Оглавление

3. 1991
4. 1991
5. 1991
7. 1991
8. 1991
9. 1991
11. 1993
12. 1993
14. 1997
16. 1997
18. 1999
19. 1999
21. 1999
22. 1999
23. 1999
24. 1999
25. 1999

Михаля Элькина родилась и выросла в России, где закончила медицинский институт. Живет в штате Висконсин, США, со своей семьей — мужем и тремя сыновьями. Работает врачом-терапевтом.

События нового романа Михали «Петля» проходят в постсоветской России 90-х.

О детстве и взрослении его главной героини Саши рассказывается в романе «Дом», опубликованном в 2019-м году.

Оба романа являются самостоятельными произведениями.

…на вас я богов призову; и Зевес не замедлит

Вас поразить за неправду: тогда неминуемо все вы,

Так же без платы, погибнете в доме, разграбленном вами…

Одиссея

Гомер

У меня на прослушивании телефонных и просто разговоров сидят молодые девчата. Им очень трудно иногда слушать то, о чем говорят и что делается в домах людей. Ведь прослушивание ведется круглосуточно.

Сентябрь, 1999

Здесь

Тишину квартиры прерывает слив воды из уборной, скрип двери и шаги.

И вновь тишина.

Звонок в дверь.

Неразборчивое бурчание; отдельные слова не ясны, но интонация раздраженная.

Тишина.

Снова звонят, на этот раз долго и настойчиво, не просто звонят, а возмущенно требуют открыть дверь то длинными, то короткими сигналами.

Бурчание, шаги.

Клацает дверной замок.

— Ну, привет, — произносит насмешливый мужской голос.

— Чего тебе? — недовольно отвечает другой. — Че приперся?

— Дашь зайти? Или прямо здесь обсудим?

Хозяин дома кряхтит, то ли переминаясь, то ли выпихивая гостя.

— А ты, вообще, кто, Питон или Кобра?

— Какая разница?

— Не скажешь — не пущу.

— Ладно, ладно, не кипятись. Питон я. — с недобрым смешком произносят из-за двери.

Хозяин неуверенно матерится.

Хлопает дверь.

Тишину прерывают шаги, затем скрипит старый диван.

— Так что надо?

— Вот здесь новое задание. С этим ты в одиночку справишься, мы тебе не понадобимся.

В ответ раздается порция отборной матерщины. Затем тот же голос произносит:

— Я же сказал — отбой! Вы там все тупые что ли, вам по сто раз повторять надо?

— Однако, успокойся… А мы решили, пошутил ты…

— Пошутил, твою мать! Я до сих пор под себя хожу, как вспомню! Он мне по ночам является, душить меня приходит!

— Ну ты че разнервничался? Первый раз, что ли? Напомнить тебе про утюги и паяльники?

— Это одно мочить кого не знаешь… а когда с ним во дворе ссал, а потом в школе вместе ластик пинал… в той самой, кстати, школе, — протяжный вздох. — Как он на меня зенки пялил. Как в последний момент башкой боднул, оттолкнуть пытался… А как дергался потом, бля, ногами сучил…

— Не бзди. Никто не придет тебя душить, твоего соседушку-дружбана давно черви кушают. У шефа спроси, он профессор, он тебе расскажет, что никакой загробной жизни нет. Как нас из розетки выдергивают — так и сказочке конец, а кто слушал, молодец. Вроде телевизора. Или утюга, — довольный смешок. — Так что надо на этом свете все от жизни брать, другой не будет.

— Пошел ты со своей сраной философией. И ты, и шеф твой, и братец твой-клон… Чего он вам вообще сдался? Вашему шефу, что — своего бизнеса мало?

— Вот не знал, что шеф должен перед тобой отчитываться! Но если тебя так уж интересует — не бизнес это, а личное. Этот дом его деду когда-то принадлежал, до совка еще. Шеф поклялся дом заполучить обратно, в семейное владение.

— Ублюдки…

— Так ты что же, выходишь из игры?

— Я вам че, супермен? Я сейчас на такое дело не пойду. Я весь на нервах, спалюсь за нефиг делать.

— А ты напрягись, постарайся.

— Дайте мне месяц. Хоть пару недель. В себя прийти.

— Ты повнимательнее записку-то прочитай. Дельце должно быть сделано через три дня, потом будет поздно.

— Пидары вы, вот кто.

— Хоть горшком назови, как говорится. Так какой твой ответ?

Долгая пауза.

— Сделаю, — звучит сдавленный голос.

— Вот и ладушки. Расчет, как всегда, сразу после. Шеф, сам знаешь, в этом вопросе не подведет.

Шаги, клацание замка.

— И кстати — я не Питон. Я Кобра, — слышен громкий хлопок, следом — хохот, отрывистый и хриплый.

Там

Филин сидел на унитазе вот уже час. Ему представлялось, что, открыв дверь, он увидит перед собой человека со следами веревки на шее, посиневшим лицом и вздувшимся животом. Наконец, он решился. Встал, натянул штаны, нажал ручку слива. От этих действий — повседневных, обыденных — чуть полегчало. Внизу живота, впрочем, опять противно заныло, когда, толкнув дверь, он услышал жутковатый скрип старых петель. Но в коридоре не было ни души. И в комнате не было ни души. В квартире призраков не наблюдалось, равно как и живых людей. Он облегченно вздохнул, и тут же вздрогнул от резкого дверного звонка.

Он тихо матюгнулся и замер в ожидании.

А вдруг пронесет? Вдруг этот пронзительный звук — ошибка? Почтальон? Соседка?

Не пронесло.

Звонок затрещал снова, на этот раз то разражаясь длинной забористой руганью, то оглушая отрывистым лаем.

Продолжая материться себе под нос, Филин направился к двери.

На пороге вместо призрака с воспаленно-красной бороздой на шее и копной слипшихся светлых кудрей стоял высокий парень с брезгливым выражением лица.

— Ну, привет, — насмешливо произнес гость.

— Чего тебе? — буркнул Филин. — Че приперся?

— Дашь зайти? Или прямо здесь обсудим?

Филин закряхтел, задвигался в узком коридоре, заскрипел рассохшимися половицами. Посетитель продолжал невозмутимо стоять в дверях, дожидаясь, когда хозяин закончит свою нервную возню.

