автордың кітабын онлайн тегін оқу  За веру, царя и Отечество

Сергей Горбатых

Жил да был Юрий Михайлович Головинский, представитель славного дворянского рода Головинских, верой и правдой служивших России в кавалерии более двухсот лет.

После окончания Николаевского кавалерийского училища в 1879 году корнет Головинский поступил на службу гусарский Ингерманландский полк. Все прочили ему блестящую карьеру.

Была у Юрия сестра Анастасия. В свои девятнадцать лет сводившая с ума многих мужчин. Влюбился в неё без памяти лучший друг Головинского поручик Андрей Толстой. Стал он ухаживать за Анастасией.

— Породнимся мы с тобой, Андрей! Скоро! Я чувствую это. — Частенько говаривал ему Юрий после дюжины выпитых вместе бутылок шампанского.

— Я только и мечтаю об этом. — С надеждой вздыхал Толстой.

Но не лежало сердце Анастасии к Андрею.

— Милый, красивый молодой человек и всё. Ничего я не чувствую к нему. — Объясняла она своему брату.

— Настенька, не чувствуешь сейчас потому, что не понимаешь кто он.

— А кто он? — смотрела недоуменно она на своего брата большими гласами тёмно-василькового цвета.

— Как кто? Он же Толстой! Из одного самых известнейших дворянских родов России! Богат! Образован. Умён! Лет через десять будет генералом! — уговаривал сестру Юрий.

— Я не хочу быть женой генерала! Я хочу любить! Понимаешь меня, Юра? Любить! — объясняла Анастасия своему непонятливому брату.

Андрей Толстой предложил Анастасии руку и сердце. Она решительно ему отказала.

— Ты что наделала? Ты что сотворила? Отказала моему самому близкому другу! — в ярости набросился на сестру Юрий.

— Я его не люблю! С нелюбимым жить не буду! Не смей кричать на меня! — оборвала брата Анастасия.

Вскоре после этого, Андрей порвал все отношения со своим лучшим другом Головинским, ушёл с военной службы и уехал жить в Италию.

— Я тебя знать больше не желаю! Нет у меня сестры! Нет! Будь ты, проклята, безмозглая! Юрий с такой силой ударил ногой дубовую дверь, что она слетела с петель.

Анастасия, через год, вдруг, вышла замуж за купца первой гильдии Алексея Дерюгина.

Это произошло неожиданно как для всех близких девушки, так для самой Анастасии.

Тридцатилетний Алексей и Анастасия познакомились на передвижной художественной выставке влюбились друг в друга с первого взгляда.

Юрий на их свадьбе не был.

— За купчишку замуж выскочила! Теперь гвоздями в бакалейной лавке будет торговать! Ха-ха-ха… — говорил он родным и друзьям.

Но Алексей Дерюгин не являлся «купчишкой». Это был целеустремлённый мужчина, получивший образование в Сорбонне, владевший несколькими иностранными языками. К тридцати годам он уже создал «империю» «А.Дерюгин»: лесопилки на Урале, речные баржи на Волге, грузовые пароходы на Балтике, элеваторы в портах Азовского и Чёрного морей…

За него мечтали отдать замуж своих дочерей многие богатые родители России, а он выбрал Анастасию Головинскую.

Из гусарского Ингерманландского полка, при активном содействии своего отца, Юрий Головинский был переведён в Лейб-гвардии кирасирский Его Величества полк, и теперь с гордостью называл себя «жёлтым кирасиром».

В чине штабс-ротмистра он уже командовал эскадроном, когда во время одного из «Конкур Иппик» упал с коня и сильно повредил левую ногу. После этого Юрию пришлось уйти в отставку по причине инвалидности. Головинский уехал в своё родовое поместье в Орловскую губернию, где вскоре женился на Софье Николаевне Лечицкой. Всё довольно крупное приданное жены он потратил на организацию конного завода.

В 1894 году у Юрия и Софьи Головинских родился сын Владимир.

— Будущий офицер- кавалерист! Гусар! — с гордостью показывал он своего новорожденного своим друзьям.

В 1900 году у супругов Головинских родились две дочери-близнецы — Лиза и Катя.

Анастасия Михайловна после двенадцати лет счастливой жизни с Алексеем Дерюгиным осталась вдовой. Её муж скончался от сердечного приступа. Она осталась совершенно одна. Детей Бог им не дал…

— В одночасье теперь дерюгинская «империя» развалится! Что эта «Кукла» сможет сделать? — потирали руки конкуренты Дерюгина, потирая руки в предвкушении лёгкой добычи.

