Оглавление

ЧЕЛ

Синопсис

Жанр:

— Мелодрама, детектив, триллер с элементами мистики.

— Мини-сериал с двумя параллельно разворачивающимися историями и одним общим героем в его настоящем и прошлом:

история первой любви (парафраз Ромео и Джульетты).
история расследования теракта (с элементами мистики).

Предновогодний город-миллионик. Юлия Линер, майор безопасности, в последнее время по причине беременности занимается преимущественно аналитической работой на дому. В условиях не хватки сотрудников после совершенного накануне теракта в метро, она направляется руководством в одну из больниц, в которую доставлялись погибшие и пострадавшие. В медучреждении происходит нечто странное, не поддающееся разумному объяснению. С свою очередь Линер преследует видение бабочки-белянки, наблюдаемой вопреки времени года за окном. Бабочка сопровождает майора и всю дорогу, непостижимым образом следуя за служебным автомобилем. Линер списывает все на усталость, но по прибытии на место она обнаруживает на территории больницы тропический сад, наполненный экзотическими бабочками и птицами. Заведующая реанимационном отделением Белая сообщает о почти тотальном выздоровлении большей части пациентов больницы. Это не иначе как чудо врач, не имея, впрочем, веских доказательств связывает с одним из пострадавших в теракте, который по всем объективным показателям умер и внешне представляет забинтованный кокон, лишенный взрывом ног и одной руки. Оставшейся он тем не менее набирает на смартфоне вполне осмысленный тред. Дабы разобраться с происходящим Линер остается у постели не то умершего, не то живого.

Подающий большие надежды оперный певец (сейчас старшеклассник, усыновленный в свое время известной богемной семьей отказник-инвалид родившийся без части пальцев) в апреле того года в переходе метро сталкивается с девочкой-ровесницей, успевая мельком считать со смартфона ее аккаунт в одной из соцсетей. Позже он отправляет ей приглашение на свое выступление в храме. Она является в последний момент, но после концерта выясняется, что девочка глухая. Она уходит, но возникшее между ними чувство не дает ей окончательно разорвать отношения. В ответ девочка приглашает певца на свою выездную тренировку.

Линер безуспешно пытается разобраться в происходящем. Ситуация осложняется тем, что прослышав о чудесных выздоровлениях к больнице прибывают толпы больных людей и их родственников. Их едва удается сдерживать. Обрывки информации проникают в независимые СМИ, которые разогревают и без того накаляющуюся с каждой минутой обстановку.

Девочка (Чарли — прозвище почти заменившее настоящее имя) скалолаз с мировым именем. Ее возможности повергают Чела (так случайно обозначил отец Чарли ее нового, странного для их круга общения знакомого) в шок, но шокированы и родители, как с той так и с другой стороны, воспринимая возникшую между молодыми людьми связь, как нечто противоестественное и невозможное, а главное мешающее их профессиональному развитию.

Дело вокруг больницы приобретает политический оборот. Сталкиваются интересы различных ведомств. К делу подключается мэрия. Организуется выездное совещание с участием градоначальника и представителей специальных служб. Линер между тем обнаруживает пострадавшего вместе с некой девушкой (Чел и Чарли так и останутся для всех инкогнито) на камерах наблюдения и отслеживает их путь, вплоть до самого взрыва. Девушка очевидно гибнет, но с ночи по данным Белой на пострадавшем формируется второе, женское тело, которое вопреки всему составляет с ним единое целое.

В течение лета отношения Чела и Чарли несмотря на все препятствия развиваются, они регулярно встречаются, используя для разговоров месседжеры.

После провала на важном конкурсе Чела изолируют в загородной усадьбе, лишая всяких контактов с Чарли, которую так же, по причине ухудшения результатов, селят за городом, вывозя только на соревнования. Родители обещают по прохождении совершенно запредельных для обычного скалолаза трасс разрешить ей встретиться Челом, которого между тем готовят к индивидуальному прослушиванию в присутствии мировой оперной звезды. После нескольких месяцев подготовки он блестяще проходит его, великолепно исполняя сложнейшие арии из репертуара тенора. После прослушивания Челу объявляют о скором выезде за границу, нарушая договоренность о встрече с Чарли, которая в свою очередь проходит намеченные трассы. На последней (не пройденной еще никем), находясь на грани физического и психологического истощения, Чарли к ужасу сопровождающих отцепляет страховку и так, free solo, доходит маршрут до конца, после чего с ней случается нервный, граничащий с безумием срыв.

В больницу прибывает мэр. На совещании заслушиваются все заинтересованные стороны. В итоге так по большому счету ни в чем не разобравшись, по принципу «нет человека — нет проблемы», принимается решение о вывозе и уничтожении тела пострадавшего.

Родители отвозят Чарли в дом-спортзал за городом из которого она, поняв, что никто никуда ее отпустит, бежит, перед тем лишая себя того, что мешает ей быть с Челом — пальцев. В то же самое время Чел по той же причине лишает себя языка и бежит из усадьбы-тюрьмы. Оказывается, что дома их были рядом. Они случайно сталкиваются на замерзшей реке и направляются вместе в предновогодний город, чтобы затеряться в нем.

Попытка вывоза тела сопровождается с одной стороны штурмом больницы со стороны собравшейся вокруг нее толпы, с другой специальной операции препятствуют как могут тысячи бабочек и птиц. Несмотря ни на что толпа прорывается к носилкам с телом, но к удивлению всех обнаруживается, что они пусты. Тело пострадавшего словно испарилось в воздухе вместе с подброшенными вверх, накрывавшими его простынями. Исчезают как небыль и бабочки, и птицы, и тропический сад.

Линер вместе с встретившим ее мужем-военным едет домой. Она мельком к недовольству мужа читает тред, обнаруженный в смартфоне пострадавшего. Линер до конца пытается понять, чему она была свидетелем. Дома, подчиняясь недовольству мужа и ранее данному указанию руководства, она все же уничтожает тред, после чего видит за окном утреннюю бабочку. Линер выходит на балкон и слышит голос поющего Чела. Рассерженный муж, ничего не слыша и не видя, уводит беременную жену с мороза. Бабочка улетает в ночной, предновогодний, накрытый метелью город. Остается только голос Чела. Только голос. Голос.

