сердце мое переполняла решимость дождаться возвращения любимого, а до того времени работать над собой, стараясь подняться до его уровня. Что бы ни случилось, он не должен был меня стыдиться.
Это были непростые слова, слова американки. Женщина должна приносить себя в жертву, должна терпеть и не может себе позволить, чтобы за ее спиной судачили. Так меня всегда учили, так делали все вокруг. И разве не принесла я сама огромную жертву, оставив мечты о синьорино Гвидо? Теперь я думала о нем, как о моей бабушке: с любовью и сожалением, как о человеке, которого снова увижу только в раю, если тот, конечно, существует.
Однако, видя, как дружно они взрываются смехом или как склоняются вместе над каталогом, обсуждая закупку нового оборудования, я уже начинала сомневаться, не стоит ли считать подобное взаимопонимание, совпадение интересов, соучастие в делах и взаимное доверие любовью куда более искренней и глубокой, чем та, что описывается в душещипательных романах.
на одном из поворотов море наконец оказалось вдруг совсем рядом: огромное, скорее зеленое, чем синее, поблескивающее в солнечных лучах. Я и представить не могла, что оно может быть таким — живым
Да и первым опытом путешествия мне, сказать по правде, хотелось насладиться в одиночестве: гулять по пляжу, как дамы на картине, мечтательно вглядываясь в горизонт и собирая ракушки, пока чайки расчерчивают крыльями небосвод. Хотя о чем мечтать? Или о ком? Нет, мечтать слишком опасно, этого, я знала точно, себе позволять нельзя. Да и потом, разве просто увидеть море — уже само по себе не сбывшаяся мечта?
Чем богаче, тем безумнее, — учила меня бабушка, добавляя: — И каждому безумцу — свое помешательство». Так зачем пытаться понять то, что тебя не касается?
Я бесконечно рада, что снова увижу дом, сестру, друзей. — Но ваших лучших друзей вы оставляете здесь, — возразил барон. — Они оказались вовсе не такими уж и друзьями. Наконец-то я это поняла. — Вы ничего не понимаете, вы просто глупы. — Что ж, раз вы так считаете, то и скучать по мне не будете.
