Bernard Werber

LA VALSE DES ÂMES

Copyright © Éditions Albin Michel et Bernard Werber – Paris, 2024

© Кабалкин А., перевод на русский язык, 2025

* * *

Я посвящаю этот роман тем, кто ведет борьбу за дело книги, книготорговли и библиотек.

Казалось бы, важность этой борьбы очевидна, но на самом деле ее все больше заглушает шум других медиа, ее обесценивают те, кто стремительно поглощает смыслы без малейшего усилия.

Но пока останутся люди, способные создавать в собственном ритме образы, осязательные ощущения, музыку, запахи и вкусы; пока останутся те, чье воображение будоражит один вид букв, сложенных в строки, сохранится память о мире прошлого, сохранится способность безгранично фантазировать о лучшем мире будущего.

С самого нашего рождения на нашу жизнь влияют:

– на 25 % – наследственность;

– на 25 % – карма;

– на 50 % – наша свободная воля.

Это преобладание свободы воли позволяет нам распоряжаться своей жизнью.

Мы можем положиться на наследственность и перенять профессию и образ жизни у своих родителей.

Мы можем положиться на свою карму и последовать духовному предназначению, навеянному нашему подсознанию в сновидениях, в интуитивном предчувствии.

А можем воспользоваться свободой воли: освободиться от влияния первых двух факторов, осуществить, что захотим и когда захотим, и испытать все последствия этого.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

Предыстория

Давным-давно

Где-то на Земле.

Все охвачено тьмой, но внезапно в темноте брезжит свет.

Раскалываются небеса.

Дрожит земля.

Через несколько секунд эхо разносит грозный рокот.

Мужчины, женщины и дети трясутся от страха, жмутся друг к дружке ради успокоения. Чем ближе удары грома, тем им страшнее.

Вдруг из темной тучи бьет в верхушку одинокого дерева яркая молния. Дерево тут же вспыхивает, повергая племя в еще больший ужас.

Все в страхе пятятся. Все, кроме одной женщины.

Любопытство оказывается сильнее страха. Преодолевая себя, она осторожно крадется к горящему дереву. Замирает, завороженно глядя на освещающие все вокруг пылающие ветви, тянущиеся к небу, и силится осознать то, что она видит.

К ударам грома добавляется треск огня.

Внезапно от ствола отваливается ветка и, упав на землю, продолжает ярко гореть.

Женщина подходит к ветке и протягивает к ней руку. Открытую ладонь обдает жаром. Она хватает ветку за неопаленный конец и медленно подносит ее к лицу. Она внимательно разглядывает это странное нечто: нематериальное, возвышенное, извивающееся, танцующее в желтых, оранжевых и алых сполохах.

Ее лицо целиком освещено этим огнем, порождающим собственный свет.

У женщины трепещут ноздри от запаха дыма и горящей коры, она слышит шипение закипающей смолы.

Но все же не бросает пылающую ветку.

Она чувствует – произошло что-то важное. Событие, которое навсегда изменит мир.

Она громко смеется, удивляя всех остальных, кто столпился у нее за спиной, и смех ее бесконечно отдается во времени и в пространстве.

Она только что открыла огонь.

Акт I

Воскресенье, 8-е Пять дней до Апокалипсиса

1.

Наши дни

Кончик сигареты краснеет в огоньке зажигалки.

Эжени Толедано – 23 года, голубоглазая, с длинными рыжими волосами – втягивает табачный дым. Она стоит со своим отцом, Рене Толедано, во дворе больницы Института Кюри в Париже, улица Ульм, 26.

Рене 57 лет, он кареглазый, седоватый, с морщинками вокруг глаз.

– Что, собственно, стряслось? – спрашивает она, выдыхая дым.

– По словам пожарных, Мелиссе стало плохо, когда она шла по улице, она упала на тротуар. Пожарных[1] вызвали прохожие. Они привезли ее сюда, в ближайшую больницу, и связались со мной. Я тут же позвонил тебе.

К ним подходит медсестра:

– Мадам Толедано очнулась, можете с ней поговорить.

Мелисса лежит в большой бело-голубой палате. Несмотря на внезапное резкое падение, силы и энергия ее не покинули. Взгляд сохранил живость. На красивом лице читается беспокойство.

Вокруг нее мигают приборы, провода тянутся к кардиомонитору, в сгиб локтя вставлен катетер капельницы.

При виде родных она выдавливает улыбку:

– Рене… Эжени… Вы здесь…

– Мама…

Мать и дочь обнимаются.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Рене.

– Библиотека Акаши…

Мелисса приподнимается на подушках. Ей трудно дается внятная речь. Дочь берет с тумбочки стакан воды и подает матери. Мелисса пьет судорожными глотками.

– Слушайте внимательно… Мне удалось… Я добралась до Большой библиотеки Акаши… И там я… Я увидела… увидела… вероятное будущее. – Ее взгляд твердеет. – Силы мракобесия… они попытаются…

– Успокойся. – Рене берет ее за руку.

Но она его не слушает, ей во что бы то ни стало нужно продолжить свой рассказ.

– В прошлом силы мракобесия уже пытались завладеть миром и поработить нас. Тогда у них не вышло, а сегодня может получиться… Если они победят, то их тень распространится быстрее, сильнее, дальше.

– Мелисса…

– Пятерня Тени… Если эти пять пальцев сумеют объединиться, то получится сжатый кулак…

Мелисса делает еще глоток воды, чтобы смочить голосовые связки.

– Я прочла в Большой библиотеке Акаши… что в пятницу тринадцатого этот кулак нанесет удар… Они посеют хаос и воспользуются неразберихой, чтобы навязать свое владычество. Они выдадут себя совсем не за тех, кем являются. Они начнут здесь, во Франции, в Париже… Как в революцию 1789 года.

– Умоляю, мама, ты…

Мать жестом прерывает дочь:

– …Или как в Сорбонне в 1968-м. Сыграют на разногласиях. Вызовут пожар. Из небольшого возгорания получится огненный вал, для него не будет преград… Достанется и странам по соседству. Поди потуши местные гражданские войны. Страх, ложь и невежество под управлением Руки Тьмы послужат топливом для этого воспламенения душ. Так начнется… гражданская война… а потом грянет Апокалипсис.

Мелисса вдруг застывает и хватает Эжени за руку.

– Но их можно остановить!

Это уже почти что крик.

– Мама…

– Вы тоже должны образовать пятерню. Это будет не Рука Тьмы, а Рука… Света. Ей тоже придется сжаться в кулак, и кулак этот должен быть так же силен, как и тот… Против тиранов тьмы нужно выставить воинов света… Призвать основополагающие истины на бой с забвением и пропагандой! А иначе восторжествует их вранье, подхваченное и распространяемое недоумками. Так уже не раз бывало…

Она изо всех сил стискивает дочери руку. Эжени чувствует, как вонзаются ногти.

