«Сосны»

Пансионат для пожилых «Сосны» находится в Скредсбю, городке на западном побережье, где туристы, летом направляющиеся в Марстранд1, останавливаются редко.

Одноэтажное кирпичное здание построили в отдалении от жилых домов, за футбольным полем, у подножия покрытого лесом холма. Это четырехугольное, компактное здание. Лишенное ненужных деталей красоты ради. К дверям ведет широкая лестница с пандусами по обеим сторонам. Если подойти к ним в дневное время, двери откроются автоматически. Ламинат в вестибюле зеленый, пестрый, чтобы пятна и следы были заметны как можно меньше.

Пансионат небольшой. Лишь четыре коридора, образующие рамку вокруг атриума, который называется залом. Среди общих пространств есть небольшие комнаты отдыха для жильцов. На новых обоях – старомодный рисунок. На мягкой мебели – ламинированные подушки для сидения.

Ламинат в коридорах блестит так, что в нем отражаются люминесцентные лампы. Вдоль стен закреплены поручни, а сами стены покрашены в пастельный зеленый оттенок, который должен оказывать успокаивающее действие, но придает коже болезненный оттенок. В каждом коридоре свое отделение на восемь квартир. Квартиры маленькие и обставлены почти одинаково, вариантов немного. Внутри есть ванная, но нет кухни. Никаких плиток, которые можно забыть выключить. Окна не открываются широко. Дверь запирается изнутри, но у персонала есть ключи, так что они всегда могут войти. В отделениях Б и В, окна которых выходят на лес, в квартирах есть балконы. Они забраны мелкой проволочной сеткой, чтобы выбраться этим путем было невозможно. На случай, если вы встаете по ночам или вдруг упали с кровати, существуют датчики движения и защитные бортики, которые не дадут этому случиться снова.

Новые владельцы заставляют персонал называть вас, проживающих здесь, клиентами, несмотря на то что решение переехать сюда чаще всего принимаете не вы. В семидесятые годы, когда пансионат строился, въезжающие были моложе и здоровее. Чтобы получить место в «Соснах» теперь, надо чувствовать себя гораздо хуже. Говорят, это все ради вас, лучше как можно дольше оставаться дома. Когда ваши родственники получают предложение о месте в «Соснах», им дается не больше недели, чтобы согласиться или отказаться. Все должно происходить быстро, чтобы пансионат не терял деньги на пустых квартирах. За вами в очереди всегда еще много народа.

Последней в «Соснах» умерла Бритт-Мари из квартиры Г6. Она перестала есть и пить. Все чаще и все дольше спала. Медленно угасала. Так часто бывает с пожилыми, страдающими депрессией. В их свидетельствах о смерти в качестве причины указывают анорексию.

В «Соснах» смерть присутствует постоянно. Это место – последняя остановка. Здесь редко предпринимаются меры по поддержанию жизни – об этом все знают, но никто не говорит.

В квартире Г6 ждет новый комплект мебели. Небольшой обеденный стол со стульями, комод, кресло. Фотографии на стенах. Новый дом в пансионате. Кровать – единственный предмет мебели, принадлежащий «Соснам». После смерти Бритт-Мари ее продезинфицировали и заправили чистыми простынями.

В комнате для персонала в отделении Г сидит Юханна и листает в телефоне ленту соцсетей. Невидящим взглядом смотрит в экран. Не находит ничего нового. В такую рань в доме ничего не происходит. Иногда Юанна поглядывает через стекло в общий зал, куда через окно в крыше льется солнечный свет. Скоро можно будет отсюда уйти. Она жалеет, что устроилась на эту работу на лето, ненавидит ночные смены, терпеть не может, когда Петрус из Г2 или Дагмар из Г8 просыпаются и за ними надо ухаживать. Но хуже всего страх, что кто-то из стариков умрет, а она окажется в отделении одна.

В коридоре открывается дверь, и Юханна вздрагивает. Встает. Выглядывает из комнаты для персонала. Наконец-то! Это Нина, которая должна ее сменить. Как всегда, пришла раньше времени. Нина, которая часто остается на работе дольше, чем нужно, всегда берет дополнительные смены, печет булочки со стариками, когда ей больше нечем заняться. Нина, которая никогда не рассказывает о своей жизни за стенами «Сосен». У нее вообще есть какая-нибудь жизнь? Сложно даже представить ее в обычной одежде, без голубой рабочей блузы и мешковатых брюк. «Не удивлюсь, если Нина моется калийным мылом», – думает Юханна. Аккуратная и чистая. Коротко подстриженные ногти и короткая стрижка. Она ничем не пахнет. «Как дела?» – спрашивает Нина, и Юханна пожимает плечами, отвечает: «Ничего особенного», – протягивает папку, в которой написала отчеты за ночь. «Ну, я пошла», – говорит она.

Нина смотрит Юханне вслед, над ее спиной покачивается от ходьбы конский хвост. Потом включает кофеварку в комнате для персонала. Протирает столешницу и обеденный стол.

Сукди, которая будет работать вместе с Ниной этим утром, на лестнице встречается со своим мужем Файзалом. Она только что переоделась в униформу в раздевалке, расположенной в подвале. Он только что отработал ночную смену в отделении Б. Файзал устал и раздражен. Их старшая дочь сидит с младшими братьями и сестрами до прихода кого-то из родителей, и он хочет уйти домой как можно скорее. Сукди быстро целует его в щеку и идет в отделение Г. Отказывается от кофе, который предлагает Нина. Они вместе читают отчеты, пока Нина допивает свою чашку. И приступают к работе.

Обходят квартиры в отделении Г, одну за одной. Осторожно трогают лбы стариков. Меняют подгузники. Моют дряхлые тела махровыми салфетками, с мылом и теплой водой. Смазывают мазью. Раздают лекарства, перорально, ректально и вагинально. Успокоительные и слабительные. Болеутоляющие и кроверазжижающие. Помогают старикам одеться, вставить зубные протезы. Причесывают их.