— А ты, вообще, кто — Питон или Кобра? — наконец, выдавил Филин.

— Какая разница? — скривился гость.

— Не скажешь, не пущу, — втянув шею и вращая круглыми глазами, ухнул Филин.

Гость усмехнулся, в который раз убедившись в меткости его дворовой клички.

— Ладно, ладно, не кипятись. Питон я.

Филин посмотрел на гостя с сомнением, выругался. Но впустил его в квартиру и захлопнул дверь.

Не дожидаясь приглашения, Питон прошел в комнату и плюхнулся на диван — единственный здесь предмет мебели, помимо старомодного торшера в лохматом абажуре.

— Так что надо? — Филин завис над гостем, сверля его ненавидящим взглядом немигающих глаз.

— Вот здесь новое задание, — протянул Питон мятый конверт. — С этим ты в одиночку справишься, мы тебе не понадобимся.

Филин схватил Питона за плечо и выплюнул череду матюгов.

— Я же сказал — отбой! Вы там все тупые что ли, вам по сто раз повторять надо?

— Однако, успокойся… А мы решили, пошутил ты… — Питон отстранился, двумя пальцами аккуратно снял руку Филина с плеча. Губы Питона презрительно скривились.

— Пошутил твою мать! Я до сих пор под себя хожу, как вспомню! Он мне по ночам является, душить меня приходит! — Филин теперь озирался по сторонам, описывая едва ли не полный круг большой головой.

— Ну ты че разнервничался? Первый раз, что ли? Напомнить тебе про утюги и паяльники?

— Это одно мочить кого не знаешь… а когда с ним во дворе ссал, а потом в школе вместе ластик пинал… в той самой, кстати, школе, — протяжный вздох. — Как он на меня зенки пялил. Как в последний момент башкой боднул, оттолкнуть пытался… А как дергался потом, бля, ногами сучил… — он снова вытаращил птичьи глаза, принялся крутить из стороны в сторону своей несоразмерной башкой, судорожно хватать губами воздух.

— Не бзди. Никто не придет тебя душить, твоего соседушку-дружбана давно черви кушают, — поморщился Питон. — У шефа спроси, он профессор, он тебе расскажет, что никакой загробной жизни нет. Как нас из розетки выдергивают — так и сказочке конец, а кто слушал, молодец. Вроде телевизора. Или утюга, — Питон остался удовлетворен собственным чувством юмора и довольно хмыкнул. — Так что надо на этом свете все от жизни брать, другой не будет.

— Пошел ты со своей сраной философией. И ты, и шеф твой, и братец твой-клон… Чего он вам вообще сдался? Вашему шефу, что — своего бизнеса мало?

— Вот не знал, что шеф должен перед тобой отчитываться! Но если тебя так уж интересует — не бизнес это, а личное. Этот дом его деду когда-то принадлежал, до совка еще. Шеф поклялся дом заполучить обратно, в семейное владение.

Филин покачал головой, прерывисто вздохнул и тихо выматерился.

— Ублюдки… — он затих, продолжая глубоко дышать.

Питон сидел, откинувшись на спинку дивана, и тоже молчал.

— Так ты что же, выходишь из игры? — спросил он, наконец.

Филин вырвал конверт из его руки, достал записку и, прочитав короткий текст, злобно выругался.

— Я вам че, супермен? Я сейчас на такое дело не пойду. Я весь на нервах, спалюсь за нефига делать.

— А ты напрягись, постарайся, — посоветовал Питон. Он сидел на диване, невозмутимый: ни разу, кажется, не шелохнулся, не поменял позы.

Филин сдавленно произнес:

— Дайте мне месяц. Хоть пару недель. В себя прийти.

— Ты повнимательнее записку-то прочитай. Дельце должно быть сделано через три дня, потом будет поздно.

— Пидары вы, вот кто, — сказал Филин — отрывистые слова разнеслись по полупустой комнате тяжелым уханьем.

— Хоть горшком назови, как говорится. Так какой твой ответ?

— Сделаю, — выдавил Филин.

— Вот и ладушки. Расчет, как всегда, сразу после. Шеф, сам знаешь, в этом вопросе не подведет.

Питон встал и направился к двери, махнув хозяину, чтобы не провожал. Но Филин последовал за ним, точно хотел убедиться, что гость покинул его квартиру. Открыл дверь нараспашку и встал у порога, дожидаясь, пока Питон выползет, сгинет, оставит его в покое, пусть и наедине с висельником-блондином.

— И кстати — я не Питон. Я Кобра, — напоследок гость хлопнул Филина по плечу и засмеялся-закудахтал, коротко и злобно.

1991

Глава 1

— Эдельман, Александра Михайловна, — услышала Саша своё имя, произнесенное торжественным голосом декана. — Специализация общая терапия. Красный диплом.

— Подержи, — Саша сунула букет гладиолусов сестре, вскочила, стряхивая осыпавшиеся на колени махровые шарики, и направилась к сцене.

Стремительно двигаясь вдоль рядов под жидкие хлопки — к концу алфавита у присутствующих оставалось все меньше энергии, и лишь семьи и друзья выпускников старались поддерживать подобающую событию звуковую амплитуду — Саша поняла, что не испытывает обещанного экстаза. Если она сейчас что и чувствовала, то лишь досаду за купленное с рук дурацкое польское платье, с неуместным разрезом до середины правого бедра. При каждом шаге нога, затянутая в блестящий нейлоновый чулок, чуть ли не до самого паха переливалась радужными цветами под люстрой актового зала. Тоже мне, блин, Оскар, думала Саша, раздражаясь на себя: конечно, надо было взять платье, попроще, которое мерила первым, и которое, кажется, продавщица назвала «коктейльным».

Саша добралась до сцены, потрясла руку ректору, потом по очереди — деканам хирургии, акушерства-гинекологии и терапии, после чего последняя — пожилая тетка в пиджаке с мощными плечами — вручила ей диплом. Саша повернулась лицом к залу, постаравшись спрятать голую ногу за деканом-терапевтом и оттого до неприличия близко прильнув к ее солидной фигуре. Вспышка фотоаппарата ослепила Сашу, и она поспешила вниз по лестнице.

— Поздравляю, — шепнула Соня.

— Спасибо, — буркнула Саша. — Идиотское платье, что ты мне дома не сказала?