Но добычи они не получили. «Кукла», как они за глаза называли Анастасию Михайловну, неожиданно для всех талантливо продолжила дело мужа. У неё проявилась сила воли и «железная хватка» вести дела…

О жизни своего брата Юрия она ничего не знала, ведь отношения между ними прервались много лет назад.

Володя Головинский пристрастился к чтению книг лет в восемь. Только от одного вида рядов книг в кожаных переплётах, которые стояли в шкафах отцовского кабинета, его охватывал восторг. Здесь Юрий Михайлович позволял своему сыну делать всё: читать, пользоваться тяжёлым письменным прибором в виде двух мраморных слонов, подремать на просторном старинном диване… А вот открывать высокий платяной шкаф и заглядывать в него Володе строжайше запрещалось. Но он не мог удержаться от соблазна. Иногда, когда отца не было поблизости, Володя открывал резную дубовую дверь и замирал… В шкафу висели гусарские парадные мундиры деда и отца. Шитые золотыми нитями!

Мальчик тогда забывал обо всё на свете. Он с трепетом рассматривал бесчисленные ордена и медали… Уже тогда Володя твёрдо решил, что тоже будет офицером и, обязательно, гусаром!

Каждое утро, ещё до завтрака, он бежал в конюшни, чтобы посмотреть, как конюхи ухаживают за лошадьми — этими умными и грациозными животными. Когда Володе исполнилось десять лет, отец разрешил ему помогать работникам. В двенадцать — он уже довольно уверенно держался в седле.

В просторном доме Головинских месяцами и, даже годами, жили гувернанты и гувернантки из Москвы, Санкт- Петербурга, Англии, Франции, Германии. Вместе с родным русским языком Володя с раннего детства учил английский, французский и немецкий. Ему, как ни странно, очень нравилась латынь. А вот садиться за рояль фабрики Эрара и разучивать нудные сольфеджио под руководством Нины Петровны не хотел и увиливал под разными предлогами.

Ещё ему не нравились уроки рисования. Часто сменяющиеся учителя отмечали его одарённость, но интерес к этому предмету привить не смогли.

— Зачем рисовать акварельные деревья, если их видно из окна? Зачем изображать реку? Ведь лучше пойти туда и удить рыбу с деревенскими мальчишками? — вслух размышлял Володя.

— Софи, наш сын только страдает от уроков музыки? Зачем она ему — будущему офицеру? Рисование — это другое дело! Офицер должен нарисовать схему боевых порядков, план местности, например… А игра на рояле? — поинтересовался как-то у супруги Юрий Михайлович.

— Юра, музыкальное воспитание — это очень важная часть воспитания молодого человека — будущего российского офицера! Ты это понимаешь? Или нет? — недоумевала его супруга.

Отцу пришлось согласиться.

— И так, Владимир, сегодня я хочу услышать в вашем исполнении этюд номер три Шопена. Мы уделили изучению этого произведения достаточно времени. Я понимаю, что ни мои уроки, ни игра на рояле вам не нравятся. Вы, Владимир, уже должны понимать, что в своей жизни только иногда будете делать не то, что вам нравится, а то, что вы должны.

Начинайте, пожалуйста! — строго потребовала на одном из занятий Нина Петровна.

— Чижик- пыжик, где ты был? На базаре водку пил! — пробарабанил на клавишах, подпевая себе Володя.

— Вы очень дерзкий, мальчик! — покраснела от возмущения Нина Петровна.

Владимир равнодушно смотрел в окно.

— А вы знаете, что слово дерзкий имеет два значения? — справившись с эмоциями вкрадчивым голосом спросила Нина Петровна.

— Какие? — Владимир с интересом уставился на стайку воробьёв, сидевших на дереве.

— Какие? Слушайте меня очень внимательно. Дерзкий происходит от слова дерзить, то есть грубить старшим, совершать мелкие подлости. Дерзкий также происходит от слова дерзать, что значит смело стремиться к чему-то новому, совершать подвиги… Вот и выбирайте вы, будущий офицер, что вам делать дерзить или дерзать!

Владимиру, вдруг, стало нестерпимо стыдно: ведь он не может дерзить! Он не может и не должен делать подлости!

Головинский встал из-за рояля, повернулся к преподавательнице, поклонился ей:

— Нина Петровна, прошу меня простить. Я был не прав! Отныне я буду только дерзать!