Когда они заходят в Г1, Виборг стонет во сне. Она крепко обнимает свою кошку, мягкую игрушку с подогревом под шерстью из полиэстера. Не узнает ни Сукди, ни Нину. «Почему мама меня не будит? – спрашивает она, встревоженно глядя на Сукди. – Она купила тебя в Африке?» Пока с Виборг снимают подгузник, она не спускает с Сукди глаз. Ее стул угольно-черный оттого, что она принимает железо. Ее тщательно моют, надевают чистый подгузник и эластичные сетчатые трусы, которые в «Соснах» носят все старики. «Где мама? – спрашивает Виборг. – Хочу позвонить маме». Она тянется за телефоном, поднимает трубку, но Нина уговаривает ее подождать. Номер, который хочет набрать Виборг, уже давно не используется, и она волнуется всякий раз, когда никто не отвечает.

В квартире Г2 Сукди помогает Петрусу побриться. Вместо лезвия она использует электрическую бритву, чтобы не навредить ему, если он на нее накинется. Нина садится на корточки у кровати, чтобы сменить мочеприемник к катетеру, и внимательно следит за тем, чтобы не оказаться слишком близко от сильных быстрых рук Петруса. Потом проверяет уровень сахара у него в крови.

Как только Нина и Сукди заходят к Эдит в квартиру Г3, та открывает глаза. «Добрый день, – заспанно говорит она. – Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма». Они привычно кивают. Эдит моргает: «Добрый день. Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма». Нина и Сукди натягивают новые перчатки и помогают Эдит, пока она рассказывает им, кто она такая.

Будиль из Г4 щурится на них, когда они поднимают ее ночную рубашку и меняют подгузник: «Угадайте – сколько мне лет?» И хотя Нина прекрасно знает ответ – Будиль уже перевалило за девяносто, – она говорит: «Наверное, семьдесят?» Будиль довольно усмехается: «Все так говорят, и никто не может поверить, что мне столько, сколько есть. Говорят, я все еще очень красивая». Нина и Сукди подтверждают, что согласны с этим.

Сегодня очередь Лиллемур из Г5 принимать душ. Они помогают ей пройти в ванную. Раздевают. Сетчатые трусы оставляют клетчатый след на ее раздувшемся животе. Нина и Сукди потеют в резиновых сапогах, пластиковых фартуках и перчатках, но Лиллемур хотя бы сговорчива. Они осторожно сажают ее на табуретку в душе. После того как Лиллемур одобрила температуру, ополаскивают ее слабой струей. Нина поднимает ее тяжелые груди, чтобы как следует вымыть тело под ними. Лиллемур смотрит на нее и говорит: «Я хочу домой к Господу, но решила пожить еще немного», и Нина отвечает: «Вот и хорошо, Лиллемур». На кафельной плитке прилеплены наклейки, с которых нежно улыбаются ангелы.

Они проходят мимо закрытой двери в Г6 и заходят к Анне в Г7. «Кажется, яблоко выкатилось», – увидев их, говорит Анна. Ее яростно-красная прямая кишка и правда торчит из заднего прохода. Это ректальный пролапс, с которым не может справиться ни одна операция. Анна радостно щебечет о планах на день, пока Нина и Сукди вытирают ее махровыми салфетками и осторожно вправляют кишку, смазав ее вазелиновым маслом. «Я поеду во Францию, всегда туда хотела», – говорит она. Когда Нина спрашивает, что она там будет делать, Анна отвечает, что посмотрит Эйфелеву башню и съест кучу пирожных. «Весной там наверняка замечательно, тогда и поеду. Бог не выдаст, свинья не съест». Анна радостно смеется. Мечтательно смотрит в окно.

Г8 – единственная квартира с двумя жильцами. Дагмар уже проснулась к их приходу. Сукди будит Веру, спящую на второй кровати. «Доброе утро, Дагмар, – здоровается Нина. – Хорошо спалось?» Та уставилась на нее красными слезящимися глазами. На стене рядом с кроватью висят акварели и карандашные рисунки, на которых изображена молодая и красивая Дагмар. Когда Нина приближается к ней, она с предвкушением ухмыляется. Из-под одеяла высовывается рука, запачканная фекалиями. Дагмар машет рукой и улыбается беззубым ртом. «Не надо, Дагмар! – предостерегающе кричит Вера со своей кровати. Потом оборачивается и смущенно смотрит на Сукди: – Не сердитесь на нее. Она не со зла».

Через некоторое время Нина варит кашу на кухне, а Сукди делает бутерброды. Они ставят на подносы чашки с кофе, поильники и глубокие тарелки с широкими бортиками. Рядом кладут удобные ложки.

После завтрака некоторые жильцы идут в комнату отдыха смотреть телевизор. Нина берет с полки DVD-диск со старой комедией и ставит его. Дагмар уже клюет носом в своем кресле-коляске, а Петрус таращится на бестолковую горничную на экране. «Ах ты шлюха! – кричит он. – Потаскуха!» Вера нетерпеливо шикает на него. Дагмар мирно похрапывает.

Юэль

Мама без движения сидит в зеленом пластиковом кресле перед домом. Медленно жует бутерброд, который сделал Юэль. Ничего другого она теперь не ест. Нет аппетита, она больше не чувствует вкусов. Самому Юэлю сегодня кусок в горло не лезет.

Мамины волосы все еще влажные. Юэль заколол их с двух сторон. Отросшая седина никуда не делась. Мама так разозлилась из-за того, что пришлось принимать душ, что он не решился красить ей волосы, краска, скорее всего, попала бы ей на лицо, на стены и мебель – в общем, куда угодно, только не на волосы. Мало того, потом Юэлю пришлось бы снова отправить маму в душ, чтобы смыть краску. Когда мама злится, она становится на удивление сильной. Но теперь ее плечи съежились. Взгляд абсолютно пустой.

