Настоящая книга написана мною в Париже, в условиях эмигрантской жизни и по истечении десяти — долгих, мучительных для всех нас русских людей — лет, со времени вступления Poccии в мировую войну.

Всю эту войну я провел на фронте; в течение же первого года мне, по должности генерал-квартирмейстера при Верховном Главнокомандующем, пришлось стоять не только очень близко к событиям, но и принимать в общем их направлении посильное участие. — Не менее близка была мне и та работа, которая выполнялась в Poccии после неудачной войны 1904–1905 гг., в целях восстановления военного могущества нашей Родины. В этой работе я принимал живое участие по службе моей в Главном Управлении Генерального Штаба.

Описание тех условий, при которых нашему отечеству пришлось вступить в борьбу, а затем вести ее в течение первого года войны, — и составляет главное содержание моего настоящего труда. Этот период представляет особый интерес в том отношении, что на протяжении его в полном объеме определились роль и значение Poccии в развернувшихся мировых событиях.

Время изглаживает воспоминания, и острота пережитого постепенно увядает; хотелось записать все то, что еще помнится, или удалось восстановить. Многое уже и теперь пришлось собирать по частям, подобно кускам дорогой рассыпавшейся мозаики…

Моя книга — прежде всего воспоминания. Она не претендует на исторический труд по двум основаниям: я слишком связан с событиями персонально — это во-первых; а во-вторых, — во время моей работы по составлению книги, я был оторван обстановкой от первоисточников, которые должны составлять основе всякого исторического труда.

Тем не менее я посвятил много времени и усилий, чтобы документировать свою книгу возможно основательнее. Я изучил ряд архивных материалов, имеющихся в Париже; внимательно ознакомился со всей той, правда, скудной литературой, которая вышла по войне на русском фронт, и использовал любезное указание и рассказы некоторых участников былых событий.

Прежде чем писать свою книгу, я проделал, таким образом, большую предварительную работу, и я позволяю себе поэтому думать, что в основе моего труда лежит твердый нерушимый фундамент.

Глубоко признателен всем, кто пришел мне на помощь в трудном деле сбора материалов, или не отказал подлиться своими воспоминаниями. — Среди таких лиц я считаю своим долгом обратиться с особою благодарностью к В. А. Маклакову и И. А. Хольмсену.

 

Париж, 1-го августа 1924 года.

Юрий Данилов.

Причины войны и поводы к ней. — Мировая политика Германии и ее естественные результаты. — Австро-Сербский конфликт. — Отношение к нему великих держав. — Частичная и общая мобилизации русской армии. — Разрыв.

Настал 1914-й год… Ничто в Poccии не предвещало начала той бури, которой суждено было разразиться в этом роковом году. Правда, столкновение народов в Европе должно было представляться неизбежным в более или менее близком будущем. Атмосфера с каждым годом становилась все напряженнее. Но всем, однако, хотелось думать, что тучи не нависли еще столь низко, чтобы грозе разразиться с такой ошеломляющей быстротой и ужасающей силой.

Европа усиленно, но все же только исподволь, готовилась к войне.

Но кто же угрожал всеобщему миру? Кто заставлял правительства спешить с приготовлениями и требовать для этой цели грандиозные, почти непосильные для народов средства?

Исчерпывающий ответ на этот вопрос представляется крайне трудным и сложным. В период довольно продолжительного мира накопилось немало горючего материала. Жизнь постепенно выдвинула ряд разногласий, в основе коих лежало несходство и даже противоречие политических и экономических заданий отдельных народов Европы. Разрешать эти разногласия мирным путем человечество, к большому своему несчастию, еще не научилось.

Однако несомненно, что главнейшей угрозой для мира являлось то новое международное положение, которое пожелала занять Германия, после ряда победоносных войн 1864-71 гг. Отношение к этому центральному вопросу, в конечном результате, разбило Державы Европы на два враждебные лагеря, столкновение между которыми являлось, рано или поздно, неизбежным. Мирные настроения народов, возросшее сознание ответственности за пролитие крови, искусная дипломатия, выдержка отдельных правительства, — все эти данные могли лишь отсрочить, но не устранить надвигавшуюся катастрофу.

Выковав свое национальное единство «железом и кровью», Германия, сильная избытком населения, крепким духом, общею культурою и народным трудом, почувствовала в себе силы и потребность выйти на мировую арену. Завоеванное ею положение первоклассной Европейской Державы ее более не удовлетворяло: накопившиеся внутри страны силы влекли ее на более широкую дорогу. Отечественная промышленность, делавшая сказочные успехи, властно требовала расширения рынков для сбыта, продуктов и отыскания колонии, производящих сырье.

Повинуясь стремлениям своего народа, молодой, честолюбивый Император Германии Вильгельм II-й, освободившись от сдерживавшей его опеки Бисмарка, смело повернул, в начале девяностых годов прошлого столетия, государственный корабль на «новый курс». — Постепенно Германию обуяла гордыня. Переоценив свои силы, она, в конце концов, поставила перед собою такие задания, которые едва ли уже вызывались действительными потребностями страны. Ненасытная жажда миpoвой гегемонии овладела ею. На языке же ее Императора эта политика скромно называлась стремлением «обеспечить и себе место под солнцем».

Выброшенным лозунгом: «Наше будущее на морях» и торжественно обставленным путешествием в начале царствования на Восток, Император Вильгельм определил и главнейшие направления этого нового курса. Вопрос шел не более и не менее как о владычестве Германии на главнейших мировых водных путях и захвате ею господствующего влияния на Ближнем Востоке, откуда открывались дальнейшие горизонты в сторону Индии и Перcии. В движении к «Синему морю» тонуло, как более ограниченное, подсобное и то «Drang nach Osten» (на Восток), которое издавна было направлено непосредственно против Poccии и покровительствуемого ею славянства.

Для осуществления первой половины своего грандиозного замысла, Германия нуждалась в широком развитии торгового флота, — и мы были свидетелями того, каких поразительных успехов она достигла в этом отношении, выдвинувшись в самое короткое время на второе место, — непосредственно за Англией. — Проводником для проникновения Германии на Восток должен быль служить рельсовый путь Берлин-Константинополь-Багдад-Персидский залив, который осуществлялся на наших глазах также с необыкновенной энергией и настойчивостью.

Вполне очевидно, что, с выполнением обеих частей своего плана, Германия должна была стать одною из самых влиятельных Держав во всех частях и уголках земного шара.

Однако, задачи, поставленные перед Германией ее Императором, затрагивали самые жизненные интересы других народов; это обстоятельство делало работу Германии крайне опасною для общего мира.

Новая политика Германии отбрасывала в ряды ее самых непримиримых противников, прежде всего Англию. Последняя не могла не видеть в Германии сильной нарождающейся соперницы на морях. С большой тревогой Англия должна была также взирать на возможность появления Германии на берегах Мраморного моря и, особенно, Персидского залива, откуда, очевидно, британским интересам могли быть нанесены очень чувствительные удары в направлении Египта и Индии.

Континентальный план Германии, клонившийся к утверждению ее влияния на Балканах и Ближнем Востоке, естественно не мог не вызывать самого опасливого к нему отношения и со стороны Poccии, для которой этим планом создавалась величайшая угроза ее самым жизненным интересам — идеологическим, политическим и экономическим. Россия, в самом деле, ни при каких условиях не могла отказаться от своей исторической роли защитницы и покровительницы малых славянских народов, которых Германия должна была встретить на своем всесокрушающем пути на восток. Вместе с тем, глубоко заинтересованная в режиме над проливами, соединяющими Черное море с Средиземным, Россия не могла конечно допустить установления преобладающего влияния на берегах Мраморного моря немцев, как силы, явно ей враждебной. Наконец, известную опасность для экономических интересов нашей родины представляло также стремление Германии проникнуть в Пepcию. Уже в 1911-м году мы вынуждены были согласиться на соединение наших железных дорог в северной Пepcии с германской багдадской линией, чем создавалось положение, невыгодное для нашей торговли в стране «Льва и Солнца».

Появление Германии на морях и установление ее влияния в Typции создавало также и для Франции некоторую угрозу ее колониям, как равно издавна установившемуся престижу в мусульманском мире на Ближнем Востоке. Но у Франции с Германией имелись еще старые счеты, болезненно обострявшие их взаимоотношения. Униженная и оскорбленная результатами несправедливой войны 1870-71 годов, Франция не могла примириться со своим положением. Мечта о возвращении Эльзаса и Лотарингии и неуверенность в своей дальнейшей безопасности заставляли ее искать сближения с противниками Германии.

Я невольно переношусь здесь мыслью в область тех глубоких впечатлений, которые я вынес из общения моего с французскими военными кругами в 1913-м году. Я быль на осенних маневрах ХХ-го французского корпуса, во главе которого стоял пользовавшийся уже тогда большим уважением в русских военных кругах Генерал (ныне Маршал) Фош. Первую половину маневренного периода я провел среди доблестных частей 11-й пех. Дивизии, — «железной», как ее называли (division de fer). Дивизии этой предстояло маневрировать против столь же славной 39-дивизии. Маневры происходили в районе к востоку от Нанси, в пограничной местности, напоенной ароматом близкого дыхания прекрасной, но, увы, отделённой от своей матери-родины, Лотарингии. И не один раз мне пришлось быть свидетелем грустных, полных скорби и страдания взоров старых седых воинов-генералов, остро вглядывавшихся в желанную даль; не один раз пришлось видеть и слезу, скатывавшуюся на седые усы и украдкой от меня вытиравшуюся… Как счастливы были бы они, эти доблестные воины, думалось мне тогда, дожить до того времени, когда их знания, опыт, а может быть и самая жизнь, понадобятся их родине для освобождения этой прекрасной, ныне плененной красавицы, — родной им по крови Лотарингии…

Германия в полной мере оценивала настроения своей западной соседки. Онa хорошо понимала, что, решаясь расширить зону своего влияния далеко за пределы Европы, она должна предварительно и надолго ослабить Францию, чтобы создать безопасность на Рейне.

Уже в 1875-м году Германия, как известно, сделала попытку нанести Франции новый и смертельный удар. Занесенная рука немцев, однако, опустилась, под влиянием твердой политики Poccии, предупредившей этот удар. Франция уже тогда должна была познать для себя ценность сближения с Poccией.

Таким образом, Англия, Poссия и Франция, под влиянием новой миpoвой политики Германии, являлись естественными противниками последней. Вооруженная борьба с поименованными Державами — последовательная или одновременная — являлась для Германии неизбежной, и возникновение этой борьбы должно было почитаться лишь вопросом времени.

Император Вильгельм не мог не сознавать этой обстановки и потому, одновременно с решением лечь на новый курс, он энергично приступил к подготовке благоприятных условий для будущего вооруженного столкновения.

Прежде всего, он сосредоточил свои усилия на том, чтобы упрочить связи Германии с возможными ее союзниками Австро-Венгрией и Италией, — двумя Державами, имевшими на Балканах и в Средиземном море интересы, частично совпадавшие с новой политикой Германии. Затем Германский Император и его правительство стали систематически развивать и укреплять немецкое влияние в Константинополе, каковому влиянию было положено начало во время посещения главы германского государства столицы Османов. — Как известно, эта работа завершилась водворением в 1913-м году на берегах Босфора немецкой военной миссии Генерала Лимана фон Сандерса, постепенно взявшего под свой контроль охрану подступов к столице Турецкой Империи. Наконец не остались без поддержки и покровительства Германии попытки к сближению с Державами Тройственного Союза Румынии и антиславянская политика Фердинанда Болгарского.

Внутри Германии были приняты все меры к тому, чтобы внедрить в народные массы убеждение в необходимости быть всегда готовыми к войне, дабы, с оружием в руках, иметь возможность закрепить положение Германии, как мировой Державы. В этом направлении на протяжении многих лет настойчиво и согласно работали сам Император, в качестве народного трибуна, и, наряду с ним, — патриотические союзы, печать, школа и даже церковь.

Разумеется, огромное внимание было обращено Императором Вильгельмом и на непосредственное развитие военной мощи Германии с тем, чтобы поставить ее вооруженные силы — морские и сухопутные — в полное соответствие с грандиозными задачами ее мировой политики.

В деле создания военно-морского могущества, периодом наибольшего напряжения явились последние годы минувшего столетия. В этот период были отпущены огромные, по тому времени, кредиты на постройку нескольких десятков крупных кораблей, с введением коих в строй Германия сразу выдвинулась в ряды могущественнейших морских Держав.