Он сел за рояль и прикоснулся к клавишам. Володя играл наизусть…Играл, совершая небольшие ошибки, но играл, вкладывая всю свою душу.

— Действительно, вы очень дерзкий мальчик! — удовлетворённо произнесла Нина Петровна.

После этого урока в сознании Владимира что-то произошло: он почувствовал интерес к музыке. С его абсолютным слухом и великолепной памятью, которую единодушно отмечали учителя всех предметов, игра на рояле стала для него одним из любимых развлечений.

А ещё Владимиру понравилось петь. Очень часто, когда из граммофона доносились песни Шаляпина, он неосознанно для себя подпевал им во весь голос:

— Блоха. Ха-ха-ха. Блоха! — вторил он великому русскому певцу.

— Со временем, когда у вашего сына сформируется голос, у него будет прекрасный баритон. — Уверяла Нина Петровна Софью Николаевну.

Когда Владимиру исполнилось двенадцать лет, родители отдали его в Орловский Бахтина кадетский корпус.

Первые недели в этом учебном заведении стали суровым экзаменом для мальчика. Подъём в шесть часов утра, гимнастика, умывание холодной водой, молитва, первый завтрак, занятия… Всё это Владимир Головинский выдержал с честью. Но вот цукание кадетами старших классов младшеклассников приводило его порою в бешенство.

С этой мрачной традицией всех кадетских корпусов России Головинский столкнулся в первый же день. Он шёл по длинному коридору в спальную комнату, когда неожиданно услышал:

— Зверь, стоять! Ко мне! Бегом!

На эти странные для него слова Владимир не обратил никакого внимания.

— Сугубец, я тебе дал команду «стоять»! — послышался тот же, но уже очень раздражённый голос.

Головинский обернулся. В шагах десяти от него стоял верзила из последнего класса.

— Это ты к кому так обращаешься? — поинтересовался Владимир.

— Как к кому? К тебе! Ты же зверь!

— Моя фамилия Головинский! У меня нет никакого прозвища! При чём тут «зверь»?

У верзилы от возмущения вытянулось красное прыщавое лицо.

— Я, кадет выпускного седьмого класса, то есть «благородный корнет», а ты только начинаешь учиться в кадетском корпусе, поэтому и называешься «сугубый зверь» или «сугубец». Все вы, младшеклассники, являетесь сугубыми зверями и должны подчиняться нам. Ты понял?

Володя стоял, как вкопанный. Он никак не мог поверить услышанному…

А дальше было хуже: младшеклассники чистили «благородным корнетам» медные пуговицы на их мундирах, по их желанию выполняли приседания, отжимания на руках от пола, заправляли постели…

Головинскому не пришлось выполнять многих дурацких и унизительных приказов старшеклассников. Николай Теслицкий, тот самый верзила семиклассник с прыщавым лицом, стал его «наставником». В шутку в корпусе их называли «дядьками», и не давал Владимира в обиду. В благодарность за это покровительство, Головинский выполнял за Теслицкого все домашние задания по латыни.

Многие товарищи Владимира от цукания плакали по ночам в своих узких металлических кроватях.

«Когда я стану старшеклассником, то никогда не буду цукать младших!» — как-то поклялся сам себе Головинский.

21 декабря Владимир приехал домой на рождественские каникулы.

— Рассказывай, сын, как тебе нравится в кадетском корпусе или нет? Трудно? — первым делом поинтересовался у него отец, когда они остались вдвоём в кабинете.

— Всё хорошо, папа. Всё нравится… вот только…

— Что только? Рассказывай! — потребовал Юрий Михайлович.

— Цук кадетский совсем не нравится. Я его просто ненавижу! — признался Владимир.

— Ну, сын, ты не прав! Цук- это своеобразная «шлифовка» кадета и юнкера. Каждый мужчина, тем более будущий офицер, должен пройти через цук. Сначала старшие цукают тебя, то есть «шлифуют», а потом уже ты цукаешь младших. Таким образом сохраняются добрые традиции. В Николаевском кавалерийском училище, которое я закончил, и, в котором, я уверен, будешь учиться и ты — там тоже цук. Цук с особым шиком, основы которого были заложены самим Михаилом Юрьевичем Лермонотовым.

— Папа, я традиции уважаю и подчиняюсь им, а вот цукать никого не буду! — твёрдо произнёс Владимир.

— Сын, я тебя совсем не понимаю! — недоумённо пожал плечами Юрий Михайлович, — цук есть в знаменитой французской академии Сен-Сир, в престижном Вест-Понте в Североамериканских соединённых штатах… Как это без цука?