Посвящается Дарье

I

Верхние крылья белые, с кремово-желтой оторочкой по краю. На каждом по черному, неровному, как клякса, пятну. Нижние крылья желтые, в мелких серых точках. Обсыпаны ими как пеплом. Длинные булавовидные усики. Мохнатое брюшко. Похожа на белянку[1]. Но великовата для обычной.

Это все, что Линер может сказать. Знания ее в этой сфере отрывочны. Все от отца. От его теперешних разговоров.

«Кто в этом суховатом пенсионере угадает генерала безопасности в отставке?» — иногда спрашивает она себя и тогда ей кажется, что бабочки не более чем маскировка, а окружающие просто чего-то не знают…

Жаль, что отца нет в городе. Некому определить по имаго[2] вид и рассказать подробности его метаморфоза. Некому и разъяснить, как живая бабочка появилась здесь, за окном, на четырнадцатом этаже высотки, в последнюю неделю декабря, в метель. Впрочем, она и так знает причину. Ночь без сна. Просмотр десятка камер — метро в час пик. Тысячи людей. Вестибюль, зал, вагоны… Каждая мелочь перед взрывом имеет значение. Увидеть и записать. Разбить на группы. Связать их между собой. Потом взрыв. Тела. Их фрагменты. В которые тоже приходится всматриваться. Не лучшее занятие для женщины на седьмом месяце. Эта чашка брекфеста пятая. С килограмм зеленых яблок. Оскомина, которую не сбила плитка горького шоколада. Гора огрызков на стеклянном столике, в тени ненаряженной новогодней елки. То еще питание для двойни. Поэтому никакой бабочки за окном нет. Творец бабочки — ее сознание, рассерженное недосыпом и этими двумя в животе. Они дерутся всю ночь и успокаиваются только к рассвету. То, что наблюдает раз за разом их мать, им явно не нравится. Они протестуют как могут. Они не знают, что такое присяга. Они не знают, что такое приказ. Они еще там, где этого нет и быть не может. Они по-своему свободны. А она нет. Ее жизнь сейчас — это звонок пятнадцатиминутной давности. Шеф говорит медленно, подчеркнуто с расстановкой, но никогда не повторяет дважды. Так всегда, когда он дает указания. Запоминать надо все и сразу. Тот, кто переспрашивает, — лузер. Такие не задерживаются. Она работает с самого выпуска, вот уже восемь лет:

— Звонили с 91-й. Заведующая реанимацией. Белая — ее фамилия. У нее за ночь еще трое ушли в общий список. То есть на данный момент у нас восемнадцать «двухсотых». Но один, причем самый тяжелый, вроде как пришел в себя. Личность не установлена. И он в непонятном состоянии. Какой-то смартфон с ним, какие-то письма и другая ерунда. Врач не ясно говорила. Но очевидно — надо спешить. Счет на часы. А может, и минуты. Это первое. Второе. Замечено какое-то лишнее движение около больницы. По данным «наружки», что-то уж слишком много сторонних людей в окрестностях. Короче, надо съездить и разобраться. И с человечком этим, и с местностью. Извини, что дергаю, но больше никого нет. С тобой, в связи с обозначенным смартфоном, поедет человек из ЦИБа[3]. Так, на случай чего. Павел дал какого-то ботана. Поступает в твое распоряжение на время следственных действий. За тобой приедут. Машина уже выехала. Собирайся. Доклад по итогу. Инфу по расшифровке записей с камер можешь передать сейчас. Коля добьет в общую сводку. Пока все. До связи.

Вот так вот. Все заняты. А Коля добьет. Может, оно и к лучшему. Проветриться. Вон как метет. Со вчерашнего обеда. И все пройдет. И бабочка пройдет. Но пока держится. Шевелит усиками. Как будто что-то говорит. Так ведь и сходят с ума. Сначала — видят. Потом слышат. Потом все вместе. И вот она — свобода. Положить на всех. Правда, таких «освободившихся» держат под замком.

— Завидуют… Вот один из таких — певец свободы. Его бы туда, под замок. Ан нет, вещает!

Новости выходного дня. Сбитнев, кто же еще… Прямое включение одного из его репортеров, как раз оттуда, из 91-й. Значит, там действительно что-то происходит. Бытие и картинка — одно и то же. Существует только то, что нам показывают.

Линер наблюдает схватившее бабочку мерцающим киселем отражение телика в окне. Сбитнев опрашивает репортера. В кадре располагается стоя. Завел моду. Может себе позволить. Плотно-спортивный. Залысины. Бычий подбородок. Но глаза интеллектуала. Кошачья улыбка. Зубы — нечеловечески-белый VIP. В кадре — центральный въезд в 91-ю. Ни бетонных блоков, ни ограждений. мечта подрывника. Выстроена до «эпохи вселенского террора». Как-то уж чересчур светло во дворе. И сколько родственников. Пепсы[4] на входе. Дикая дивизия. Набор — рост не выше 170. Берут числом. ОМОНа нет. Спецтехники тоже.

— Да там ни черта не охраняется, — сокрушается Линер. — Конечно, все в Центральной…

Репортер исчезает с экрана. Сбитнев заполняет его целиком. И это он любит. Отчетливо выговаривает. Дикция — заметно по губам — идеальна. Линер помнит его голос. Вся страна помнит. Но звук, к счастью, убран с вечера. В нем нет смысла. Никто ничего не знает. Даже она, треть жизни копающаяся в этом дерьме. Но Сбитнев — знает. Работа у него такая. И ему верят. Кто хочет поверить. У него прямо-таки дар превращения любой информации в истину. Он и есть истина. И Пилат не остался бы без ответа. И только такие, как Линер, понимают — истины не существует. Она если и попадает на экран, то случайно, мельком. Да и тогда остается неизвестной, безымянной женщиной в строгом костюме, как бы невзначай проходящей мимо.

