Часть первая

Окутанная туманом

Проклятие неизменно произрастает из желания.

Пословица из «Книги Эйля»

Глава 1

Никс пыталась понять звезды пальцами.

Почти полностью слепая, она была вынуждена склониться над низким столиком, чтобы дотянуться до сердца механической модели солнечной системы, до тепла бронзового солнца в самом центре сложного астрономического прибора. Она знала, что перед утренним занятием сферу размером с котел наполнили горячими углями, призванными изображать животворное тепло Отца Сверху, что избрал солнце Своим домом. Никс приложила ладонь к теплу, затем осторожно отсчитала в обратном порядке медленно вращающиеся кольца, обозначающие пути внутренних планет вокруг Отца. Ее пальцы остановились на третьем. Прижав палец к кольцу, Никс ощутила вибрацию шестеренок, приводивших его в движение, услышала пощелкивание колеса на противоположном конце модели, которое вращала учительница, подводя их мир к ее ждущей руке.

– Осторожнее, дитя мое, – предупредила учительница.

Механическая модель, насчитывающая четыреста лет, была одним из самых ценных приборов в школе. Поговаривали, что мать-настоятельница, основательница Обители Брайк, похитила ее у короля Азантийи. Другие возражали, что прибор не был украден: мать-настоятельница лично изготовила его, опираясь на знания, которые были давным-давно утеряны живущими на земле и теперь преподавались здесь.

В любом случае…

– Постарайся ничего не сломать, недотепа, – выпалил Бэрд. Его замечание вызвало смешки у других учеников, сидевших вдоль стен куполообразного зала астроникума.

Учительница сестра Рид, молодая послушница обители, заворчала, призывая всех к тишине.

У Никс загорелись щеки. В то время как остальные ученики могли без труда наблюдать сложный танец сфер вокруг бронзового солнца, она была лишена такой возможности. Для нее окружающий мир был постоянно окутан туманной дымкой, где движение определялось лишь по перемещению теней, а предметы вырисовывались нечеткими силуэтами только в самых ярких лучах солнечного света. Даже краски для ее пораженных глаз были приглушенными и размытыми. Что самое худшее, когда Никс находилась в помещении, как сейчас, все вокруг погружалось в полный мрак.

Чтобы понять, ей требовалось прикосновение.

Собравшись с духом, Никс сделала над собой усилие, унимая дрожь в пальцах. Маленькая сфера, обозначающая их мир, плавно легла ей на ладонь. Бронзовое кольцо, на котором она была закреплена, продолжало вращаться, подчиняясь движению шестеренок. Чтобы удерживать пальцы на поверхности шара размером с кулак, Никс пришлось идти вокруг стола. К этому времени бронзовое солнце уже слегка нагрело одну сторону сферы, в то время как напротив оставался холодный металл, навечно отвернувшийся от Отца.

– Теперь ты лучше понимаешь, как Матерь Снизу всегда подставляет лицо Отцу Сверху? – спросила сестра Рид. – И эта сторона постоянно горит под Его строгим, но любящим вниманием.

Никс кивнула, продолжая идти вдоль стола, отслеживая путь сферы вокруг солнца.

– И в то же время, – продолжала сестра Рид, обращаясь теперь уже ко всем ученикам, – другая сторона нашего мира навечно лишена палящего взгляда Отца и остается заморожена в вечной темноте, где, говорят, даже воздух превращается в лед.

Никс даже не потрудилась признать очевидное; все ее внимание оставалось приковано к Урту, завершающему оборот вокруг солнца.

– Вот почему мы живем на Венце, – закончила свой рассказ сестра, – на узкой полоске мира, лежащей между выжженными землями одной половины Урта и вечными льдами другой.

Никс провела пальцем по сфере с севера на юг и обратно. Венец Урта обозначал единственную гостеприимную территорию, где могли существовать люди, растения и животные. Конечно, ходили слухи о том, что лежало за пределами Венца, жуткие легенды, по большей части кощунственные, передаваемые шепотом, об этих пустынных мертвых землях, замороженных с одной стороны, выжженных с другой.

Сестра Рид перестала вращать колесо, остановив танец планет.

– А теперь, когда Никс получила возможность ознакомиться с моделью солнечной системы, кто-нибудь ответит, почему Матерь Снизу навечно устремила свой взор на Отца Сверху, никогда не отворачиваясь от него?

Никс не двигалась с места, не отнимая ладонь от наполовину нагретой сферы.

На вопрос учительницы ответила Кайнджел, процитировав наизусть текст, который им дали учить на прошлой неделе.