– Приступай к делу, Эжени! В прошлом ты уже проявляла свои таланты. Даже без чужой помощи ты проделала большой путь… Очень большой. Ты уже блистала… Только в этот раз от тебя потребуется больше. Пора пустить в ход всю силу твоей души. И сделать это до наступления рокового дня, до пятницы 13 октября…

Эжени ловит взгляд отца, но тому не по себе, он как будто старается на нее не смотреть.

– Нельзя терять времени. Рене, ты должен поделиться с нашей дочерью нашим тайным знанием. Она готова. Пускай узнает, что такое V.I.E.

– Что еще за V.I.E.?..

Мелисса поворачивается к мужу.

– Расскажи ей все, Рене. Научи ее. Так, чтобы она сама смогла узнать, как силы мракобесия орудовали в былые времена. И сделать вывод, как победить их теперь.

Ее дыхание опять становится прерывистым. Эжени помогает ей опустить голову на подушку. Мелисса набирает в легкие побольше воздуху и говорит:

– Заруби себе на носу, дочка: необходимо понять прошлое, чтобы найти ключи к эффективным действиям в настоящем. Надо остановить первый пожар, с которого начнется Апокалипсис. Это осуществимо. Еще осуществимо… если понять, почему все началось… почему начинается снова…

У нее такой воодушевленный, такой самоуверенный вид, что Рене и Эжени не смеют ее прервать.

– А еще… Последнее, что тебе надо знать, милая. Тебе понадобится любовь. Настоящая любовь. Не банальная, не для самоутверждения, просто чтобы не быть одной. Я говорю о любви к тому, для кого ты предназначена: одного его ты будешь дополнять.

Она смолкает, но совсем ненадолго, чтобы отдышаться.

– Не сомневайся: у тебя обязательно есть на свете родственная душа. Стоит вам найти друг друга, и ты обретешь полноту. После этого твоя способность действовать вырастет вдесятеро. Ты легко узнаешь эту свою… родственную душу, надо всего лишь…

Мелисса Толедано умолкает на полуслове. Глаза закрываются, ее голова клонится на бок.

– Мама!

На экране монитора вытягивается сплошная красная линия. Раздается пронзительный сигнал.

Тут же сбегаются санитары. Эжени и Рене приказано покинуть палату. Стоя в коридоре, отец и дочь слышат голоса врачей и медсестер, вместе старающихся снова запустить сердце Мелиссы.

Возобновляется звук кардиомониторинга, на глазах у растерянных Рене и Эжени Мелиссу куда-то увозят.

Они молча возвращаются в палату. Через некоторое время приходит врач. На его халате бейдж с именем: профессор Ганеш Капур. И специализация: онкология. Он – само спокойствие. Представившись, он объясняет:

– Я осмотрел мадам Толедано сразу по поступлении. Сейчас проводятся дополнительные обследования. К сожалению, есть основания опасаться, что ее состояние хуже, чем я полагал. Мы ввели ее в искусственную кому, чтобы получить время на поиск самой эффективной для ее случая терапии.

Рене тяжело опускается в гостевое кресло, он совершенно ошеломлен. Эжени старается быть любезной.

– Что вы нашли?

– Опухоль.

«Ты умираешь»[2]. Так Эжени думает, едва слышит ответ врача. Отец учил ее, что в этимологии и в звучании слов можно найти признаки скрытого смысла.

– Ей больно? – спрашивает Рене.

– Сейчас она под действием морфина.

Эжени слышится «mort fine»[3]. «Плохая примета», – говорит она себе.

– Где опухоль? – спрашивает Рене.

– В сердце. Мы найдем подходящее лечение, но спешка противопоказана. Врачи – не фокусники. Сначала приходится изучить множество параметров, потом ломать над ними голову и только потом принимать решения, определяющие судьбу наших больных. Сейчас главное – ожидание.

Профессор Капур натягивает на нос медицинскую маску и покидает палату. Наверное, его ждут в операционной.

2.

Стена в гостиной ее родителей так плотно увешана масками, что, можно подумать, не она их изучает, а они ее. Эжени Толедано умеет отличать японские маски от венецианских, а те и другие – от африканских. Некоторые улыбаются, но в кое-каких улыбках читается насмешка. Есть маски, которые, наоборот, хмурят лбы, как будто сейчас будут ее отчитывать. Есть печальные, есть свирепые, есть радостные, есть с застывшей вежливой улыбочкой.

Квартира на набережной Сен-Мишель роскошна: лепнина под высоченным потолком, паркет диагональными рядами, целых три гостиных. Окна выходят на Сену. Девушка любит это место, хотя выросла она не здесь. Родители купили эту квартиру всего несколько лет назад, вскоре после того, как она зажила самостоятельно. С тех пор всякий раз, приходя к ним в гости, она находит новые необычные предметы, добытые Рене и Мелиссой в поездках, – особенно маски, к которым так неровно дышит отец.

– Что за тайное учение, о котором говорила мама? – спрашивает она, не отрываясь от масок.

Рене кладет телефон – он заказывал пиццу.

– Не хотел с тобой об этом говорить… думал, ты еще не готова.

– Теперь у тебя нет выбора, – отзывается Эжени и садится в кресло.

Отец садится недалеко от нее и, прежде чем заговорить, тяжело переводит дух.

– В свое время я освоил психологический прием, известный под названием «регрессивный гипноз». Его цель – исследовать наше отдаленное прошлое. Меня обучила ему гипнотизерша Опал Этчегоен, дававшая в Париже представления. Ее учение позволило мне побывать, или вообразить, что побывал, во многих своих… прежних жизнях.

Эти последние слова Рене выдавливает как бы нехотя. Эжени удивленно вскидывает бровь…

– Да, знаю, это может показаться немного странным, особенно в моем исполнении. Сперва я тоже был настроен скептически. Но постепенно меня убедил собственный опыт, я даже поставил свой номер на ее театральной барже «Ящик Пандоры».

– Почему ты не хотел мне об этом рассказывать?

– Так решили мы с твоей матерью – хранить тайну. Лично я боялся, что ты посчитаешь меня блаженным. Слишком… иррациональная тема. Признаться, эти эксперименты, смахивающие на фокусы, навлекли на меня кучу неприятностей. Но я все равно продолжал совершенствоваться, чтобы лучше овладеть этой медитацией в сопровождении.

– Ты и маму этому научил?

– Да, а еще твоего деда Александра. В то время мне было невдомек, к каким последствиям это может привести…

Эжени не ждала таких откровений. Немного сбитая с толку, она встает и возвращается к маскам, молча разглядывает их одну за другой, некоторые ощупывает.

Родители всегда казались ей людьми немного не от мира сего. То, что оба – преподаватели Сорбонны, всего не объясняет. Конечно, в их разговорах постоянно звучала их общая одержимость прошлым. Они часто вспоминали свои путешествия и экзотические места, в которых они побывали и с тех пор считали для себя определяющими. Дед Эжени по материнской линии, бывший президент Сорбонны, тоже профессор истории, отличался – и отличается до сих пор – тем же пристрастием к историческим изысканиям. Причем их разговоры о Средних веках и Ренессансе, насыщенные невероятными живыми подробностями, нередко создавали у Эжени ощущение, что они обсуждают древность так, будто сами там прогуливались или проводили там выходные…

Сначала это ее озадачивало, а потом она сказала себе, что родители и дед просто одержимы своим ремеслом и что такой бурный энтузиазм не может не сказываться на их жизни. Она сама участвовала в этом, ведь их увлечение оживляло и ее каникулы, проводимые в разных исторических местах: в замках, крепостях, на полях былых битв… Еще они прочесывали музеи – вот это не всегда ее радовало. Ей запомнилось, что большая часть времени, проведенная вне школы с родителями, прошла в пропахших пылью казематах.