Юэль делает глоток растворимого кофе. Прислоняется головой к стене из этернитовых панелей и закрывает глаза. Уже жарко. В дикорастущих кустарниках шелестит легкий бриз. Родители сажали их, чтобы скрыться от посторонних глаз, но теперь здесь почти никто не проезжает. Многие дома чуть дальше в лесу опустели. Соседи, жившие здесь, когда Юэль был ребенком, умерли один за другим. Скоро и в этом доме никого не останется. Через четыре дня приедет риелтор.

Кто вообще остался в этих краях? Видел ли Юэля в супермаркете или на автозаправке какой-нибудь бывший одноклассник, пошли ли слухи о том, что он вернулся? Тот самый Юэль, который думал, что что-то из себя представляет. Он снова открывает глаза. Допивает кофе. Ставит чашку на шаткий столик. Клетчатая клеенка покрыта застарелыми пятнами от кофе и чашек.

Мама перестала жевать. Остаток бутерброда лежит на тарелке. Сыр уже плавится на солнце.

– Не хочешь есть? – спрашивает Юэль.

Мама мотает головой.

У Юэля нет сил на уговоры. Он показывает на таблетки, которые приготовил для нее:

– Прими их.

– Нет. Понятия не имею, что ты в меня запихиваешь.

– Это для сердца, – поясняет Юэль.

– С сердцем у меня все в порядке, – заявляет мама и сжимает губы.

Упрямая старуха. Просто прими эти чертовы таблетки. Ты что, не понимаешь, что я хочу помочь?

Но произнести это вслух он не может. Поэтому закуривает. Старается не замечать узел в животе, который затягивается все сильнее.

Нина

Утреннее собрание близится к концу, когда завотделением Элисабет рассказывает о новом клиенте, который сегодня въедет в квартиру Г6.

– Моника Эдлунд, – сообщает она. – Семьдесят два года. Из Люккереда.

Нина поднимает глаза. Ее словно ударило током, но никто за столом этого не замечает.

– Периодическая спутанность сознания после инфаркта, – зачитывает Элисабет сведения из папки. – Потеряла сознание в аптеке в Кунгэльве, ну, можно сказать, что хоть в чем-то ей повезло…

Нина снова смотрит в стол. Чувствует, как из подмышки ползет капля пота. Нина осознает, что сквозь стеклянный потолок в общем зале «Сосен» жарит солнце. Такое ощущение, что сидишь в теплице.

– …остановка сердца, но была реанимирована в результате дефибриляции в машине «Скорой помощи»…

Капля пота холодеет, течет по Нининой талии.

– …коронарная ангиопластика и стентирование… После реабилитации почти полгода ее посещал соцработник, базовую медицинскую помощь оказывала участковая медсестра. Несколько раз ее забирала полиция, когда она уходила из дому и блуждала по округе, поэтому нужны датчики движения. Несколько раз падала с кровати, поэтому я получила разрешение на установку защитных бортиков.

Элисабет говорит рублеными фразами. Равнодушными. Бесчувственными. Да и откуда взяться другим? Для нее Моника Эдлунд – всего лишь очередное имя. А после этого собрания не будет и имени его. Превратится просто в Г6 – коротко и ясно.

– Что касается препаратов, то лечение стандартное, – продолжает Элисабет. – Тромбил, аторвастатин, метопролол, рамиприл, брилик. Галоперидол от тревожности при необходимости и имован на ночь.

Галоперидол. Если Монике нужны лекарства от паранойи и психотических расстройств, дело плохо. Значит, деменция – это то, что ее пугает. Возможно, вызывает агрессию.

– Кто ее привезет? – спрашивает Нина.

– Ее сын Юэль, который жил с ней последнее время.

Юэль. Он вернулся?

Из подмышки снова текут капли пота, пока Нина пытается представить себе Юэля сегодня. Несколько раз она искала что-нибудь о нем в Интернете, но его нет в социальных сетях. Удалось найти лишь несколько фотографий. У Юэля темные волосы, он чересчур худой, черты лица слишком угловатые. Он никогда не улыбается. Последней фотографии больше семи лет.

Сложно представить себе взрослого Юэля. Как и то, что он вообще продолжал существовать после того утра, когда уехал из Скредсбю на только что купленной подержанной машине.

– Известно, во сколько они приедут? – спрашивает Нина, и ей удается справиться с волнением в голосе, теперь он звучит нормально.

– После обеда, – отвечает Элисабет. – Ты его знаешь? Вы же почти ровесники?

Знает ли она Юэля? И что на это ответить? Чтобы кто-то вроде Элисабет все понял? И кто бы поверил в то, что она, Нина, когда-то была такой, какой она была только с Юэлем? Ей и самой в это не верится.

– Мы учились в одном классе, – говорит она.

Элисабет больше не задает вопросов. Она уже потеряла интерес к этому разговору и перешла к следующей мысли. Женщина захлопывает папку и встает из-за стола:

– Так, пожалуй, на сегодня это все. Не забывайте следить за тем, чтобы клиенты пили больше жидкости. Похоже, эта жара еще продержится какое-то время.

Стулья мягко царапают ламинат, когда остальные встают из-за стола. Четырем отделениям пора готовиться к обеду, который скоро доставят из кухни общественного питания в Кунгэльве. Но Нина все еще сидит. Смотрит на коридор Г, где ходит Виборг, прижав к груди игрушечную кошку.

– Ты в порядке? – спрашивает Сукди.

Нина смотрит на нее.

– Просто немного устала, – отвечает она, пытаясь улыбнуться.

Она совсем не устала. Ни капельки. Наоборот, она чувствует необычную энергию.

– Этот Юэль – твой бывший парень или вроде того?

– Нет, – говорит Нина, и ее улыбка превращается в судорожное подергивание губ.

Сукди забирает чашки и уходит, Нина провожает ее взглядом. Через стекло, отделяющее их от комнаты для персонала в отделении Г, видит, как ее напарница открывает посудомоечную машину. Нина встает.