— Прекрасное платье! — прошипела в ответ сестра. — Очень тебе идёт.

— Да, особенно разрез до пупка!

— Кому ещё ноги демонстрировать, если не тебе…

Сзади на Сашу и Соню зашикали:

— Тише, пожалуйста…

Сёстры замолчали, закатили глаза и переглянулись: было бы что слушать… Но оказалось, рядом сидели родители выпускника с фамилией на «Ю». Саша кивнула и зааплодировала знакомому парню, который рысцой побежал на сцену. Его отец засвистел, а мать вскочила и защелкала камерой.

Оставались теперь только Яковлевы, муж и жена.

— Смотри, — зашептала Саша на ухо Соне. — Этот — полный балбес, она, фактически, за него все экзамены сдавала. Они садились рядом, и она по его билету писала ответы, а потом уж свои. Все равно плавал, конечно, но на трояк хватало. А на кожно-венерических он так пятерку получил, а она — четверку.

Яковлев последовал за Яковлевой на сцену. Сонечка проводила их обеспокоенным взглядом.

— У нас недавно студенты из Штатов были, — прошептала она в ответ. — Говорили: у них если кто списывает или подсказывает, другие студенты тут же на них доносят.

— Вот гады, — возмутилась Саша.

— Гады, конечно, — согласилась Сонечка. — Но, с другой стороны, этому вашему Яковлеву ведь людей лечить…

Она хотела что-то ещё сказать, однако Саша дернула ее за рукав и приложила палец к губам.

— Для меня огромной честью является представить молодого доктора, который в этом году станет обладателем премии имени профессора Кулакова, — говорил ректор на сцене. — К сожалению, Романа Евгеньевича больше нет среди нас. Если бы я рискнул сейчас перечислять все его заслуги, наша церемония затянулась бы до вечера, — ректор сделал паузу, чтобы позволить залу уважительно хмыкнуть, и продолжил, — Я хорошо знал Романа Евгеньевича…

Саша отключилась, бросила слушать, вспоминая профессора, с которым познакомилась шесть лет назад, в самые первые дни учебы. Громогласный и неутомимый, он наводил ужас на студентов; таким знала его и Саша. Но в памяти он остался печальным, одиноким стариком, который старческими слезящимися глазами высматривал тени прошлого в кабинете с голыми стенами. А может быть, к профессору уже тогда являлся призрак скорой смерти, и это на него так некстати и так досадно для Саши отвлекался Роман Евгеньевич во время важного разговора.

Он умер летом, и когда Саша вернулась в город после каникул, Романа Евгеньевича уже похоронили. В его кабинет быстро вселился новый ассистент кафедры, и Саша, побывав там однажды, удивилась, как мгновенно преобразилось и даже как будто расширилось пространство некогда унылой и тесной профессорской обители. Ассистент вынес пыльные тома и старомодные папки-гармошки, заставил шкаф препаратами с кафедры патанатомии: на полках теперь размещались банки, в которых плавали пораженные инфарктом сердца, почки в безобразных кистах и даже одна перфорированная матка — ее трубы с бахромой свисали, точно рукава разложенного для просушки свитера. Посетителю кабинета сразу становилось очевидно, что его хозяин — врач, посвящающий свою жизнь человеческим недугам. Впрочем, разительным контрастом невеселым экспонатам представали семейные фотографии ассистента: с каждой из четырех стен счастливо улыбались его красивая жена и двое детей дошкольного возраста.

Он так органично вписался в новую жилплощадь, что вскоре не осталось и следа ее недавнего владельца и казалось, будто ассистент здесь обитал вечно.

Но в конце учебного года на двери кабинета все же появилась мемориальная табличка, и ректор объявил, что самого достойного выпускника ежегодно будут награждать премией имени Кулакова.

— Смотри, — выдула Соня на ухо Саше. Та вынырнула из воспоминаний и повернула голову туда, куда указывала сестра: между рядами назад на сцену пробирался Яковлев, только что вернувшийся на место после получения диплома.

Саша недоверчиво вытаращила глаза:

— Ничего не понимаю… Ему — премию Романа Евгеньевича?

— Наверное, за отличное знание кожно-венерических болезней, — предположила Соня, и обе прыснули.

Вечером гуляли в кафе, терапевтической группой — почти все девочки. Трое пришли с мужьями, остальные — со своими ребятами. Саша, уже в летней юбке и блузке, пришла с Соней. Кафе недавно построили на высоком берегу реки, прилепили к отвесному склону, и тремя стеклянными гранями здание смотрело строго на запад — на солнце, идеальным алым кругом висящее низко над водой в этот ясный июньский вечер. Узкая лесенка вилась от кафе вниз, на песчаный пляж.

Сразу открыли шампанское. Саша целый день ничего не ела; она почувствовала, что быстро пьянеет, и, как это бывало с ней, переполнилась мгновенным обожанием: к своим красивым подругам, которые вместе с ней выстрадали годы изнурительной учебы, к их веселым и шумным друзьям, но более всего — к Сонечке, чудесной сестричке, которая за время Сашиной шестилетней аскезы из замкнутого подростка превратилась в уверенную молодую женщину. Соня сидела в одиночестве и ковыряла вилкой овощной салат. Саша подошла к ней, обняла за плечи, переполненная сентиментальной любовью:

— Ты — лучшая, ты знаешь это, правда? — сказала она твердо.

— Теперь знаю, — ответила Сонечка и протянула Саше кусок колбасы, — На, закуси.

Саша, хоть от колбасы и не отказалась, покачала укоризненно головой:

— Нам с тобой без сомнения достался разный генетический материал… или одну из нас удочерили.

— Почему? — возмутилась Соня.

— Это очевидно. Ты — однозначный математик, я — безнадежный гуманитарий. Я пью, ты не пьёшь. Ты не ешь мяса, я не-мясо не ем, — она демонстративно пожевала колбасу. — Я красивая, ты очень красивая.

— Не знаю, не знаю. Я вижу между нами много сходства.

— Например?

— Ну… — Соня задумалась, — мы обе любим чёрный хлеб… ты — с солью, я — с маслом.

Они фыркнули и обнялись.

Потом все расселись и долго ели-пили, вспоминали смешные истории из студенческой жизни. Почему-то чуть ли не в каждой истории фигурировал бедняга Яковлев: до женитьбы на своей Яковлевой чуть не вызвал инфаркт у профессора, когда на экзамене по анатомии пошёл искать эпидидимис на женском трупе.