Вообще, отец, мать и дед часто казались ей людьми-загадками. Она замечала, что при ее внезапном появлении в комнате, где они вели пылкий спор, они резко меняли тему. Сначала она думала, что застает их за сугубо взрослыми разговорами – о сексе, о чем-то серьезном из области политики, но потом смекнула – дело не в этом.

И теперь она шокирована не только известием о раке, обнаруженном у ее матери, но и всплывшей историей о тайной психотехнике и о прежних жизнях. Есть от чего прийти в полное замешательство!

Отец нервно сжимает и разжимает пальцы, видно, что и он не в своей тарелке.

– Признаюсь, если бы не мои собственные эксперименты, я бы отнесся ко всему этому как к… чему-то эксцентричному. Скажу тебе начистоту: я даже не до конца уверен, что метод работает… Единственное, что примиряет меня с мыслью об истинности этих визитов в прошлое, – многочисленные подробности, сопровождающие каждую регрессию. Порой создается впечатление, что ты угодил в кинофильм: все такое настоящее!

– Ты продолжаешь практиковать эти регрессии в свои прошлые жизни?

– После прошлогоднего инсульта у меня уже не получается. Знаю, что и твой дед прекратил это дело. Одна из прошлых жизней, в которую он попал, так его напугала, что пропало всякое желание продолжать. Вот тебе одна из причин, почему это знание – тайное. При неправильном использовании регрессивный гипноз может причинять вред. Но Мелисса упряма, она продолжала…

Девушка снова подсаживается к отцу и внимательно на него смотрит:

– Так ты в это веришь? Серьезно? Прошлая жизнь – это же реинкарнация, разве нет? Что еще за шарады?

Рене вздыхает:

– Так и знал, что тебе это покажется безумием. Неудивительно, что мы с твоей матерью не хотели тебе об этом рассказывать. Я удивился, что теперь она решилась.

– Согласись, все это как-то антинаучно, скорее из области веры. Ты не думаешь, что то, что мы только что от нее услышали, – это бред, вызванный ее болезнью?

– Может, и так. Как бы то ни было, она пожелала, чтобы я ввел тебя в курс дела.

– Знаешь, я предпочитаю сразу тебя предупредить: я в такое не верю. Более того, для меня удивительно, что ты, мама и даже дедушка Александр, серьезные университетские преподаватели, уважаемые в своей среде люди, пристрастились к подобным… нелепицам. Мне всегда казалось, что их придумывают для бездельниц, коротающих время между салонами красоты и фейслифтингом в школах йоги, у разных психотерапевтов и астрологов.

Рене не обижен насмешкой.

– Я сам был скептиком, – повторяет он, – но практика учит, что без эксперимента ни в чем нельзя быть уверенным. Стоило мне провести первую в жизни регрессию – и я полностью поменял свое мнение.

Эжени закрывает глаза. Перед ее мысленным взором предстает мать на больничной койке, хватающая ее за руку и убежденно настаивающая на своем.

Мама была полностью в своем уме, несмотря на утомление, думает она. Это совсем не походило на бред. Более того, она вроде бы отвечала за каждое свое слово, как это ни странно.

– Еще она упомянула какую-то библиотеку Акаши… Знаешь, что это такое? – спрашивает она отца.

– В буддистской традиции это место, где записаны все судьбы.

– Ладно, раз мы с тобой бредим, то скажи мне, папа: сам ты уже посещал эту «библиотеку судеб»?

– Нет, я даже не знал, что это осуществимо. Но должен признать, что твоя мать всегда была первооткрывательницей, лучшей исследовательницей новых территорий духа.

– Если я правильно поняла, мама якобы побывала в этой воображаемой библиотеке и разглядела там будущее, где над человечеством возобладали «силы мракобесия»? Так или не так?

– Для меня это такая же новость, как и для тебя.

– Еще ей там открылось, что Апокалипсис грянет в пятницу тринадцатого числа текущего месяца, то есть через пять дней…

Эжени на несколько секунд запрокидывает голову, потом продолжает:

– «Силы мракобесия»… Не слишком ли напыщенно звучит? Что думаешь, папа?

– Я, как и ты, склоняюсь к тому, что рак мог повлиять на то, как твоя мама воспринимает происходящее. Вредоносные клетки захватывают ее организм, и ей может казаться, что ровно то же самое творится со всем человечеством…

– Раз в ней размножаются злокачественные клетки, то ей хочется, чтобы мы боролись с силами зла?

– Может быть, резонанс между речами твоей матери и тем, что происходит у нее внутри, – не простое совпадение.

Эжени опять вскакивает, запускает руку себе в волосы, словно чтобы разгладить свои длинные рыжие пряди, и приглядывается к маскам на стене.

– Как она назвала это свое тайное учение? V.E.I.?

– V.I.E. – поправляет ее отец.

– Как это расшифровать?

– Так Мелисса называет регрессивный гипноз. Ей не нравится эта терминология, вот она и назвала наш ритуал «Voyage Intérieur Expérimental»[4] или V.I.E.

– Экспериментальное внутреннее путешествие? – повторяет Эжени, словно хочет пропитаться смыслом каждого из этих слов.

– Твоя мать любит все переименовывать, чтобы звучало менее технически, более поэтично. Например, она говорила мне, что V.I.E. для нее – наверное, это тебя позабавит, – «духовный туризм».

Эжени улыбается.

– Такая терминология была для нее способом подчеркнуть, что в этой практике нет ничего от психотерапии, что это просто способ удовлетворить свое любопытство или свою потребность в бегстве.

Отведя взгляд от масок, словно желающих с ней заговорить, Эжени достает из своей сумочки пачку сигарет и закуривает. В голове у нее сплетаются и разбегаются тысячи мыслей. Она опять садится и провожает взглядом поднимающиеся к потолку колечки дыма.

– Прости, папа, но я не могу себе позволить веру в подобную чушь.

– Понимаю твои сомнения.

– Все это оскорбляет мой ум.

– Лично я не заставляю тебя экспериментировать.

– Почему же мама требует от меня этого?

– Понятия не имею.

– Вообрази, что мои друзья узнают, что я верю в переселение душ, в прошлые жизни, в волшебную библиотеку, где записаны все судьбы. Они сочтут меня сумасшедшей!

– Без сомнения.

– А тут еще эта пятница, тринадцатое. Это же название фильма ужасов!

– Не только, милая. Еще пятница тринадцатого октября 1307 года – день, когда схватили и убили тамплиеров. Трагический день в истории человечества.