В первые же месяцы учёбы в кадетском корпусе Владимир Головинский получил почётное прозвище Голова. Ему он был обязан не своей фамилии, а успехами в учёбе. По всем предметам у него были отличные оценки. А преподаватель латыни Христофор Христофорович даже в табеле ставил Головинскому «пять с двумя плюсами», за что получал выговоры от начальника кадетского корпуса:

— Господин Игнатиади, напоминаю вам, что высшая оценка в российских учебных заведениях- это «пять»! Не пять с одним плюсом или двумя плюсами! Перестаньте своевольничать! Немедленно исправьте!

Через год Головинский записался в кружок столярного дела и в то время, как его товарищи корпели над домашними заданиями, он под руководством старого мастера Андрея Андреевича мастерил полки, табуретки, столы. Вскоре Владимир приобрёл в корпусе большую славу, как изготовитель гробов. Ведь в год их требовалось, как минимум, три.

— Голова, на следующей неделе будем «хоронить» химию. Гробик для неё сооруди! Да покрасивее! — обратился к Головинскому конченный двоечник из класса Иван Георгадзе по прозвищу Гога.

— Сделаю! Припасённые доски у меня есть… с удовольствием соглашался Владимир.

— Ой, ой, ой! Как будем «хоронить» эту дурацкую науку! — Гога зачмокал языком от предвкушаемого удовольствия.

Тайком, чтобы не видел Андрей Андреевич, Головинский сделал горбик и даже покрасил его жёлтой краской.

В одну из ночей они, кадеты третьего класса, завернувшись в простыни, со свечами в руках спустились в сад. В дальнем его углу заранее была вырыта ямка. Гога с Александром Поспеловским несли гробик, в котором лежали несколько старых учебников по химии и тетради по этому предмету. Прежде чем опустить гробик с «покойницей» в могилу, кадеты по-очереди произносили речи. На этот раз всех превзошёл Гога:

— Наконец ты сдохла! Сдохла ты — химия, которая пила мою кровь. Из-за тебя я остался на второй год! Но я — живой, а ты, старая и вонючая, лежишь в этом гробу…

Страстную речь Гоги все его товарищи прерывали стенаниями и надрывным плачем.

После Гоги прощальные слова сказал Головинский, а потом все остальные. Гробик опустили в ямку и закопали. Затем, согласно старинным традициям кадетского корпуса, они по- команде сбросили простыни и остались в костюмах Адама, сапогах, фуражках и, конечно же, при ремнях.

— К торжественному маршу! В колонну по-три — стройся! — скомандовал Гога.

После этого все кадеты третьего класса минут тридцать вышагивали по ночному саду.

Каждый год свой каникулы Владимир проводил в родительском доме. Помогал конюхам ухаживать за лошадьми, кузнецу перековывать их. Много читал… Рыбачил с деревенскими сверстниками и много играл на рояле и пел старые русские романсы. Их Владимир обожал и знал множество…

До окончания Орловского Бахтина кадетского корпуса Володе оставалось два года.

— Сын, ты не передумал? — спросил его Юрий Михайлович, когда вся семья собралась за рождественским столом.

— Ты о чём это, папа?

— Сделать блестящую военную карьеру кавалерийского офицерв?

— Папа, ты же знаешь, что военная карьера — это смысл всей моей жизни! — несколько пафосно ответил Владимир.

— Очень хорошо! Как ты собираешься её делать?

— После окончания Орловского кадетского корпуса буду ходатайствовать о моём зачислении в Николаевское кавалерийское училище.

— Правильно. Но для этого уже сейчас надо быть поближе к кавалерийскому училищу.

— Это как, папа? — не понял Володя.

— Я буду ходатайствовать о твоём переводе в Первый кадедтский корпус. Ты не возражаешь?

— Спасибо, папа! — обрадованно поблагодарил отца Владимир.

29 августа 1910 года Юрий Михайлович с сыном приехали в Санкт-Петербург.

— Несколько дней, пока не будут оформлены все документы, поживёшь у Анастасии Михайловны. — Объяснил он Владимиру.

— У той самой? — ужаснулся тот.

— Почему ты так о моей родной сестре и своей тётке? Ты даже ни разу её не видел! — строго поинтересовался отец.

— Просто я с самого детства слышал ваши разговоры с мамой о странностях Анастасии Михайловны.

— Владимир, тебя её странности касаться не будут. Я уверен.