Что касается сухопутной армии, то таковая уже со времени победоносной войны 1870-71 г.г. являлась одною из лучших армий в миpе. Тем не менее, дальнейшее развитие и усовершенствование ее составляли одну из первейших забот Императора Вильгельма и его правительства. На содержание этой армии и поддержание ее материальной части на уровне современной техники тратились огромные средства, непрестанно возраставшие.- 1911-й, 12-й и 13-й годы были годами особо усиленных ассигнований Рейхстага на армию, каковое обстоятельство как бы указывало на приближение времени роковой развязки.

Военная промышленность Германии благоденствовала. — Благодаря заказам иностранных Государств, в том числе, к сожалению, и России, Германия имела возможность уже в мирное время развить и поддерживать производительность своих заводов, изготовлявших предметы военного снабжения, далеко сверх нормы, необходимой для удовлетворения собственных потребностей мирного времени. Такое состояние военной промышленности ставило ее в исключительно выгодное положение; оно же давало возможность содержать наготове значительный кадр опытных инженеров, техников и квалифицированных рабочих, специализировавшихся на военно-промышленной работе. Наконец, в распоряжении германского правительства имелась богато развитая общая промышленность, которая, будучи объединена в тресты, представляла большие удобства для приспособления ее в военное время к изготовлению предметов военного назначения.

Активное направление политики, которую вела Германия, давало ей огромные преимущества в деле подготовки к предстоявшей войне. Современная война не может вестись, с надеждой на успех, одной apмией. Она требует полного напряжения и приспособления к войне решительно всех сил нации. Очевидно, что, при таких условиях, государство не может находиться в состоянии постоянной и полной готовности к войне. При наличии большого числа соседей, оно не может быть одинаково готово и для борьбы на всех фронтах. Наконец, состояние материальной части армии, при быстром развитии техники, также не может всегда поддерживаться на современном уровне. Этому будут препятствовать финансовые соображения. — Таким образом, при настоящих условиях, подготовка к войне всякого государства будет всегда иметь характер относительный, причем не трудно видеть, что максимальной степени подготовки легче достигнуть тому государству, правительство которого в состоянии заблаговременно указать отечественной стратегии предстоящую ей задачу не только по направлению, но и в пределах известного промежутка времени. В таком именно положении находилась Германия. Она вела активную политику, должна была отдавать себе отчет, с кем из Держав ей придется столкнуться, и даже могла регулировать время этого столкновения. И если Германия допустила разразиться неминуемо надвигавшейся катастрофе именно в 1914-м году, то, надо думать, потому, что соотношение шансов на успех должно было представляться ей в этот период времени более благоприятным, чем в будущем.

Надо сказать, что для такого вывода у Германии имелись достаточные основания. В самом деле, во Франции почти накануне войны были вскрыты серьезные недочеты в вооружении и снабжении армии, на которые законодательными учреждениями было обращено большое внимание. Следовало ожидать, что к устранению обнаруженных недочетов будут приняты энергические меры, но все же для того требовалось некоторое время, которое выгодно было Германии использовать. Независимо того, во Франции в 1913-м году решено было вновь вернуться к трехлетнему сроку действительной военной службы, что должно было значительно упрочить кадровый состав армии и усилить боевую подготовку людей, зачисляемых в резерв. Непрактично было бы дожидаться результатов и этой меры. Poccии, как увидим в следующей главе, была ослаблена, в свою очередь, внутренними нестроениями и только заканчивала выполнение своей строго оборонительной военной программы. Отвечая, однако, на развитие военной мощи своих западных соседей — Германии и Австро-Венгрии, она готовилась вступить в период дальнейшего усиления своей сухопутной вооруженной силы и воссоздания военного флота. Что касается Англии, то ее связи с Францией, и особенно Poccией, не были еще закреплены в сколько-нибудь осязательные формы и потому вопрос о ее выступлении против Германии далеко не мог считаться предрешенным. В данном случае все должно было зависеть от общей обстановки, искусства германской дипломатии и такта ее стратегического замысла. Наконец, даже небольшая по размерам и количеству населения Сербия, которой суждено было стать предлогом к возникновению войны, была, к началу конфликта, истощена предшествовавшими войнами со своими соседями.

В настоящее время, после выхода в свет ряда «цветных» книг и частных изданий с документами, относящимися к периоду возникновения осложнений, приведших к войне, нетрудно восстановить в полном объеме и хронологической последовательности всю сложную цепь событий и переговоров, имевших место в те тревожные дин. В мою задачу, однако, не входит такое изложение, и я ограничусь обзором преимущественно лишь тех событий и фактов, которыми характеризуется роль Poccии и Германии в конфликте, приведшем к мировой войне.

28-го июня[1] 1914 года, в г. Сараево, произошло на политической почве убийство Эрцгерцога Фердинанда, наследника Австро-Венгерского престола. Правительство Двуединой монархии, всегда искавшее случая создать осложнения с Cepбией, обвинило последнюю в участии в подготовке убийства, путем поощрения велико-сербского движения. В Poccии были очень взволнованы таким направлением событий, но последовавшее из Вены заверение об умеренности предстоявших со стороны Австро-Венгрии требований и промедление в предъявлении таковых Сербии внесли постепенно заметное успокоение. Спустя несколько дней, к вящему успокоению, выяснилось, что Германский Император отказался от своей первоначальной мысли лично присутствовать на похоронах убитого Эрцгерцога и даже решил не отменять своего обычного летнего путешествия в норвежские шхеры. Бдительность Петербурга была усыплена этими фактами еще более. Французское и русское правительства, имевшие ввиду летом этого года продемонстрировать связывавшие их союзные отношения, продолжали сговариваться о подробностях давно задуманного и предстоявшего в ближайшее время осуществления торжественного посещения Русского Императора Президентом Французской Республики. — Глава союзного нам государства, по предположению своего правительства, должен был прибыть к нам морским путем на военном корабле 20-го июля и на обратном пути посетить Швецию, Данию и Норвегию.

Таким образом, обстановка способствовала созданию убеждения в полной безоблачности политического горизонта.

Тем неожиданнее оказались тон и содержание ноты Австро-Венгерского правительства, предъявленной Cepбии 23-го июля. Акт этот, по выражению одного видного дипломата, мог быть уподоблен удару грома, разразившемуся в тихий и ясный летний день. Правительство Императора Иосифа требовало, чтобы сербское правительство обязалось официально и в печати осудить всякую анти-австрийскую пропаганду и объявить, что отныне оно будет жестоко преследовать и карать всякое проявление таковой. Сверх того белградское правительство должно было обязаться устранить от должностей всех офицеров и чиновников, на которых укажет Вена, как на виновников пропаганды против Австро-Beнгрии, и согласиться на сотрудничество в пределах сербской территории австрийских чиновников, в целях как открытия соучастников преступления 28-го июня, так и вообще борьбы с движениями, направленными против Двуединой Монархии. — На эту ноту Cepбия обязывалась ответом в 48-ми часовой срок.

Предъявленный Сербии ультиматум быль официально сообщен Веной остальным Державам лишь по истечении довольно значительной части предоставленного на ответ срока.

Совершенно очевидно, что в числе требований, предъявленных Сербии, были такие, которые существенно затрагивали достоинство и понятие о независимости Сербского Королевства. Вместе с тем, короткий срок, предоставленный Сербии на ответ, в связи с опозданием в сообщении содержания ультиматума остальным Державам, до крайности затруднял мирное вмешательство третьих государств, в целях улаживания конфликта, возникшего столь неожиданно и принявшего столь острую форму.

Россию не связывало с Сербией никакое формальное соглашение — ни политическое, ни военное; тем не менее, она не могла, в силу своего исторического призвания, не придти родственной ей стране на помощь в столь трудное время. — Наш Министр Иностранных дел С. Д. Сазонов признал необходимым сделать перед венским правительством экстренные шаги, прежде всего в том смысле, чтобы продлить срок, предоставленный Сербии для ответа. Независимо того, С. Д. Сазонов, через австро-венгерского посла в Петербурге, обратил внимание Вены на фактическую невыполнимость некоторых предъявленных требований и указал на желательность подвергнуть положения Австро-Венгерской ноты дружественному совместному пересмотру, в целях найти достойный мирный выход из положения для обеих сторон.

Предложения эти Веной приняты не были. Несмотря на полную готовность белградского правительства последовать советам расположенных к нему государств и широко пойти навстречу австрийским требованиям, ответ Cepбии, данный в срок, быль признан в Вене неудовлетворительным. — «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать», — таковой оказалась позиция волчихи — Австрии по отношению к ее маленькой героической соседке — Cepбии… Немедленно по получении ответа, едва имея время ознакомиться с его содержанием, Австро-Венгерский посланник в Белграде демонстративно покинул сербскую столицу. Действия Австрии производили впечатление преднамеренной торопливости, как бы с целью отрезать все мирные пути для улаживания конфликта.

Невольно возникал вопрос — могло ли австро-венгерское правительство действовать столь решительно на свой собственный страх и риск?

Несомненно, что балканская политика Австро-Венгрии была с давних пор направлена против Сербии. Для изоляции и утеснения последней венское правительство вело упорную и систематическую работу, и та работа получила особое развитие в период выяснившегося ослабления Poccии после неудачной японской войны и наступившего, вслед за нею, революционного брожения. Предвидя, однако, в будущем возможность столкновения с Poccией на почве балканских дел, Австро-Венгрия, вместе с тем, настойчиво развивала свою армию и в этом отношении достигла значительных результатов. — Вокруг честолюбивого покойного наследника престола в Вене создалась сильная военная партия, руководившаяся энергичным и одаренным Начальником Генерального штаба Бароном Конрадом фон Хецендорфом. Последний, по донесениям нашей военной агентуры, был горячим сторонником так называвшейся «предупредительной» войны, то есть войны, долженствовавшей быть искусственно навязанной Poccии в период ее недостаточной готовности. Соблазнительностью идеи такой войны, быть может, и объясняется, в известной мере, та дерзкая политика, которую Австро-Венгерское правительство вело на Балканах в период с 1908-го по 1913-й год включительно и перед которою ослабленная Россия вынуждалась к отступлению. Возможно также, что военная партия в Вене воспользовалась и несчастным событием в Сараево, чтобы с места создать вокруг него тяжелую атмосферу и сразу углубить конфликт. Этот последний путь обещал далее известные выгоды венскому правительству, оставляя за ним право, в случае локализации конфликта, настаивать на увеличении своих первоначальных требований. И тем не менее действия Австро-Венгрии едва ли могли иметь самостоятельный характер. Ни один серьезный государственный деятель в Вене не мог обманывать себя надеждой видеть Россию побежденной силами одной австро-венгерской монархии. Только сильная и непосредственная помощь Германии могла обеспечить Австрии конечный успех. Таким образом, Австрия, во внешней своей политике, могла действовать лишь как член того союза, непререкаемым главой которого являлась Германия. Сжатая в тисках этого союза, Австро-Венгрия являлась лишь орудием Германии. Она могла иметь свои мнения, но не волю; дирижерская палочка находилась в руках Германии.

Правильность этих соображений всего лучше подтверждалась теми сведениями, которые были получены в нашем Министерстве Иностранных дел из Парижа в первые же дни по возникновении предвоенного конфликта. Заместитель нашего посла в Париже А. П. Извольского, вызванного в Петербург на время пребывания там Президента Французской Республики, сообщал, что германским послом в Париже было заявлено во французском Министерстве Иностранных дел о том, что инцидент между Австрией и Cepбией, по мнению Германии, подлежит непосредственному разрешению между обоими названными государствами, и что, хотя Австрия вручила свою ноту без предварительная уговора с Берлином, тем не менее Германия одобряет точку зрения Вены. К этому барон Шен добавил крайне характерную фразу, что «раз стрела выпущена», то Германия может руководствоваться лишь своими союзническими обязательствами.

Таким образом, Германское правительство сразу поставило препятствие мирному вмешательству в конфликт третьих Держав и санкционировало предъявление своей союзницей Сербии заведомо неприемлемых для самостоятельного государства требований. Из-за спины относительно слабой Австрии вырисовывался облик мощной Германии, закованной в ратные доспехи.