– Допустим. Не иначе маму мучил кошмар, пока она лежала в обмороке. Не нахожу иного объяснения.

– Не исключено.

– Бред, понимаешь? Когда она увидела нас, у нее возникло желание об этом рассказать.

– Это уж точно.

– А эта история про родственную душу? За кого она меня принимает? За маленькую девочку, все еще верящую в сказки?

– Нет, она слишком хорошо тебя знает.

– Между прочим, у меня уже есть жених. Мы друг друга любим и, наверное, долго пробудем вместе. Мне не нужно искать кого-то еще.

– Это твоя жизнь, – соглашается отец.

Эжени тяжело вздыхает и надолго умолкает, погруженная в несчетные противоречивые мысли. Она то глубоко затягивается, то струйкой выпускает дым; пепел вот-вот упадет с сигареты на пол. Рене приносит пепельницу, ставит ее на столик из экзотической древесины и снова садится. Пепельница тоже оригинальная: это череп. Эжени резко тушит в нем свой окурок, придвигается к краю дивана, смотрит отцу в глаза и заявляет решительным тоном:

– Ладно, я готова послушать, что это за тайное учение. Прямо сейчас, немедленно. Не будем терять времени.

Рене, к ее удивлению, согласно кивает. Он молча направляется в кухню и возвращается с двумя стаканами и графином воды. Наполнив стаканы, он залпом выпивает свой и говорит:

– Первый совет: если все получится, то постарайся задействовать все пять органов чувств, чтобы как следует прочувствовать происходящее: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус.

Потом он предлагает дочери растянуться на диване, сам придвигает ближе кресло и садится в него.

– Устройся поудобнее. Расслабь пояс, сними туфли. Прими самую удобную позу.

Сидя по-турецки, Эжени массирует себе ступни, расстегивает верхнюю пуговицу джинсов, а потом укладывается.

– Сначала хорошенько расслабься, потом закрой глаза.

Эжени слушается отца, превозмогая напряжение во всех мышцах.

– Хорошо. Глубокий вдох. Медленный выдох. Так, еще разок… Отлично, дыши спокойно… Очень хорошо. А теперь приготовься пережить великое путешествие во времени и, возможно, в пространстве.

Эжени расслабляется, слушая спокойный отцовский голос.

– Представь ведущую вниз винтовую лестницу из десяти ступенек. Каждая погружает тебя в состояние еще большего расслабления, и так ты достигаешь двери своего подсознания. Скажи мне, когда встанешь на первую ступеньку.

– Встала.

– Отлично. Теперь на вторую. Ты уже ощущаешь умиротворение, на второй это ощущение усиливается… на третьей ты спокойна и безмятежна, на четвертой и подавно, не говоря о пятой, о шестой… На седьмой это ощущение еще более углубляется, а уж на восьмой… На девятой – полное расслабление. А вот и десятая.

Рене Толедано выдерживает паузу и продолжает:

– Теперь ты стоишь перед дверью своего подсознания. Видишь ее?

Эжени долго молчит, прежде чем ответить:

– …Кажется, вижу.

– Можешь ее описать?

Глаза девушки движутся под тонкой кожей век.

– Ну, это высокая дверь. Стрельчатая. Деревянная.

– Видишь замочную скважину?

– Посеребренную, с резьбой.

– Прекрасно. Держи ключ. Вставь его и поверни. Если механизм сопротивляется, значит, сейчас не подходящий момент. Если нет, то нажми на дверную ручку.

Эжени не встречает в скважине ни малейшего сопротивления. У нее ускоряется сердцебиение.

– Ключ поворачивается… Я нажимаю на ручку… Дверь открывается.

– Хорошо. Сохраняй спокойствие, дыши размеренно. Вот так. Переступи через порог.

– Готово, – сообщает она через несколько секунд.

– Теперь перед тобой коридор с пронумерованными дверями. Это двери в твои прежние жизни. Ближние ведут в твои недавние жизни, дальние – в самые отдаленные во времени. Видишь их?

Глазные яблоки опять движутся под веками. Эжени кивает.

– Что за номер на ближайшей двери? – спрашивает ее Рене.

– …108.

– Это значит, что за плечами у тебя сто восемь жизней, сейчас ты проживаешь сто девятую. Тебе остается только произнести вслух номер той жизни, в которую ты хочешь заглянуть сегодня, и этот номер загорится на соответствующей двери.

Эжени долго размышляет, а потом торжественно, тщательно выговаривая слова, произносит:

– Я хочу побывать в той жизни, которая позволит мне понять мамино послание.

В дальнем конце коридора что-то светится. Эжени преодолевает несколько десятков метров – так ей кажется, резко сворачивает – и оказывается перед освещенной дверью.

– Я на месте! – докладывает она.

– Что за цифра на двери? – спрашивает Рене.

– Единица, перед ней минус.

– Неужели? Отрицательное число?!

– Да…

– Уверена?

– Это то, что у меня перед глазами.

– Ну так открой эту дверь-минус-один и переступи порог.

Эжени повинуется. За дверью ее ждет густое облако.

– Готово.

– Сейчас ты в своем старом теле. Вокруг тебе что-то вроде тумана. Смотри на свои руки и отвечай на мои вопросы. Первым делом скажи: ты женщина или мужчина?

Эжени опускает глаза и разглядывает себя.

– Женщина…

– Цвет твоей кожи?

– Светлый, очень светлый.

– Ты молодая, средних, преклонных лет?

– Молодая.

– Хорошенько приглядись к рукам. Какие они у тебя? Какие ногти – чистые или грязные? Есть кольца на пальцах? Какого цвета волоски на фалангах?

– Ногти обкусанные, волоски на фалангах бурые. Все пальцы в мелких шрамах. Кольца нет.

– Теперь посмотри на свои ноги. Ты босиком или в сандалиях? В деревянных башмаках, в сапогах, в туфельках?

Эжени старается точно описать то, что видит.

– Я босая, ступни очень широкие, пальцы ног растопырены, тоже покрыты ранками, в бурой шерсти, как и руки, а еще… я грызу ногти на ногах.

– Хорошо. Какая на тебе одежда – или никакой?

– На мне светло-бурая шкура с грубыми швами, она поднимается до груди, грудь торчком, сжата одеждой.

– Ты знаешь, как тебя зовут?

– Нет. – Немного подумав, она добавляет: – Когда я думаю о себе, в уме звучит «я».

– Теперь разгони туман вокруг себя.

Туман понемногу рассеивается, воздух становится прозрачнее, и Эжени различает то, что ее окружает. У нее ощущение, что она попала на съемку кинофильма.

Голос отца становится все глуше.

– День сейчас или ночь?

– Вечер.

– Ты под крышей или под открытым небом?

– Под открытым небом.

– Ты одна?

– Нет, рядом другие…

У Эжени небывалое, головокружительное чувство. Она вселилась в тело другой молодой женщины, но видит все своими собственными глазами, воспринимает все собственными органами чувств, находится одновременно и в сегодняшнем дне, и в прошлом, она и зритель, и действующее лицо.