В общий зал, склонившись над роллатором, заходит Эдит. Запущенный остеопороз согнул ее позвоночник под углом в почти девяносто градусов.

– Добрый день, – здоровается она. – Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма.

Она требовательно уставилась на Нину сквозь молочную пелену на глазах.

– Здравствуйте-здравствуйте, – рассеянно отвечает Нина.

Эдит недовольно качает головой, возможно, возмущенная тем, что Нина не представилась. Затем моргает. Бесконечный цикл в ее голове начинается заново.

– Добрый день. Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма.

Нина выносит термос с кофе в коридор. Ставит его на тележку, предназначенную для родственников жильцов. За спиной поскрипывают колеса роллатора Эдит. – Добрый день. Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма.

– И вам добрый день, – говорит Сукди, выйдя из комнаты для персонала. – Думаю, пора сменить вам подгузник.

Начинает пищать сигнализация, и Нина бросает взгляд на коридор. Лампочка горит рядом с квартирой Г2. Квартирой Петруса.

– Я разберусь.

Сукди удивленно смотрит на нее:

– Эдит может немного подождать.

– Добрый день, – начинает Эдит. – Меня зовут…

– Ты в самом деле хочешь пойти к Петрусу одна? – продолжает Сукди громко, чтобы заглушить голос старухи.

– Ничего страшного, – говорит Нина.

Сейчас она сделает что угодно, лишь бы отогнать мысли о Юэле и Монике.

Юэль

Что-то скребет в водостоке над террасой. Свистит, когда одна из живущих под крышей ласточек пикирует к земле, а затем снова взлетает. Мама просыпается. Моргает и смотрит прямо на Юэля. Взгляд у нее ясный. Осознанный. Умный.

Она снова мама.

– Нильс ждал меня, – произносит она. – На другой стороне.

Юэль снова закуривает. Пытается скрыть разочарование. Он знает, что сейчас будет, и не хочет этого слышать. – Он все время ждал там, пока я приду. Не знаю, на небесах я была или еще где. Думаю, да. Но потом меня вернули обратно.

Из бесцветных маминых глаз текут слезы. И Юэлю хочется, чтобы и он мог верить в то, во что верит мама. Что свет в конце тоннеля и любимые родственники, ждущие с распростертыми объятиями, что-то большее, чем галлюцинации, вызванные дефицитом кислорода в мозгу.

– Нильс пошел со мной, но ему трудно остаться здесь на земле. Его не должно здесь быть. И меня тоже.

Мама смотрит на Юэля, как ребенок, который ищет утешения. Мама, которая никогда не показывала свою слабость. Юэль тянется через стол. Берет ее руку в свою. Гладит костяшки пальцев. Слышит порыв ветра в лесу на холме.

– Я так сильно по нему скучаю, когда его здесь нет, – говорит мама. – Он был таким красавцем, мой Нильс.

Мама замолкает, словно куда-то проваливается, и Юэль думает, где она сейчас. Среди воспоминаний об отце? Что она видит перед собой?

Юэль понятия не имеет, кем был его отец. Он всю жизнь был окружен его фотографиями, но за пределами рамок нет никаких воспоминаний. Он – житие святого, мамина большая любовь, которая умерла от рака, когда Юэлю было два года.

Теперь Юэлю почти сорок, он уже прожил больше, чем отец.

– Доктора должны были дать мне умереть, – сетует мама. – Зачем они меня вернули к жизни? Я была готова.

Мама высвобождает руку и вытирает щеки. Кажется, она приняла какое-то решение.

– Ох, что я говорю, – спохватывается она. – А вдруг дети слышали?

Юэль холодеет внутри. Ему уже давно пора привыкнуть, но это всегда происходит неожиданно.

– Мама, – говорит он, – это же я.

Она смотрит на него. Взгляд все еще живой. И одновременно искренне удивленный.

– Это я. Юэль. Твой сын.

Мама раздраженно фыркает:

– Ты же не думаешь, что я совсем дура?

Юэль затягивается. Дым смешивается с пресным послевкусием от кофе.

– И кто же я, по-твоему? – спрашивает он, понимая, что делать этого не следовало.

– Ну… это же ты! Я ведь тебя знаю. Ты уж извини, что не помню твоего имени, вас, помощников, тут так много. Хотя большинство, конечно, девушки.

Мама взволнованно смотрит на Юэля. Обхватывает себя руками, словно замерзла.

– Но я благодарна, правда, – добавляет она. – Вы все такие молодцы.

Даже деменция не может искоренить привычку всегда проявлять благодарность.

Когда Юэль и его брат были детьми, мама работала телефонистом-диспетчером в муниципалитете Кунгэльва. Отец оставил после себя небольшую пенсию. Денег у них всегда было мало. Только когда Юэль переехал в Стокгольм, он понял, что между средним классом там и здесь огромная разница. У его друзей в Стокгольме есть контакты, и они не стесняются их использовать. Отстаивают свои права. Злятся. Но мама никогда не стала бы жаловаться, никогда не попросила бы о чем-то дважды. А если все время бояться, что кто-то использует твою слабость, помощи вообще не дождешься. Юэль знает, что мама терпеть не могла соцработников, которые никогда не делали уборку как надо, ненавидела, что незнакомые люди приходят в их дом без предупреждения. И теперь она принимает Юэля за одного из них.

– Но это же я, мама, – говорит он. – Это я, Юэль. И Бьёрн тоже уже взрослый. У него теперь своя семья. – Да что ты говоришь? – отвечает мама.

Юэль снова затягивается. Пытается сохранить спокойствие.

– Прими лекарство, – просит он.

– Да что ты заладил! Что внутри этих таблеток?