Но ради каких конечных целей выступала Германия? Имела ли она ввиду обеспечить очередное продвижение на Балканы Австро-Венгрии, в качестве своего авангарда, или вызвать наше отечество на такой шаг, который мог бы приблизить кровавую развязку? — Игра Германии оставалась еще не вскрытою.

Вернувшийся в Париж к своему посту А. П. Извольский, в день своего приезда, 27-го июля, телеграфировал, что германский посол Барон Шен письменно подтвердил сделанное им накануне во французском Министерстве Иностранных Дел заявление о том, что Австрия не ищет территориальных приобретений и не угрожает целости Сербии и что ее единственная цель — обеспечить собственное спокойствие. Таким образом, добавлял Барон Шен, предотвращение войны зависит в полной мере от Poссии. Германия, «чувствуя себя солидарной с Францией в горячем желании поддержать мир», полагает, что обе Державы должны воздействовать на Россию «в умеряющем смысле». При этом Барон Шен особенно подчеркивал выражение о солидарности между Германией и Францией.

В этом ходе отчетливо вырисовывалась попытка германской дипломатии оторвать Францию от Poccии, поставить последнюю в изолированное положение и поселить чувство недоверия между обоими названными государствами. Попытка эта, однако, не удалась. Франция, а за нею Англия, ответили в полном согласии друг с другом, что воздействие должно быть произведено не в Петербурге, а в Bене, ибо Poccия проявила в данном конфликте с самого начала полную умеренность. Не удалось также и другое предположение Германии — о ее совместной с Францией интервенции. Берлинскому правительству было отвечено о целесообразности предоставления интервенции четырем Державам: Франции, Англии, Германии и Италии.

В тот же день, 27-го июля, Английский посол в Петербурге обратился к нашему Министру С. Д. Сазонову с вопросом, как отнесется русское правительство к предположению Англии — взять на себя инициативу созыва в Лондоне конференции из представителей четырех Держав, с целью обсудить возможные выходы из создавшегося положения. С. Д. Сазонов ответил, что Императорское правительство готово принять английское предложение — это или всякое другое, — «способное мирно разрешить конфликт. Однако, мысль о созыве в Лондоне конференции не встретила сочувствия в Берлине. Германское правительство, возражая против конференции, не указывало на какой либо иной практический путь к разрешению конфликта, который таким образом затягивался и все более осложнялся. В течение ряда дней со стороны центральных Держав не только не было сделано никаких встречных шагов, но замечалось даже определенное противодействие мирным попыткам Poccии, Франции и Англии.

28-го июля Австрия объявила войну Cepбии. Немедленно последовала с ее стороны бомбардировка Белграда и занятие части сербской территории. Еще несколько раньше австро-венгерское правительство приступило у себя к мобилизации не менее восьми корпусов, часть которых — на нашей границе Мера эта была явно направлена против нас. Что оставалось делать Poccии, при условии более медленной мобилизации нашей армии и очевидном нежелании Aвстрии стать на путь мирного улаживания возникшего спора?

Авторы довольно обильной литературы по вопросу о «виновниках войны» следуют нередко в своих изысканиях хронологическому методу, восстанавливая, едва ли не по часам, действия сторон и педантично отмечая все этапы развертывавшегося конфликта. — Не отрицая некоторого значения такого способа исследования вопроса и совсем не опасаясь, что оин может поколебать всюду установившееся мнение о безусловно мирной, хотя и твердой позиции, которая была занята Poccиeй с самого начала возникновения осложнений, — все же считаю необходимым отметить, что, при применении хронологического метода, могут быть затемнены другие, в сущности более важные факторы. Таковыми безусловно являются — внутренняя психология каждого из участников конфликта и их отношение к мерам по мирной ликвидации обострившегося спора. Россия выявила в полной мере свое мирное настроение готовностью примкнуть к любому предложению, которое способствовало бы достойному выходу из создавшегося для всех участников конфликта трудного положения. Ее политика не была воинствующей, а искренность ее действий не могла подвергаться никаким сомнениям. Но в вопросе об ответных мерах на раз начавшуюся мобилизацию у ее западных соседей, Poccия должна была серьезно учитывать медленность приведения ее собственной армии на военное положение и сложность всей ее мобилизационной системы, каковые факторы являлись результатом исключительно трудных условий, в одной Poccии существовавших. Poccия менее чем какая либо иная Держава могла допустить, без угрозы собственной безопасности, чтобы кто либо из западных ее соседей предупредил ее в мобилизационных мероприятиях, или чтобы ее мобилизационные расчеты были чем либо спутаны. Ее чуткость к этому вопросу являлась вполне естественною и законною. — Обстоятельство это должно быть всегда принимаемо во внимание при оценке дальнейших событий.

В первые дни, протекшие после предъявления Cepбии австрийского ультиматума, я отсутствовал в Петербурге. — Пpeдпoлoжeниe о возможности серьезного обострения конфликта, создавшегося Сараевским событием, казалось у нас, в Poccии, настолько маловероятным, что в половине июля я был командирован на Кавказ, на очередную полевую поездку офицеров Генерального штаба, невзирая на то, что в моем ведении, по должности Генерал-Квартирмейстера Генерального штаба, которую я занимал с 1909-го года, находились все вопросы, касавшиеся обороны Государства. Почти одновременно со мною, непосредственно ведавший оперативным делопроизводством по западному фронту Полковник Щолоков был уволен в отпуск и находился на одном из морских курортов Крыма. В Петербурге оставались наши заместители. — Перед отъездом на Кавказ я обращался к Начальнику Генерального штаба с предложением отменить мою поездку, ввиду несколько сгустившейся политической обстановки, но Генерал Янушкевич не нашел для такой отмены достаточных оснований.

События развились, однако, столь быстро, что уже 25-го июля пришлось приступить к обсуждению тех военных мер, какими Россия могла бы ответить на вызывающее поведение Австро-Венгрии. В названный день, в Красном Селе, куда незадолго перед тем переехал Государь, обычно проводивший там последние дни лагерного сбора войск гвардии и столичного гарнизона, собрались, под председательством Государя, некоторые Министры и лица, приглашенные участвовать в обсуждении создавшегося положения. В результате Совещания, было постановлено — на следующей день, 26-го июля объявить в войсках «предмобилизационный» период, которым, между прочим, предусматривалось возвращение войск из лагерей на постоянные стоянки; следующим же шагом, на случай дальнейшего углубления конфликта, должно было быть производство частичной мобилизации войск против Австрии, причем мобилизация эта не должна была коснуться тех военных округов, которые примыкали непосредственно к германской границе. Можно совершенно понять точку зрения тех членов Совещания, кои, стоя далеко от военного дела и будучи незнакомы с мобилизационной техникой, руководились, при постановке такого решения, лишь одним естественным желанием, сохраняя достоинство Poccии, избежать даже тени какой-либо враждебности по отношению к Германии. Но как объяснить себе достаточно удовлетворительно те мотивы, по которым Военный Министр Генерал Сухомлинов, принимавший участие в упоминаемом Совещании, счел возможным не опротестовать постановление, которое могло поставить впоследствии Poccию в очень тяжелое и опасное положение? Было ли это легкомыслием или результатом незнакомства с делом? На этот вопрос я ответить не берусь.

Несмотря на то, что мысль о возможности производства, в данной обстановке, частичной мобилизации не разделялась ближайшими сотрудниками Начальника Генерального штаба, в Главном управлении Генерального штаба соответственное соображение о таковой мобилизации было подготовлено. — Намечалось ограничить мобилизацию четырьмя военными округами, а именно: Киевским, Одесским, Московским и Казанским. Мобилизация этих округов давала возможность привести на военное положение 13-ть полевых корпусов. — В таком виде проекта намечавшейся частичной мобилизации встретил принципиальное сочувствие Государя и нашего Министерства Иностранных дел, усматривавших в подобной мобилизации меру, могущую подчеркнуть нашу умеренность вообще и лояльность по отношению к Германии.

В соответствии с подготовленным проектом, наш Министр Иностранных дел С. Д. Сазонов сделал германскому послу в Петербурге заявление, что намечаемые русским правительством меры военного характера отнюдь не направлены против Германии и что ими не предрешаются также наступательный действия против Австро-Beнгрии.

Срочно вызванный в Петербург из командировки, я 26-го июля вернулся к своему посту. Ознакомившись с обстановкой и оценив ее как крайне тревожную, я немедленно послал телеграмму моей семье, находившейся в деревне в Подольской губернии, вблизи австрийской границы, прося ее спешно вернуться в Петербург. В Главном управлении Генерального штаба я застал все еще неуверенность и колебания по вопросу о том, возможно ли рискнуть нарушением расчетов общей мобилизации. Начальник Генерального штаба Генерал Янушкевич, лишь несколько месяцев тому назад вступивший в должность и, по-видимому, не успевший войти в детали мобилизационного дела и плана сосредоточения, не находил достаточных оснований к тому, чтобы возбуждать вопрос о пересмотре постановления о частичной мобилизации. Его ближайшие сотрудники, напротив, возражали против этого и указывали на огромные технические затруднения и опасности, могущие явиться в результате намечаемого решения вопроса. Я представил и свои доводы против проекта частичной мобилизации, не ограничив эти доводы мобилизационными соображениями, но распространив их и на оперативную сторону вопроса. Тревожное чувство, не покидавшее меня в эти мучительные дни, дало мне основание настойчиво просить Генерала Янушкевича вновь поставить вопрос о нашей будущей мобилизации, в полном его объеме, на совместное обсуждение с его ближайшими сотрудниками.

Совещание это состоялось; в нем, кроме меня, приняли участие еще Начальник мобилизационного отдела Генерал Добровольский и Начальник военных сообщений Генерал Ронжин. В результате обсуждения, Генерал Янушкевич, видимо проникшись нашими доводами, выразил согласие на изготовление двух проектов Высочайшего Указа, из коих один — для общей, а другой — для частичной мобилизации четырех перечисленных выше округов. Проекты эти были одновременно представлены на Высочайшее имя при особом докладе, и нам оставалось ждать окончательного решения Государя.

Чтобы уяснить себе причины, по которым частичная мобилизация оказывалась в данных условиях недопустимой, необходимо ближе войти в обстановку и в некоторые детали мобилизационной техники, а также оперативного плана, разработанного на случай войны на западном фронте.

Союз Германии с Австро-Beнгрией представлялся настолько тесным, что уже с давних пор в Poccии непоколебимо установилась та точка зрения, что, в случае военных осложнений на наших западных границах, нам, в конце концов, придется иметь дело не с одной Германией или Австро-Венгрией, но с обеими Центральными Державами, крепко спаянными друг с другом общностью интересов и враждебным к Poccии отношением. Разыгравшиеся события, как нельзя лучше, подтвердили правильность этой точки зрения. Но и независимо этого, каждое из названных государств представляло, само по себе, в военном отношении столь серьезную силу, что интересы государственной обороны требовали, в предвидении столкновения с ним, полного напряжения всех наших вооруженных сил сразу. При таких условиях, мобилизационные соображения предусматривали у нас, на случай военных осложнений на западных границах, лишь одну общую для всей армии мобилизацию. Всякая частичная мобилизация являлась, таким образом, импровизацией и, как таковая, несла в себe самой зародыши неуверенности и беспорядка в деле, долженствовавшем быть построенным на самых точных предварительных расчетах.