В роскошном двухэтажном особняке на Невском проспекте их принял высокий бородатый швейцар, а затем по мраморным лестницам и тёмным коридорам проводил к двери из красного дерева.

— Брат, я так тебя рада видеть! — к Юрию Михайловичу подошла высокая сухощавая женщина. — А кто этот очень милый молодой человек?

— Это мой сын, Владимир! — почему-то нервничая, произнёс Юрий Михайлович.

Анастасия Михайловна поцеловала племянника в щеку:

— Добро пожаловать в мой дом! — торжественно сказала она, — стол уже накрыт. Подождите, подождите.

Тётушка вдруг остановилась и долго молча и пристально рассматривала Владимира. Тот от растерянности покраснел. Юрий Михайлович не тоже не мог понять, что происходит.

— Боже мой! Боже мой! Это невероятно! — всплеснула руками Анастасия Михайловна и сняла со стены фотографию в резной рамке.

— Смотрите это же одно лицо!

Владимир посмотрел на фотографию. На ней был он, только в женском платье и с бантом в косе.

— Здесь мне шестнадцать лет! — пояснила Анастасия Михайловна.

— И мне уже исполнилось шестнадцать… — поражённый увиденным, прошептал Владимир.

— Действительно, похоже брат и сестра близнецы! Никогда не обращал внимания на это сходство! — удивлённо протянул Юрий Михайлович.

За обедом брат и сестра после долгих лет разлуки вели очень напряжённый диалог. А основном говорила Анастасия Михайловна.

Володя не вникал в суть их беседы. Он рассматривал огромный зал, где был накрыт большой стол. На стенах — картины фламандских мастеров, в углах — скульптуры. Потолок был покрыт фресками. Владимира раздирало от любопытства, что же там изображено. Но он не мог задрать голову за столом и смотреть на потолок Это являлось признаком полного отсутствия элементарной культуры.

За обедом им прислуживали повар Жан, худой мужчина лет сорока пяти, ужасно говорящий по — русски и Клавдия, расторопная молоденькая девушка.

Затем Юрий Михайлович взял извозчика, и они с сыном поехали в Первый кадетский корпус, располагавшийся в двухэтажном здании розоватого цвета на Васильевском острове.

Пока у Владимира в канцелярии принимали все документы, Юрий Михайлович в кабинете директора корпуса генерал-майора Григорьева подписал бумаги о том, что обязуется платить за учебу своего сына пятьсот пятьдесят рублей в год, а также нести все дополнительные расходы по его обмундированию.

— Меня приняли! — с восторгом сообщил Володя отцу, когда они вышли на улицу.

— Поздравляю тебя, сын! На какое число тебе приказали прибыть в корпус?

— К девяти утра 24 августа.

— Очень хорошо! Сейчас я отвезу тебя к твоей тётушке, а сам поеду на вокзал. Мне надо возвращаться домой. Сам знаешь сколько у меня дел. С тобой уже встретимся на Рождество. Не забывай писать письма.

Володя вернулся в особняк к Анастасии Михайловны с неприятным чувством. Ведь с самого детства он слышал от отца самые нелестные о ней отзывы.

Тётушка встретила его с искренней радостью. Уже был накрыт ужин на две персоны. Прислуживала Даша, молчаливая служанка лет двдцати семи.

Владимир чувствовал себя очень напряжённо до тех пор, пока Анастасия Михайловна вдруг не обратилась к нему на французском языке.

— Володинька, все молодые люди твоего возраста увлечены произведениями Жюля Верна. Ты, наверное, тоже не исключение.

— Я, тётушка, исключение. Мне нравятся романы Александра Дюма (отца). Фантастические приключения, которые описывает Жюль Верн, мне не очень понятны. — Ответил по-французски Владимир.

Анастасия Михайловна настолько удивилась правильному произношению и чёткости ответа племянника, что отложила в сторону вилку и нож. Её густые изогнутые брови ещё больше изогнулись, а глаза василькового цвета округлились.

— Прошлая неделя для меня была не очень удачной. Один из моих грузовых пароходов сел на мель у берегов Шотландии. Страховая компания пока молчит, — меняя тему, пожаловалась она по-английски.

— Тётушка, мне приходилось читать о кораблекрушениях в тех местах из-за сложных навигационных условий. Густых туманов, например. — Четко произнося каждое слово, рассудительно ответил по-английски Владимир.

Анастасия Михайловна от удивления потеряла дар речи. Она даже покраснела от восторга, и на её лице проявились «полянки» веснушек.