– Она и наш мир навечно застыли в затвердевшей смоле пустоты и никогда не смогут отвернуться.

– Очень хорошо, – похвалила ее сестра Рид.

Никс буквально ощутила исходящее от Кайнджел удовлетворение. Двойняшки Кайнджел и Бэрд были детьми верховного градоначальника Фискура, самого большого города на северном побережье Мирра. Хотя от Обители до Фискура нужно было плыть целый день, близнецы постоянно подчеркивали свое высокое положение, одаривая подарками тех, кто лебезил перед ними, и подвергая насмешкам остальных, нередко прибегая для пущего унижения к рукоприкладству.

Вероятно, в первую очередь именно по этой причине Никс подала голос, возражая Кайнджел.

– Но Урт не застыл в затвердевшей смоле, – пробормотала она, уставившись на модель, не отрывая ладони от наполовину нагретой сферы. Девочка терпеть не могла привлекать к себе внимание, ей хотелось поскорее снова стать незаметной, вернуться на свое место в самом конце класса, однако она отказывалась отрицать то, что обнаружили ее пальцы. – Он тоже вращается в пустоте.

– Даже слепому дураку должно быть ясно, что Матерь всегда обращена к Отцу лицом, – презрительно фыркнул Бэрд, приходя на выручку своей сестре. – Урт никогда не поворачивается.

– Воистину это непреложно и неизменно, – заключила сестра Рид. – Отец испокон веку пылает в небе, а Матерь всегда взирает на Его величие с любовью и признательностью.

– Но Урт вращается, – стояла на своем Никс; отчаяние придало ее голосу твердости.

Хотя и почти полностью слепая, девушка закрыла глаза, мысленно смотря сверху на механическую модель. Она представила себе путь сферы, обращающейся вокруг бронзового солнца. Вспомнила ее едва заметное перемещение под ее пальцами, когда она следовала за ее движением. В тот момент Никс почувствовала, как сфера повернулась у нее в руке, сделав полный оборот вокруг солнца.

– Он должен вращаться, – попыталась объяснить она. – Чтобы Матерь была постоянно обращена лицом к Отцу, Урт поворачивается вокруг себя, делает полный оборот, пока сменяются времена года. Один медленный оборот каждый год. Только так одна сторона Урта может все время находиться под палящим взором солнца.

– Неудивительно, что мать ее бросила, – насмешливо заметила Кайнджел. – Она настолько глупа, что не может понять прописные истины.

– Но она права, – произнес голос у них за спиной, в открытых дверях купола астроникума.

Застыв, Никс перевела свой затуманенный взгляд к светлому пятну, обозначающему открытую дверь. На пороге темнела тень. Девочке не нужно было зрение, чтобы понять, кто там: она узнала эти резкие интонации, в настоящий момент слегка приправленные весельем.

– Настоятельница Гайл!.. – растерянно пробормотала сестра Рид. – Какая честь! Пожалуйста, присоединяйтесь к нам.

Тень в светлом пятне дверного проема исчезла: настоятельница закрытой школы вошла в астроникум.

– Похоже, самая юная из вас только что доказала, что способность зреть в корень необязательно равняется способности видеть.

– Но ведь, несомненно… – начала было сестра Рид.

– Да, несомненно, – перебила ее настоятельница Гайл. – Эту тонкую астрономическую истину обыкновенно припасают для тех, кто приступает к изучению алхимии. А никак не для семилеток. Но даже так многие студенты-алхимики с трудом видят то, что у них прямо перед глазами.

Шуршание кожи по камню сообщило о том, что настоятельница приблизилась к механической модели.

Наконец отпустив сферу, изображающую мир, Никс выпрямилась и склонила голову.

– Давайте узнаем, что еще усвоила из сегодняшнего урока эта молодая женщина, прожившая на свете всего четырнадцать зим. – Настоятельница пальцем подняла подбородок Никс. – Ты можешь рассказать нам, почему те, кто живет в северной части Венца, наблюдают смену времен года – от ледяной зимней стужи до летнего тепла, даже несмотря на то, что одна сторона Урта всегда обращена к солнцу?

Никс пришлось дважды сглотнуть комок в горле, чтобы освободить свой язык.

– Это должно… это должно напоминать нам о том даре, который Отец преподнес Матери, чтобы мы больше ценили Его доброту, проявляющуюся в том, что нам позволено жить в Венце, на безопасных землях между палящим зноем и ледяной смертью. Каждый год Он позволяет нам вкусить и жар, и холод.