С точки зрения мобилизационной техники, возможность производства частичной мобилизации, без опасения нарушить в дальнейшем выполнение общей мобилизации, приобретается всего проще установлением такого порядка, при котором каждый корпус (или другой более или менее крупный войсковой организм) имел бы свой особый район укомплектования и притом, по возможности, совпадающей с районом квартирования войсковых частей этого корпуса в мирное время. При таких условиях, нормальная жизнь страны, в случае частичной мобилизации одного или нескольких корпусов, нарушается лишь в точно ограниченном paйoне. Только в этом районе, обнимающем район укомплектования мобилизуемых корпусов, производится призыв запасных, поставка от населения лошадей, повозок и упряжи. Средства же остальной территории государства остаются, в качестве надежного обеспечения, для приведения на военное положение той части вооруженных сил, которая продолжает оставаться немобилизованной. Таких условий в Poccии не существовало, и создать их представлялось невозможным по разным причинам. Прежде всего, обширность территории и недостаток железных дорог вынуждали, в целях безопасности государственных границ, держать в мирное время войска боле густо сдвинутыми к западу; главнейшие же источники пополнения этих войск — люди и лошади — группировались, наоборот, в восточных и южных губерниях. Затем, для достижения надлежащей готовности пограничных частей и уравнения качественного состава укомплектований, нельзя было ограничиться назначением этих укомплектований из одного района; необходимо было, во-первых, считаться с возможностью быстрой подачи команд пополнения в войска, что зависело от времени сбора запасных на призывные пункты и условий железнодорожной перевозки, и, во-вторых, — соображаться с составом, характерными чертами и занятиями населения тех местностей, откуда черпались укомплектования. В результате всех этих данных, железнодорожные перевозки при мобилизации приобретали у нас весьма сложный характер: они шли в самых разнообразных направлениях и производились нередко на весьма дальние расстояния. Работа железных дорог осложнялась еще более тем обстоятельством, что, одновременно и в переплет с перевозками по мобилизации команд пополнения, должны были выполняться, для выигрыша времени, перевозки по сосредоточению уже отмобилизовавшихся частей к границам. К этому надо еще добавить, что, при составлении мобилизационных расчетов, приходилось также считаться с недостаточным развитием населения, малой подготовленностью низшей администрации и подвижностью некоторой части населения, занимавшегося отхожими промыслами. Эти обстоятельства препятствовали заблаговременному «персональному» назначению запасных на случай мобилизации. Приходилось довольствоваться «цифровыми» нарядами причем, для обеспечения их выполнения при мобилизации, допускать некоторые процентные надбавки, на случай невозможности разыскать, болезни или неявки призванных. Первым результатом такой системы являлось, конечно, недостаточно экономное расходование людского материала, в некотором расчете на его неиссякаемость. Но с этим неблагоприятным обстоятельством приходилось мириться, ввиду малокультурных условий нашей народной жизни. Поименные назначения на случай мобилизации были установлены лишь для лиц, предназначавшихся на офицерские и военно-чиновничьи должности. Очевидно, что уже одно условие не поименованного, а числового предназначения людей делало затруднительным производство частной мобилизации, при которой могли быть серьезно нарушены интересы тех войсковых частей, кои временно не мобилизовались, но, по общему мобилизационному расписанию должны были пополняться из уездов, затронутых частичной мобилизацией. В общем же, принимая во внимание всю совокупность изложенных обстоятельств, приходилось считаться с тем, что, вырывая, при наличии существовавших у нас условий, из общего плана, предусматривавшего общую мобилизацию и одновременное с нею сосредоточение вооруженных сил к границам, лишь часть этого плана, мы рисковали внести коренное расстройство в остающуюся часть такового плана, и особенно в работу железных дорог. Расстройство это могло быть причиной катастрофических последствий, если бы мы были вынуждены дополнительно, и особенно не закончив частичной мобилизации, перейти к мобилизации остальной части наших вооруженных сил, под влиянием дальнейшей обстановки.

Попытка — приспособить мобилизационные расчеты к возможности производства частной мобилизации у нас имелась в виду. Предполагалось осуществить ее при последующем мобилизационном плане, который, ко времени возникновения политических осложнений, находился лишь в периоде разработки. Но эта попытка касалась лишь случаев осложнений на наших второстепенных границах, преимущественно азиатских, когда могла потребоваться мобилизация лишь небольшого количества войск, и притом без особого напряжения в сроках их готовности. При возникновении же осложнений на западном фронте, хотя бы вначале с одной только Германией или Aвстрией, представлявшими каждая в отдельности серьезного противника, обстановка не позволяла ограничиться частной мобилизацией, не говоря уже о том, что производство таковой было сопряжено с техническими препятствиями и риском скомпрометировать наше военное положение в случае дальнейших осложнений.

Рискуя таким образом, при мобилизации только четырех округов, дальнейшей готовностью всей остальной нашей армии, мы, кроме того, обрекали себя, в этом случае, на невыгодное стратегическое положение по отношению к угрожавшей нам Австро-Венгрии. Такая мобилизация, как уже было отмечено, давала нам возможность привести на военное положение только 13 корпусов. Между тем читатель увидит в одной из последующих глав, что, даже при одновременной войне с Германией и Австро-Bенгрией, нашими подготовительными к войне соображениями намечалось сосредоточение против Австрии 16-ти полевых корпусов, которые, для достижения успеха, пришлось весьма скоро усилить еще двумя корпусами. — Я не удивлюсь, если критика, при разборе минувшей войны, поставит нам в укор недостаточность сил, выставленных в первую очередь против Двуединой Монархии, после объявления ею нам войны. Теоретически эта критика будет права, ибо давно известно, что лучшая стратегия есть стратегия сильнейшая. Но ею будет при этом упущено одно очень серьезное обстоятельство — наши обязательства по отношению к союзной нам Франции, к каковым обязательствам мы конечно должны были отнестись с полным вниманием. Все сказанное мною приводится с целью подчеркнуть, что, ограничивая себя приведением на военное положение по частичной мобилизации лишь 13-ти корпусов, мы подвергались всем возможным последствиям выставления против Австро-Венгрии безусловно недостаточного количества войск.

Наш оперативный план, независимо выставления в первую очередь против Австро-Венгрии 16-ти корпусов, намечал воспользоваться выгодным с военной точки зрения охватывающим положением Poccии по отношению к aвстpийской территории и, в соответствии с этим условием, развернуть apмии, предназначавшиеся для действия против названной Державы, не только на западном фронте Киевского военного округа, но и на южном участке Варшавского округа. Ограничиваясь же мобилизацией лишь Киевского, Одесского, Московского и Казанского военных округов, мы одновременно должны были ограничить и развертывание наших войск против Австрии пределами одного Киевского округа, так как Варшавский округ примыкал на половину к Германии и потому, во избежание конфликта, его планировалось оставить на мирном положении. Таким образом, решаясь на частичную мобилизацию, мы вынуждались отказаться не только от сосредоточения необходимого числа корпусов для обеспечения успеха действий над Австрией, но и от выгод охватывающего положения, создавшегося взаимным расположением Варшавского и Киевского военных округов в отношении нашего вероятного противника. Наконец, принимая во внимание более раннюю готовность австро-венгерской армии, мы, при таком развертывании, рисковали еще возможностью, если не широкого наступления, то налета частей этой армии на немобилизованные войска Варшавского военного округа, что представляло также большие опасности и разрушало в будущем возможность спокойной мобилизации войск этого округа, пограничного не только с Aвстpией, но и Германией.

Предупреждая несколько изложение событий, хочется спросить читателя, для лучшего уяснения вопроса, не служит ли убедительнейшим доказательством рискованности решения ограничить наши военные меры частичной мобилизацией, пример самой Германии, которая ответила на нашу мобилизацию, вызванную осложнениями с Австро-Bенгрией, не частичным приведением в боевую готовность своих войск, предназначенных для совместных с Австро-Beнгрией действий на восточном фронте — таких было только несколько корпусов, а общей мобилизацией всех вооруженных сил Империи, хотя в это время ее западная соседка — Франция не приступала еще к мобилизации своей армии. А ведь в Германии, более чем где либо в другой стране, могла быть применена частичная мобилизация, так как в ней в наиболее чистом виде была проведена территориальная система корпусных округов пополнения. Но Германия не обманывала себя: она ясно понимала, что только полное и одновременное приведение на военное положение всех вооруженных сил Империи могло отвечать серьезности данного политического момента, и что нарушить единство заранее разработанного плана мобилизации при данных условиях, представляется неоправданным риском.

Опасность от принятия намечавшегося мало продуманного решения — мобилизовать только войска четырех округов — была столь велика, что у лиц, отчетливо ее сознававших, должна была даже зародиться мысль о предпочтительности пока полного отказа от мобилизации, чем ограничения ее в размерах, под риском нарушить расчеты общей мобилизации. Но в этом случае, Россия предоставила бы Сербию ее собственной трагической судьбе, что было для нее невозможно по соображениям не только политическим, но и моральным. Вместе с тем Poccия подвергла бы себя риску потерять время для приведения своей армии в готовность, что имело для нее большое значение, принимая во внимание, что мобилизационная готовность нашей армии значительно запаздывала по сравнению с таковою же наших западных соседей.

Но возвратимся к нашему повествованию. Утром 20-го июля к Начальнику мобилизационного отдела вернулся подписанный Государем Высочайший указ об общей мобилизации apмии, началом которой надлежало считать 12 часов ночи на 30-е июля. Исключение было сделано лишь для войск Приамурского военного округа, которые намечено было мобилизовать дополнительно в виду того, что перевозка их, по условиям железнодорожного транспорта, могла начаться лишь по истечении нескольких недель.

Таким решением Государя благополучно разрешался вопрос о сохранении боевой готовности нашей армии и обеспечении безопасности государства.

Чрезвычайно важно отметить, что в этот самый день, 29-го июля, когда Рoccия фактически еще не приступала к мобилизации ни одной своей части войск и ограничилась лишь введением, незадолго до этого числа, предмобилизационного периода, предусматривавшего только домашнюю проверку мобилизационных соображений и расчетов, — в этот день германский посол в Петербурге Граф Пурталес в категорической форме заявил нашему

Министру Иностранных дел о решении его правительства «мобилизовать» армию, если Россия не прекратит своих военных приготовлений. И еще характернее, что 29-го же июля германский посол в Париже Барон Шен, как об этом доносил А. П. Извольский, при свидании с Председателем Совета Министров и Министром Иностранных дел Франции г. Вивиани, жалуясь ему на военные приготовления Франции, добавил, что Германия вынуждена будет прибегнуть к таким же приготовлениям. Какое удивительное совпадение в действиях обоих германских дипломатов! — И эти факты — не лучшее ли доказательство того, что Германия, руководимая Императором Вильгельмом, незадолго перед тем вернувшимся из своей морской экскурсы, уже в то время подготовляла почву для оправдания своей предрешенной мобилизации и для переложения ответственности за таковую на Россию и Францию!

К этому времени мы имели в своем распоряжении вполне достоверные сведения, что германские офицеры, проживавшие в России, получили распоряжение о возвращении в Германию.

О принятом Государем решении — приступить к общей мобилизации всей русской армии — было поручено Вице-Директору Канцелярии Министерства Иностранных дел Н. А. Базили 29-го июля вечером довести до сведения французского посла в Петербурге. Н. А. Базили рассказывал мне впоследствии о трудном положении, в котором он оказался при исполнении данного ему поручения. Несомненно, что г. Палеолог, по долгу службы, обязан был о решении Государя немедленно осведомить свое правительство, не ожидая утра 30-го июля, когда состоявшееся Высочайшее повеление об общей мобилизации армии должно было стать общеизвестным; до этого же времени представлялось конечно желательным сохранить его в тайне от наших западных соседей. Между тем, нашему Министерству было доподлинно известно, что французский шифр довольно легко поддается расшифровке и таким образом содержание телеграммы г. Палеолога, подлежавшей на общем основании направлению через Берлин, подвергалось риску стать достоянием наших противников. Вследствие этого Н. А. Базили, по указанию своего Министра, счел долгом предупредить г. Палеолога о секретном пока характере своего сообщения и просил французского посла о шифровании его телеграммы не французским, а русским дипломатическим шифром, секретность которого не внушала coмнений. Во исполнение этой просьбы, один из секретарей французского посольства, по распоряжению г. Палеолога отправился в наше министерство иностранных дел, для шифрования составленной во французском посольстве телеграммы. Этой последней не суждено было, впрочем, быть отправленной, вследствие коренной перемены, происшедшей в тот же вечер в решены Государя.

Верховный Глава России находился в течение всего 29-го июля в телеграфном общении с Германским Императором и под вечер получил от последнего телеграмму, показавшуюся успокоительной. В своем телеграфном же ответе, помеченном 8. ч. 20 м. вечера, Император Николай счел необходимым выразить благодарность Императору Вильгельму за его телеграмму, «примирительную и дружескую, и указать на непонятное разногласие между ее тоном и резким заявлением, сделанным в тот же день Графом Пурталесом С. Д. Сазонову, о котором я уже упоминал выше. Вместе с тем, Государь добавлял, что считает «правильным передать Австро-Сербский вопрос на Гаагскую конференцию».

Несколько позднее отправки этой телеграммы Императором Николаем было отдано повеление об остановке всех распоряжений по производству общей мобилизации и о замене ее частичной мобилизацией только в четырех военных округах, — Первым днем этой мобилизации сохранялось 30-е июля. — Новое Высочайшее повеление было принято к немедленному исполнению и с 12-ти часов ночи на 30-е июля в России фактически приступили к мобилизации в четырех военных округах: Киевском, Одесском, Московском и Казанском, с приведением на военное положение лишь 13-ти полевых корпусов.