— Во-ло-динь-ка! Ты такой юный и так много знаешь! Ты очень похож на моего покойного мужа, который был гением. Я уверена, Володинька, что тебя ждёт блестящее будущее. — Торжественно, как клятву, произнесла тётушка.

— Да никакая она не странная, как говорили мои родители. Анастасия Михайловна — прекрасный человек. И талантливый! Имеет пароходы, баржи, лесопилки… всего и не запомнишь! Этим же надо управлять! — подумал Владимир и встал из-за стола.

— Тётушка, ужин был просто отменный! Я вас очень благодарю! — он поклонился ей, потом подошёл и поцеловал в щёку.

— Как ты прекрасно воспитан! Я в восторге! — прошептала Анастасия Михайловна.

Тем временем Владимир подошел к роялю Эрара, стоявшему в дальнем углу.

— Точно такой же, как у нас! — подумал он и поднял его крышку. — Вы мне позволите побарабанить по клавишам?

— Володинька, барабань! — с готовностью согласилась его тётушка.

Владимир сел на круглый стул и прикоснулся пальцами к клавишам.

Запел он своим запоминающимся всем баритоном. Когда Владимир закончил «Дремлют плакучие ивы», сразу же, без перехода начал исполнять свой самый любимый романс «Гори, гори моя звезда»

Владимир закончил… В зале повисла тишина, которая прервалась громкими аплодисментами Анастасии Михайловны:

— Браво, Володинька! Браво! Браво! Гениально! Гениально!

В восемь часов сорок пять минут утра 24 августа Владимир Головинский вошёл в парадный подъезд Первого кадетского корпуса. Старый швейцар в расшитой золотыми галунами ливрее поздоровался с ним, а затем рассказал как пройти в дежурную комнату строевой роты.

По широкому светлому коридору Владимир дошёл до мраморной лестницы, поднялся на площадку с большими круглыми часами. Здесь, над открытыми дверями на красной доске золотыми буквами было написано «Рота Его Величества». С замиранием сердца он вошёл в коридор с большими стеклянными окнами. Слева находилась дежурная комната. Подполковник с седыми усами и шрамом на левой щеке выслушал его рапорт и отправил искать каптенармуса подпрапорщика Егорова.

Через час в новеньком мундире: чёрных брюках, белой гимнастёрке, подпоясанной кушаком с медной бляхой стоял в спальной комнате у узкой железной кровати. В её головах была прикреплена табличка, выкрашенная в красный цвет. На ней золотыми буквами сияло «Владимир Головинский».

Первого сентября после общего построения на плацу, Владимир вдруг услышал за спиной:

— Голова!? Голова, и ты здесь?

Головинский обернулся. К нему, радостно улыбаясь бежал Константин Белкин, его хороший приятель по Орловскому кадетскому корпусу.

— Белка, здравствуй! Ты тоже здесь?

— Ага, ещё с прошлого года! Ты разве не знал? Папа настоял… Да и мама тоже очень хотела.

— Ну и как здесь? — поинтересовался Владимир.

— Мне нравится. — Ответил Белкин, а потом неожиданно закричал:

— Господа кадеты, хочу представить всем вам моего старинного приятеля Голову. Он знает латынь лучше, чем знали её римляне. А поёт он, как… как, как Шаляпин.

К Владимиру стали подходить кадеты. Протягивали руки и предствлялись.

В Первом кадетском корпусе в почёте были занятия по физкультуре, особенный упор делался на фехтование. Большое внимание педагоги уделяли воспитанию у своих питомцев правильных манер, умению танцевать и достойно вести себя в женском обществе. Для этого два раза устраивались встречи с девушками из женских гимназий Санет- Петербурга.

В субботу с двенадцати часов Владимир получил своё первое увольнение. Он взял извозчика и поехал к Анастасии Михайловне. По дороге попросил остановиться, чтобы зайти в известный на всю Северную столицу цветочный магазин «Гертцнер и Компания».

— Милости просим, господин кадет! Заходите, не стесняйтесь! — вежливо пригласил его приказчик лет сорока в белой накрахмаленной рубашке в чёрном переднике и галстуком-бабочкой. — Чего желаете выбрать?

— А можно сначала посмотреть? — спросил Владимир с удивлением озираясь вокруг. Цветы в кадках, в горшках, лоханях с водой, в корзинах… Смешение запахов…

— Вы хотите что-то специальное? — улыбнулся приказчик.

— Розы, пожалуйста! — попросил Головинский. У него начала кружиться голова от изобилия цветов и ароматов.