Линер отходит в глубину комнаты. Допивает на ходу чай. Оставляет чашку меж огрызков на столике. Свалка. Муж дуться будет. О елке и говорить нечего. Обещала нарядить. Да куда там… Катастрофа. Ладно. Вернется — уберет. Во всех смыслах. А пока дежурное СМС мужу с причинами и координатами. Он поймет. Сам военный. Должен понять. Ответ почти сразу. Без эмоций. Хорошо. Заберет вечером. И точное время в придачу. Эмоции будут. Но потом. С глазу на глаз.

Теперь же нужно ходить по комнате с ноутом в руках. Садиться нельзя: недолго выключиться. Наскоро закругляет файл. Коля добьет. Не о чем беспокоиться. Сам Коля ничего не может. А вот добить — пожалуйста. Есть еще на свете такие люди. Их большинство.

Бросает взгляд на окно. На месте. Как приклеена. Может, и так. Только не к стеклу, а к голове ее приклеена.

— Нет, какая напасть!

Ничего, выветрится. Закрывает ноут. Убирает в кейс. Пора заняться собой.

— Сколько по такой погоде ехать от главного здания?

Прикидывает по дороге в ванную.

— Полчаса.

Но если поедут на спецсигнале — а они поедут — половина от этого. Так что позвонить могут в любой момент. Душ не принять. Но умыться можно. Все-таки ночью не по полям скакала. Нечего отмывать. Слегка плещет на лицо воду. Правит макияж. Для конкурса красоты такой не подойдет. Даже на отборочный. Но там, куда ее повезут, конкурсов точно не ожидается.

— Интересно, а Павлик с Семенычем уже закончили в морге или так и копаются с вечера? Плюс три. Не, не успеть. Никак не успеть. Надо будет зайти, подбодрить…

Выйдя из ванной обнаруживает — звонили. Перезванивает.

— Товарищ майор, третий подъезд, да?

Голос незнаком.

— Да.

— Тогда на месте.

Нет. Не вспомнить. Может, и вспоминать нечего. Новенький.

— Спускаюсь.

Берет кейс. На окно не смотрит. Как бы то ни было, пора кончать этот бардак. Бессонная ночь, будущие дети — не поводы. Надо держать себя в руках. В лифте собирает волосы в узел. Здоровается с консьержкой. Она с тех времен. Мимо таких мышь не проскочит. И ведь не учили. Четыре класса. Талант. И возраст нипочем. Таких людей больше нет. И не надо.

Дорожка от подъезда густо припорошена снегом. Джамшуты[5] стараются. Завалов нет. Но как тут успеть? Второй день сыплет крупными хлопьями. Черный немецкий микроавтобус. Дверь автомат. Ныряет в салон. Здоровается не глядя. Водитель седой дядька — в шаге от пенсии. Дежурно кивает. Из салона отвечают, неожиданно по форме:

— Здравия желаю, товарищ майор.

Находит в углу обещанного ботана. Очки на минус шесть. Прыщи. Жопа шире плеч. Но худой. Весь набор.

— Как вас?

— Глеб Серафимов, товарищ майор.

Он смущен. Она ловит его взгляд на живот. Предупрежден: майор — женщина. Но беременная — как-то не увязывается с «важняком».

«Да, друг, бывает и такое», — думает Линер. Вслух спрашивает:

— С учебки?

— Три месяца.

— Пиджак[6]?

— Никак нет.

Ботан обижен.

— Как нет? С гражданской службы пришли к нам?

— Не совсем.

— Объясните.

Глеб ищет слова.

— Я это… хакер… Был пойман… Ну, и…

— Перевербовали, что ли?

— Так точно.

— Кто с вами работал?

Ужас в глазах.

— Василий Сергеич.

— Вася? Лично? А вы, оказывается, тот еще фрукт, Глеб.

— Так точно, товарищ майор.

— Да бросьте вы «майоркать»… Что знаете о деле, в связи с которым вас ко мне прикрепили?

— Я поступаю в ваше распоряжение. Это как-то, видимо, с нашим отделом связано.

— Как-то, видимо… Очевидно. На какой срок?

— Ничего не сказано. Пока нужен буду.

— Ладно, господин бывший хакер, отдыхайте пока.

Линер откидывает сиденье, ложится и выпрямляет ноги. Есть время подремать. 91-я — ближайшая к теракту — не близко. Смотрит в окно. Бабочка. Та же. И пятна, и размер. Каким-то образом держится на стекле на полном ходу. Ничего себе проветрилась. Это уже переходит все границы. Линер отворачивается. С надеждой возвращается к окну. На месте. И усики так же о чем-то вопрошают.

— Бог мой, за что? — спрашивает Линер шепотом и закрывает глаза. Даже задремать не выходит. Ощущение, что за ней наблюдают. И кто? Чешуекрылое. Открывает глаза уже без надежды. Та же картина.

«А может… Нет, не может. Что этот очкарик подумает? „Важняк“ с животом, еще и крыша съехала. Если только сам ненароком посмотрит в окно и обратит внимание… Можно попробовать… Хакер, значит… Был по весне какой-то шум…»

Зовет не поворачиваясь:

— Глеб.

— Да, товарищ майор.

— Сядьте поближе. Чего вы там в углу прячетесь? Поговорим.

Указывает на место напротив. Думает:

«Не сможет не заметить. Не слепой же».

Ботан пересаживается. Смотрит услужливо. Как лакей.

«Нет, как все-таки Вася работает. Горы свернет. А с виду хмырь хмырем. Сокурсничек. Гений своего рода. Что он им всем говорит?» — недоумевает Линер и подвигается вплотную к окну. Бабочка чуть шевелит крыльями, будто удерживая равновесие. Глеб не меняется в лице. Не видит. Верно — нечего же видеть.

— Вы по какому делу шли?