О каких либо дополнительных переговорах между Государем Императором, Военным Министром и Начальником Генерального штаба, в ночь с 29-го на 30-е июля, я в то время ничего не слыхал и, если эти переговоры действительно происходили, то содержание последних, по-видимому, оставалось тайной переговаривавшихся лиц.

Ответ Государя на телеграмму Императора Вильгельма, с добавлением в этом ответе предложения о передаче возникшего австро-сербского конфликта на рассмотрение Гаагского трибунала, и принятое решение об ограничении военных приготовлений Poccии частичной мобилизацией являют миpy несомненно лучшее доказательство высокого миролюбия Верховного Главы Российского Государства. Увы, надеждам Государя — найти соответственный отклик в настроениях Императора Германии — не суждено было сбыться! Уже в 1 час ночи на 30-е июля, — по-видимому послe известного совещания в Потсдаме, — Император Вильгельм поспешил отправкой своей ответной телеграммы. В ней Германский Император заявлял, что «не может быть речи» о том, чтобы тон заявления германского посла в Петербурге находился в противоречии с общим смыслом его первой телеграммы. В дальнейшей части телеграммы Императора Вильгельма нельзя было найти никакого ответа на предложение Императора Николая о передаче спорных вопросов Гаагскому трибуналу. Напротив того, Германский Император в ультимативной форме подтверждал, что, если Россия произведет мобилизацию против Австро-Венгрии, то предлагаемая ему роль посредника станет невозможной и что поэтому вся тяжесть ответственности за войну или мир отныне должна лежать на Императоре Николае[2].

Следующий день, 30-го июля, принес очень тревожное известие, которое произвело впечатление разорвавшейся бомбы: Около 1 часа пополудни в Берлине был выпущен экстренный листок официального «Lokalanzeiger'a» с сообщением об объявлении мобилизации в Германии. Корреспондент С.-Петербургского телеграфного агентства в Берлине Марков немедленно протелеграфировал об этом своему агентству в Петербург, а агентство срочно, по телефону, передало это огромной важности сообщение нашему Министерству Иностранных дел. Несколько позднее, содержание этой «Марковской» телеграммы, как ее стали называть впоследствии, было подтверждено телеграммой нашего посла в Берлине Свербеева.

То, что, по имевшимся у нас сведениям, происходило в этот день в Германии, должно было в самом деле вызывать у нас самые реальные подозрения. — Наш военный агент в Афинах Полковник Гудим-Левкович, возвращаясь из Петербурга к своему заграничному посту, должен был проехать всю Германию от Эйткунена через Берлин до голландской границы. Прибыв 30-го июля днем в Берлин, он поставил в известность нашего посла обо всем, им виденном в пути. Следуя по восточной части Германии, он был очевидцем большого скопления резервистов на железнодорожных станциях, причем обнаружил движение целых воинских поездов, как в восточном, так и западном направлениях. По заключении Полковника Гудим-Левковича, эти факты могли быть объяснены лишь происходящей мобилизацией и даже первыми шагами к сосредоточению войск.

Впоследствии правительство Императора Вильгельма отвергло газетное сообщение о мобилизации своей армии и сочло возможным подвести все фактически обнаруженные мероприятия под скромное понятие о «кригсцуштанде», о переходе к которому, кстати сказать, официально было объявлено лишь 31-го июля. В действительности же много оснований было думать, что началом мобилизации являлось 30-е июля. Мобилизация эта имела как бы общий характер, так как полковник Гудим-Левкович, продолживший свое путешествие 31-го июля, имел возможность наблюдать вплоть до голландской границы такое же скопление резервистов, какое он видел накануне, равно как и движение воинских поездов, но направлявшихся исключительно в западном направлении.

Не менее тревожные сведения поступили 30-го июля из Австрии: там на завтра ожидалось объявление общей мобилизации.

Все эти данные убедительно говорили о том, что наши западные соседи зашевелились не на шутку. При таких условиях, производившаяся у нас частичная мобилизация, грозившая притом нарушением расчетов общей мобилизации, вызывала все возраставшие сомнения и опасения.

Около трех часов пополудни 30-го июля, в здании Генерального штаба было созвано экстренное совещание, в котором приняли участие Военный Министр Генерал Сухомлинов, Министр Иностранных дел С. Д. Сазонов и Начальник Генерального Штаба Генерал Янушкевич. В течение заседания, продолжавшегося недолго, я имел возможность довольно подробно беседовать с Н. А. Базили, находясь в соседнем зале. Я детально развернул перед своим собеседником, пользовавшимся большим личным доверием С. Д. Сазонова, картину тех тяжелых последствий, которые могли создаться в результате производившейся частичной мобилизации; вместе с тем я указывал ему на то, что еще есть время сравнительно безболезненно перейти к общей мобилизации. Но надо принимать решения быстро, по возможности не позднее завтрашнего дня, иначе частичная мобилизация пойдет полным ходом и переход от нее к общей мобилизации может повести к большой путанице. Мне казалось, что, в результате нашей беседы, Н. А. Базили проникся моими доводами.

Мне остались неизвестными те решения, к которым пришло совещание; участники такового молча и сосредоточенно разошлись, не поделившись своими впечатлениями. Но уже под вечер 30-го июля, несомненно в связи со всеми вновь полученными данными, состоялось новое, и на сей раз окончательное Высочайшее повеление о производстве общей мобилизации всех вооруженных сил Империи. Началом этой мобилизации устанавливалась полночь на 31-е июля.

Переход от частичной мобилизации к общей представилось возможным произвести относительно легко благодаря тому, что перемена в распоряжении произошла на протяжении первых суток производства частной мобилизации. Эти первые сутки, по закону, предназначались для рассылки объявлений о мобилизации, раздачи призывных карт и устройства призываемыми своих домашних дел. Сбор запасных, а также сгон лошадей, работа по их распределению и начало отправки команд пополнения к местам назначения должны были начаться лишь со второго дня. Таким образом, предоставив запасным, призванным 30-го июля по частной мобилизации, вместо 24-х часов на устройство домашних дел, 48 часов, то есть, искусственно задержав их сбор на одни сутки, легко было, отказавшись от расчетов по частичной мобилизации, перейти к расчетам по общей мобилизации. Случись этот переход позднее, когда фактически началось бы отправление людей и лошадей по назначению, — последствия были бы иными.

Но мобилизация, даже общая, не есть еще война. Это мера, диктуемая лишь благоразумною предусмотрительностью, в особенности для той стороны, которая значительно отстает в готовности своей армии, и потому рискует безопасностью своей территории. Еще задолго до войны вопрос о порядке открытия военных действий был у нас пересмотрен, и этот акт резко отделен от акта объявления мобилизации. С объявлением мобилизации войска лишь пополнялись до штатов военного времени, перевозились в районы их сосредоточения и принимали меры по прикрытию границы, не переходя, однако, последней впредь до особого распоряжения, связанного с решением об объявлении войны. Кажущаяся простота и выигрыш во времени, — два основания, по которым в свое время было принято ранее действовавшее постановление об открытии на западном фронте военных действий, одновременно с объявлением мобилизации явно не выдерживали критики при соприкосновении с действительностью; последняя, в деликатный период политических осложнений, требовала наличия возможно гибких и осторожных форм вмешательства в конфликт вооруженной силы государства, дабы преждевременно не подойти к роковой черте, отделяющей мир от войны. Желание не нарушить этот мир до полного исчерпания всех доступных средств и оградить его от всяких случайностей требовало, чтобы переход вооруженными силами пограничной линии и открытие военных действий (кроме конечно случаев отражения нападения на собственную территорию) регулировались особым распоряжением центральной власти.

Таким образом, мобилизация наших вооруженных сил не закрывала дальнейших переговоров. И даже более того — надежда на мирный исход далеко еще не была исчерпана. 30-го июля Министр Иностранных дел С. Д. Сазонов лично продиктовал германскому послу в Петербурге Графу Пурталесу те условия, при которых Россия была бы готова прекратить все свои военные приготовления. Условия эти заключались в исключении Австрией тех пунктов из ее ультиматума Cepбии, которые противоречили понятию о суверенитете последней. Хотя 31-го июля в Австро-Венгрии также приступили к общей мобилизации, тем не менее австрийский посол в Петербурге Граф Сапари сделал С. Д. Сазонову заявление, что его правительство согласно вступить в обсуждение по существу предъявленных Cepбии требований. Предложение это было встречено в наших дипломатических сферах с большим сочувствием и удовлетворением; но, для успеха такового, считалось, конечно, необходимым, чтобы Австрия прежде всего приостановила свои уже начавшиеся военные действия на сербской территории. В этот же день Государем Императором была послана Германскому Императору Вильгельму телеграмма, в которой Верховный Глава Российского Государства своим словом обязывался не предпринимать никаких вызывающих шагов, пока будут продолжаться переговоры с Австро-Венгрией. При таких условиях Германия не могла, конечно, сомневаться в истинных намерениях Poccии, дышавших неподдельным миролюбием.

Роковая действительность не оправдала, однако, еще теплившихся в русских правительственных кругах надежд на возможность избежать пролития крови. В Берлине к этому времени видимо окончательно созрело решение довести переговоры с Poccиeй до разрыва.

В полночь на 1-е Августа германский посол в Петербурге Граф Пурталес заявил нашему Министру Иностранных дел, что, если через 12-ть часов, то есть к полудню 1-го Августа, Poccия не приступит к демобилизации, и притом не только против Германии, но и против Австрии, то Германское правительство вынуждено будет отдать у себя распоряжение о мобилизации.

На вопрос С. Д. Сазонова — является ли это заявление предупреждением о начале войны, граф Пурталес ответил отрицательно, добавив, однако: «но мы к ней чрезвычайно близки».

Интересно отметить, что Германское правительство, требуя от Poccии отмены всех военных мероприятий, не только против Германии, но и против Aвстрии, умалчивало о каких либо параллельных шагах своих в Beне; этим самым оно принимало на себя роль как бы официальной защитницы и покровительницы Австрии. Не менее поучительно и то, что Германия выступила со своим ультиматумом почти непосредственно вслед за тем, как ее союзница Австрия выразила готовность пойти на уступки. Сопоставление этих фактов не может не наводить на мысль — не была ли проявленная австрийской дипломатией в последнюю минуту уступчивость одною из побудительных причин к решительному выступление Германии, отрезавшему все мирные пути к разрешению конфликта?

Выполнение предъявленного нам Германией требования, определенно носившего характер открытого вызова, знаменовало бы полную, хотя и бескровную капитуляцию Poccии перед германским бронированным кулаком. Такой шаг был для Poccии, конечно, невозможен. Он был несовместим с великодержавным достоинством нашей родины и грозил ей совершенною потерею престижа вообще и среди славянства в частности. Он дискредитировал бы правительственную власть внутри страны, создав о ее действиях впечатление какой-то необъяснимой нерешительности и необдуманности. Вместе с тем, вероятным результатом такого шага была бы необходимость нести в дальнейшем и то экономическое иго, которое было наложено на Россию торговым договором 1904-го года, вырванным Германией у нас в период русско-японской войны; срок этого договора, как известно, оканчивался в 1914-м году. Наконец, и с военной точки зрения, остановка раз пущенной в ход мобилизации создавала большие технические неудобства. Ordre contre ordre — desordre (Приказ- контрприказ-беспорядок, как следствие. Употребляется, чтобы охарактеризовать путаницу, сумбур, беспорядок как следствие плохой распорядительности). Потребовалось бы вероятно не менее двух-трех месяцев, чтобы наладить заново весь мобилизационный аппарат, в течение какового времени боевая готовность нашей армии не могла бы считаться обеспеченной.

В силу всех изложенных соображений, poccийскoe правительство, к тому же окончательно убедившееся в бесцельности дальнейших переговоров, оставило претенциозное требование Германии без ответа и последствий: мобилизация нашей apмии продолжала идти своим нормальным ходом.