— Имеем розы Портлендские, по двадцать пять копеек за штуку. Розы Бурбонские по сорок копеек за штуку. Дамасские — три штуки рубль… а вот обратите внимание: Моховая роза красная с нежно-жёлтым оттенком. Уникальные экземпляры! Уверяю вас! Если передумали покупать розы, то могу предложить вам рододендроны, камелии, флоксы, георгины, гладиолусы. Вот этот красавчик гладиолус стоит всего рубль десять копеек за штуку. — Приказчик увлечённо показывал свой товар…

«А у меня всего три рубля и мелочь! — подумал с огорчением Владимир, — к тётушке без цветов я не явлюсь, поэтому надо решаться».

— А вот у вас я вижу белые хризантемы, вон там на дальнем столе. Какова их цена? — поинтересовался Головинский.

— Замечательные хризантемы! Свежие ароматные и имеют невероятно белый цвет без каких-либо полутонов. Три штуки стоят всего сорок копеек. Будете брать? — моментально ответил приказчик.

— Девять! — не колеблясь, сказал Владимир.

— Прекрасно! Прекрасно! Сейчас я вам из них сделаю букет и уложу их в пергаментную бумагу. Вот пожалуйста! Один рубль двадцать копеек. — Протянул приказчик цветы Головинскому.

Владимир достал из кармана очень помятый рубль и две монетки по десять копеек.

Приказчик, широко улыбаясь, смотрел на помятый рубль.

— Спасибо за покупку, господин кадет! Наш магазин всегда к вашим услугам! — приказчик широко открыл дверь.

— Володинька, как я тебе рада! Как рада! — обняла племянника Анастасия Михайловна, поцеловала в щёку. — Ах, какие красивые хризантемы! Какая прелесть! Как пахнут! Проходи, мой дорогой, в гостиную! Я сейчас распоряжусь, чтобы накрывали на стол.

Забегала многочисленная прислуга Анастасии Михайловны. Через десять минут был сервирован шикарный обед на две персоны.

За едой Владимир с тётушкой беседовали о кадетском корпусе, о его мечте стать офицером, о таланте Шаляпина…

Время пролетело очень быстро.

— Ой, Анастасия Михайловна, мне уже в корпус пора! Спасибо вам за такой приём! Мне, честно, очень интересно с вами!

— Володинька, ты не представляешь, как мне было приятно беседовать с тобой. — Тётушка обняла его и поцеловала в щёку. — У тебя, дорогой мой, уже сейчас имеется особый лоск, лоск русского офицера: ты очень умён, начитан… И настоящий русский офицер должен иметь, — Анастасия Михайловна неожиданно замолчала, лукаво смотря на племянника.

— Что должен иметь? — не выдержав паузы, перебил её Владимир.

— Офицер должен иметь вот такой предмет и, обязательно, слышишь, обязательно, с достойным содержанием. — Анастасия Михайловна вручила ему новенький, резко пахнущий кожей бумажник.

— Спасибо, тётушка! — обрадовался Владимир и, чмокнув её в щёку, вышел из прихожей.

На улице он не удержался: вынул из кармана брюк бумажник и принялся его рассматривать при свете электрического фонаря на столбе.

«Теперь будет куда десять рублей прятать, которые отец мне каждый месяц будет посылать, — подумал с восторгом Владимир, — а отделений здесь сколько! Тяжеленный какой! Солидный подарок! А это что?»

Головинский вытащил две новенькие сотенные банкноты… Он испугался.

— Анастасия Михайловна ошиблась наверное? Забыла свои деньги? Надо ей сейчас же их вернуть! — лихорадочно подумалось ему.

Но в другом отделении бумажника Владимир нашёл маленькую открытку. На ней изящным почерком было выведено:

«Володинька, с началом учебного года! Можешь тратить эти деньги, как считаешь нужным. Целую тебя. А.М.»

У Головинского затряслись пальцы: у него никогда не было таких больших, нет не больших, а огромных денег.

— Вот это деньжищи! — вслух произнёс он.

Теперь все свои увольнения Владимир проводил у тётушки: играл на рояле, пел романсы, беседовал с Анастасией Михайловной и наслаждался чтением книг из её огромной библиотеки.

Быстро летело время. Вот и наступил декабрь.

На Рождество тётушка подарила Владимиру «Сокровища Лувра» — шикарную книгу на французском языке. В ней Головинский нашёл поздравительную открытку и… пятьсот рублей.