Это как если бы она залезла внутрь марионетки из плоти, проживающей свою собственную жизнь. Она попала на сцену, где воспринимает все элементы своими пятью органами чувств.

Понемногу она привыкает к этой двойственности.

– Вокруг много народу… – продолжает она. – И я вижу поразительные вещи!

3.

Ночь. В звездном небе серебрится полумесяц. Посредине поляны, перед треугольным жерлом пещеры, полыхает огромный костер.

Вокруг костра расположилась кругом сотня людей в звериных шкурах, как у нее. Нагретый воздух пахнет горящей древесиной и человеческим потом.

Эжени осознает, что находится в теле сидящей на земле девушки. Никто не обращает на нее внимания, все слушают мужчину с длинной седой бородой, на нем тоже бурая звериная шкура, на шее ожерелье из полупрозрачных синеватых камешков.

Она догадывается, что мужчина – ее отец и колдун, в этом качестве он рассказывает всему своему племени какую-то историю на сон грядущий. Он говорит на своем языке, но она понимает его, как будто это ее родной французский.

Колдун толкует о том, что их предки не имели представления о прошлом и не осмеливались вообразить будущее. Они жили в настоящем, как звери, ели, когда испытывали голод, спали, когда их валила усталость. Большую часть времени им было страшно. Это был страх голодной смерти, страх быть растерзанными хищниками.

Эжени украдкой разглядывает саму себя. Кожа ее кистей светлая, довольно толстая. Предплечья в рисунках и в буром пуху, на запястьях браслеты. Волосы у нее каштановые, густые, падают на плечи мягкими косичками.

Она изучает свои покрытые шрамами бедра, широкие голые ступни с толстыми, запачканными землей ногтями.

Она ощущает зуд почти по всему телу, но не обращает на него внимания, так же как не тревожится из-за комаров и жирных мух, с жужжанием снующих вокруг сгрудившегося племени.

Эжени поглощена своими потрясающими ощущениями: она осознает себя Эжени Толедано и одновременно – юной шатенкой с косичками, частью этого племени. Она видит собственными глазами, нюхает собственными ноздрями, слышит собственными ушами…

В памяти всплывает отцовская фраза: «Постарайся задействовать все пять органов чувств, чтобы как следует прочувствовать происходящее». Она решает забыть, что она – Эжени, чтобы пропитаться происходящим вокруг этого тела, которое, наверное, принадлежало ей в незапамятные времена.

Она замечает, что колдун, отец той, в ком находится сейчас ее душа, прибегает к интригующей мимике, чтобы приковать к себе внимание слушателей. Он продолжает свой рассказ: однажды, говорит он, произошло небывалое, дерево поразила молния, и оно вспыхнуло.

Иллюстрируя свои слова, он издает ртом звуки в подражание ударам грома. Впечатлительные дети реагируют на это испуганными криками.

Колдун объясняет, что почти все племя тогда отпрянуло, потому что испугалось. Храброй оказалась только одна женщина, она схватила горящую ветку и поняла, что от этого нового явления может быть польза. Потом он признается своим завороженным слушателям, что знает о великом событии от своей матери, той самой бесстрашной женщины, приручившей огонь.

Эжени понимает, что она сама – прямой потомок укротительницы огня.

Не переставая слушать своего отца-колдуна, она видит справа от себя седую женщину в летах, с нарисованными на щеках и на лбу черными и белыми полосами. Волосы у нее тоже заплетены в косички, скрепленные деревянными бусами.

Женщина готовит еду, мельча корешки и плоды. Эжени чувствует, что это ее мать, вернее, мать той, в чьем теле она оказалась, жена колдуна. На шее у женщины ожерелье с особой подвеской – оранжевым камнем, внутри которого застыла стрекоза с расправленными крылышками.

По мнению Эжени, эта женщина очень красива, как и ее ожерелье. Мать улыбается и протягивает ей свернутый лист с кусочком жареного мяса и четвертушкой инжира.

Молодая шатенка отправляет в рот угощение. Ей нравится солоноватый вкус жареного мяса, сладость свежего плода и мятный привкус листа.

К колдуну подходит мужчина с музыкальным инструментом, подобием пятиструнной арфы, и начинает играть. Перебирая струны, он извлекает из них мелодию, аккомпанемент к рассказу колдуна.

Эжени полностью погружается в ощущения и мысли девушки, в которую вселилась.

Та вертит головой. Ее внимание привлекает ползущая по широкому листу улитка, как бы рисующая слизью прямые и изогнутые линии.

Ее посещает мысль: вот бы передать рассказ своего отца-колдуна в виде рисунка на выдубленной кроличьей шкурке! Она берет такую широкую, тонкую шкурку и расстилает на плоском камне, как на столе. Делает ножом порез на своей руке, выдавливает немного крови. Находит острую палочку, окунает ее кончик в свою кровь и принимается рисовать.

Вместо того чтобы создать большое полотно – главную сцену из рассказа, как иногда делают некоторые члены племени, разрисовывая стены пещер, она делает два десятка мелких рисунков в хронологическом порядке: каждый посвящен какому-то эпизоду в отцовском рассказе, среди них есть начало, середина и конец. Сначала рисунки вытягиваются в одну линию. Поколебавшись, девушка с каштановыми косами решает рисовать слева направо и сверху вниз. Добравшись до правого края своего «холста», она начинает следующую линию под первой. Всего на кроличьей шкурке возникает десяток линий, по два десятка рисунков в каждой.

Тем временем ее отец-колдун продолжает рассказ. Объяснив, как его мать убедила соплеменников в пользе огня, он сам берет ветку, сует ее в огонь, поджигает и поднимает, как факел.

Дальше он напоминает своему племени, что благодаря огню оно теперь обладает огромным преимуществом перед другими живыми существами, с которыми сталкивается. В заключение он предлагает своим слушателям самим поведать историю этого открытия их собственным детям, чтобы она не забылась. Он упирает на то, что будущие поколения должны помнить, как их предки покончили с былой темнотой, холодом и страхом, и все делать для того, чтобы прошлое не вернулось. Он напоминает соплеменникам об их долге хранить правду о прошлом так же свято, как они хранят огонь, который может угаснуть, если его не защищать и не поддерживать.

Племя одобрительно гудит. Колдун сообщает, что рассказ окончен, и тогда каждый выражает криком свою радость и признательность.

Мужчина с белой бородой отходит от костра, видит дочь и направляется к ней. Та показывает ему свои рисунки. Отец замечает, что они следуют хронологии его рассказа и помогают лучше его понять. В полном восхищении он спрашивает дочь, как она до этого додумалась.

Девушка отвечает, что ей помогло наблюдение за улиткой, оставляющей своей слизью длинный след, и она решила в подражание ей воспользоваться тем, что есть у нее, – кровью.

Продолжая внимательно рассматривать рисунки дочери, отец гладит ее по голове морщинистой рукой.