Юэль склоняется над выложенной камнем дорожкой, придвигает стоящую там стеклянную банку. Сигарета, шипя, тухнет, когда он давит ее в каше из воды и старых окурков. С тем же успехом можно упаковать оставшиеся мамины вещи. Потом предпринять очередную попытку с таблетками – вдруг она станет более сговорчивой? Юэль встает и идет за угол к входной двери.

В ванной он собирает мамину косметичку в цветочек. Духи и кремы, которые Юэль дарил ей на дни рождения и Рождество, стоят нетронутые на верхних полках в шкафчике над раковиной. Мама считала, что они слишком хороши, чтобы их использовать, а теперь срок их годности уже давно вышел.

Юэль пытается сбить пульс. Закрывает дверцу шкафчика, встречается в зеркале с собственным взглядом. Те же серые глаза, что и у мамы, и он задумывается, что будет, когда он сам состарится. Учитывая все, что он творил с собственным мозгом, не появились ли в нем уже дыры? Гниль, которая медленно распространяется. Съедает его воспоминания, его «я».

Или это случится так же внезапно, как и у мамы?

Внутрь просачивается тревога. Юэль не знает, как с этим справиться.

Скоро все закончится. Скоро. Надо только выдержать еще пару часов. Потом я уже не буду за нее отвечать.

«Сосны» находятся всего в нескольких километрах отсюда, по ту сторону холма, но это совершенно другой мир. Что станет с мамой, когда она туда приедет? Когда рядом не будет сада, дома и всех наполнявших его вещей? Что тогда будет пробуждать ее воспоминания? Вызывать редкие проблески той, кем она когда-то была?

Но какие у меня варианты?

Холодное покалывание на лице, в кончиках пальцев.

Юэль копается в пакете с мамиными лекарствами, лежащем на стиральной машине. Находит упаковку галоперидола, которую оставила медсестра. На наклейке написано: «ОТ ТРЕВОЖНОСТИ. ОДНА ТАБЛЕТКА ПРИ НЕОБХОДИМОСТИ». Обычно это лекарство маму успокаивает.

Юэль колеблется. Прошло шесть лет и два месяца с тех пор, как он закончил прибегать к помощи химических веществ, не считая алкоголя. Но сегодня день, когда он отправляет маму в дом престарелых. Это должно считаться исключительным случаем.

Юэль берет две таблетки, наклоняется над раковиной и запивает их водой из-под крана.

Нина

Нина заходит в Г2 и видит, что Петрус отбросил одеяло. Обрубки ног широко раздвинуты, и он дергает и тянет свой дряхлый член. Смотрит на нее.

– Ну что, хочешь попробовать его на вкус? – спрашивает он.

Нина переводит взгляд на шланг катетера:

– Меня больше волнует, что вы себе мозоли натрете, если и дальше будете продолжать с таким рвением.

Петрус смеется:

– Покажи киску. Мой дружок хочет познакомиться с твоей киской.

Петрус не виноват. Все это говорит и делает не он, а его лобно-височная деменция. Иногда Нине приходится напоминать себе об этом, чтобы не ненавидеть его. Она подходит ближе к кровати.

– Да, вот так, – говорит он. – Давай ложись рядом со мной. Или сверху, это мне нравится.

Петрус дергает все сильнее, но член остается вялым, лишь старая кожа и сухая слизистая оболочка. За все годы, что Петрус живет в «Соснах», Нина никогда не видела, чтобы его член стоял.

– Давайте оставим его в покое, – говорит она, накрывая Петруса одеялом.

Он молниеносно выдергивает из-под одеяла руку. Пальцы хватают Нину за запястье. Петрус был моряком, пока диабет не лишил его сначала одной ноги, а потом и второй. Кулаки у него по-прежнему сильные как тиски. Нине не вырваться.

– А теперь потрахаемся, – произносит Петрус и притягивает женщину к себе так сильно, что она теряет равновесие.

Нина ищет рукой тревожную кнопку, которая висит у Петруса на шее, но никак до нее не достает. Она оборачивается к двери, чтобы позвать на помощь. Видит, как из холла бежит жена Петруса.

– Петрус! – кричит она. – Петрус, прекрати сейчас же!

На мгновение Петрус отвлекается, и Нине удается разжать его пальцы и отойти на несколько шагов. Она смотрит на запястье. На руке остались ярко-красные следы.

Петрус громко и радостно смеется. Его жена с грустью смотрит в пол в нескольких сантиметрах от ног Нины.

– Мне очень жаль, – извиняется она.

– Ничего страшного.

– Он предпочел бы умереть, чем вести себя так, – продолжает жена Петруса, все еще не глядя на Нину. – Мне ужасно стыдно, когда я думаю, за чем вам приходится наблюдать.

– Что бы он ни сделал, мы видали вещи и похуже, – отвечает Нина. – Честно. Мы привыкли. Не волнуйтесь за нас.

Жена Петруса слабо улыбается и кивает. Нина кладет руку ей на плечо и выходит из квартиры. Закрывая дверь, она слышит, как Петрус начинает ругаться.

В коридоре все тихо и спокойно. Внучка Виборг ходит покачиваясь, над поясом юбки нависает огромный живот. Такая жара – сущий кошмар для беременных на последних месяцах. Лицо у женщины пунцовое и потное, похожее на блестящее яблоко. Но она радостно машет рукой, а затем открывает дверь в квартиру Г1.

Нина на секунду останавливается. Смотрит на закрытую дверь в Г6. Ее тянет туда словно магнитом.

Всего лишь несколько дней назад она сидела там и дежурила у постели Бритт-Мари. Иногда кажется, что после смерти мертвые остаются здесь на несколько недель, но от Бритт-Мари не осталось и следа. Да и зачем ей оставаться? Она хотела покинуть это место.

Нина боится встречи с совсем другими призраками.