– Да, очень хорошо, – вздохнула настоятельница. – Слово в слово то, что вдолбил вам в голову иеромонах Плакк. – Она подняла подбородок Никс выше, вглядываясь ей в лицо. – Но что говорит тебе модель солнечной системы?

Никс отступила назад. Даже несмотря на туман перед глазами, она больше не могла выносить гнетущее внимание настоятельницы. Вернувшись к механической модели, она снова мысленно представила путь Урта вокруг подогреваемого углем солнца. В свое время девочка почувствовала, как во время полного оборота прибывает и убывает тепло.

– Путь Урта вокруг солнца не является правильной окружностью, – заметила Никс вслух. – Это скорее овал.

– Правильнее назвать его эллипсом.

Кивнув, Никс вопросительно посмотрела на настоятельницу.

– Быть может, когда Урт на своем пути наиболее удаляется от солнца, от тепла, у нас наступает зима?

– Догадка неплохая. Возможно, то же самое скажет и кое-кто из наших досточтимых алхимиков. Однако они так же далеки от истины, как и иеромонах Плакк.

– Тогда почему? – спросила девочка, охваченная любопытством.

– Ну а если я скажу, что когда у нас здесь, на северной половине Венца, темная зима, земли далеко на юге наслаждаются светлым летом?

– Правда? – удивленно спросила Никс. – В одно и то же время?

– Совершенно верно.

Никс наморщила лоб, задумавшись над этим противоречием. И все-таки она почувствовала, что настоятельница, сделав ударение на этих словах, тем самым намекнула на что-то.

Темная зима и светлое лето.

– Ты никогда не задумывалась над тем, – продолжала Гайл, – что зимой Отец восседает на небе ниже, а летом снова поднимается вверх? Что хотя солнце никогда не заходит, на протяжении года оно описывает в небе маленькую окружность?

Никс покачала головой, указав на свои глаза. Не могло быть и речи о том, чтобы она заметила подобный нюанс.

Ей к плечу прикоснулась рука.

– Ну конечно. Прости. Но позволь заверить тебя в том, что это действительно так. Ну а теперь, после знакомства с моделью солнечной системы, ты можешь предположить, как такое может быть?

Никс снова повернулась к столу, к бронзовым кольцам на одной оси. Девушка чувствовала, что это испытание. Она буквально ощущала на себе обжигающий пристальный взгляд настоятельницы. Никс глубоко вздохнула, полная решимости не разочаровать главу школы. Она протянула руку к модели.

– Можно?

– Конечно.

Никс снова осторожно нащупала теплое солнце в центре и переместила ладонь на третье кольцо. Отыскав закрепленную на нем сферу, она более внимательно изучила ее форму, отметив крохотную бусинку луны, вращающейся на своем собственном кольце вокруг Урта. Особое внимание девушка обратила на то, как сфера, изображающая Урт, закреплена на кольце.

– Сестра Рид, – предложила Гайл, – нашей юной ученице будет проще, если ты снова приведешь всё в движение.

Послышался шелест рясы, затем сложный механизм шестеренок снова защелкал и кольца начали вращаться. Никс полностью сосредоточилась на том, как Урт медленно вращается на месте, делая полный оборот вокруг солнца. Она попыталась понять, как на южной половине может быть светлее, в то время как на северной стороне будет темнее. Понимание пришло от кончиков пальцев. Тонкая игла, вокруг которой вращался Урт, не была закреплена строго снизу вверх. Она была установлена под небольшим углом к солнцу.

«Не в этом ли кроется ответ?»

Уверенность нарастала.

Никс заговорила, продолжая свой собственный путь вокруг солнца.

– Урт оборачивается вокруг Отца, а его ось находится под небольшим углом, а не строго прямо. Вследствие этого верхняя половина мира на какое-то время наклоняется к солнцу.

– Создавая наше светлое северное лето, – подтвердила настоятельница.

– А когда это происходит, нижняя половина, наоборот, отклоняется от солнца.

– И на юге Венца наступает унылая зима.

– Значит, – повернулась к настоятельнице потрясенная Никс, – смена времен года происходит потому, что Урт вращается вокруг своей оси криво, больше подставляя солнцу то одну свою сторону, то другую.

Ученики зашептались. Одни выражали смущение, другие высказывали недоверие. Но, по крайней мере, Бэрд в присутствии настоятельницы побоялся сделать язвительное замечание.

И тем не менее Никс почувствовала, что у нее снова вспыхнуло лицо.

Но тут рука потрепала ее по плечу, выражая поддержку.