Наступил полдень 1-го Августа. Час этот был встречен в Петербурге в спокойном сознании, что все совместимое с достоинством и величием Poссии было сделано для того, чтобы оберечь мир от покушений на него со стороны германского Императора и его правительства. Томительно проходили дальнейшие часы. Только совсем под вечер стало известно, что Граф Пурталес вновь посетил С. Д. Сазонова и официально заявил ему, что Император Вильгельм, от имени германской Империи, принимает вызов, якобы брошенный Poccиeй Германии, и считает себя в состоянии войны с Poccиeй. Впоследствии много рассказывали о повышенно-взволнованном настроении германского посла во время его последнего посещения С. Д. Сазонова, которому он передал письменное заявление о разрыве, в виде незаконченного наброска, составленного в двух вариантах. Такая потеря душевного равновесия, очевидно, свидетельствовала, что Граф Пурталес сознавал ту ответственность, которая, конечно, ложилась отчасти и на него за доведение тянувшихся переговоров до столь рокового конца…

Остается сказать еще несколько слов о поведении Австро-Венгрии. Мы видели, что именно ей в первые дни конфликта принадлежала едва ли не первенствующая роль в деле обострения конфликта. Под влиянием своей военной партии и, несомненно, поощряемая Берлином, Австро-Венгрия сразу стала на непримиримую позицию. Однако, по мере выяснения отношения Poccии, венское правительство стало проявлять не только заметную выдержку, но даже уступчивость. Достаточно вспомнить о выраженном им 31-го июля готовности стать на путь обсуждения возникших недоразумений. Еще характернее донесение нашего посла в Вене от 3-го Августа. В нем Н. И. Шебеко, подводя итоги своих впечатлений, высказывал, что, по его мнению, австрийское правительство не хотело доводить конфликта до войны с нами, что оно опасается ее и, в общем, недовольно «грубым вызовом, брошенным нам Германией и сделавшим общую войну неизбежной». Таким образом, если Австро-Венгрия и виновна в обострении, под впечатлением Сараевского события, политической обстановки, то, с течением времени, инициатива действий перешла всецело к Германии, которая сознательно довела конфликт до вооруженного столкновения.

В виду затяжки австро-венгерского правительства в объявлении нам войны и выраженного австрийским послом в Петербурге желания его правительства вступить в обсуждение предъявленных им Cepбии требований, наши войска получили указание — не предпринимать никаких враждебных действий против Австро-Венгрии.

Только 6-го Августа австро-венгерский Министр Иностранных дел Граф Берхтольд заявил нашему послу в Вене, что союз, связывающий Австро-Венгрию с Германией, обязывает ее к разрыву сношений с нами.

Жребий был брошен — мечи обнажились…

Надвинувшаяся война приняла с самого начала невиданные размеры. Постепенно она охватила ряд стран и развернулась на территории трех материков. В течение ее, на протяжении четырех слишком лет, человeческий ум не переставал изобретать все новые средства для взаимоистребления. Смерть и страдания стали витать над человеком и настигать его не только на суше и море, но также под водою и в воздухе…

Была ли Poccия готова к войне? — Внутренние настроения после неудачной войны 1904-05 г.г. — Финансовое и экономическое положение страны. — Пути сообщения и транспорт. — Состояние вооруженных сил и реорганизация армии по плану 1910-го года. — Вопрос об «упразднении» крепостей. — Ограниченность наших военных запасов и отсутствие плана мобилизации отечественной промышленности. — Выводы.

Россия, вступив при Императоре Александре III в союз с Францией и став, затем, на путь сближения с Англией, круто отошла от прежней своей традиционной политики, заключавшейся в поддержании тесных дружеских отношений с Центральными Державами Европы. Эта перемена политического фронта, в свое время, вызвала в некоторых кругах русского общества большое беспокойство. Сущность его в том, что сближение с новой группой Европейских государств логически должно было сказаться самым коренным образом не только на внешней политике Poccии, но и на внутреннем ходе и всем строе ее жизни. Верность германскому Союзу обеспечивала России продолжительный мир на ее наиболее важной западной границе и потому — возможность охранять прежние устои русской жизни, при которых народ не был привлечен к активному участию в государственной жизни страны. Союзом с Германией обеспечивалась даже некоторая свобода поступательного движения Poccии в Азии, но, при новом политическом курсе Вильгельма II, огромною ценою отказа от общеславянских задач и исторического наследства на Ближнем Востоке. Такое положение являлось, однако, несовместимым с достоинством и интересами нашего отечества; оно и обусловило отход Poccии от прежних политических связей и послужило основною причиною ее сближения с теми державами, коим так же как и нам, угрожала новая агрессивная политика Германии. Но становясь на путь защиты своих естественных прав и великодержавного положения, Россия должна была, конечно, учитывать вероятность возникновения в Европе, в более или менее близком будущем, военного столкновения, в котором ей придется принять участие. Грандиозный масштаб надвигавшейся войны и современные условия ведения таковой, требующие индивидуального развития и сознательного отношения от каждого бойца и тылового работника, не должны были оставлять сомнений в необходимости глубокой и притом заблаговременной перестройки всего внутреннего уклада русской жизни с тем, чтобы в необходимый момент явилась возможность вызвать полное напряжение всех народных сил и средств, без которых шансы на победу не могли быть значительными.

Россия, к прискорбию, в этом коренном вопросе пошла по пути непримиримого противоречия. Изменив решительно свою внешнюю политику, ее правительство проявляло колебания в отказе от старых внутренних распорядков. И в этом противоречии — трагический зародыш военных неуспехов нашей родины.

С открытием военных действий, в России не удалось создать «психологии» большой войны. Умственная темнота населения, огромные расстояния, разобщенность, неудовлетворенность условиями внутренней жизни, — все это не создавало благоприятной почвы для развития здорового национального чувства и сознательного отношения к идее защиты государства.

Не следует, конечно, делать из сказанного никаких неправильных выводов о русском народе — крайне даровитом и цельном в основе. Каждый народ, как и отдельная личность, нуждается, для развития своих природных качеств, в тщательном и долгом воспитании. Чтобы собрать жатву с целины, надо сначала пройти по ней глубоким плугом и долгим упорным трудом подготовить почву для всходов. И чем богаче почва, тем необходимее и ответственнее эта работа.

Уже неудачная война 1904-05 г. г. и последовавшие за нею события выявили внутреннюю слабость России и ее неприспособленность к тяжелым испытаниям; тем не менее, эти обстоятельства далеко не всех убедили в необходимости решительно повернуть нашу родину на путь широких внутренних реформ. Слабые несовершенные попытки, делавшиеся в этом направлении правительством, и его частые колебания из стороны в сторону лишь сгущали атмосферу, создавая обстановку недоверия и недоброжелательства к правящим кругам со стороны едва ли не всех слоев населения. Оппозиция правительству входила как бы в привычку. Она прочно обосновалась в Государственной Думе, особенно первых двух созывов, в интеллигентских кругах, в высших учебных заведениях, земских и городских учреждениях, купечестве… Центром оппозиции стала Москва. Среди рабочих, составлявших в России хотя и незначительный, в процентном отношении, но наиболее активный класс, усиленно развивалось революционное настроение, проявлявшееся, от времени до времени, в действенных формах, свидетельствовавших об организованности. Наконец, и крестьянство, составлявшее более 3/4 всего населения, — темное, неустроенное, неполноправное — стало проявлять склонность к опасным антигосударственным движениям на почве затаенного стремления к овладению помещичьей землей. Революционное движение 1905-го года выявило эти настроения с полною ясностью, но они были совершенно недостаточно учтены Столыпинскими аграрными мероприятиями, почему оказались лишь временно загнанными внутрь.

Ко всему изложенному надо добавить и то, что значительный процент населения России составляли инородцы и разного рода народности, исповедовавшие различные религии и находившиеся на различных ступенях культуры. Правительственная политика, по отношение к ним, не всегда отличалась справедливостью и постоянством, что вызывало раздражение и способствовало также развитию оппозиционных течений, особенно опасных потому, что они сгущались на наших наиболее угрожаемых в военном отношении окраинах.

В силу изложенных обстоятельств, правительство, постепенно лишившееся поддержки общества, оказалось накануне войны почти в изолированном положении. Вне оппозиции, в качестве реальной силы, оставалась лишь одна армия, воспитывавшаяся своим монолитным офицерским составом в духе глубокой преданности родине, отожествлявшейся им с государственным строем, издавна установившимся в России. Впрочем, революционный вихрь врывался частично и в ряды армии, особенно во флотские части. К сожалению, правительство недостаточно осторожно пользовалось армией в борьбе с рабочими, крестьянами и даже учащейся молодежью. Этим создавалась тяжелая внутренняя трещина между apмией и, особенно, ее офицерским составом, с одной стороны, и массой населения, с другой. Население привыкало смотреть на вооруженную силу государства, как на нечто ей чуждое и даже враждебное. Потребовалось много выдержки, заботливости и самоотверженности со стороны командного состава, чтобы указанная трещина, с открытием военных действий и сопряженным с этим обстоятельством влитием в ряды армии большого числа запасных, зарубцевалась. Насколько глубоко — показал, к сожалению, 1917-й год, когда в солдатской массе накопилось утомление войной, а авторитет офицерства был разрушен безумной пропагандой. Плотина прорвалась, и из рядов армии легко вырвалась разбушевавшаяся народная стихия, ничем более не сдерживаемая сверху и поощряемая снизу. Офицеру-страдальцу пришлось приять тяжелые крестные муки за чужие грехи…

Таким образом, внутреннее cocтояниe Poccии непосредственно перед войной не свидетельствовало о наличии в ней прочной государственности, способной выдержать тяжесть глубоких испытаний. Наша родина представляла колосс, тело которого было раздираемо изнутри. Это обстоятельство ни для кого не было тайной; о нем громко свидетельствовали даже государевы призывы в Манифест об объявлении нам войны Германией: «В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с его народом»…

Что касается экономической жизни, то несомненно, что в годы, предшествовавшие войне, Poccия сделала в этой области значительные шаги вперед.

Введенное во второй половине девяностых годов золотое денежное обращение, несмотря на неудачную войну 1904-05 г.г. и внутренние неурядицы, удалось сохранить в неприкосновенности. Наш золотой запас достиг перед войной значительного размера. Заграничный кредит, несколько подорванный японской войной, окреп, благодаря тщательному выполнению финансовых обязательству, природным богатствам Poccии и ее миролюбию в политике. Государственный бюджет, в своей доходной части, неизменно рос из года в год. За счет увеличения доходов, являлась уже возможность увеличивать ассигнования на расходы производительного характера. Росли также, в значительной мере, благосостояние населения и его сбережения.

Огромный рост и оживление наблюдались, равным образом, в торговле и промышленности. В области промышленности особенно прогрессировали отделы: сельскохозяйственный, лесной и железоделательный. Вместе с последнею отраслью, соответственно росла добыча отечественной руды и угля.

Наконец, и в области транспорта должно отметить оживившуюся деятельность по постройке новых железнодорожных линий, по улучшению портов и системы внутренних водных путей.

Однако, при более близком ознакомлении с характером развития экономической жизни в Poccии в предвоенный период времени, не могли не намечаться и тревожно-слабые места, которые должны были ярко выступить с началом войны и сопряженным с нею коренным нарушением взаимоотношений с западной Европой.

Прежде всего, несмотря на значительное и постоянное увеличение вывоза, баланс нашей внешней торговли в последние годы перед войной, под влиянием увеличения спроса, стал обнаруживать склонность к переходу из активного в пассивный. Такое же тяготение, но в еще более яркой форме, проявлял наш расчетный баланс, в силу больших заграничных платежей по государственным обязательствам, достигавшим очень крупной суммы. Эти явления были, разумеется, неблагоприятными для нашего финансового благополучия вообще; с открытием же военных действий положение наших финансов должно было ухудшиться еще больше. В самом деле, война вызывала потребность в новых огромных заграничных заказах, подлежавших оплате золотом или в золотой валюте; приток же средств из заграницы должен был, с открытием военных действий, резко упасть, вследствие закрытия наших западных границ — сухопутных и морских, — приводившего к почти полному прекращению нашей вывозной торговли. При таких условиях, наличным запасам нашего золота — этой основе денежного обращения — угрожало быстрое исчезновение, и мы знаем, что уже в первый период войны часть такового запаса должна была быть отправлена в Англию. Единственным способом задержать процесс таяния золотого фонда было обращение к внешним кредитным операциям, которые, однако, должны были серьезно отразиться на нашем кypce. Хотя правительство в первые же дни войны остановило размен государственных кредитных билетов на золото и приняло ряд других благоразумных мер, в целях подкрепления средств Государственного Казначейства, по меры эти носили внутренний и потому не полноценный характер. Прочных же заблаговременных финансовых соглашений с заграницей на случай войны у нас не имелось, несмотря на союзные отношения с Францией и давние финансовые связи с нею. Между тем, финансовой солидарности союзных государств, несомненно надлежало придавать столь же большое значение, как и единству в ведении боевых операций. В результате такого положения дела, разного рода финансовые для нас затруднения возникли с первых же дней войны. Только в начале февраля 1915-го года в Париже собралась Конференция трех союзных Министров Финансов, которая установила порядок оказания помощи нашему заграничному кредиту, для исполнения обязательств по долгам и уплаты за военные заказы. Но и эта Конференция, насколько я знаю, не дала твердых оснований для использования до предела средств союзных государств.