Опять ужас. Линер ухмыляется про себя:

«Эх, Вася, Вася…»

— Я не имею права… Даже вам и…

Глеб косится на шофера. Линер искренне удивлена:

— О-о-о… Такой уровень доступа… Но светило-то сколько?

— От двенадцати.

Она прикидывает в уме статью. Точно в связи с мартовским делом. Сто миллионов евро ущерба и гостайны на два пожизненных. Парень не так прост, как кажется. Да, все они ботаны такие. Странно, что еще живой. Значит, очень был нужен.

— Вы простите, Глеб, я просто не часто сталкиваюсь с такими субъектами, как вы. Контрразведка — не мое. Терроризм — проще. В основном. Свои и чужие. Белое и черное. Хотя и у нас есть двойные… Нам…

Косится на окно. Глеб послушно смотрит в ту же точку. Никакой реакции. Она в последней надежде касается ледяного стекла пальцами. Обводит бабочку по контуру. Ноль эмоций у подчиненного.

— …Работать с вами. Надо что-то знать о напарнике. Нельзя же ограничиться только именем и званием. Но раз у вас такая секретка… Ладно, давайте к делу тогда… Что по отделу прошло? Взрыв, судя по всему, дистанционный. Мобила?

— Да. Подтвердилось. Номера вычислили. Но они пусты как всегда. Анонимные симки. Всю ночь шерстили Сеть. Там есть зацепки. Пара аккаунтов. Очень близко. Но регистрация тоже с пустых номеров. Фото — левак. Возможно, и больше двух работало и…

— Вы лично что отрабатываете?

— Блоги. Откуда инфа, кто источник, как подает, оценки на экстремизм…

«С двух пожизненных на блоги?» — сомневается Линер. Мелковато. На испытательном еще. Готовят для больших дел. Нет полного доверия.

— …Но по ним мало пока чего. То ли праздники, то ли тема избита. Из известных блогеров только Dane скинул видюху, но почти без коммента, мол, парень-смертник был знаком с…

— Смертник — девушка. Я отсматривала записи с камер. У меня сейчас все больше аналитика. Сами понимаете… Подрывники, возможно, были в метро. Но в час пик сложно вычислить. Трое на подозрении. Странные перемещения. И внешность характерная. Но ориентироваться приходится только на фотороботов, а они все на одно лицо… Мы сейчас едем на допрос. В 91-ю больницу. Там большая часть пострадавших. Мне пока непонятно, зачем там вы. Упоминался какой-то смартфон…

— Допрос подозреваемого?

— Нет, какого подозреваемого? Пострадавшего. Был бы подозреваемый — он там бы не лежал. Хотя бывает и меняется все с ног на голову. Вы на выезде когда-нибудь были?

Обводит бабочку по контуру в обратную сторону. Те же солидарные, мелкие движения крыльями и усиками. Однако какой устойчивый бред.

— В первый раз.

— Хорошо… Запомните, любое действие — исключительно по моим указаниям. Никакой самодеятельности. Там могут быть люди из других ведомств. И гражданские — из мэрии, например, или еще откуда. Никаких своих контактов. Любое слово через меня.

— Так точно.

— Хм… Как вы быстро усвоили.

— Что усвоил, товарищ майор?

— Да весь этот военный этикет… В прежней жизни поди без чинов обходились?

— Нет, была своя иерархия.

— Да что вы говорите! И какой у вас там был чин или что там? Уровень?

— Гуру.

— Что? Гуру? Это генерал, что ли?

— Что-то вроде того.

Даже выпрямился от гордости.

«Бывший? Не бывает бывших», — вспоминает Линер банальное, но неоспоримое. Вслух:

— А сейчас вы кто? Прапорщик?

— Так точно.

— Ничего себе вас разжаловали.

Собирается обвести контур в третий раз и не выдерживает.

— Пересяду.

Кивает на водителя — он курит на ходу, окно приоткрыто. Линер размещается на противоположном сиденье. Не без удовольствия смотрит на пустое оконное стекло.

— Ну ничего — переживете. Выбор-то у вас был невелик. Я бы даже сказала — его не было. Но порой это хорошо, когда нет выбора. Меньше думаешь — больше делаешь…

Улыбается Линер и продолжает про себя:

«Там, в этих местах не столь отдаленных, работать ему все равно бы не дали. Неделя? Месяц? Год? Сколько бы он прожил? Несчастный случай. Отравление. Сердечный приступ. Неиссякаемый спектр вариантов. И никаких бумаг. Где ты, наивный «Викиликс»? А здесь — профи. Не гуру, конечно. Но со временем, кто знает, может, дорастет и до гуру. До генерал-гуру…

Линер ободряюще улыбается Глебу и отворачивается к окну. Но улыбка тут же сходит с ее лица.

«Нет. Хватит. Это уж слишком. Отпуск. С завтрашнего же дня. Отпуск. Муж прав. Так и до больнички недолго. Одной-то ладно. А с ними, избави Бог», — думает Линер и всматривается в прожилки на крыльях. Отец по ним бы многое сказал. А ей нечего. Главное — не провалиться в этот бред насовсем. Пока ведь, в сущности, все нормально. В чем проблема — понятно. Тут главное — не уходить в себя. Линер возвращается к Глебу как к спасательному кругу.

— Не спали ночь?

— Нет.

— Бывшему хакеру это, наверное, привычно? Ночная работа?

— Да. Трафик дешевле. Бывало и побольше суток, пока головастом был.

— Кем?

— Ну, тем, кто за компом сутками. Не ест, не пьет. Если только в туалет выбегает. Да и это через раз.

— И долго вы на этом уровне задержались?

— Год.

— Как вышли?

— Просто встал и ушел. Щелкнуло что-то.

— И куда пошли?

Глеб впервые за все время улыбается.

— Чего вы лыбитесь?

— Так… В театр…

— В театр? Чего вдруг?

— Я же говорю, щелкнуло.

— Ну, ну и что?

Глеб мнется, пряча глаза.

— Ну, что вы как красна девица? Договаривайте уж, раз начали.