Она открывает дверь. Заходит в прихожую. Видит несколько пальто, которые уже висят на крючках под шляпной полкой. Проходит в комнату. Шторы задернуты, в квартире полумрак. Она тут же узнает мебель. Странно видеть ее снова, втиснутую в такое маленькое пространство. Должно быть, Юэль привез ее вчера, когда у нее был выходной. Столовый гарнитур, который смастерил дед Юэля. Кресло из василькового плюша. Прикроватный столик Моники. Комод затолкали в угол рядом с окном.

Нина идет туда и открывает окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух. Делает глубокий вдох. Слышит крики детей на футбольном поле, шум машины вдали. Подходит к кровати, смотрит на развешенные на стене фотографии. Самая большая из них – свадебная. Из овальной рамы из черного пластика смотрит двадцатилетняя Моника. Темные волосы коротко подстрижены по моде шестидесятых, губы темные и полные, глаза светлые, словно что-то освещает их изнутри. Ее муж – широкоплечий блондин. Красивый, как кинозвезда. Нина переводит взгляд дальше, на фотографию Бьёрна рядом с церковью Люкке. У брата Юэля такие же светлые волосы, как у их отца. Бежевый пиджак с огромными плечиками, в руках – подарки на конфирмацию. Рядом висит фотография двух мальчиков школьного возраста. Наверное, сыновья Бьёрна. Они широко улыбаются в объектив из бассейна с водой невероятно бирюзового цвета. Крупные зубы выделяются на маленьких лицах.

И вот Юэль. Нина чувствует укол внутри, когда видит фотографию из последнего класса школы. Высветленные волосы, косой пробор. Относительно опрятный вид.

Юэль был для нее всем. Нина любила его и любила себя такой, какой была рядом с ним. Другой. Более открытой. Но на самом деле она никогда такой не была. Эту фотографию сделали лишь за несколько месяцев до того момента, когда она решила предать его.

Нина предала и Монику. Так и не объяснила ей, что произошло.

Иногда Нина видела Монику в продуктовом магазине или в машине, когда они проезжали мимо друг друга на местной дороге. Но Нина всегда обходила мать Юэля стороной. Делала вид, что не замечает. Моника так никогда и не узнала, как много значила для Нины. А теперь, наверное, слишком поздно. Если Моника переезжает в «Сосны», возможно, она ее даже не помнит. – Он уже едет.

Голос звучит совсем рядом с Ниной. Она оборачивается, встречается взглядом с Будиль.

– Кто? – спрашивает Нина.

– Новый жилец, кто же еще!

Будиль с надеждой смотрит на Нину. На ней тапки из овечьей шерсти, и Нина думает, как же глубоко она погрузилась в раздумья, что она даже не слышала, как Будиль, шаркая, подошла к ней.

– Сюда въедет женщина, – говорит Нина. – Ее зовут Моника.

– Еще чего! Это мужчина, – возражает Будиль, в предвкушении оглядывая комнату. – И к тому же красавец. Я видела, как он бродил здесь ночью.

Юэль

В мамином стареньком «нисане» удушающе жарко, хотя он стоял в сарае. Юэль включает кондиционер. Выезжает на площадку перед домом, и салон машины заполняет сухой, прохладный воздух, охлаждающий влажный лоб Юэля. Мама молча сидит рядом на пассажирском сиденье и крепко держит лежащую на коленях сумочку. Когда Юэль отъезжает от дома, она закрывает глаза. Не понимает, что навсегда покидает дом, в котором прожила всю свою взрослую жизнь.

Дом постепенно уменьшается в зеркале заднего вида и совсем исчезает за деревьями, когда Юэль делает крутой поворот и спускается с холма к дороге, которую мама называла «большой». На самом деле она настолько узкая, что приходится съезжать на обочину, чтобы пропустить встречную машину.

Солнечные очки Юэля все время сползают по потной переносице. Он вытирает лоб и ждет, пока мимо проедет кемпер. Делает глубокий вдох и выруливает на большую дорогу, проезжает мимо разрисованной граффити автобусной остановки из гофрированного железа, на которой он в детстве ждал школьный автобус. Едет дальше к Скредсбю. По левую сторону до холмов простираются поля и пастбища. Справа на крутых склонах растет буковый лес. Солнце пробивается сквозь листву яркими, ослепляющими вспышками. Мама зажмуривается и едва слышно что-то бормочет.

Юэль снова вытирает пот с лица и замечает, что его рот двигается, словно он что-то жует. Челюсти напряжены, и это ощущение ему знакомо слишком хорошо. Навалилось чересчур много впечатлений, Юэль не в состоянии их систематизировать. Каждый листочек на ветвях буков, каждая травинка вдоль дороги остаются в памяти. Юэль все время косится на спидометр, кажется, все происходит слишком быстро, но скорость не превышает пятидесяти километров в час. Перед ветровым стеклом пролетает стрекоза, и сердце Юэля колотится так, словно он увидел, как на дорогу вышла косуля.

Это от таблеток. И с каждым ударом сердца становится только хуже. Юэль открывает окно, чтобы впустить в салон побольше воздуха.

Они подъезжают к развязке, оставляют позади бензозаправку и двигаются к центру Скредсбю. Здешний центр – всего лишь парковка, окруженная пиццерией, свалкой, парикмахерской, которая, кажется, никогда не работает, и закрытым все лето цветочным магазином. Здесь же заброшенный продуктовый магазин, который не выдержал конкуренции с огромными гипермаркетами в Иттербю и Кунгэльве. Несколько подростков повисли на мопедах, они шутливо переругиваются ломающимися голосами, совершенно не осознавая, насколько это глупо.

Юэль дотрагивается до подбородка, пытается сделать так, чтобы нижняя челюсть не двигалась. Он минует футбольное поле и въезжает на парковку перед «Соснами». Выключает двигатель.

Такое ощущение, что машина продолжает движение. Юэль смотрит вперед. Деревья, которым «Сосны» обязаны своим названием, колышутся мечтательно, будто во сне. Здание то увеличивается, то уменьшается в размерах.