Стало уже казаться, что все смешное и нелепое в институте неизменно происходило именно с Яковлевым — просто не человек, а ходячий анекдот.

Соня смеялась со всеми вместе, но Саша видела, что с ее лица не сходит недоумение.

— Саш, это тот, который премию получил? — спросила она.

Соседка по столу услышала Сонин вопрос и пояснила охотно:

— Тот самый. Его отец — директор железобетонного. Строит ректору дачу.

— Как же он будет людей лечить? — повторила Соня утренний вопрос.

Соседка залилась смехом.

— Не волнуйся, он не будет. Он будет медоборудованием торговать, папаша его уже куда надо пристроил.

Солнце скрылось за кромкой реки, но еще оставалась ровная, ярко-красная полоса. Народ уже бродил бесцельно из угла в угол: наелись, натанцевались и насмеялись вдоволь, но расходиться никому не хотелось, точно было страшно, что студенческая жизнь, которая не закончилась сдачей последних экзаменов, и не закончилась получением диплома, вдруг раз — и оборвется, стоит ступить на крутой склон за порогом кафе. Сашино опьянение прошло, сменившись нетребовательной меланхолией. Она поискала глазами сестру. Та сидела в углу с единственным юношей-терапевтом, таким же «ботаником», как Соня. Они оживленно беседовали — нашли друг друга — и Саша, которая весь вечер следила за тем, чтобы Сонечка не была в одиночестве, решила спуститься к реке.

Она сбежала по крутой лесенке и тут же острой шпилькой провалилась в пляжный песок. Саша стащила туфли. Песок под ногами был мокрым и холодным, вода омывала узкий берег почти до самого склона. Саша большим пальцем ноги проделала ямку в песке, и ямка тут же исчезла, наполнившись водой. Саша прочертила полоску-желобок, которую тоже сгладила набежавшая волна. Саша тогда стала писать на песке имя: Андрей, Андрей — не опасаясь, что кто-то может обнаружить след ночных откровений и проникнуть в ее мысли — все смоет вода, все скроет песок.

Уже стемнело, красная полоса заката погасла. Светящийся куб кафе, казалось, парил в чёрном пространстве; в его утробе, как в немом кино, двигались силуэты людей. Кроме равномерного шума воды, не было слышно ни звука. Саша хотела уже пойти обратно, как вдруг рядом с ней материализовался из темноты некто.

— Здравствуйте, девушка, — произнес он четким мужским голосом.

Саша попятилась от неожиданности. Он стоял перед ней, в нарядной светлой рубахе, в брюках, закатанных до середины голени, и босой, как и Саша.

— Держите, это вам, — он протянул ей гладиолусы, ничем не отличающиеся от тех, что утром подарила сестра.

Растерявшись, Саша приняла букет, но тут же спохватилась:

— С какой стати…

— У вас праздник, — он указал пальцем вверх, на кафе. — В праздник дарят цветы. Все очень просто.

Саша пожала плечами.

— Спасибо. У меня теперь будет второй букет гладиолусов.

— А первый от Андрея? — поинтересовался молодой человек.

Вот тебе и смытые волной сокровенные мысли — нельзя доверить их даже ночному берегу реки.

— Ну ладно, я пошел, — сказал молодой человек, не дождавшись ответа.

Но вместо того, чтобы исчезнуть в темноте, из которой появился минутами назад, он шагнул в реку. Саша увидела, как вокруг его щиколоток замкнулись кольца воды. Намокли закатанные штанины брюк. От порыва ветра парусом натянулась рубаха на спине. Саша смотрела на парня с любопытством. Вдруг он резко подался вперёд, сложил руки клином над головой и нырнул. Она вскрикнула, прыгнула в воду и успела схватить его за брючину, но ткань выскользнула из ее руки, и парень, который тем временем сделал два мощных умелых гребка, оказался сразу недосягаемо далеко.

— Эй, что вы делаете? — закричала Саша, стоя по колено в воде и размахивая руками. В кромешной тьме трудно было разобрать, где пловец. Саша запрыгала, пытаясь привлечь внимание друзей в кафе, но, конечно, сверху никто не мог ее видеть.

Она бросила букет, побежала вверх по лестнице, распахнула дверь и прокричала, задыхаясь:

— Там, там… человек тонет!

Несколько пар непонимающих глаз уставилось на нее. Сбиваясь, Саша объяснила, что произошло.

— Ерунда какая-то, пойдём, посмотрим.

Саша кинулась вниз, и вслед за ней несколько парней спустились к реке.

Небо за те короткие минуты, что Саша бегала наверх, усыпало звёздами, будто кто-то тихонько подкрался в ее отсутствие и нажал кнопку выключателя.

По дороге все галдели, но на берегу замолчали, и в тишине пришлось напряженно вслушиваться, чтобы вычленить всплески воды, которые раздавались вдалеке: ритмично, уверенно. Разглядеть пловца было, конечно, невозможно, но он явно знал, что делает. — Саш, этот товарищ твой… как-то очень организованно тонет, — произнес один из ребят.

— Мда… странно. Он пьяный был?

— Не похоже, — сказала Саша. — Букет мне отдал.

— А, понятно. Прождал девушку, а она не пришла. Вот он с горя и нырнул.

— Извини, Саш. Никто за ним в воду не полезет. Если бы днём… и не с будуна… а так — нет.

Ребята постояли молча. Звуки тем временем затихли. Кто-то сказал:

— Там впереди коса, он сможет встать, передохнуть. А если хороший пловец — глядишь, и до берега доплывет.

Парни закурили, вглядываясь в темное пространство, повздыхали. Саше показалось, что всем как-то стало неловко, хотя, разумеется, прыгать в воду было бы безумием.

Потом один за другим поднялись по лестнице. Саша постояла в одиночестве, и взгляд ее упал на три мятых цветка у самой кромки воды. Она собрала их, стряхнула песок с розовых лепестков и ещё не распустившихся зеленых верхушек; надела туфли и тоже пошла назад в кафе.

