«Зачем ты пошел против меня? Чего тебе не хватало? Высокая должность, большое жалование, почет, ордена, имения. Почему?» Петру хочется узнать причину этой вражды. И Кикин ему отвечает: «Дело в том, что ум простор любит, а около тебя ему было тесно». Вот причина, по которой Кикин выступил против Петра.
Не надо думать, что Пушкин здесь становится на сторону Кикина, против государя. Нет. Здесь гораздо интереснее противостояние двух крупных исторических фигур, у каждой из которых своя правда. Правда Кикина состоит в том, что ему нужна та самая свобода, которой на Руси не было, нет и еще не скоро будет, если будет вообще. Это обстоятельство наполняет, казалось бы, простое неприятие Онегина его окружением историческим глубоким смыслом. Здесь действительно возникает русская история в самом концентрированном виде, разыгранная на, казалось бы, внеисторических персонах.
Оказывается, «Онегин» вбирает в себя едва ли не всю европейскую, а может быть, и мировую культуру. Достаточно сказать, что в черновиках «Онегина», например, упоминается Конфуций, который учит «молодость и старость уважать». Достаточно сказать, что речь идет о наполеоновских войнах, о шляпе «боливар», которая ведет нас к Латинской Америке, или, по тогдашней терминологии, к Испанской Америке и так далее. То есть роман оказывается «энциклопедией» далеко не только русской жизни, это скорее зеркало культуры по срезу начала XIX века.
Довольно хорошо известно, что строчка отчасти отсылает к басне Крылова, в которой осел «был самых честных правил…», что уже некоторым образом намекает на недалекий ум дяди.
Басню «Осел и мужик» мы находим во всех комментариях, но вот что еще интересно: оказывается, в этих строчках мерцает «Фауст». Но не тот «Фауст», что сочинен Гёте, а легенда о Фаусте, средневековая легенда Германии.
И, может быть, единственным персонажем «Онегина», кто живет по другим законам, кто не поддерживает этой державной стороны отношений между людьми, является Татьяна. Мы помним, что «с послушной куклою дитя // приготовляется шутя // к приличию — закону света». А вот Татьяна в куклы не играла, то есть она остается непричастной к подобным забавам.
А вот Евгений как раз антипод в данном случае. Онегин играет в наполеоновскую куклу — «столбик с куклою чугунной» стоит у него на столе, и этим определяется его отношение к миру, к государству, к международным отношениям. Евгений и Татьяна с самого начала противоположны по характеру своего воспитания.
Дидро пишет о том, что короли, папы, великие исторические деятели живут по тем же законам, что и частные люди, а потому и история страны всегда тоже есть естественная история, аналогия того, что происходит в частной жизни человека.
старшей Лариной, что она научается «супругом самодержавно управлять». Конечно, здесь есть поэтический образ: она никакая не самодержица, но тем не менее слово сказано. И вот уже оказывается, что русское помещичье имение есть аналогия страны, державы.
Если излагать фабулу этого произведения, то ничего проще или даже, если угодно, пошлее не будет. Два человека встретились, и их роман не состоялся, потому что сначала была отвергнута она, а потом отвергнут он — чего проще. Но ведь роман-то не об этом!
«Онегин» приводит нас к такой глубине русской истории, которую трудно подозревать даже во многих исторических трудах. Нетрудно заметить, что провинциальный анекдот, рассказанный в романе, — бытовой, жизненный случай — построен по законам большой истории. И проговорки здесь иногда очень странные, иногда выглядят случайными, но тем не менее очень важны.
«Онегин» как раз и есть памятник этой медленности России, этого жития по другим канонам, в другом темпе. И вот поэтому-то из романа исчезают конкретные события времени.
Во времена действия «Онегина» происходит, например, бунт Семеновского полка или, например, революция в Испании. Ничего этого в романе нет. И когда речь идет о Парни, о генерале Жомини, о других персонах и реалиях, то они выходят за пределы романа и становятся отдельными лирическими выплесками. И это тоже один из признаков того, что здесь происходит. Оказывается, что «Онегин» — это случай естественного движения человеческих характеров, на которые никак не действуют внешние большие исторические события.
это ведь и историческая энциклопедия, далеко не замыкаемая в хронологические рамки формального действия, формальной фабулы. И тогда мы вдруг замечаем, что онегинский брегет в Петербурге звучит тогда же, когда дева прядет при лучине в деревенской избе; что поклонник Канта, Ленский, проводит вечер у провинциального русского самовара; что «негоцианка молодая» слушает Россини тогда, когда мужики справляют церковный праздник в деревне. То есть оказывается, что вся русская история спрессована именно в «Онегине».
Всё, что происходит в Софии, исторически совершенно невозможно