— Заказал билет онлайн. Пришел. Сел. Думал, будет что-нибудь интересное. А там — балет…

Линер смеется, прикрывая лицо рукой. Вспоминает, как мама водила отца в Большой. Мидовская переводчица и оперная фанатка совершенно не замечала, что офицер безопасности сходил с ума от тоски уже на увертюре. Глеб смущается, но, уловив доброжелательный настрой, продолжает:

— Два часа. Ни слова. Этот, с палкой в яме, махал так, что, я думал, у него сейчас руки оторвутся. Взмок бедный, как будто десятку бежал. А на сцене… Два часа шарканья. О чем? Зачем?

— Так программка же есть. Почитали бы.

— Читал. Толку?

— Ну, не знаю… Ушли бы в антракте. Чего мучиться?

— Да я же говорю — все ждал: может, разговор какой начнется. Театр все-таки.

Линер представляет себе вдруг заговоривших на сцене балерин и смеется, прикрываясь уже обеими руками. Смех обрывает телефон. Шеф.

— Где ты сейчас?

Она всматривается сквозь дребезжащие крылья и усики.

— Подъезжаем. Съезд с кольца…

— Хорошо. Имей в виду, на объекте будешь старшей. С текущими вопросами пойдут к тебе. Ситуация там к массовым беспорядкам движется. И непонятно — с чего бы это. Народ собирается вокруг больницы и в окрестностях. И в самой 91-й черт знает что творится. Инфа какая есть — не инфа, а чушь какая-то. Даже говорить не хочу.

— Может, родственники?

Высказывать обоснованные предположения допускается. И даже приветствуется. Абсолютное и всегдашнее молчание — признак бревна. А это еще хуже, чем переспрашивать.

— Там сотен восемь уже, по самым скромным подсчетам. А пострадавших всего три десятка. Многовато для родственников. Короче, выясняй, с чего этот сыр-бор, и докладывай. Этот «воскресший» едва ли что-то дельное скажет. Как обычно: стоял, взрыв, не помню. А толпа сейчас ни в каком виде не нужна. Повторный взрыв сообразить в такой ситуации легко. Много выдумывать не надо. Организаторов теракта, возможно, не двое и не трое было в городе. А на месте сейчас пепсы и охрана больнички.

Наших раз, два и обчелся. «Маркеры»[7] в толпе и те, кто в морге. «Тяжелые»[8] наши — сама знаешь где. Да и не их это профиль. Я с Опалевым уже связался. Но пока он переведет своих с Центральной, надо выяснить, что происходит. Так что смещай акценты. Быстро допроси — и к обозначенной проблеме. Всё. Работай.

«„Смещай акценты“ — не успела еще и расставить», — сокрушается про себя Линер.

Как ни беги — шеф всегда на шаг впереди. Ученик отца. Любовь курсантки. И теперь при личной встрече в коленках все та же девичья слабость. Петя — муж — похож на него. И внешне. И одногодки. Почти. На год с копейками младше. И военный. И генерал. Только РВСН[9]. Нехитрый выбор. Лично они не знакомы. И хорошо. Достаточно всепонимающих усмешек отца.

— Какой вход? —

интересуется водитель.

— А где реанимация?

— Ну, можно с приемного. А можно со двора.

— Со двора.

На месте почти. А эта с пятнами все на стекле. Надо как-то переключиться. Сосредоточиться. Иначе не будет работы. Людей и правда что-то многовато. Навскидку около тысячи. Это уже не родственники.

Тогда кто?

По периметру больницы развернутые ТВ-станции. Вот и сбитневская группа. Все верно. Прямое включение через десять минут. Истину — в массы. Желательно, прямо с места ее временного обитания. На въезде кучка пепсов. Досмотра ноль. Чуть внутрь глянуть — и все, шлагбаум в вертикаль. Въезжают во двор.

«Что за свет вокруг?»

Бабочка не улетает, но словно растворяется в нем. Водитель давит на педаль. Въезжают на территорию.

— Ух, ты!

Чуть не бросает руль.

— Что? Остановите здесь.

— Здесь? Может, к корпусу? Чего здесь такое? А?

— Нет, здесь.

Глеб мечется по салону, вглядываясь в окна.

— Хватит вам метаться. Выходим.

Линер осторожно спускается с подножки.

«Почему так жарко?»

Напряженно смотрит под ноги. Делает три шага. Плитка. Чистая тротуарная плитка.

«Что это между плитками? Трава?»

Линер поднимает глаза и долго — вдруг перехватывает дыхание — осматривается. Потом крутится на месте.

Круг за кругом. Круг за кругом. Круг за кругом…

Меня зовут Dane. Я блогер. Обычно наблюдают за мной. Но случается и обратное. Сейчас я пристально смотрю на кружащуюся на месте женщину, пытаясь вспомнить, где я до этого мог ее видеть. Гэбэшный автобус — весомая примета. Что это с ней? Так потрясена очередным нецелевым расходованием бюджетных средств? Привыкнуть надо бы уже, милочка. Вспомнить сразу не получается. А вот группу Сбитнева и вспоминать не нужно. Мы видимся каждый день. Заочно. Но каждый день. Сбитнев — друг. Его работа — как пища. На комментах к его новостям Dane сделал и делает себе имя. Суть комментов — разоблачение всегдашнего фейка. Сбитнев вряд ли находит наши отношения такими близкими. Всего один раз — около года назад — он брезгливо упомянул меня в своем выпуске, не произнося, впрочем, моего имени. И сделал это не конкуренции ради. Что вы? Кто ему может быть конкурентом?

