автордың кітабынан сөз тіркестері  Когда я снова стану маленьким

Януш Корчак

Потому что мы, дети, отличаемся от вас, взрослых. Мы всегда готовы обменять вещь более дорогую на ту, которую нам хотелось бы иметь. Если бы вы вникли во все детали наших торговых операций, вы узнали бы, что и жульничество у нас выглядит совершенно иначе.
Когда я был ребёнком в первый раз, мне подарили однажды коньки. Тогда коньки были ещё редкостным подарком, ценным. Ну а я обменял их на круглый пенал из вишнёвого дерева, с мопсиком. Мопсик был без глаза, но очень славный. Пенал нужен каждый день, а коньки только иногда, и зима как раз была тёплая, и льда не было. Когда об этом узнали дома, мне здорово досталось. Пришлось отдать пенал. Мне было очень стыдно. Ведь раз коньки мои – значит, я имею право делать с ними, что хочу. Кому какое дело, если мне больше нравится пенал из пахучего дерева со слепым мопсиком? И вовсе никто меня не обманывал, я знал, что коньки дороже, но мне хотелось такой пенал. А разве путешественник в пустыне не отдаст мешок с жемчугом за кувшин воды?

Дети – это будущие люди. Значит, они только ещё будут, значит, их как бы ещё нет. А ведь мы существуем, мы живём, чувствуем, страдаем. Наши детские годы – это годы настоящей жизни.

Почему и чего нам велят дожидаться?

Не бойтесь, если я знаю, что не прав, я попрошу прощения, только когда-нибудь потом… Я уж выберу такую минуту, когда можно будет, потому что иначе получится только враньё и фальшь.

я, и мне так приятно вести за руку малышку. Поглядываю, куда ступить, выбираю дорогу. Чувствую себя старшим и сильным. А ручка такая маленькая, гладкая, словно атласная. Пальчики малюсенькие. И даже странно, что вот ведь любишь этого ребёнка, а иногда его ненавидишь.

Взрослому никто не скажет: «Выметайтесь», а ребёнку часто так говорят. Взрослый хлопочет – ребёнок вертится, взрослый шутит – ребёнок паясничает, взрослый подвижен – ребёнок сорвиголова, взрослый печален – ребёнок куксится, взрослый рассеян – ребёнок ворона, растяпа. Взрослый делает что-нибудь медленно, а ребёнок копается. Как будто и в шутку всё это говорится, но всё равно обидно.

жизнь моя звучала, как оркестр. И я понимаю, почему ребёнок может быть зрелым музыкантом. И когда мы присмотримся внимательнее к его рисункам, прислушаемся к его речи, когда он наконец поверит в себя и заговорит, – мы постигнем его огромную своеобразную ценность, мы обнаружим в нём поэта, художника, мастера чувства. Это будет. Но мы ещё не доросли до этого.

обидно, когда тебе не верят. И ещё у них есть привычка при случае припоминать всё зараз. Пока тебя не видят, так ничего, а как заметили, сразу: «Застегни пуговицу. Почему у тебя башмаки грязные? А уроки ты сделал? Покажи уши, остриги ногти!»

У взрослых есть суды. А у нас никаких судов, одни только жалобы. А взрослые наших жалоб не любят. Рассудят, лишь бы с рук сбыть: или тот прав, кого они больше любят, или младший, или оба виноваты, потому что нехорошо ссориться.

Взрослые не хотят понять, что ребёнок на ласку отвечает лаской, а гнев в нём сразу рождает отпор.

Когда я был большим, чем ближе меня что-нибудь касалось, тем легче мне было об этом говорить. А у детей, как видно, иначе. Если тебя что-нибудь очень волнует, то отвечать трудно, хотя бы ты даже и знал. Дети как будто стыдятся, что скажут не так, как чувствуют.