Испуганная неожиданным прикосновением, девушка вздрогнула. Она терпеть не могла, когда ее трогают. В последнее время многие мальчишки – и даже девочки – стали тискать ее, нередко грубо, хватая за самые нежные и сокровенные места. А Никс не могла даже никого обвинить, указать пальцем. И не то чтобы она не знала, кто это был. В первую очередь она безошибочно узнавала Бэрда, от которого всегда пахло по`том и кислыми дрожжами. Это пахучее облако он постоянно носил с собой благодаря запасам эля, который ему тайком присылал из Фискура отец.

– Прости… – тихо промолвила настоятельница, заметив реакцию Никс.

Девушка попыталась отступить назад, однако один ее палец застрял в кольце Урта. Смущение переросло в панику. Никс попыталась высвободить руку, но выкрутила палец не в ту сторону. Раздался металлический хлопок, при звуках которого сестра Рид ахнула. Освободившись, Никс отдернула руку от модели и прижала кулак к груди.

Что-то со звоном упало на каменные плиты пола ей под ноги.

– Она ее сломала! – воскликнул Бэрд, но в его голосе прозвучала не насмешка, а потрясение.

Другая рука схватила Никс за локоть, отдергивая назад. Застигнутая врасплох, девушка не удержалась на ногах и упала на колени.

– Что ты наделала, мерзкая девчонка! – Сестра Рид по-прежнему крепко держала ее за руку. – За это я тебя хорошенько выдеру!

– Нет, не надо, – остановила ее настоятельница Гайл. – Это произошло случайно. И тут есть и моя вина: я напугала ребенка. Меня ты тоже привяжешь к шесту и высечешь, сестра Рид?

– Что вы…

– В таком случае и ребенок также не должен страдать. Оставь ее в покое.

Никс почувствовала, как ей освободили локоть, но только после того как те же самые пальцы больно сдавили его, впиваясь до самой кости. Послание не вызывало сомнений. Вопрос еще не был закрыт. Это болезненное предостережение возвещало о том, что сестра Рид потребует заплатить за свое унижение перед учениками, перед настоятельницей.

Зашуршала ряса Гайл, ее голос опустился ближе к полу.

– Видишь, это просто оторвался спутник Урта. – Никс мысленно представила себе, как настоятельница поднимает с пола бронзовый шарик. – Его легко закрепить обратно на прежнем месте.

Никс поднялась на ноги. Лицо у нее горело, как солнце, слезы были готовы хлынуть в любую секунду.

– Сестра Рид, наверное, тебе следует завершить сегодняшний урок. На мой взгляд, твои семилетки для одного дня получили достаточно небесных развлечений.

Никс пришла в движение еще до того, как сестра Рид отпустила учеников на полуденную трапезу. Она поспешила унести свои слезы к яркому пятну дверного проема. Никто не преградил ей путь, вероятно, опасаясь увидеть ее стыд и унижение. В своем поспешном бегстве девушка забыла трость, толстую полированную палку из вяза, с помощью которой она направляла свои шаги. Спохватившись, Никс не пожелала вернуться и выбежала в солнечный свет и тени летнего дня.

Глава 2

Пока остальные ученики направились в дортуар, где в зале для них была приготовлена холодная трапеза, Никс поспешила в противоположную сторону. Есть ей не хотелось. Она подошла к одной из четырех лестниц, ведущих вниз с седьмой террасы на предыдущую, где, вероятно, шестилетки уже приступили к трапезе.

Хотя окружающий мир для нее тонул в тенях, девушка не замедляла шаг. Даже без палочки она двигалась быстро. Половину своей жизни Никс прожила в обнесенной стенами Обители. К этому времени она уже знала все закутки и проходы. Количество шагов, повороты и лестницы, прочно высеченные у нее в сознании, позволяли ей относительно легко перемещаться по территории школы. На границе ее сознания тикал бесшумный счетчик. Время от времени девушка непроизвольно протягивала руку, прикасаясь к резной плитке, деревянной опоре, каменной колонне – постоянно подтверждая свое местонахождение.