Сбитнев вспоминает о Dane в связи с сезонной эпидемией гриппа. Мельком, как бы между делом, он сравнивает реальную болезнь с виртуальной. «Блогерство — вирус» — так он выражается. И добавляет после многозначительной паузы — на них он большой мастер — «…занесенный к нам мультикультурными ветрами, оправдывающими прилюдные вскрытия и карикатуры на пророков». И далее, уже без паузы, о действенности арбидола и проценте закрытых на карантин школ. Гений! Имя Dane не произносится. Так пасть для него это было бы слишком. Но тот, кто в теме, легко угадывает в сказанном намек на два моих нашумевших блога. В одном я трактую вскрытие усыпленного в зоопарке жирафа прямо на глазах у посетителей не как кровавый кошмар, бьющий по неокрепшей детской психике, но как акт просвещения, лекцию по анатомии, не более. Сбитнева, с его апокалиптическими, нравоучительными воплями, я отправляю в Средневековье. Слово «инквизиция» не произнесено. Но умело подразумевается. Комменты доказывают мою правоту. Как и тысячи просмотров. Перевес и в лайках. Сбитнев бит. Пусть и на ограниченном Сетью поле.

С французскими карикатурами на пророка все сложнее. Бог — не жираф. Пророк — не служитель зоопарка. От веры не отмахнуться так просто просвещенческой указкой. В ней слишком много личной боли. И даже я, с моим безальтернативным атеизмом, это понимаю. Но карикатура — и мой жанр. Я защищаю братьев по оружию что есть силы. И Сбитнев, того не желая, помогает. В своих репортажах он слишком много — как всегда — недопоказывает и недоговаривает. Мне есть за что зацепиться. Изображение показано не полностью. Текст переведен не точно. Автор живет не по тому адресу. Журнал не в том году открыт. И прочее, и прочее… Все к одному. Оппонент лжет в аргументах. А значит, лжет и по сути. Вера уходит на второй план. Пророк и вовсе в какой-то момент забывается. Обсуждаются аксессуары. Борода пророка — лишь повод для насмешек стилистов. Его женщины — как, у пророка есть женщины? — повод для обвинения. Так побеждает непоколебимое человеческое право на высказывание. Начало, Слово, Бог — игнорируются. Человеческое. Сугубо человеческое…

Итоги. Просмотров вдвое больше. Лайков в треть. С десяток угроз с разных концов света напрягают не сильно. Их авторы, судя по аккаунтам, живут не близко и не перейдут от слов к делу. Я торжествую.

Эти воспоминания греют меня и сейчас. Многообещающее утро. Такого не припомнить. Впервые что-то, достойное команды Сбитнева, происходит непосредственно под моими окнами. Впервые мы сходимся так близко. Никогда прежде наша виртуальная схватка не питалась единой средой, не дышала буквально одним и тем же воздухом. Правда, что происходит — уяснить сложно. Ясно, что это как-то связано с произошедшим вчера. Подробности туманны. Впрочем, мой друг сам о них и расскажет. Останется приправить их сегодняшней удачей — парой-тройкой селфи на фоне событий. Невиданная ранее достоверность. Наследство дает свои плоды. Двухкомнатная студия с лоджией, оставленная мамой по отъезду в края чистые и свободные — и я там буду, смотрит окнами как раз на южный вход в больницу. Всегдашний минус — «не во двор» — в кои-то веки обернулся плюсом. Хоть интервьюируй прохожих. Второй этаж позволит. А их что-то много. Да и не проходят они, прохожие, а чего-то ждут. Кучкуются. Много стариков и женщин с детьми. Семьи пострадавших? Не много ли человек для семей? Да и пустили бы внутрь родственников. Не лето. Тогда — кто? Что за массовое мероприятие? Среди детей много инвалидов. Есть и колясочники. И старики. В основном не одни — их сопровождают. Кого-то просто под руки держат. Чего они все здесь трутся? Так себе курортно-парковая зона. Другая загадка — больничный двор, в котором не находит себе места эта дамочка. Я наконец вспоминаю ее. Месяц назад. Или чуть больше. Она сидит прямо за замом руководителя НАК[10] на каком-то межведомственном совещании. Репортаж на полминуты. Дежурные фразы. Протокольная съемка. В кадр она попадает случайно. Не того полета птица. Простой «следак». Может, даже и «важняк», раз пустили к министру. Но не больше. Моя память на лица — притча во языцех. Работа такая. Торгуешь своим лицом, да еще говорящим — помни чужие…

Она удивлена. Похоже, судя по числу кругов на месте, у нее нет объяснений увиденному. Спешит все заснять. У меня, конечно, есть версии. Но подробности и мне непонятны. Надо дождаться Сбитнева. Десять минут. Его люди ближе — внизу, на земле. Соединить в комменты свои и их впечатления. Выстроить что-то третье, отрицая первое. А так, отсюда, с балкона, все сложно. Источник света еще, допустим, можно предположить. Киношные фонари и ночь днем сделают. Но вот зачем? Да и как это объясняет прочее? Не кино же в самом деле? Откуда и в таком количестве все остальное? И главное — куда деть эти минус десять и снег за окном? Здесь никакое кино не поможет.

Размышления мои обрывает смех кукабарры[11]. Знакомый голос. Крик этой птицы — позывной Dane в Сети. Я спешу к рабочему ноуту. С удивлением обнаруживаю, что тот выключен. Ну да — молчит… Кто бы его включил? В квартире никого кроме… Тогда откуда крик? Оттуда? С больничного двора?

Я возвращаюсь на лоджию и наблюдаю, как смех кукабарры захватывает мало-помалу всех присутствующих за окном. Смеются все. Мамочки с детьми, старики и те, кто с ними, патрульно-постовые, «телики», охранники на входе и даже та гэбэшная дамочка во дворе и ботан, ее сопровождающий. Все просто ухохатываются. Хватаются за животики, смеются до слез…

Всеобщая, объединяющая истерика длится минуту, пока кукабарра так же неожиданно, как и вступила, не умолкает. И в тот же миг, как по команде, прекращают смеяться и люди. Еще минуту они смущенно косятся друг на друга, не понимая, что такое с ними произошло. Этой минуты мне хватает, чтобы понять: не смеялся только я. Смех кукабарры — это моя заставка в блоге. Мой символ в Сети. Может, поэтому меня и не захватило это всеобщее безумие?