Юэль достает телефон, вытирает мокрые кончики пальцев о джинсовые шорты. Вбивает в поисковике «галоперидол». Понимает, что это не только успокоительное средство, но еще и антипсихотическое. Пока он читает, его снова бросает в пот, и майка прилипает к телу. Список побочных эффектов длинный. Очень длинный. Юэль пытается высчитать, сколько часов прошло с тех пор, как он выпил последний бокал вина сегодня ночью.

Что ты наделал, Юэль? Что же ты наделал?

Мама открывает глаза и выпрямляется на пассажирском сиденье. Оглядывается:

– Что мы тут делаем?

Юэль откашливается.

Голос должен быть радостным.

– Ты же будешь здесь жить, мама.

И снова откашливается. Думает, действительно ли немеет язык или просто воображение разыгралось? Ему бы выпить воды, и тогда говорить станет чуть легче.

– Разве… Я ведь не буду здесь жить? – спрашивает мама.

– Будешь, – отвечает Юэль, сжимая в руках руль. – Твою мебель уже привезли.

Надо изображать беззаботность. Здесь нет никаких проблем.

– Все будет хорошо, – продолжает Юэль и снова поправляет солнечные очки. – Ты же знаешь, как нелегко тебе жить одной…

Мама открывает рот, чтобы возразить, но Юэль не обращает на нее внимания, заставляет язык двигаться во рту:

– … и мы с Бьёрном за тебя волнуемся.

– Нечего за меня волноваться, – быстро реагирует мама.

Она заняла оборонительную позицию. Может, все же догадывается, что с ней что-то не так?

– Но ведь нам не все равно, – говорит Юэль.

Он хочет только, чтобы все это закончилось. Хочет вернуть свою жизнь. Но мама сжимает губы. Не собирается соглашаться на такое. И внезапно внутри Юэля закипает гнев. На нее. На Бьёрна, которого сейчас здесь нет. На таблетки. На всю свою гребаную жизнь.

– Хотела бы я понимать, что ты делаешь, – произносит мама.

Да я и сам не против, было бы офигенно здорово.

– Пойдем, – говорит Юэль, выходя из машины.

Солнце жарит вовсю. Ослепляет Юэля. Воздух такой влажный и тяжелый, что в нем ощущается сопротивление. Земля покачивается под ногами.

Юэль стискивает зубы, чувствуя приближающуюся тошноту. Достает чемодан из багажника, затем открывает пассажирскую дверь:

– Выходи.

– Я хочу домой, – говорит мама. – Мне надо быть дома, когда придет твой папа.

Чертова старуха, все это ради тебя, как же ты не понимаешь, нет, не понимаешь, потому что ты теперь вообще ничего не понимаешь, ты не можешь заботиться о себе сама, ты же сожжешь дом, или упадешь и разобьешься, или опять уйдешь ночью из дому и тебя собьет машина, или заблудишься в лесу, я не могу заботиться о тебе, я не справлюсь, у меня больше нет сил, прости, тебе всегда хватало сил заботиться о нас, но я не могу.

– Обещаю, тебе здесь понравится, – уверяет Юэль.

– Но я же не могу просто взять и уехать от Нильса! Что он на это скажет?

Он ничего на это не скажет, потому что он МЕРТВ.

– Ты можешь хотя бы попробовать? Только на одну ночь.

Видимо, Юэль готов сказать что угодно.

– Пойдем, – просит он, протягивая матери руку.

Как ни странно, она ее принимает и выходит из машины. Смотрит на четырехугольное кирпичное здание и нервно поправляет прядь волос за ухо.

Они поднимаются по лестнице, широкие входные двери со скрипом открываются. В холле прохладнее. Пол под Юэлем шатается, и на секунду он сомневается, мама опирается на него или наоборот. Ламинат как будто залит водой, и на ее поверхности плещется рисунок из точек.

Здесь две двери. Прямо перед ними дверь в отделение А. Слева – отделение Г. Юэль тянет маму туда и нажимает на звонок. Смотрит сквозь стекло на окрашенный в зеленый цвет коридор внутри. Кажется, он медленно вертится вокруг своей оси. К горлу Юэля подступает тошнота.

Ему хочется сбежать отсюда, оставить маму, словно она найденыш, но вот за стеклом появляется завотделением. Быстрые шаги в кроксах, локти энергично двигаются вдоль туловища. Она машет им, и Юэль машет в ответ, делает вид, что трет подбородок, чтобы удостовериться в том, что он больше не двигается.

Дверь открывается, и завотделением ослепительно им улыбается.

– Добро пожаловать, проходите, – говорит она голосом ведущей детской программы. – Очень приятно познакомиться, Моника. Меня зовут Элисабет, я заведующая отделением и старшая медсестра.

Юэль ничего не говорит – боится, что его слова прозвучат неразборчиво. Он осторожно подталкивает маму перед собой. За ними запирается дверь. В коридоре сильно пахнет чистящими средствами, ламинатом и спертым воздухом. Угадывается и слабый, но отчетливый запах застарелой мочи. У Юэля возникает ощущение, что этот запах, сладковатый и душный, никогда не исчезнет, что он пропитал ламинат навсегда. Он неохотно снимает солнечные очки и вешает их на ворот. Интересно, как сейчас выглядят его зрачки? Где-то начинает слишком громко пищать сигнализация.

Элисабет рассказывает маме о пансионате. Юэль не слушает, лишь иногда кивает – там, где это кажется ему уместным. Ему здесь уже все показали, и сейчас он занят тем, чтобы не выглядеть как торчок.

– Тут у нас комната отдыха, – говорит Элисабет.

Мама безразлично смотрит туда, и Юэль следует за ее взглядом. Видит подушки на диванах. Телевизор. Букеты бессмертников, которые украшают шкаф с DVD-фильмами и книгами. На стене – репродукции картин Маркуса Ларсона2. Корабли, на море шторм, пенящиеся волны бьются о скалы, небеса пылают. Слишком драматично, тревожно.