Соня уехала домой через несколько дней — при МГУ начиналась какая-то международная конференция по компьютерам; для Саши все это было китайской грамотой. В Москву Саше распределиться, конечно, не удалось. Все же ей повезло, она устроилась на работу в эндокринологическое отделение больницы города в трёх часах езды от Москвы. Квартиру уже разменяли, новая семья сюда въезжала на следующей неделе; вещи были отправлены или распроданы, а те немногие, что оставались, сиротливо кучились в углах. Саша бродила по опустошенной квартире, где прошло ее детство, где умерли папа, бабушка и дедушка. Она спала на матрасе, брошенном посреди пустого зала. В другой комнате все еще стояло пианино, давно расстроенное; Саша открывала его рыжую крышку, и пианино заискивающе улыбалось ей слегка пожелтевшими — а некогда идеально белыми — зубами-клавишами. Тогда Саша проигрывала какой-нибудь быстрый этюд, давя на западающую педаль старательно, хоть и не по делу — звук от этого казался менее дребезжащим и фальшивым.

Окончательно Саша начинала на новом месте в конце августа, но ее попросили в течение месяца поработать в небольшом соседнем городке, в районной поликлинике, единственный терапевт которой уехала в отпуск. Саша согласилась: делать все равно было нечего, а отчаявшийся главврач обещал заплатить две ставки. Бедняга потерял за последний год хирурга, который сбежал торговать лекарствами, и педиатра, которая брала длинные отпуска и больничные и ездила с мужем в Китай за шмотками; муж, сам бывший врач скорой помощи, потом продавал их на рынке. Обо всем об этом главврач поведал, мелкими движениями дрожащих рук двигая плошку с клубникой через стол Саше: «С нашего огорода, живые витамины», — говорил он подобострастно, и Саше было неудобно, что пожилой опытный доктор выступает перед выпускницей в роли просителя. «Поживешь с нами, мы с женой тебе комнату выделим. Заодно опыта наберешься. А народ у нас нетребовательный, доброе слово скажешь — им уже лучше», — говорил главврач Сергей Глебович. У него был местный тягучий выговор и облик сельского мужичка.

Проводив сестру, Саша собрала чемодан и поехала на автобусе к новому месту работы. Лето было в разгаре, мясистая пыльная зелень мелькала за окном. Саше в конце концов надоело это придорожное однообразие, и она достала из сумки «Справочник по оказанию скорой и неотложной помощи». Человеческие недуги в книге были организованы по алфавиту, начиная от «аллергических реакций» и заканчивая «электрошоком». Саша принялась листать страницы. Текст был мелкий, густой и прежде не раз читанный, но Саша привычно разволновалась от мысли, что вот теперь-то, когда она начнёт работать самостоятельно, выяснится, что красный ее диплом гроша ломаного не стоит, она будет совершать недопустимые ошибки, она потеряет больного…

Автобус резко затормозил, так что Саша едва не уткнулась носом в описание прободной язвы. В проходе уже толкались нетерпеливые пассажиры. Саша повесила сумку через плечо, вытащила чемодан и с книгой в руке — некогда было совать ее в сумку — поспешила к выходу. Сергей Глебович встречал ее на станции.

— Приехала, девочка, — сказал он ласково, принимая у Саши чемодан. — Ну, пошли, жена моя холодным борщом нас накормит. Все овощи с огорода.

Он увидел в руке Саши книгу и добавил:

— Красивая книжка, много в ней чего понаписали. Только у нас лекарств таких — нема, — он развел руками, но, увидев испуг в глазах Саши, добавил успокоительно, — Ну, не совсем нема… что-то есть. Эуфиллин, глюкоза… Преднизолон завезли недавно. Не боись, девочка.

После домашнего обеда — овощной салат, холодный борщ — от второго пришлось отнекиваться — Сергей Глебович повел Сашу в поликлинику.

Шли пешком — от дома главврача быстрого ходу было минут пятнадцать. Встречные горожане уважительно приветствовали Сергея Глебовича, с любопытством разглядывая Сашу. Доктор с удовольствием пояснял:

— Александра Михайловна, терапевт наш новый, — Саша смущенно улыбалась от того, что ее представляют по имени-отчеству.

Иногда Сергей Глебович добавлял:

— Пока к нам на разведку, на месяц, но ежели мы ей понравимся, то, глядишь, и останется, — он подмигивал Саше.

Они подошли к обшарпанному двухэтажному зданию поликлиники. В окошке регистратуры покачивалась на стуле суровая на вид женщина в застиранном белом халате и накрахмаленной шапочке на седых волосах. Сергей Глебович представил ей Сашу, и женщина разулыбалась, сверкая золотыми зубами. Поликлиника пустовала — прием шел в женской консультации на втором этаже, и в травмпункте на первом; остальные кабинеты были заперты. Сергей Глебович порылся в кармане брюк и, выудив оттуда связку ключей, открыл одну из дверей. Просторная, с огромным окном во всю стену, комната походила скорее на танцевальный зал, чем на кабинет терапевта. Письменный стол, два стула и кушетка, стоящие в дальнем углу, выглядели здесь сиротливо и неуместно. Саша растерянно огляделась по сторонам, а Сергей Глебович сказал горделиво:

— Барские хоромы, а? Самый большой кабинет. Будешь пока всех здесь принимать.

— Всех? — переспросила Саша.

— Конечно. Чай, за хирурга сумеешь — что ты, грыж не видала? И абсцесс вскрыть сможешь — процедурная рядом, Елена Николаевна, наша медсестра, очень опытная, поможет если что. И Леша рядом… Посложнее случаи в больницу посылать будешь. А детей принимать — вообще пустяки… те же люди, только размером меньше. Их летом мало приходит. Ничего, справишься, — он по-отечески похлопал Сашу по плечу.

Сергей Глебович поводил еще Сашу по поликлинике, представил гинекологу, которая сидела в одиночестве, почему-то в гинекологическом кресле, и читала «Анну Каренину». Саша не стала спрашивать, отчего такой странный выбор места, но врач пояснила сама: у нее радикулит, ей удобнее сидеть высоко и на жестком, прислонившись к спинке.

— Пойдем, с Лешей тебя познакомлю, — сказал Сергей Глебович и направился к единственному кабинету во всей поликлинике, у которого ждали пациенты, — это наш травматолог.

Из кабинета Леши раздавались громкие ругательства. Сергей Глебович распахнул дверь и подтолкнул Сашу внутрь.