Нахожу в толпе сбитневского шакала, Терентьева, который выбирает точку для прямого включения. Прямо напротив входа в больницу. Прямо напротив Dane. Вдали за спиной Терентьева беременная женщина-следователь идет в сторону реанимационного отделения. Останавливается, снимает пальто, явно ругает сопровождающего — и они скрываются в корпусе. Нехитрый вывод: следствие, похоже, началось…

Лишь на пятом круге к Линер приходит осознание: все, что она сейчас видит, не сон, а реальность. Она останавливается. Глядя под ноги, пережидает легкое головокружение. Поднимает глаза и, двигаясь по тому же кругу, осматривается — медленно, с расстановкой. Исследует двор как место преступления. Ничего не ускользает от ее профессионального взгляда.

Итак, южный вход-въезд в больницу. Асфальт усеян пробившимися сквозь него мелкими белыми и фиолетовыми тюльпанами. Они растут в промежутках между плитками на тротуаре. Никаких следов снега или наледи. Огромные, двадцать-тридцать сантиметров, переливающиеся зеленым, бурым и черным бабочки-орнитоптеры[12] наполняют пространство от земли до второго этажа. Парят медленно, лениво. Под стать своим — в две ладони, не меньше — размерам. Порой садятся на живую изгородь по обеим сторонам от въезда на территорию и теряются в ней. Окна облеплены другими, оранжево-черными. Странствующие монархи[13]. Сидят неподвижно. Издалека напоминают причудливый ковер. Подоконники и карнизы от второго до четвертого этажа забиты мелкими птицами. В основном попугаи. Зеленые, желтые, красные. Вкраплениями сойки. С десяток иволг. И еще какие-то цветастые, очень яркие, ей неизвестные. На крыше аисты щелкают клювами. Фасад здания покрыт травой и тюльпанами. Цветы растут параллельно земле. Стебли каким-то чудом не гнутся.

Западная сторона. Проезд и тротуар — в том же состоянии. Тюльпаны. Сплошным ковром. Преобладают красные, похожие на лилии. Группками в четыре-пять штук вкрапления фиолетовых, почти черных. Фасад также контролируют монархи. Летают в основном морфо[14]. Мелькают перед глазами голубые искры. Изредка садятся, расправив крылья. Живая изгородь от этого местами не зеленая, а синяя. Как и вертолетная площадка. Морфо накрывают ее ровно — круг в круг. По птицам различия минимальны. Разве что крышу занимают не обычные аисты, а стерхи. Растительность по фасаду не так активна. Цветов мало. Просто зелень и мох огромными шапками, которые переходят на кованую ограду и густо оплетают ее на всем протяжении. Живая изгородь вдоль ограды переменчива. Разнообразие бабочек максимально. Сразу опознаны: крапивницы, махаоны, репейницы, адмиралы, павлиний глаз[15]. Масса других. Деревья — продолжение живой изгороди. Пять берез. Клен. Пять голубых елей. Деревья едва различимы — сплошь в монархах. В целом плотность чешуекрылых в воздухе чрезвычайно высока. Птиц заметно меньше. На деревьях отсутствуют. Занимают ограду. Соколиные и совы. От крупных до мелких. Сидят плотно. Без заметных промежутков. Размерами выделяются филины. Выглядят как руководители групп. В траве у забора замечены фазаны, куропатки, перепела. Ходят свободно. Никакой агрессии со стороны сидящих на заборе хищников.

Северная сторона. От изгороди до ворот — хозпостройки. Заняты мелкими совками[16]. Единственное место, где не наблюдаются монархи. В промежутках между постройками и проездом красавки, белые и красные ибисы и, похоже, марабу. На крышах сипухи[17]. Старый вяз в углу занят вперемешку снегирями и какими-то другими ярко-красными птичками. Они усыпали дерево как бесчисленные красные плоды. На столбах ворот кречеты[18]. Ворота захвачены крупными, в пару ладоней совками. Похожи на агриппин[19]. Фасады реанимационного и приемного отделений усыпаны тюльпанами. Крупных скоплений по одному цвету не наблюдается. Впечатление лоскутного одеяла. Бабочки занимают окна. Опять же без отчетливых видовых скоплений. Птицы концентрируются на подоконниках и крышах. На реанимационном отделении преобладают соловьи, варакушки[20], малиновки, сверчки, канарейки. На приемном десятки неопознанных светло-серых птиц с голубыми крыльями. Много скворцов. Они единственные, которые активно перемещаются. На крыше реанимации — утки. Преимущественно огари и мандаринки.

Восточная сторона. Фасад и березовая аллея оккупированы монархами. Меж деревьев метелью кружатся белянки. Есть ли среди них утренняя — понять сложно. Бабочек слишком много. Тюльпаны группами разбросаны по фасаду. Преимущественно белые и желтые. Бахромчатые. На крыше попугаи: красные ара, какаду инка, на углу, к югу группка жако. В высокой траве сквера в каких-то десяти шагах от Линер парами дефилируют страусы, эму, фламинго…

Обойдя двор один раз, она решает сделать еще один круг и снимает все, что видит метр за метром. Фото. Потом видео. Только после этого немного успокаивается. Пытается окончательно собраться с мыслями:

«Отследила, что могла. Что знаю. Знаю со школы. Из жизни. Из разговоров с отцом. На даче, оказывается, не зря листала его альбомы. Орнитоптеры. Совки. Монархи. Теперь нужен анализ и тогда…»

Истерический, нечеловеческий смех незнакомой Линер голубокрылой птицы сводит на нет обозначившийся деловой настрой. Линер вслед за всеми хохочет не в силах контролировать смех. Невиданная эйфория охватывает ее. В какой-то момент ей кажется, что пространство, отделяющее ее от прочих людей, исчезает. И все вместе они становятся единым всепоглощающим смехом, колеблющимся в радости воздухом, лишенным какой-либо телесной оболочки. Но птица умолкает так же резко, как и начала. И тут же толчками в животе напоминают о себе еще не пришедшие в мир. Линер считает удары. Три. Значительно меньше обычного. И удары какие-то странные. Будто восторженные. Вроде «ура»! Троекратного. Будто вторят всеобщей радости. Им здесь явно нравится. Это и понятно — лето, птички-цветочки, тепло, светло…

«Вот еще беда — откуда свет?»

