октябре ли, в апреле, в августе…
***
Сойти с ума…
Как это просто, быть должно.
И как, должно быть интересно.
Когда тебе уже не тесно,
Дороги жизни полотно.
И вкривь, и вкось,
И вдоль и поперек,
В безумной страсти,
Путы разрывая,
Уже, ты бродишь без дорог,
Границ, условностей, без края.
О, ограниченные! Вам, лишь сон,
Дарует миг свободы.
Как, важен вам, прогноз погоды,
Так — безразличен сердца стон.
Вешнее
Еще зимы плаксивой, по оврагам,
Следы разбросаны, сугробов лоскутами.
Но воробьев, веселые ватаги,
Крикливыми, уж кружат облаками.
И взломлен лед, дыханием потоков,
Кружащих падь в последнем хороводе.
И тают караваном белобоким,
Осколки стужи, в вешнем половодье.
Вахтовикам новобранцам
Прибыли. Холодно.
Воздух колюч.
Жалобно скрипнула дверь.
«Сдохнешь тут с голоду!»
— Влад, не канючь,
Лучше, светильник проверь!
Завтра в контору.
А после — за дело!
— Чайник сними — улетит…
— Влад, да задерни же ты эту штору!
Не ной — надоело.
— Степаныча слышишь? Храпит!
Белье тут меняют,
Хоть раз, в две недели?
— Братишка, ведь здесь не курорт —
Его по традиции сами стирают…
— Ты, что, в самом деле?!
— Прости, вот такой переплет!
Собаки завыли —
Замерзли, бедняги.
Понять то их можно — за тридцать!
А потолок — то мы как закоптили…
— Влад, где с водою-то фляги?
Что-то охота напиться.
1996 г.
***
Мне говорят психологи:
Не нужно прошлым жить.
Что ж, я пойду к астрологам —
О будущем спросить…
Гадалки-хироманты,
Сочтут мозольный ряд,
И по своим понятиям,
Мне выдадут расклад…
Эх, знахари-чудесники,
Натрите грудь мою,
Колдоваными смесями,
Я, после вам спою:
О том, как жил в безверии,
Любил, гулял и пил.
Не думал о потеряном,
И годы торопил…
Я расскажу вам были,
Похожие на бред-
Про серые шинели,
И белый лазарет.
Диагнозов науку,
Оставьте при себе-
Вам, не проникнуть в муку,
Живущую во мне.
Ах, медиумы, милые,
Берите две цены!
За заговоры хилые-
Не чувствуйте вины!
Кивну и распрощаемся.
Поправлю я кашне.
…Напрасно вы копалися,
В больной моей душе.
Ох, примощусь на лавочке,
Чтоб тяги слышать вой.
К печурочке-голландочке,
Поближе головой,
Дышать — не надышаться мне,
Березовым зольем,
Разморенному ласковым,
Берестяным теплом.
..Приснится мне кудрявая,
Дворовая сирень…
И ради ее праздника,
Мне жить, уже не лень!
***
Земля моя! О, сколько ран,
Открылось на твоих просторах…
Каких деяний страшных, ворох,
Разметан, по Твоим полям…
Каких усилий тщетных прах,
Вмерзал в снега Твои навечно…
И в скольких тухнущих очах,
Ты, синью стыла, бесконечной…
Ты нас рожала, хороня.
И схоронивши, зачинала.
И жизни сладкой не даря,
Почетом смерти награждала.
Но мил нам, Твой суровый нрав.
Щедра Ты к нам. Щедра на скудость.
Лишь в ней, родится наша мудрость.
И нашей брони, крепнет сплав.
Сторона моя…
Сторона моя — страна печали.
Колыбель морозов и сирот.
Сильная, когда «в ружье» вставали,
Тихая, когда один поет.
Выложены питерским гранитом,
Твои гордость, слава и мечта.
Соловецким воском в души влита,
Православной Веры доброта.
И пускай, всю молодость и живость,
Я растратил, стоя на краю,
Я люблю Тебя за некрасивость,
И за слезы, и за боль — люблю!
За морщины на серьезных лицах,
Сгорбленных, угрюмых стариков.
Помнящих агонию позиций,
И победный перестук подков.
У Тебя, учился я терпению.
От Тебя, я злобу перенял.
И, Твою скудеющую землю,
На коленях стоя целовал.
Отчего, дома Твои в пожарах,
Беспризорно тлеют до углей?!
Отчего, в Твоих сырых подвалах,
Столько одурманенных детей?!
И плюют, предательски слословя,
На Твое открытое лицо,
Из утробы нового сословья,
Кучки новоявленных дельцов!
Прикрываясь лоскутами пашен,
Терпишь все. И сносишь эту гниль…
…Все же, нет земли на свете краше!
Но и горше, нет на нем земли.
Воздух!
Команда — «Воздух!»,
Коротка и резка.
Сейчас с землей,
Смешается закат!
Там, где-то, вздрогнет
Вдалеке невеста.
Тут, упадет без памяти
Солдат!
А ночи,
Все же тянутся к рассветам,
А руки загрубевшие-
К цевью…
…А мы, Есенина
Читали в лазаретах,
Высоцкого горланили в строю!
Ракета — ввысь!
Слепящий миг предчувствий —
Победы, боли,
Страха, куража!
Вон! Чья-то Жизнь,
Метнулась через бруствер…
…И замерла на лезвии ножа!