На процедурном столе у стены орал огромный мужик, дрыгая ногами в стоптанных ботинках невероятного размера. Медсестра буквально лежала на нем плашмя, пытаясь удержать на кушетке.

Врач, тоже мощный мужчина, бесстрастно ушивал глубокий порез ладони своего беспокойного пациента.

Врач Леша посмотрел на вошедших и сказал неожиданно и невозмутимо:

— А, Саша. Привет. — услышала Саша знакомый насмешливый баритон.

Она с трудом узнала Лешу: был он грузен, небрит — совсем не похож на симпатичного студента-старшекурсника, который, как и Саша, когда-то работал над научным проектом Романа Евгеньевича.

Лёша, помнила она, мечтал о хирургии — но без блата не попал в ординатуру, и пошел в травматологию. Потом случилась темная история, он с кем-то повздорил, и то ли его выгнали, то ли он сам ушёл. Саша не очень за всем этим следила, слышала сплетни от подруг, и когда Лёша пропал из виду, не задумывалась о его судьбе.

И вот, значит, он прибился в поликлинику захолустного городка; а ведь когда-то, кажется, мечтал стать кардиохирургом.

— Привет, — ответила Саша, справившись с не сильным, но все же потрясением.

Она помнила Лешу высоким мускулистым парнем — а перед ней сидел мужик с пористым носом и набрякшими веками пьющего человека.

— Вы знакомы? Замечательно! — обрадовался Сергей Глебович. — Будет у нас, значит, веселая молодая компания, будем чай вместе пить!

Пациент тем временем продолжал голосить. Лёша накладывал последний шов, когда тот, вместе с пузырями слюны, выплюнул совсем уже непристойное ругательство.

— При дамах? — возмутился Лёша, аккуратно затянул узел, обрезал нитку и влепил пациенту такую оплеуху, что тот охнул и замолчал. — Поднимайте его, девочки. Забинтуйте ему лапу, и пусть валит отсюда, — Лёша опять замахнулся, но не стал больше бить беднягу, и тот, скуля, шаткой походкой покинул кабинет в сопровождении медсестёр.

— Что он опять натворил? — спросил Сергей Глебович.

— Напился и жену бутылкой стал дубасить, а бутылка у него в руке лопнула, — пояснил Лёша.

Сергей Глебович сокрушенно покачал головой.

— Ну, бывай, — сказал он и, увлекая за собой Сашу, направился к выходу.

Тут же в кабинет юркнул мальчишка лет десяти, в лангетке на правой руке. Подмышкой он тащил рентгеновский снимок. Саша успела увидеть, как Лёша по-взрослому пожал мальчику здоровую левую руку. «Здравствуй, друг, — услышала она за спиной голос, одновременно серьезный и ласковый. — Как дела? Болит рука? Пошевели пальцами…»

Вечером Лёша появился у Сергея Глебовича. Саша сидела в одиночестве, листала раскритикованный главврачом справочник, когда в дверь комнаты (ей отвели бывшую детскую давно женатого сына) постучали. Она открыла и обнаружила на пороге Лешу, гладко выбритого, благоухающего, в слегка мятой футболке-поло.

— Саш, пойдем, прогуляемся? — предложил Лёша сконфуженно, как школьник, который решился пригласить девчонку на свидание.

— У меня завтра первый рабочий день.

— Ну и что? — искренне удивился Лёша. — Первый, но ведь не последний?

Саша улыбнулась, накинула на плечи кофту и вышла за Лешей во двор.

Он повёл ее на набережную: в этом Богом забытом городишке, пояснил Леша, больше пойти некуда. И действительно, многочисленные юные парочки прогуливались вдоль реки.

— Смотри, мы здесь с тобой старики, — сказала Саша.

— В здешних местах подростковый возраст — это расцвет. Мимолетный и непродолжительный. После — только пьянство, пошлость и тоска.

— Депрессивно, — вздохнула Саша, но спорить не стала. — А как ты в здешних местах оказался?

— Я в ссылке.

Лёша рассказал о своей схизме с кафедрой травматологии. К ним поступил мальчишка со сложным переломом ноги; ему наложили гипс, и в течение недели парень скрежетал от боли зубами и стонал, покрываясь холодным потом. На него то не обращали внимания, то журили за немужское поведение. Когда Лёша взял палату, мальчишка лихорадил и заговаривался. Лёша снял гипс и обнаружил запущенную гангрену — в тот же день сам ногу и ампутировал.

— Как же они такое пропустили? — ужаснулась Саша.

— Это ещё не все, — продолжил Лёша. — Ни в одной записи никто даже не упомянул состояние пальцев, капиллярное наполнение — понимаешь? И когда случай пошёл на рассмотрение, они велели ординатору переписать начисто всю историю болезни! Понимаешь? Но я им не позволил. Началась, конечно, перепалка, слово за слово… К сожалению, слов оказалось недостаточно.

Лёша горделиво, во всех клинических подробностях — как и подобает специалисту — принялся перечислять телесные повреждения, нанесенные им заведующему отделением.

— Да ты опаснее своих собственных пациентов, — заметила Саша восхищенно.

— Обижаешь, — возмутился Лёша. — Я бью только из принципа. И на женщину руки не подниму.

Они ещё побродили, болтая. Саша смотрела на Лёшу и думала о том, что он вовсе не такой, каким показался ей поначалу; может быть, мягкий свет редких уличных фонарей льстил ему, в отличие от яркого солнца в окне поликлиники.

— Саш, ты красивая очень, — сказал вдруг Леша — тоже изучал очертания ее лица под ясным, темным июльским небом

Все-таки он очень отличался от того молодого нахала, которого Саша знала пять лет назад и который, помнится, пытался ее лапать в общаге.

— Мы вроде не старые еще, а мне иногда кажется, что жизнь прожита, и дальше все на автомате.

— Напрасно, Леш, — сказала Саша. — Тебе надо себя как-то применить. Ты же очень способный, я помню.

— Я знаешь, Саш, из тех, кто, кроме профессии, ничего в жизни не знает и не умеет. Годам к тридцати человек про себя многое понимает, и вот это я точно понял — если бы я мог просто на работу ходить и свое дело делать — вот это для меня. Я не в правильные времена родился: сейчас, чтобы преуспеть, крутиться надо, пробиваться… я не умею.