Пятые сутки солнце не выходит из-за низких облаков. Снег идет почти непрерывно. А здесь свет. Яркий свет. Заполняющий все. Но без какого-либо явного источника. Он откуда-то сверху, но не различим отчетливо. Слепит глаза. Она спешит закрыть их. Поворачивается в ту сторону, где, по ее ощущениям, должен находиться Глеб. Открывает глаза. Верно. Он так и не сдвинулся с места.

«Послушный».

Линер дожидается, пока пройдут блики перед глазами и перекидывает пальто через руку. Коротко приказывает:

— Идемте.

В двух шагах от реанимации Глеб спрашивает в спину:

— Товарищ майор, почему они молчат?

Переспрашивает на ходу, не оборачиваясь:

— Кто?

— Птицы. Они молчат. Так не бывает.

Останавливается на первой ступеньке. В который раз осматривается. Действительно не бывает. В больничном дворе стоит прямо звенящая тишина. Города не слышно. Между ним и двором больницы словно какая-то невидимая стена. Линер чувствует, как постепенно вскипает. От бессилия. От чего же еще.

— То есть то, что птицы молчат, вас удивляет. А то, что они вообще здесь? Всё это здесь? Нет? Не удивляет? И потом, что значит «молчат»? Одна, вон та, кажется, с синими крыльями, подняла тут всех на смех. Никто не сдержался. Что это было? А? Что за всеобщий смех без причины? Что? А?

— Не могу знать, товарищ майор.

— Так молчите и не задавайте глупых вопросов.

— Слушаюсь.

Вход охраняют двое. Еще мельче тех, что на въезде. Не выше 165 сантиметров. Отдельный «элитный набор». Линер сует под нос удостоверение и, не дожидаясь реакции, входит в отделение. В фойе у входа толпа больных. Квелая, в редких игрушках, елка в углу. Снежинки на окнах, невидимые теперь с улицы. Глядя на одинокого сонного охранника отделения, Линер вспоминает, что забыла дать нагоняй пепсам на входе. Поздно возвращаться. А здесь и устраивать его некому. Милый, с животиком дядечка, клюющий носом на стуле. Еще расплачется чего доброго. Здоровается и спрашивает, как можно спокойнее:

— Доброе утро. Где заведующая отделением?

Предупреждая вопросы сует и охраннику под нос удостоверение. Тот вскакивает со стула, едва взглянув. Каждый раз Линер удивляет реакция людей из других правоохранительных структур на ее ведомство. Гражданские как-то спокойнее реагируют. Порой не без некоторой иронии. Опричники, мол. Ну это, разумеется, те, кто не на должностях.

— Туда. Прямо и направо. По коридору до конца. У себя.

Она кивает удовлетворенно и не глядя указывает за спину:

— Он со мной.

— Только, товарищ майор…

— Что?

— Открыть надо. Двери на ключе…

— Так открывайте.

Идет вслед за припрыгивающим охранником. И эта услужливая походка у всех одинаковая. Как нашкодившие собачки. Даже если все правильно делают.

Отмечает, что в фойе полно больных. И они явно не из реанимации. Ходячие. Тут таких не держат.

— Чего они все тут трутся?

— Да кто ж их знает? Больные — одно слово…

Копается с ключами. Руки не трясутся, но и не спокойны.

— Они же не из этого отделения?

— Да кто их знает, откуда они. Больница одна… Все свои… Вот, пожалуйста… По коридору и направо. Последний кабинет. Она ночевала здесь.

Входят в подозрительно пустой коридор. На десятом шаге двойня напоминает о себе. Легко. Без акцента. Линер на ходу, подстраховываясь, касается стены и успевает отметить цифру три на двери палаты. За спиной щелкает замок. Линер оборачивается. Спрашивает Глеба:

— Он нас закрыл, что ли?

— Так точно.

— Зачем?

— Может, другой охраны нет? Наверное, от тех, кто в фойе… — осторожно предполагает Глеб и нарывается на отповедь Линер:

— Они в реанимацию рвутся? Шутить, изволите?

— Никак нет, товарищ майор.

Линер качает головой. Странности одна за другой. Множатся на каждом шагу. Ну, сейчас, эта… как ее… Белая все расскажет. Хотя бы что-то прояснится. Ночевала. Спит еще, верно. Не разбудить бы. Стучит в дверь. Мельком читает табличку. Маргарита Анатольевна. Ответ без паузы:

— Да, входите.

За столом над папкой с бумагами женщина около сорока. Сурово красивая. Но уставшая. И сегодня. И вообще. Но держит себя в руках. Прическа идеальна — ни одного сбившегося локона. Выглаженный халат цвета морской волны без намека на пятнышко. И кабинет такой же: выглаженно-вычищенный. На окне фотография в празднично-елочном обрамлении. Три девочки. Муж ровесник. Тоже по виду правильный.

«Династия поди», — думает Линер и представляется:

— Линер Юлия Вадимовна. Старший следователь по особо важным делам. Вы звонили по поводу одного из пострадавших. Ну, и в целом из-за обстановки в больнице и окрестностях…

— Белая Маргарита Анатольевна. Заведующая отделением.

Встает. Ни капли подобострастия. Еще бы. Такое отделение. Каждый — ее возможный пациент. И тогда она — Бог. А ты — кусок истекающего кровью мяса.

— Да, так вот теперь у нас. Успели заметить?

— Не заметить сложно. Сплошные недоразумения…

— Двор — это еще не самое удивительное… Сюда пальто можете повесить. И вы тоже… Вот, пожалуйста, халаты… Можно просто накинуть…

— Это Глеб — сотрудник центра информационной безопасности. Речь же шла о каком-то смартфоне?

—