К ним подходит молодой зеленоглазый брюнет, на поясе у него небольшая кожаная сума, полная каких-то предметов. Девушка сразу замечает длинный шрам у него на левой щеке – след от раны, полученной при неудачной охоте на носорога, после которой он долго поправлялся. Она знает, что юноша со шрамом – обладатель редкого таланта изготавливать разные предметы, от самых простых до самых сложных: гребней, щипцов, игл для сшивания шкур (так получается одежда), зубочисток, ложек, скребков, духовых ружей, заколок для волос… Недавно он придумал переносное убежище – большое полотно из сшитых вместе выдубленных шкур, которое он натягивает на три воткнутых в землю шеста. Получается подобие легкой переносной пещеры, спасающей от дождя и от ветра. Он главный изобретатель в племени.

Девушка показывает ему свои рисунки. Он находит их великолепными и говорит ей об этом. В следующее мгновение его осеняет: он подбирает с земли четыре прямые веточки, связывает их концы ремешками из своей сумы. Получается рамка. На нее он натягивает кроличью шкурку. Порывшись в своей суме, он находит костяную иглу и закрепляет четыре уголка жилами животных, как нитями. После этого он поощряет девушку продолжить рисовать. Та быстро убеждается, что на натянутой шкурке рисовать легче, чем если класть ее на плоский камень, и благодарит его за усовершенствование.

Юноша внимательно вглядывается в рисунки, особенно в тот, на котором изображен колдун у костра. Он знаком показывает художнице, что этот рисунок нужно как-то назвать, чтобы сделать узнаваемым. Она не против, но не знает, как это сделать. Юноша со шрамом быстро придумывает, как поступить: обозначить людей, отождествив их с пальцами на руке!

Девушка предлагает считать колдуна мизинцем, показывая свой. Потом показывает безымянный палец и тычет им в человека, играющего на арфе. Они решают вместе, что вождь племени, увешанный тяжелыми ожерельями, похож на средний палец. Девушка решает, что зеленоглазый юноша со шрамом будет указательным пальцем. Тот тычет своим большим пальцем в нее, и она понимает, с каким пальцем теперь связана.

Так Эжени узнает свое тогдашнее имя – Пус[5].

С появлением имен разговор оживляется. Указательный чувствует, что Пус восхищена его находкой. Он манит ее за собой – ему надо кое-что ей показать. Пус заинтригована, она любознательна и обожает учиться. Она встает и идет за Указательным к костру. Тот берет факел, зажигает его и входит в пещеру, благо треугольный вход в нее совсем рядом. На стенках у входа видны отпечатки человеческих ладоней. Дальше сложен хворост для костра, разная утварь, фрукты и овощи.

В глубине пещеры громоздится камень. Юноша берется за него обеими руками и, поднатужившись, откатывает в сторону.

Пус поражена его силой. Он польщен. Светя перед собой факелом, он показывает ей вход в тоннель. Они ползут туда друг за другом на четвереньках при свете факела, который Указательный держит в зубах. Несколько десятков метров ползком – и они попадают в большой зал, где можно выпрямиться.

При свете факела видно, насколько зал велик, он похож на пасть, скалящуюся, как острыми зубами, длинными сталактитами и сталагмитами. В центре зала свет факела отражается в озерце с прозрачной водой.

Пус подходит к самому краю озерца и наклоняется. Эжени и одновременно с ней девушка видят свое лицо: большие карие глаза, густые брови, черно-белая раскраска, узкий покатый лоб, широкий приплюснутый нос, квадратная челюсть, пухлые губы, высокие скулы…

И тут раздается резкий звонок.

4.

Эжени Толедано распахивает глаза, резко переброшенная из одного пространства-времени в радикально другое.

Она потрясена до глубины души.

Снова звонок.

С широко разинутым ртом, с уставленными в пустоту глазами, она не в силах шелохнуться. Ей слышно, как отец отпирает входную дверь и разговаривает с доставщиком пиццы. Он подходит к ее дивану и кладет на столик две коробки с пиццей.

– Совсем забыл… Как самочувствие? Из регрессии нельзя выходить так поспешно. Это как внезапно пробудиться от глубокого сна. Или вынырнуть из глубины без прохождения ступеней декомпрессии.

Эжени все еще лежит молча, с отсутствующим взглядом. У нее все в порядке со слухом и со зрением, но что-то случилось с голосом и со способностью шевелиться.

– Милая, ты меня слышишь? Все хорошо?

Девушка словно окаменела, язык не слушается.

– Ты плохо себя чувствуешь? – волнуется ее отец.

Эжени бьет неконтролируемая дрожь – хоть какое-то подобие движения. У нее получается выдавить:

– Это было такое… такое… – Она подыскивает подходящее слово. – Чокнуться можно!

Дыхание восстанавливается, как после глубокого обморока. Она трет себе щеки, скулы, чтобы убедиться, что ее лицо при ней, щупает надбровные дуги, нос, губы.

– Дорогая, все хорошо?

– Это было… полнейшее безумие! Никак не приду в себя!

Она похлопывает себя по щекам, чтобы сбросить наваждение, потом встает и бредет в ванную, умыться холодной водой. Вытираясь, она видит свое отражение в зеркале над раковиной и улыбается: это она, какое облегчение!

Эжени радостно вбегает в гостиную и падает в кресло напротив отца.

– Где ты побывала?

Она спохватывается, что перестала сообщать отцу, что видит, как только полностью погрузилась в это… в это…

Она мотает головой для прояснения мыслей, нервно закуривает. После первой большой дозы никотина ее прорывает:

– Туман рассеялся, и оказалось, что я сижу с какими-то мужчинами и женщинами вокруг большого костра. Все мы были одеты в звериные шкуры, так что, думаю, я попала в доисторические времена. Там был не то шаман, не то колдун с большой седой бородой, он держал речь, и… я понимала, что он говорит.

Курение помогает Эжени стать самой собой.

– Он изъяснялся на своем языке, но мой мозг переводил его рассказ на наш… Так себе объяснение, но другого не придумывается. И это было не какое-то невнятное бурчание, а разговор с массой нюансов, с богатым разнообразным словарем. Мне бы в голову не пришло, что у доисторического племени может быть такой продвинутый язык.

Щелчком ногтя она сбрасывает пепел со своей сигареты в пепельницу в виде пустого черепа и опять с наслаждением затягивается. Отец кивком головы побуждает ее продолжать.

– Под рассказ этого колдуна у меня… то есть у той девушки произошло озарение. Она решила отобразить историю, которую он рассказывал, на дубленой кроличьей шкурке в виде связанных один с другим маленьких рисунков. Она нашла шкурку и нарисовала персонажи десятью параллельными линиями-циклами. Пером мне… то есть ей послужила заостренная палочка, тушью – собственная кровь. Представляешь? Похоже, я изобрела… письменность!

Рене догадывается, что его дочери трудно провести границу между собой и той девушкой. Говоря о пережитом, она то и дело путает «я» и «она».

– Письменность? Сегодня уже известно, что ее одновременно изобрели сразу в нескольких точках планеты… – спускает он ее с небес на землю.