– Продолжим? – спрашивает Элисабет, и Юэль понимает, что засмотрелся.

Они идут по коридору. Старушка, склонившись над роллатором, с интересом щурится на них покрытыми белой пеленой глазами. Позвоночник сгорблен настолько, что кажется сломанным пополам. Волосы взъерошены, на голове виднеется розовая кожа. В уголках рта собралась засохшая слюна.

– Добрый день, – говорит она звонким, на удивление молодым голосом. – Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма.

Мама останавливается и напряженно ей улыбается. – Моника, – представляется она. – Приятно познакомиться.

– Добрый день, – отвечает старушка. – Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма.

– Конечно, кто же еще, – говорит Элисабет, и в ее радостной интонации слышится нетерпение. – Но понимаете ли, дорогая Эдит, я сейчас занята с Моникой, надо ей все показать.

Мама беспомощно смотрит на Юэля. Ее взгляд говорит: Видишь? И ты оставишь меня здесь? Вот с этими?

К ним подходит женщина в бежевом хиджабе и голубой униформе.

– Добро пожаловать в «Сосны», – говорит она. – Меня зовут Сукди, я санитарка в этом отделении. А вы наше последнее пополнение, как я понимаю?

В ее голосе нет ничего похожего на фальшивую беззаботность Элисабет.

Прежде чем пожать руку Сукди, мама неуверенно косится на Юэля. Когда наступает его очередь представляться, ему удается выдавить из себя свое имя.

– Добрый день, – говорит Эдит. – Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма.

Сукди кладет руку на искривленную спину:

– Вы снова гуляете? Я думала, вы собирались немного поспать.

Эдит смотрит на нее. Моргает.

– Добрый день. Меня зовут Эдит Андерссон, я секретарь директора Пальма.

– Тогда давайте продолжим, – говорит Элисабет и ведет Юэля и маму дальше по коридору. – Здесь у нас прекрасный зал, в котором наши клиенты вместе питаются. Но если вы захотите есть у себя, Моника, это тоже можно будет устроить.

Юэль идет за женщинами в атриум, поднимает глаза на стеклянную крышу, и ему кажется, что мир вот-вот опрокинется. Он пошатывается, быстро снова смотрит вниз. Смотрит на двери в другие коридоры. В воздухе все еще висит запах жареного лука и мяса, хотя обед уже закончился. Лишь две старушки сидят за одним из деревянных столов. Одна уставилась прямо перед собой, лицо ее искажено злобной гримасой. Она пристегнута к инвалидной коляске ремнем безопасности. Что-то похожее на фруктовый йогурт стекает у нее по подбородку. Старушка, сидящая рядом, кажется, только что оставила попытки ее накормить. И теперь с любопытством смотрит на них.

– А это Вера и Дагмар, – говорит Элисабет. – Они сестры и живут вместе в квартире Г8.

Мама здоровается, но Юэль замечает, что она старается не смотреть на испачканное лицо. У второй сестры на коленях лежит вязание. Кажется, про орнамент в какой-то момент забыли. Безголовые Деды Морозы танцуют под снегопадом.

– Здесь мы проводим большинство занятий, – продолжает Элисабет. – Мы предлагаем пение, сидячую гимнастику…

Юэль кивает. Улыбается. Кажется, его губы растянулись настолько, что вылезли за границы лица. Элисабет украдкой смотрит на него.

Наверное, она думает, что я бухой. Или под кайфом. Может, надо объяснить, что мне понадобилось…

Понадобилось спереть лекарство у собственной матери? Черт, Юэль, да это тебя надо положить в какое-нибудь учреждение.

Они выходят из зала и снова попадают в коридор Г. Проходят мимо дверей в квартиры, на которых прикреплены ламинированные яркие листы А4. На них цветными мелками написаны имена – Виборг, Петрус и Будиль. Имя Виборг окружено по-детски нарисованными лошадьми, котами и божьими коровками. Желтое солнце в левом углу отбрасывает жирные меловые лучи.

– Вы написали письмо о Монике персоналу? – спрашивает Элисабет.

– Нет, – отвечает Юэль. – Я забыл.

– Ничего страшного, но напишите к следующему разу. Много не надо. Кто Моника такая, какие у нее интересы, любит ли она что-то особенное.

Они останавливаются у Г6. Единственной двери без таблички с именем.

– Вот мы и пришли к вам домой, Моника, – улыбается Элисабет.

Мама смотрит на Юэля. Мотает головой.

– Давай же, мама, – произносит Юэль тихо. – Мы просто зайдем и посмотрим.

Она вздыхает и делает шаг в прихожую. Смотрит на маленькую раковину с жидким мылом и санитайзер около двери, а потом на шляпную полку с крючками для одежды, которая входит в стандартную меблировку.

– Это же мое пальто. И моя обувь. – Они вместе заходят в комнату. – И комод, который смастерил отец. Вот же он.

Мебель стоит слишком тесно. Кажется, стены со всех сторон надвигаются на Юэля.

К чему он принудил маму? Вместо целого дома едва ли двадцать квадратных метров. Вместо большого сада запертые двери и окна, которые можно только приоткрыть.

А что, если переезд станет для нее травмой? Травмой, которую мама не переживет?

Юэлю прекрасно известно, почему эта квартира освободилась. Кто-то умер. Может, даже в этой же кровати. Из таких мест, как «Сосны», никто не выбирается живым.

Нина

Нина складывает и сортирует одежду в прачечной в подвале «Сосен». Бесформенные футболки, которые легко надевать и снимать. Брюки и юбки на резинке. Ткани, ставшие мягкими и нежными после многочисленных стирок при высокой температуре. Движения Нины точны и эффективны. Она почти всегда знает, кому принадлежит та или иная вещь, даже не глядя на ярлычки с именами, которые нашивают родственники. Интересно, не забыл ли Юэль пометить одежду Моники? Нине трудно себе это представить.