23 декабря он приехал в родительский дом, чтобы провести здесь свои рождественские каникулы. Целую неделю Владимир не выходил на улицу. Стояли сильные морозы, а потом, совершенно неожиданно наступила оттепель. Днём так пригрело яркое солннце, что с крыш закапали сосульки. Владимир решил прогуляться по окрестностям на лыжах.

Он прошёл через дубовую рощу, поднялся на холм. От открывающегося отсюда пейзажа у него перехватило дыхание.

«Разве увидишь такую красоту в Питере?» — подумал Владимир.

Он спустился с холма к реке. Здесь, на берегу, в окружении большой группы деревенских мальчишек лет тринадцати — четырнадцати стоял его друг детства и ровесник Колька Курицын, по кличке Курица, и оживленно размахивал руками.

— Привет, орлы! — поздоровался с ними Владимир.

— Ого, Володя приехал! Давно? — раздались радостные голоса.

Один только Курицын конопатый и задиристый презрительно плюнул себе под ноги:

— А, га-а-а- спа-ди — ин каде-ет, с приездом! — напирая на букву «а», ехидно произнёс он.

— Спасибо, Колька! А по какому поводу вы здесь собрались? — поинтересовался Головинский.

— А я, тута, говорю мальцам, что могу перейти речку, а они мене не верят. — Курица снова сплюнул.

— А зачем это тебе, Колька? — не мог никак понять Владимир.

— Хочу, чтобы все видели кто такой Курицын! А может ты тоже хочешь, а, га-ас-па-адин ка-а-дет?

— Зачем мне это? Ты же видишь, что лёд тонкий Да в саженях пяти отсюда виднеется огромная полынья. Ты видел? — Головинский показал пальцем на середину реки.

— Это для га-а-спод ка-а-детов тонкий! Кишка — сла-а-а- боватая у бла-га-родных! А мы простые. Смотри, что деревенский парень Колька Курицын делает! Берёт и запросто переходит речку.

Курицын смело ступил на лёд и сделал три шага. Под валенками у него стало скрипеть.

Колька сделал ещё три шага.

— Скрип, скр-и-ип. — Казалось, что скрипели старые рассохшиеся паркетные доски.

— Курица, вертайся! Утопнишь! Вертайся! — закричали в один голос мальчишки.

— Хрясь! — Курицын с головой ушёл под воду.

Все от ужаса застыли… В полынье показалась голова Кольки без шапки. Он молча и отчаянно бил руками поводе.

— Чего мальцы стоите? — давайте, кто-нибудь в деревню за мужиками! — закричал Владимир.

Он быстро снял лыжи и взял их в руки. Осторожно, с опаской, ступил на лёд.

— Скр-и-ип… скри-и-ип — раздавался противный звук из-под ног.

— Колька, держись! Сейчас я тебя вытащу! Держись! — кричал Владимир.

Лёд под ногами Головинского начал опасно шататься. Казалось, что он вот-вот опрокинется. Тогда Владимир кинул лыжи на лёд. Лёг на них и протянул лыжную палку Курицыну.

— Колька, хватайся за неё! Покрепче! — кричал Головинский, — а вы, мальцы, будете тащить меня за ноги! Только не все! Два человека! Да смотрите сами не провалитесь!

Курицын дотянулся до палки правой рукой, а левой рукой продолжал бить по воде.

— Колька, двумя! Двумя руками держись! — кричал Владимир, с ужасом ощущая, как под его телом трескался лёд.

Курица изловчился и из последних сил схватил лыжную палку двумя руками.

— Тяните! За ноги меня тяните! — громким голосом приказал Владимир.

Кто-то из мальчишек схватил его за ноги и начали тянуть. Головинский подтягивал к себе Кольку.

— Ещё, мальцы! Ещё! — спокойно приказывал Владимир, сам изо всех сил вытягивая Курицына.

Тот уже по грудь показался из полыньи…

— Не бойся! Держись! Чуток уже осталось! Держись, Курица! Держись! — говорил Владимир, продолжая делать неимоверные усилия…

По высокому косогору к реке бегом спускались мужики…

Бледно-синий Курицын на четвереньках стоял на берегу и громко, никого не стесняясь, плакал.

— У меня баня топлена! Давай парня ко мне! — предложил кто-то из мужиков. — Давайте, подсобите! Тяжёлый больно…

Потом кто-то из мужиков помог встать Владимиру. Он, дрожащими от усталости руками, кое-как надел лыжи и медленно пошёл к себе домой.

Весь апрель в Санкт-Петербурге дождил