Саша остановилась и строго сказала:

— Не оправдывай собственную инерцию. Во все времена никому ничего само в руки не сваливалось. За исключением отдельных редких везунчиков. Тоже мне — ты не умеешь пробиваться! Просто бейся за себя, как бьешься за своих пациентов, вот и все.

Леша хмыкнул.

— Звучит, почти как девиз. Я запомню.

— Домой пора, — сказала Саша.

Лёша резко остановился и быстро, едва слышно произнес, не глядя на Сашу:

— Пошли ко мне.

— Ты опять за свое? — улыбнулась Саша.

— За свое, — коротко, и даже как-то кротко признал Леша.

— Пошли, — согласилась Саша, неожиданно для себя самой.

«Ну и пускай» — думала она, шагая рядом с Лешей вдоль темной реки.

Кирка вот, бывало, делилась с Сашей интимными новостями, привычно пересыпая речь английским жаргончиком — пополнила его, благодаря доступным теперь американским фильмам. Рассказывала про свои «one night stands», говорила, как важно иметь богатый сексуальный опыт до того, как приклеишься к одному мужчине: на западе это давно в порядке вещей. Хотя, надо сказать, тот, к кому она скоропостижно приклеилась, не казался блестящим выбором…

У Саши же был один Андрей, бесконечный, далекий, бесконечно далекий. Он за океаном, он делает карьеру и полагает — нет, убежден — что в скором времени сможет вызвать Сашу. Он вообще убеждён во всем, о чем думает и говорит — а думает и говорит он много, как и полагается многообещающему молодому ученому. Например, он убежден, что, как только вызовет к себе Сашу, она сорвется с места и прилетит к нему.

Полетишь, разумеется, полетишь — с несправедливой обидой на Андрея подумала Саша; так что Андрей, не сомневаясь в ее любви, прав и здесь — как прав всегда. Был прав, наверное, когда, улетая, предсказывал, что в России случится государственный переворот, попытаются восстановить власть коммунистов и закроют границы. «Так что надо держать нос по ветру, — посоветовал он Саше, прощаясь с ней в Шереметьево. — При первых тревожных веяниях садись в поезд и выезжай в Прибалтику. Оттуда потом можно будет выбраться, оттуда я тебя выцарапаю». «Что ты нагнетаешь, — сказала Саша. — Какой к черту переворот? Все пламенные коммунисты и комсомольцы бросились джинсы продавать, им не до этого». «Ошибаешься. В стране достаточно сил, которые желают повернуть все вспять». Андрей обнял Сашу перед посадкой и напомнил ей, что любит ее.

— Леш, как ты думаешь, — спросила Саша, — у нас в стране будет переворот?

— Чего? — удивился Лёша. — Ну ты даешь! Откуда это взялось?

— Один умный человек говорит, что будет.

Лёша уверенно помотал головой:

— Нет, не будет. Для переворота нужна политическая воля. И убежденность в своей правоте. А у нас сейчас каждый сам по себе выживает, крутится, как может; выжидает — куда кривая выведет.

Они дошли до Лешиного дома, болтая о всяком-разном. Он снимал квартирку на втором этаже пятиэтажки; Саша опасалась, что шагнет в грязную холостяцкую берлогу, но у Леши оказалось на удивление чисто — возможно, от того, что пачкаться, собственно, было нечему. В комнате стояли тахта и шифоньер, а малюсенькая прихожая и вовсе пустовала. Лёша, чертыхаясь, зажег газовую колонку: извел несколько спичек.

— Давно чинить надо, — пожаловался он. — Хозяин тянет резину, но я уже нашёл мастера. Я ему плечо на днях вправлял… Чай пить будешь? У меня, кажется, печенье завалялось.

Он открыл одинокий кухонный шкафчик, но печенья там не нашлось.

— Да, конечно… я ведь его доел позавчера еще, — вспомнил Лёша.

Чай был, но не было чайника, и Лёша поставил кипятить воду в ковшике.

Он полез в холодильник — там лежали кусок сыра и банка сметаны. Никаких признаков пьянства, в котором Саша заподозрила Лешу утром, не наблюдалось: не валялись по углам пустые бутылки, и новые не хранились в выпотрошенном чреве холодильника.

— Сергей Глебович меня так кормит, что тебе не стоит беспокоиться, — сказала Саша. — После сегодняшнего ужина я не захочу есть до отъезда.

— А когда отъезд? — спросил Лёша.

— Через месяц. 18-го августа.

— Понятно. В глуши, в деревне, все вам скучно? А мы… ничем мы не блестим, хоть вам и рады простодушно.

Саша улыбнулась:

— Это женские слова.

— Да? — удивился Лёша, и, выключив газ под бурлящей в ковшике водой, заварил чай прямо в большом стакане.

Он протянул руку через стол, положил на Сашину. Он стал другим — а руки не изменились, подумала она — такие же длинные гибкие пальцы с крупными узлами суставов. Она накрыла его руку своей, и он положил сверху ладонь. Получилось многослойное сооружение — китайская пагода с торчащими во все стороны и загнутыми к потолку углами-пальцами.

Пагода продержалась несколько мгновений и раскрошилась: Лёша схватил Сашу за руки, притянул к себе, поднял и понёс в комнату. Она закрыла глаза от удовольствия и от осознания собственной вины — перед Андреем, который бесконечно далек, и перед Лешей, которого скоро оставит.

1991

Глава 2

Сергей Глебович проводил Сашу до станции, но не стал даже автобуса дожидаться, так был опечален.

— Уезжаешь, — сказал он горестно. — Да спасибо и на этом. Выручила нас.

Махнул рукой и собрался уже уходить, когда Саша повисла у него на шее, чмокнула в серую щеку. Он, бедняга, зашмыгал, захлюпал носом.

— Спасибо вам! Я так благодарна за все! Устроили мне барскую жизнь, Сергей Глебович… а научили за этот месяц большему, чем за весь мединститут, правда!

Сергей Глебович обнял Сашу, прижал к груди.

— Удачи тебе, девочка. Я, конечно, в глубине души надеялся, что, может, останешься… но все понимаю. Слишком ты толковая для нашей глуши. Жаль вот, Лёша скучать будет.

Саша бросила взгляд на Сергея Глебовича — осуждает? Посмеивается? Тот сказал:

— Дело молодое, конечно. Погуляли — и погуляли. Но, думаю, он не скоро тебя позабудет.

