дальше наступал мой любимый момент во всей этой церемонии: тоненькая Леночкина ручка с изящным браслетиком на запястье, с наманикюренными пальчиками ныряла в большую розовую сумку и вынимала оттуда… огромный, с потертой ручкой, видавший виды, большой молоток, впору для какого-нибудь матерого слесаря из ЖЭКа. Тут Ленка кровожадно им замахивалась, поднимая его чуть ли не над своей головой, и с силой, невероятной для такого хрупкого создания, начинала что есть мочи лупить этой кувалдой по носкам пуантов, подгоняя жесткость туфель под свою ногу!
Вадим Курочкин – бесподобно способный, внешность, рост, все было при нем; и Артем Овчаренко, внешне мелковатый, но по данным весьма приличный парень. Во время одной из репетиций Курочкину от меня особенно досталось за невнимание. «Николай Максимович, вы Курочкина не ругайте сегодня, – тихо сказала инструктор, – он из своего родного Комсомольска-на-Амуре в Москву семь дней ехал на поезде в плацкартном вагоне, у него украли деньги, и, кроме яблок, он ничего не ел». Пожалев ребенка, я рассказал его историю одной своей небедной подруге, и, пока Курочкин не окончил МГАХ, она оплачивала ему все перелеты на Дальний Восток и обратно. Когда «добрые» люди о том в театре узнали, стали распускать гнусные слухи.
Время от времени Виктюк звонил, приглашал вместе пойти в какой-нибудь московский театр на премьеру. И тут… Если Роману Григорьевичу что-то не нравилось, он начинал тихо, но отчетливо, если учесть безмолвие зрительного зала, издавать протяжный, высокий звук «а-а-а-а-а!», типа «караул!»; потом вновь набирал воздух, и в публику опять неслось убийственное «а-а-а-а!». Я стискивал его локоть: «Нас сейчас выведут!» Но мои увещевания не производили на Виктюка никакого впечатления.
В конце июня, в разгар пандемии 2020 года, поздно ночью мне в Петербург звонок. Родькин на проводе: «Николай Максимович, только что звонила Степаненко (на тот момент заведующая балетной труппой ГАБТа), сказала: „Пожалуйста, позвони Коле и скажи, что Фадеечеву очень плохо, он в больнице“». Да уж, Галя себе не изменяла: не Филину позвонила, не Уварову, которые в Москве сидели, а про меня вспомнила – не поленилась! Знала, что они ничего делать не будут. «А что, другого никого поближе не нашлось?» – вырвалось у меня. Поднял я своих знакомых, врачей. Все, что мог, организовал. Фадеечева перевезли в хорошую больницу. Решил ему позвонить.
Свои вылазки «в свет» я совершал по воскресеньям, у нас был выходной. В субботу мы работали до 14:00. Два раза в неделю полагалось общаться с психологом. У большинства спортсменов, находившихся на реабилитации в центре, у этих мальчиков-«шкафов» регулярно случались истерики. Самым стойким пациентом оказался я! Когда психолог меня спрашивал: «Comment ça va?», неизменно слышал: «Très bien». Они страшно удивлялись моей стойкости, не понимая, что такой вольной и насыщенной впечатлениями жизнью, вне театра, я не жил никогда.
Вернувшись в Москву, я принял участие в вечере в честь 80-летия А. В. Баталова, его проводил Благотворительный фонд А. Б. Усманова. Мы познакомились с Алексеем Владимировичем, когда вместе получали премию «Триумф». Его дочка Машенька ко мне очень тепло относилась и свою дипломную работу на сценарном факультете ВГИКа посвятила мне. Она вошла в написанную Машей книгу сказок. У меня она есть с ее дарственной надписью – «Князю балета Николаю Цискаридзе».
Пьесу Ф. Г. Лорки я знал с детства, потому что видел по телевизору фильм, снятый режиссером Б. Чхеидзе на киностудии «Грузия-фильм» в 1981 году. В нем играли выдающиеся грузинские актрисы, включая Верико Анджапаридзе. Параллельно по грузинскому телевидению показывали и другой вариант «Дома Бернарды Альбы», снятый испанцами. Грузинский фильм мне нравился гораздо больше. В балете Эка я мог станцевать главную