Но Эжени не слушает. Она все еще возбуждена пережитым. Внезапно она кладет сигарету на край пепельницы-черепа, рывком встает и быстро шагает к двери. Она оставила там свою сумочку, сейчас она хватает ее и возвращается к отцу. Вынув блокнот и цветные карандаши, она быстро набрасывает лицо.

– Я… то есть она наклонилась над водой подземного озера и увидела свое лицо.

Рене восхищенно смотрит на бумагу, где появляются черты девушки.

– У нее были карие глаза, светлая кожа лица вот с таким рисунком, черными и белыми полосками… – объясняет Эжени, рисуя. – Каштановые волосы заплетены в косички с деревянными или костяными шариками на кончиках. А еще…

Она берет сигарету и дальше рисует уже с ней. Девушка уже запечатлена на странице блокнота вся, с головы до ног.

– У нее были широкие ступни. Мне бросились в глаза царапины и шрамы. Но там все такие. У некоторых недостает пальцев на ногах или на руках. Зато зубы у всех белоснежные. А у нее еще и шикарная грудь.

Эжени дорабатывает силуэт и разрисованное лицо, с максимальной достоверностью воспроизводит цветными карандашами каштановые волосы, карие глаза, розовую кожу с черно-белой раскраской, бурое одеяние, добавляет даже теней, делая изображение реалистичнее.

Рене по достоинству оценивает проработанность деталей.

– Ты буквально оживляешь ее своим талантом художницы…

Эжени благодарит его горделивой улыбкой и трудится дальше. Теперь она изображает остальных персонажей, начав с мужчин. Потом надписывает на каждом:

1. Мизинец – (мой) ее отец, колдун и рассказчик.

2. Безымянный – арфист.

3. Средний – вождь племени.

4. Указательный – изобретатель со шрамом на щеке.

5. Большой, или Пус, – она, писательница с кроличьей кожей.

– Откуда взялись эти имена? Сама придумала?

– Нет, парень по имени Указательный Палец. – Она указывает на один из мужских силуэтов. – Это ему пришла мысль называть людей. Он вдохновился моими рисунками и решил, что нужен способ всех на них обозначить. Он предложил дать имена пятерым, которых я изобразила и которых он хорошо знает, используя наши пальцы.

– Ловко!

Она усердно трудится, рисунки покрывают уже десяток страниц, она подписывает, чем выделяется тот или иной персонаж. Рисует костер, деревья вокруг, траву, пещеру с треугольным входом.

Рене не мешает ее работе, но, улучив момент, когда она делает паузу, продолжает расспросы:

– Где тут, по-твоему, связь с посланием твоей матери?

– Именно поэтому мне надо туда вернуться! – откликается Эжени.

Рене качает головой:

– Об этом не может быть речи! Я рад, что эксперимент получился, но иногда регрессивный гипноз вызывает привыкание.

Эжени удивленно вскидывает голову:

– Привыкание? Каким образом?

– Прошлое может начать притягивать человека сильнее, чем настоящее. У меня самого бывали в жизни моменты, когда прежние жизни интересовали меня больше, чем мое настоящее.

Эжени не намерена уступать отцу:

– Я должна туда вернуться, папа! Доверься мне. Если ты не хочешь меня сопровождать, я могу туда отправиться одна, я уже, кажется, поняла, как это работает…

Она сама поражена решительностью своего голоса: в нем уже звучит убежденность токсикоманки. Она смущенно вбирает голову в плечи, Рене Толедано пожимает плечами:

– Вот видишь…

– Прости, папа, сама не знаю, что на меня нашло. Но… мне очень хочется туда вернуться. Хочется все разузнать.

Отец понимающе смотрит на дочь:

– Ну, что ж, я согласен еще раз побыть твоим проводником, только не прямо сейчас. По-моему, сначала тебе нужно покрепче зацепиться за настоящее. Предлагаю первым делом поужинать. Заморишь червячка – глядишь, толком вернешься в свое тело и в свою эпоху.

Эжени тянет возразить, но она берет себя в руки:

– Ты прав. Как бы наша пицца не остыла.

Рыжеволосая дочь улыбается отцу. Он забирает коробки с пиццей, она ведет его за руку на кухню. Рене накрывает на стол, Эжени вынимает из коробки первую пиццу и руками кладет куски на его и на свою тарелку. Они молча едят. Насытившись, Эжени возвращается к прерванному разговору.

– После инсульта ты уже этим не занимаешься, да, папа?

– Поверь, мне очень этого недостает. Такое чувство, что у меня отняли паспорт и я больше не могу путешествовать.

– Зато у тебя теперь есть ученица – я! Слепым всегда хочется учить других зрению, – философствует она.

– Бетховен под конец жизни оглох, что не мешало ему дирижировать музыкантами своего оркестра.

– Как ты объясняешь связь между своим инсультом и неспособностью заниматься регрессивным гипнозом?

– Инсульт привел к состоянию, которое врачи называют «афантазией», нарушению нервной системы, описанному только в 2015 году. Такой человек не может визуализировать свои мысли. Например, если ты скажешь «лимон», то я стану думать о самом слове, о том, как оно произносится, об идее, но не смогу представить себе этот цитрус. Точно так же я перестал представлять лица знакомых людей, когда слышу их имена.

– Представляю, как это мешает!

– Беда в том, что одновременно страдает память. Ведь ее пища – образы. При афантазии перестаешь видеть то, что должен вспомнить.

Отец Рене страдал в конце жизни болезнью Альцгеймера, поэтому Эжени знает, что ее отца преследует страх лишиться памяти.

– Какая неприятность для преподавателя истории – неспособность вспоминать! – сочувствует она ему.

– У меня ощущение, что я лишаюсь мозгов, – сознается со вздохом Рене. – Забываю, куда что-то положил, бывает, битый час ищу, где поставил машину. Больше не узнаю улицы и, случается, теряюсь в собственном квартале…

– Как и я иногда, – говорит Эжени, чтобы его подбодрить.

Отец смотрит на нее с нежностью:

– Пока что это терпимо, но с каждым днем становится все хуже. Бывает, зайду в комнату – и не помню, зачем пришел. Или говорю по телефону – и вдруг забываю с кем. Мне трудно вспомнить пин-код моей кредитной карточки. То, что мои прошлые жизни стали для меня недосягаемы, как-то связано, наверное, с этим процессом исчезновения прошлого.

– Ты должен бороться, папа, ты же борец.

Рене достает из кармана свой смартфон, включает и дает Эжени: функция «заметки» забита текстами и фотографиями.

– Рисую я не так хорошо, как ты, но завел привычку все фиксировать здесь.

Эжени встает из-за стола, чтобы не показывать отцу свое беспокойство.

– Хочу покурить, – сообщает она.

– Я потом уберу посуду, сейчас давай попьем кофе.

В гостиной Эжени закуривает и старается успокоиться. Ее отец ставит на столик поднос с двумя дымящимися чашками.

– Пойми меня правильно: мне доставляет удовольствие учить тебя «духовному туризму», давнему нашему с твоей матерью пристрастию. Я доволен, что ты все запоминаешь. В некотором смысле ты теперь моя противоположность… У тебя безупречная память.