— До свидания! Я вам напишу, — Саша ещё раз обняла старика и пошла к автобусу.

День получился суматошный — пока Саша доехала до города, пока забежала на квартиру и последний раз навестила Кирку с ее малышами — до вокзала добралась рискованно поздно.

Она зашла в купе последней. На верхней полке, отвернувшись к стене, уже храпел задастый дядька в трико: когда успел уснуть? — с начала посадки прошло всего с полчаса. Два молодых парня — белобрысый и черноволосый — беседовали, сидя у приоконного столика. Проход купе был заставлен огромными баулами.

Саша нерешительно остановилась в дверях.

— Девушка, простите пожалуйста, — вскочил на ноги один из мужчин, блондин. — Я тут товар везу… груз внутрь не помещается. И проводница вот… разрешила, — он сложил кисть щепоткой и быстро потер пальцы, демонстрируя причину щедрости проводницы, — если, говорит, конечно, другие пассажиры возражать не станут.

Саша пожала плечами:

— Мне не мешает.

— Спасибо, спасибо! — обрадовался парень. — Вот, позвольте угостить вас китайскими конфетами — очень вкусно!

Саша взяла протянутую ей горсть больших квадратных конфет. На блестящих обертках красовались иероглифы, и ни одной понятной буквы. Саша с сомнением посмотрела на китайские сладости.

— Вы не бойтесь, попробуйте, очень вкусно! — подбодрил ее парень.

Саша развернула обертку — вспомнила, как маленькая Сонечка, любительница всяческих коллекций, собирала фантики — ей бы в те времена подобную экзотику! — осторожно положила конфету в рот и узнала вкус чернослива и карамели.

— Ммм, действительно вкусно! — согласилась Саша.

— Я вам, девушка, нижнюю полку уступлю, — продолжил блондин. — Вы докуда едете?

Он был явно страшно доволен тем, что никто не ворчит и не возмущается по поводу заваленного прохода, и всячески хотел услужить приятным попутчикам.

Он, оказывается, вырос в том городе, куда направлялась Саша. Он оживился, узнав, что она начинает работать в городе врачом, и пообещал ознакомить ее с окрестностями, все показать и рассказать.

— Всеволод, — представился он, и потянулся за портмоне, демонстрировать фотографии семейства. В пластиковое окошко на Сашу глянули симпатичная женщина с короткой стрижкой и крохотная светлоглазая девчушка. — Жена моя, Ольга, и дочка, Алиса.

Саша вежливо похвалила женщин Всеволода и устроилась в углу купе, поджав под себя ноги. Достала Новый мир, дочитывать «Раковый корпус».

Москву проезжали утром, но Саша ехала сразу к себе. Мама была в командировке и собиралась к концу недели приехать к Саше, помочь расположиться-распаковаться. Поезд шёл дальше, в Калининград; туда направлялся брюнет, услышала Саша из тихого разговора мужчин. Этот был музыкантом, гитаристом, называл себя Сэмом и возвращался с какого-то фестиваля — в одиночку, поскольку рассорился со своей группой.

Сэм вполголоса, хоть и довольно напористо делился со Всеволодом историей своих невзгод, но Саша дальше его не слушала, погрузилась в чтение книги, как умела с детства — отключив все внешние стимулы.

Через час за окном стемнело, мужчины зажгли маленькие настенные лампочки в изголовье полок. Всеволод достал бутылку, тоже испещренную иероглифами, и пару пластиковых стаканчиков. Саша подняла голову от книги, и, поймав на себе ее взгляд, он по-своему его истолковал и полез в сумку за третьим стаканчиком.

— Нет-нет, спасибо, я не буду, — сказала Саша.

— Что вы, Саша, это же Байцзю, китайская водка! Это надо обязательно попробовать! — принялся уговаривать Всеволод. Саша твёрдо отказалась от угощения.

Дядька наверху продолжал храпеть, но вдруг резко замолчал, громко фыркнул, проснулся и оказался теткой. Женщина была одета в синий мужской тренировочный костюм, и у нее были седые стриженые волосы. Она села, свесила босые ноги и обвела присутствующих бессмысленным взглядом, приходя в себя. Тут же она углядела на столике начатую бутылку с прозрачной жидкостью и ловко спрыгнула на пол, каким-то образом приземлившись точно на крошечный пятачок свободного пространства между баулами. Так что третий стаканчик Всеволода пригодился; тетка достала батон копченой колбасы, а у Сэма в рюкзаке нашлась связка бубликов.

Они долго, миролюбиво гудели, распивая китайский напиток. У Саши начали слипаться глаза, и она залезла на верхнюю полку. Всеволод проводил ее виноватым взглядом, но Саша успокоила его, ободряюще кивнув головой. Она действительно не возражала против второго яруса; напротив, с детства предпочитала забраться наверх, чтобы под стук колёс читать или смотреть в окошко.

Саша задремала, но, вздрагивая и просыпаясь от резкой остановки поезда или мерцания вокзальных фонарей, всякий раз обнаруживала неутомимую компанию внизу. Троица продолжала пировать, а бублики отражались в окне, и в размытом свете купе, точно каша из волшебного горшочка, не уменьшались в количестве, а прибывали и прибывали.

Саше казалось, что она вовсе не сомкнула глаз, но вдруг дверь купе резко открылась, и выяснилось, что уже утро и за окном брезжит свет. Всеволод и женщина в трико спали, а Сэм стоял в дверях купе со странным, потерянным выражением лица.

— В Москве переворот, — сказал он.

— Что? — воскликнула Саша и, сев на полке, больно стукнулась головой о потолок.

— Вице-президент Янаев объявил в стране чрезвычайное положение. Горбачев отстранен от власти, заперт в Крыму. В Москву вводят войска.

— Да, дела… — протянул Всеволод.

Тетка сверху захохотала:

— Правильно! Так им и надо! Теперь все узнают, что Райка — немецкая шпионка!

Сэм поднял на нее непонимающий взгляд.

— Это чудовищно! Они хотят загнать нас обратно в рабство, в совок!

— Как не стыдно! Вот так говорить — про родину, про партию, которая вас выучила, выкормила! — выкрикнула женщина. — Вас, предателей, сажать надо — вместе с Райкой!

Всеволод уже сидел на своей полке, потирая глаза и, видимо, п