В области промышленной жизни, несмотря на отмеченный общий ее рост, развитие некоторых главнейших отраслей все же являлось недостаточным. Так обстояло, например, дело с производственной мощью металлургических заводов, которые далеко не могли ответить, даже в мирное время, обыкновенным потребностям страны в металле; поэтому уже в предвоенное время стал возрастать, с большою силою, привоз в Poccию железа и стали. В таком же положении находился вопрос об удовлетворении возросших нужд в разного рода машинах и станках, которые также стали предметами усиленного ввоза. Между тем, именно металлургической промышленности предстояло в военное время выполнить огромной важности задачу, в деле боевого снабжения армии.

С открытием военных действий, могли надвинуться не малые осложнения даже в вопросе обеспечения страны углем, если принять во внимание, что Домбровский район, — второй по значению после Донецкого бассейна, — являлся угрожаемым, по своему географическому положению, с первых же дней войны на западе, и что важнейший центр нашего военного производства — Петербург — находился в зависимости от иностранного топлива.

Независимо того, несмотря на наличие богатейших залежей руд разных металлов, у нас почти отсутствовали добыча и производство свинца, олова, алюминия, цинка и некоторых других металлов, необходимых для военного производства. Это обстоятельство, равным образом, должно было ставить страну, с открытием военных действий и затруднением внешних сношений, в очень неблагоприятное положение.

Что касается, наконец, химического производства, которое, как известно, стало приобретать все более выдающуюся роль в военной технике, то таковое находилось в Poccии в самом зачаточном состоянии. Оно не только не могло удовлетворить потребностям военного времени, но даже не было обеспечено — совсем, или в сколько-нибудь достаточной мере — наличием многих основных материалов, необходимых для выработки соответственных для военных потребностей продуктов.

В вопросе о транспорте, имеющем первостепенное значение в деле подготовки страны к войне, приходится отметить прежде всего то обстоятельство, что, несмотря на огромное общее протяжение рельсовых путей, наша железнодорожная сеть являлась до крайности бедной, ввиду безграничных пространств России. Сеть эта, по густоте, не могла идти ни в какое сравнение с сетью наших западных соседей, не только Германии и Франции, но и Австро-Венгрии. В пределах нашей родины имелись такие «медвежьи углы», о коих ни один житель западной Европы не может иметь представления; наличием же городов, удаленных от ближайшей железнодорожной станции на несколько десятков, а на востоке — и сотен верст, у нас трудно было кого-либо удивить. Ясно, насколько бедность железнодорожной сети затрудняла и замедляла производство мобилизации нашей армии.

Хотя вопрос о новом железнодорожном строительстве привлекал к себе особое внимание правительства, тем не менее, благоприятному разрешению его, кроме огромных расстояний, препятствовало ещё несовпадение направлений, важных в стратегическом отношении, с направлениями, вызывавшимися условиями экономической жизни страны. Выходило почти так, что России нуждалась в двойной сети железных дорог — одной для мирной жизни и развития своего экономического благосостояния, другой — на случай военных обстоятельств.

Из прочих недочетов нашей железнодорожной сети, неблагоприятно влиявших на нашу военную готовность, следует еще подчеркнуть — малое число двухколейных дорог, недостаточное развитие для военного времени ряда железнодорожных узлов и недостаток в подвижном составе. Все эти недочеты должны были постепенно выправляться, но война застигла их еще не устраненными.

Предпринятое в последнее перед войной годы улучшение портов и внутренних водных путей сообщения вносило мало реального в нашу военную подготовку. При возникновении военных осложнений с Центральными Державами, к которым следовало ожидать присоединения и Турции, наши западные морские сообщения закрывались для нас совершенно; на развитие же северных путей и связь их с центрами государства, к сожалению, не было обращено достаточного внимания, и эту ошибку пришлось исправлять в течение самой войны. Что же касается внутренних водных путей, то пользование ими в военных целях ограничивалось краткостью навигационного периода и медленностью этого рода сообщения.

Несравненно большее значение, в деле подготовки к войне, могло иметь развитие грунтовых путей и особенно шоссейных дорог. Создание сети таких путей способствовало бы ускорению мобилизации и обеспечивало бы армии на театре военных действий свободу маневрирования и удобства сообщения с тылом. История развития путей сообщения в России сложилась, однако, так, что колесным путям не было придано в свое время должного значения; с переходом же на железнодорожное сообщение, внимание правительства почти всецело поглощалось постройкой рельсовых путей. При таких условиях, сеть улучшенных грунтовых дорог и шоссе оставалась у нас бедной и несовершенной. Военному Ведомству удалось, впрочем, лет 30–40 тому назад настоять на постройки нескольких тысяч верст шоссейных дорог стратегического значения в пограничных с Германией районах и в Закавказье, но дороги эти на западном фронте были построены, приноравливая их начертание к существовавшей в то время идее пассивной обороны, от которой мы впоследствии отказались. Поэтому возведенная сеть дорог не обеспечивала нам существенной пользы, по крайней мере, в первый наступательный период войны.

Крайняя бедность шоссейной сети серьёзно тормозила развитие в России автомобильно-транспортного сообщения. Последнее оказалось к началу войны почти отсутствующим. Приходится отмечать это обстоятельство, как одно из очень серьезных и неблагоприятных в деле нашей подготовки к войне; ибо, при современных условиях, автомобили могут быть используемы на войне в чрезвычайно широких размерах и для самых разнообразных целей.

Нам придется несколько подробнее остановиться на том, в какой степени готовности находилась, ко времени начала войны, наша вооруженная сила. Мы будем вынуждены здесь отметить ряд неблагоприятных условий, которые оказались не устранёнными к ответственному моменту возникновения войны, внезапно надвинувшемуся на нашу родину.

Русско-японская война 1904-05 г. г. обнаружила значительные дефекты в организации и боевой подготовке нашей армии. Независимо того, она выяснила огромное значение многих новых технических средств, которые нам приходилось заводить впервые. Наконец, несмотря на то, что в этой войне участвовала едва треть наших сухопутных вооруженных сил, она внесла чрезвычайное расстройство решительно во всю нашу армию и значительно ослабила все наши материальные запасы, обеспечивавшие приведение этой армии на военное положение. Крайне разорительным для Poccии торговым договором с Германией, заключенным в 1904-м году, наше правительство купило временную безопасность на наших западных границах. Это обстоятельство давало ему возможность в течение всей войны с Японией черпать живые силы и материальные средства для пополнения Манчжурских армий из частей войск и военных запасов, остававшихся в Европейской Poccии. Опрометчиво выхватывались из этих частей войск офицеры, нижние чины младших сроков службы, разного рода специалисты, более усовершенствованная материальная часть, а из складов — не только базисных и крепостных, но даже войсковых — всякого рода предметы и материалы артиллерийского, интендантского, инженерного и санитарного снабжения. Постепенно склады опустели и материальное благополучие войсковых частей было этим подорвано самым коренным образом. В конечном результате, войсковые части пришли в полное расстройство, которое довершилось под разлагающим влиянием многочисленных командировок войск, для подавления беспорядков в период времени, непосредственно следовавший за войной. Внутренняя спайка войсковых частей ослабела, и в ряды войск, как уже было отмечено выше, стала заметно проникать революционная пропаганда.

Вследствие всех указанных обстоятельств, Poccии, после войны 1904-05 г.г., пришлось приступить к созданию своей военной мощи почти заново. Работа шла медленно, как по причине ее грандиозности, так и потому, что отпускавшиеся в первые годы после войны денежные средства совершенно не соответствовали потребностям. По своей долголетней службе в Главном Управлении Генерального Штаба до конца 1906-го года, в должности Начальника Оперативного Отделения, а с конца 1908-года — в должности сначала 1-го Обер-квартирмейстера, а затем Генерал-Квартирмейстера Генерального Штаба, я был хорошо знаком с состоянием всей русской армии в этот период времени, как равно и с ходом работ по ее воссозданию. В течение двух промежуточных лет с 1906-го по 1908-й г.г., я, по должности Командира пехотного полка, успел близко прикоснуться и на практике к войсковому быту и армейским нуждам того времени. И я не могу охарактеризовать иначе период времени с 1905-го по 1910-й год включительно, а может быть даже и более продолжительный, как назвав его периодом нашей полной военной беспомощности. В эти годы Россия была вполне бессильна оказать какое-либо противодействие натиску германизма на Балканы; равным образом она должна была бы проявить сверх героические усилия, если бы потребовалось оказание военной помощи ее союзнице — Франции.

Только в 1910-м году удалось составить и частично провести сколько-нибудь полный план восстановления военных запасов, добиться планомерного отпуска соответствующих кредитов, приступить к разработке и проведению мер по реорганизации армии, ближе подходящей к современным условиям, составить новый план мобилизации и развертывания вооруженных сил на случай военных действий и приступить к осуществлению мероприятий по подготовке будущего театра войны, в смысле дальнейшего железнодорожного строительства и приведения системы пограничных крепостей и укреплений в соответствие с вновь переработанным планом военных действий.

Все эти мероприятия, однако, далеко не носили характера, исчерпывавшего наши потребности. Они разрабатывались под очень тяжелым условием — не увеличивать ни на одного человека ежегодный контингент поступающих в войска новобранцев и ни на один рубль ежегодные постоянные расходы на армию. — Допускалось только требование новых кредитов на единовременные нужды, да и то с крайними ограничениями.

На практике, при осуществлении намеченной программы, приходилось наталкиваться еще на ряд других крайне сложных и трудных обстоятельств, тормозивших дело и нарушавших нередко его цельность и стройность.

Еще в 1905-м году отделы по подготовке к войне были выделены из состава Главного Штаба и сосредоточены в руках Начальника Генерального Штаба, каковая должность в России была учреждена впервые.

Начальник Генерального Штаба первоначально был изъят из подчинения Военного Министра и, по примеру Германии, являлся непосредственным докладчиком по подведомственным ему вопросам у Государя Императора. Однако весьма скоро, и с полною очевидностью, выяснилось, что Начальник Генерального Штаба, выделенный из состава Военного Министерства, оказался не только совершенно оторванным от жизни и практической работы, но и вполне бессильным в проведении тех мер, кои казались ему необходимыми и неотложными. Его личная самостоятельность и независимость превратилась весьма скоро в источник не силы, а его слабости. Настоящим хозяином дела оставался Военный Министр; Начальнику же Генерального Штаба в лучшем случае выпадала роль почетного консультанта или ходатая по военным делам. Всякая мера, требовавшая изменения существующего положения или нового денежного расхода, должна была неизбежно проходить через органы Военного Министерства, где, конечно, могла обрабатываться в соответствии со взглядами и предположениями главы этого министерства. Таким образом, получалось чрезвычайно уродливое и даже угрожающее для обороны Государства положение, при котором Начальник Генерального Штаба, ответственный за подготовку к войне, оставался лишенным возможности принимать действенное участие в создании и развитии тех сил и средств, кои должны были служить целям этой войны. Правда, за Начальником Генерального Штаба сохранялось право личного доклада Государю, как Верховному Вождю армии, но практически это право имело лишь относительную ценность. Государь не мог, конечно, посвящать военным вопросам много времени, а так как истребование кредитов у законодательных учреждений относилось к обязанностям Военного Министра, то двигающий рычаг оставался в руках последнего. Вместе с тем наличие двух докладчиков по военным делам должно было лишь осложнять положение и стеснять Государя. По всем этим соображениям, уже в 1908-м году Главное Управление Генерального Штаба было вновь введено в состав Военного Министерства. Хотя от этого в известной мере пострадало личное положение Начальника Генерального Штаба, но тем не менее, сосредоточение крупнейших вопросов по обороне Государства в руках одного высоко-авторитетного лица являлось мерою, которая сама по себе могла дать благотворные результаты. К тому же, в Главное Управление Генерального Штаба были впоследствии переданы отделы мобилизационный и по устройству и службе войск, вследствие чего деятельность Начальника Генерального Штаба значительно сближалась с жизнью войск в мирное время. Значение и роль Начальника Генерального Штаба усугублялись еще тем обстоятельством, что ему, с момента учреждения этой должности, были подчинены все офицеры Генерального Штаба. Этим подчинением достигалась не только задача объединения офицеров Генерального Штаба, но и возможность руководства их специальными занятиями. Так как офицеры Генерального Штаба входили в состав всех войсковых штабов, то, очевидно, через них открывался путь для проведения в армии руководящих взглядов Начальника Генерального Штаба. Эта возможность представлялась для нашей армии чрезвычайно ценной, так как мы не могли похвастаться наличием у нас единой школы. Командный состав мало освежал свои знания, а офицеры Генерального Штаба, остававшиеся до того времени без твердого и авторитетного руководства, мыслили вразброд.