– Мне самой не определить качество моей памяти…

– Уж поверь мне, я давно за тобой наблюдаю. У тебя всегда была исключительная зрительная память. Еще малышкой ты во всех подробностях рассказывала о пейзажах, которые наблюдала совсем недолго. Благодаря твоему изобразительному таланту твои посещения прежних жизней могут получиться чрезвычайно полезными.

Он снова разглядывает с задумчивым видом наброски в ее блокноте:

– Я вынужден отойти в тень, но сменить меня в V.I.E. могла бы ты.

Он еще раз восхищенно разглядывает нарисованный ею портрет доисторической девушки с длинными каштановыми косичками и с черно-белой раскраской лица.

– Пожалуйста, папа, приступим прямо сейчас! Ты обещал!

На этот раз Рене Толедано не возражает дочери:

– Ладно, я провожу тебя во второй раз за день, но только в порядке исключения. Будь очень внимательной, чтобы вернуться с максимумом деталей. Так мы сможем понять, что это за эпоха, что за место. Запоминай все мелочи вокруг: деревья, траву, птиц, бабочек, окрестные холмы. На небо тоже смотри, попробуй запомнить расположение звезд, если будет еще ночь.

Эжени не надо просить дважды: она спешит растянуться на диване. Отец советует ей сесть по-турецки, подложив под себя подушки.

– Поза очень важна. Так, с прямой спиной меньше рисков уснуть и обостряется внимание.

Рене Толедано опять провожает дочь в прошлую жизнь. Теперь, когда она знакома с ритуалом, все происходит быстрее. Она уже знает, куда и как идти: спуститься вниз по ступенькам, отпереть ключом дверь своего подсознания, пройти в начало первого коридора с пронумерованными дверями, повернуться и встать перед дверью -1.

В этот раз она открывает ее без всякой опаски, перешагивает через порог, затворяет дверь за собой, торопится разогнать туман, оказывается в теле Пус и вселяется в доисторическую девушку, овладевая всеми пятью ее органами чувств.

5.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: как огонь поспособствовал развитию человечества

Приручив огонь, наши предки начали расставаться со страхом. Теперь они могли отгонять опасных зверей, греться в период холодов и укреплять обжигом кремневые и деревянные наконечники своих копий и стрел.

Раньше охотникам приходилось охотиться и группами, и поодиночке только при свете дня. Уставшие, они возвращались на становище уже в темноте, только чтобы поесть и завалиться спать. Огонь все изменил: с ним ночная тьма перестала быть помехой. Так в сутках появился новый отрезок времени – вечер.

Теперь у людей было время на что-то еще, кроме выживания: они стали собираться вокруг костра, чтобы утолять голод не в одиночестве, а вместе, чтобы рассматривать друг друга и беседовать.

Язык становился все точнее и сложнее. Люди стали выражать более абстрактные понятия. Росло количество применяемых слов. А чем больше слов, тем тоньше мысль.

Огонь изменил питание: люди додумались до жарки и варки продуктов. Так удалялась большая часть паразитов, микробов и токсинов из сырой растительной пищи. Мышечная ткань дичи, обрабатываемая на огне, легче усваивается: пищеварение ускорялось и становилось не таким энергозатратным, не требующим, как прежде, такого прилива крови к желудку и кишечнику; мозг стал получать больше питания. Люди, употребляющие в пищу мясо после термообработки, нуждаются в меньшем количестве отдыха, у них быстрее развиваются мыслительные способности.

Эдмонд Уэллс.

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

6.

День в разгаре, солнце жарит. Но главный костер горит по-прежнему. Пус сидит на круглом камне. Вокруг нее десяток ребятишек, внимательно слушающих ее рассказ про то, как рисовать истории на растянутых кроличьих шкурках.

Она раздает им клочки кожи и учит мастерить рамки. Потом каждый колет себе острой щепкой пальчик и рисует выступившей кровью свой рисунок.

Пус ужасно нравится учить. Она объясняет детям, что расположенные параллельными линиями рисуночки – это не просто занятно, что эти рисунки позволяют рассказывать истории с началом, серединой и концом. Память племени без этого не обойдется. Она показывает свиток, на котором запечатлено объяснение Указательного, как строить хижины, защищающие от ветра и дождя, если нет пещеры; на следующем свитке нарисована съедобная и несъедобная добыча, на еще одном – ядовитые растения, корешки и цветы. У Пус набралось уже полсотни свитков с информацией в виде рисунков и с историями о своем племени. Дети все это усердно перерисовывают.

Вокруг другие члены племени занимаются своими обычными делами. Мать Пус обсуждает с подругой способ приготовления неведомой добычи охотников: похоже на жабу, не поймешь, съедобно ли…

Пус видит Безымянного, музыканта, он натягивает на свой инструмент шестую струну, чтобы его арфа издавала больше высоких и низких звуков.

Отец Пус – колдун Мизинец – беседует со Средним, вождем племени.

К ней подходит Указательный, юноша со шрамом на щеке, с сообщением об очередном изобретении – деревяшкой в форме буквы Y с привязанной к краям кишкой, размягченной в жире. Он показывает, как это действует: кладет посередине кишки камешек, максимально ее оттягивает и резко отпускает. Камешек летит на расстояние нескольких десятков метров и попадает точно в цель – толстое дерево.

Пус просит Указательного научить ее пользоваться этой рогаткой. Сначала она промахивается, но тренировка позволяет контролировать траекторию камня.

Указательный зовет ее с собой, потому что хочет показать, как охотиться с рогаткой. Она оставляет своих учеников и удаляется с Указательным от становища. Они подбивают одну за другой нескольких птиц, потом Пус видит вдалеке двух спаривающихся кроликов. Указательный заряжает рогатку и прицеливается, но его темноволосая спутница не дает ему выстрелить – она не хочет нарушать любовный акт.

Она хочет обратно в становище и манит за собой Указательного: ей не терпится запечатлеть на свитке, как делать и применять новое оружие. Дети все еще трудятся. Гордые собой, они показывают, что нарисовали в ее отсутствие.

Оставшись наконец одна, она берет дубленую кроличью шкурку, натягивает ее на рамку и рисует сначала рогатку, потом фигурку Указательного, целящегося в птицу. Тому нравится рассматривать новые рисунки Пус, но у него уже родилась новая идея.

Он берет факел, зажигает его от костра и просит Пус взять свитки и войти с ним в пещеру. Там он откатывает камень, заслоняющий проход, что ведет в подземный зал. Неподалеку от подземного озерца есть углубление в стене, где можно спрятать бесценные свитки. Он уже сознает важность их сбережения.

Пус находит его идею блестящей. Она выгребает из ниши мелкие камешки, теперь там поместится полсотни готовых свитков. Указательный вставляет факел в отверстие в стене, чтобы он освещал весь зал.

Они садятся на берегу подземного озера. Указательный зачерпывает ладонью воду и дает Пус попить. Она поступает так же. Оба вдыхают свежесть чистой, как слеза, воды.