Но для успеха дела необходимо было, чтобы выбор лица на должность Начальника Генерального Штаба производился с исключительным вниманием и чтобы однажды выбранное лицо, оставалось в данной ответственной должности по возможности продолжительное время. К сожалению, у нас эти условия не соблюдались. Россия позволила себе недопустимую роскошь перемены в должности Начальника Генерального Штаба, в течение времени с 1905-го по 1914-й год, шести лиц, причем лица эти избирались, далеко не всегда считаясь с их действительными способностями и служебною подготовкою. Если принять во внимание многочисленность соседей, с которыми соприкасалась Россия, сложность политических соотношений, разнообразие различных театров военных действий и другие условия, вытекавшие из обширности нашего отечества, то легко дать себе отчет, как пагубно сказывались эти перемены на ходе работы. В большинстве случаев отсутствовал необходимый для успеха и согласованности работ авторитет начальника и его объединяющая рука. Тратилось много драгоценного времени на ознакомление с уже законченными делами; разработка же новых вопросов расползалась по отделам Генерального Штаба и часто правая рука не знала того, что делает левая, и наоборот. Несомненно, что в этих условиях лежала одна из причин неполноты, несовершенства, а часто и медленности многих мер, разрабатывавшихся и проводившихся по Генеральному Штабу.

Также не принес ожидавшейся пользы учрежденный в 1905-м году Совет Государственной Обороны. Учреждение это, долженствующее объединить деятельность различных ведомств, причастных к делу обороны Государства, зачахло, не успев расцвести. Постепенно превратившись в высшую аттестационную комиссию, оно просуществовало лишь два-три года и было затем упразднено.

Основанием всей нашей военной системы являлся Устав о воинской повинности, изданный еще в царствование Императора Александра II и, конечно, значительно устаревший. Чувствовалась — и в правительственных кругах и в думских сферах — настоятельная необходимость его полной переработки. Но на это необходимо было время. И вот, чтобы надежнее и поскорее двинуть дело, Государственная Дума приняла решение отказывать правительству в увеличении ежегодно утверждавшегося ею контингента новобранцев до тех пор, пока не будет проведен через Законодательные учреждения новый Устав. Эта довольно оригинальная «дисциплинарная» мера воздействия явилась одним из тех ограничительных условий, с которыми Военному Министерству приходилось считаться в его организационной деятельности, и о которой уже было упомянуто несколько выше.

Сложность вопроса и внутренние междуведомственные трения, которых всегда было не мало, привели к тому, что новый устав о воинской повинности был утвержден лишь в 1912-м году. Став, таким образом, законом незадолго до войны, он почти не оказал влияния на условия фактического комплектования армии и порядок приведения ее на военное положение. К тому же новый устав не далеко ушел от своего предшественника и ни в какой мере не обеспечивал русской армии мирного времени возможности превращения ее, с объявлением войны, в «вооруженный народ».

Теоретически необходимость построения вооруженной силы современного государства на приведенном базисе может быть и признавалась, но реального осуществления это положение не получило. В новом уставе на первом плане были сохранены соображения административного, бытового и узкосемейного характера, которые нередко шли в ущерб интересам общегосударственного порядка. В соответствии с ними, новым уставом о воинской повинности по-прежнему предусматривались значительные льготы. Довольно большая часть инородческого населения не привлекалась в войска вовсе. Наращивание контингента запасных затруднилось слишком продолжительным сроком службы мирного времени, ограничивавшим пропуск через ряды войск значительного числа новобранцев. Физические требования оставались чрезмерно повышенными. Список должностей, занятие коих освобождало от службы в военное время, был объемист и включал в себе ряд должностей, исполнение коих являлось прекрасною подготовкою для офицерского звания. Наоборот, обеспечение необходимых для военных надобностей фабрик, заводов и рудников, достаточным кадром квалифицированных работников, путем освобождения их от фактического назначения в войска, — не предусматривалось, и проведение этой мысли в жизнь считалось даже вредным нарушением принципа справедливости. О возможности досрочных призывов в законе упоминалось лишь вскользь. Наконец, огромная по численности категория ратников 2-го разряда предназначалась по закону исключительно для тыловой службы. В результате, при наличии в Poccии мужского населения в призывном возрасте свыше 25 миллионов людей, под ружье могло быть поставлено всего лишь около 8 миллионов. Принимая общее население в России накануне войны в 175–180 миллионов душ, эти 8 миллионов военнообязанных составляли едва 5 % всего населения, в то время, как Германия смогла поставить под ружье 10–12 % своего населения; теоретически же этот процент милитаризуемых, при крайнем напряжении всех народных сил, может быть поднять до 15 %. Таким образом, далее в основном преимуществе нашем перед соседями — численном превосходстве в людском материале — русская армия оказывалась ограниченной. Старая русская, хотя и несколько хвастливая поговорка «шапками закидаем» оказывалась фразой, без внутреннего содержания. Ограниченная цифра людей, подлежавших призыву в войска, заставила уже в 1915-м году изменить действующий закон в том смысле, чтобы распространить право направления в войска и на категории ратников 2-го разряда.

В «новом» законе об отбывании населением воинской повинности всего ярче отразились глубоко-мирные настроения русских правящих сфер. И как далек был этот закон от правильного понимания условий современной войны и от размера того напряжения, которое должна была вызвать надвигавшаяся война!

Но, чтобы закончить вопрос о комплектовании армии, необходимо еще отметить крайне недостаточное развитие системы учебных сборов запасных и ратников, каковые сборы к тому же сплошь и рядом отменялись, для получения средств на покрытие разных внезапно возникавших расходов. Необходимо, затем, еще принять во внимание полное отсутствие допризывной и вне призывной подготовки населения, если не считать за таковую довольно уродливую организацию рот и команд «потешных», служивших больше карьерным целям их основателей и ревнителей, чем делу серьезной подготовки молодежи к защите своей родины. В общем же, к возникновению в населении гимнастических, стрелковых и вообще спортивных обществ, правительство относилось крайне недоверчиво, усматривая в их развитии угрозу для внутреннего спокойствия в стране. Между тем, быт нашей крестьянской среды, замкнутой в своих узко-хозяйственных интересах, в высокой степени способствовал тому, что возвращавшиеся со службы солдаты весьма скоро теряли свой воинский облик и приобретенные ими на службе специальные знания. Отсюда нетрудно придти к выводу, что доведение нашей кадровой армии, путем призыва запасных и ратников 1-го разряда, до штатов военного времени, хотя увеличивало численность этой армии, но, вместе с тем, должно было неизбежно и значительно понижать ее боевые достоинства. — В ней оставался один оплот — одна крепкая нерушимая сила — русский кадровый офицер.

Обращаясь к вопросу о реорганизации нашей армии после войны 1904-05 г. г., отметим еще раз, что эта армия требовала многих и весьма коренных реформ. К сожалению, провести таковые оказалось невозможным. В основу исчисления вооруженных сил России не было вообще положено никакого определенного задания. Численность армии являлась как бы случайною данною: такою, какою позволяли отпускавшиеся материальные средства и живые силы без особого их напряжения. При непрерывном возрастании военной мощи наших западных соседей, эти условия являлись конечно стеснительными и государственно нецелесообразными.

Вследствие личного неприятия бывшего Военного Министра Генерала Сухомлинова идее 3-х батальонных полков, мы принуждены были остаться при наших неуклюжих, мало гибких и в боевой обстановке неэкономных 4-х батальонных полках в пехоте. Различие во взглядах на организацию конницы среди лиц, занимавших влиятельное положение в нашей армии, во избежание резких расхождений, вынудило оставить в стороне и этот вопрос. Наконец, недостаток средств привел к необходимости остаться при всеми сознававшемся недостаточном обеспечении наших пехотных частей артиллерией и совершенно неудовлетворительной организации последней, которая состояла из 8-ми орудийных батарей — в пехоте и 6-ти орудийных — в коннице. По тем же финансовым соображениям, пришлось установить количество и организацию тяжелой артиллерии и технических войск, исходя не из потребности, а из возможности. Словом, вся работа по реорганизации армии протекала под докучливым давлением ряда вредивших делу компромиссов, сторонних соображений и разного рода ограничительных условий.

Наиболее полно и решительно был проведен вопрос о расформировании существовавших до 1910-го года в мирное время резервных и крепостных пехотных частей, с увеличением, взамен их, числа полевых дивизий (на 7 дивизий), усилением мирного состава целого ряда других частей и принятием нового порядка формирования второочередных частей при мобилизации. — Эти меры значительно усилили нашу армию первой линии обороны и её кадровый состав.

Упомянутые резервные части содержались в мирное время в весьма слабых составах и располагались преимущественно во внутренних округах Poccии малыми гарнизонами. Караульная служба и хранение при них огромных неприкосновенных запасов военного времени заедали их внутреннюю жизнь; поэтому тактическая подготовка большинства этих частей была крайне недостаточной, и во всяком случае ниже полевой пехоты. Взамен содержания резервных частей, весьма широко развертывавшихся в военное время и потому ослаблявшихся в боевом отношении еще более, для образования второочередных формирований принята была в пехоте и артиллерии система «скрытых кадров», по образцу, установленному в большинстве первоклассных иностранных армий. По этой системе, каждая полевая часть должна была, при мобилизации, выделять заранее определённого состава и численности личный кадр, из которого и подлежала развертыванию соответствующая второочередная часть.

Много упреков, полагаю несправедливых, вызвало расформирование крепостных частей. Последние содержались, в качестве постоянных гарнизонов крепостей, в таких же сокращенных составах, как и резервные части, и притом почти без легкой запряженной артиллерии и без обозов. Части эти создались под углом зрения того предвзятого мнения, что действия в районе крепостей (в «крепостной войне», как тогда говорили) требуют особых специальных войск. Минувшая война окончательно разрушила этот предрассудок и предъявила требование — быть способной к атаке и обороне укрепленных позиций — ко всей пехоте. Конечно, несомненным преимуществом крепостных частей было детальное знакомство их с данною крепостью, но во-первых, для образования полных крепостных гарнизонов военного времени упомянутых крепостных частей далеко не хватало, а во-вторых — и это самое главное — изучение местных условий оставалось вполне возможным и для тех полевых частей, кои должны были быть расположены в мирное время в крепостях, взамен расформировываемых крепостных частей, и кои при надобности могли также зачисляться, соответствующим распоряжением в состав крепостных гарнизонов военного времени. Преимущество же этих полевых частей состояло в том, что они не были прикрепляемы заранее к одной задаче и крепости, а могли быть используемы также в поле, в соответствии с обстановкой. Кроме того мобилизация таких частей требовала более короткого времени, что являлось большим преимуществом для безопасности приграничных крепостей.

В результате выполненной реорганизации, русская армия перед войной представлялась, в общих чертах, в следующем виде:

37 полевых корпусов (Гвардейский, Гренадерский; I–XXV армейские; I–III Кавказские; I–II Туркестанские, и I–V Сибирские). Нормальный состав корпуса мирного времени — две пехотные и одна кавалерийская дивизии. Некоторые корпуса не имели кавалерии вовсе; другие — имели по две конных дивизии и дополнительно по стрелковой бригаде.

В