Спускаясь по лестнице, Никс мысленно представляла себе обширные просторы Обители Брайк, возвышающейся подобно ступенчатой пирамиде из болот Миррской трясины. Нижняя терраса школы, возведенная на основании из вулканической породы, одном из немногих прочных мест среди топей и заболоченных лесов, простиралась на целую милю. По времени создания школа была второй во всем королевстве Халендия – старейшая находилась в пригородах его столицы Азантийи, однако Обитель по-прежнему считалась самой строгой и требовательной вследствие своего уединения. Ученики проводили в Брайке все девять лет обучения, начиная с самой нижней террасы, где размещались первогодки. Далее классы становились все меньше и меньше, соответствуя сжимающимся террасам школы. Тех, кому не удавалось подняться вверх, с позором отсылали обратно к родителям, однако это не останавливало нескончаемый поток детей, прибывавших сюда на кораблях и лодках со всего Венца. Тех, кому посчастливилось дойти до девятой террасы, ждали почет и положение в обществе. Перед ними стоял выбор: продолжать обучение в одной из нескольких алхимических академий, где их познакомят с глубинными тайнами мира, или поступить в религиозный орден и посвятить себя высшему благочестию.

Спустившись на третью террасу, Никс оглянулась на возвышающуюся позади школу. На погруженной в полумрак вершине горели два огня, настолько ярких, что их мог различить даже ее затуманенный взор. Один костер дымился алхимическими тайнами; другой испускал облака священных благовоний. Говорили, что своей формой и этими огнями Обитель повторяла вулканическую вершину в самом сердце Миррской трясины, окутанную парáми гору Кулак. Кроме того, поднимающийся в небо дым отпугивал обитателей изрезанных пещерами склонов горы, гигантских летучих мышей, не подпуская их близко. И тем не менее в зимние сумерки крылатые создания время от времени появлялись из низко нависших туч. От их пронзительных криков перво- и второгодки первое время в страхе бросались к своим учителям, братьям и сестрам, но затем постепенно привыкали к ним и переставали обращать внимание.

К сожалению, Никс не могла сказать то же самое про себя. До сих пор от жутких криков у нее начинало колотиться сердце, а голова вспыхивала огнем. Ну а когда она была совсем маленькой, новичком-первогодкой, ужас захлестывал ее, повергая в обморок. Однако сейчас ей было нечего бояться. На дворе была середина лета, и то ли из-за яркого солнца, то ли из-за жары гигантские летучие мыши держались подальше от краев болот, поближе к своим мрачным пещерам на склонах Кулака.

К тому времени как Никс наконец спустилась на самую нижнюю террасу Обители, стыд и смущение утихли до тупой боли в груди. Девушка потерла синяк на локте, напоминание о том, что впереди еще будут неприятные последствия.

Но до этого Никс хотела хорошенько успокоиться, и посему она спешила в единственное место, где могла это сделать. Выйдя за ворота школы, девушка оказалась на торгу Брайка. Убогая деревушка ютилась под стенами Обители. Брайк кормил школу, обеспечивая ее всем необходимым. Каждое утро сюда привозили товар; сюда же тянулись вереницы тех, кто работал горничными, слугами, посудомойками и поварами. Никс, в возрасте шести лет попавшая в школу служанкой, какое-то время считала, что та же судьба ждет и ее.

Оказавшись в деревне, девушка продолжала свой путь так же уверенно. Она не только отсчитывала свои шаги по кривым улочкам, но и вслушивалась в ритмичный стук, доносящийся из Кузнечного ряда слева. Постоянный звон помогал ей держать нужное направление. Нос впитывал запахи едкого дыма и острых специй рынка, где под полуденным солнцем уже жарились угри и другая рыба. Даже кожа Никс ощутила ставший более плотным и влажным воздух, сообщивший о том, что она добралась до околицы Брайка. Здесь каменные особняки, стоявшие ближе к школьным стенам, уступили место более скромным деревянным домам и сараям, крытым соломой.

Однако Никс продолжала идти дальше до тех пор, пока ее мир не наполнился новым запахом. Это был тяжелый туман мокрой шерсти, сладковатого навоза, вытоптанного грунта и сернистых испарений. Подойдя ближе и окунувшись в эти сочные запахи, девушка почувствовала, как страхи спали с плеч.

Это был ее дом.

Появление Никс не осталось незамеченным. Ее встретил трубный рев, которому вторили другие такие же. Чьи-то чавкающие шаги устремились ей навстречу.

Никс двигалась вперед до тех пор, пока ее руки не нащупали сложенную из камней ограду, обозначающую границу загона для буйволов на краю болота. Тотчас же в ее сторону направилось тяжелое шарканье, сопровождаемое шумными вздохами и жалобным мычанием, словно огромные животные считали себя виноватыми в длительном отсутствии девушки. Никс подняла руку, и ей в ладонь уткнулась влажная морда, покрытая холодной флегмой. Большие раздувающиеся ноздри нежно обнюхали ее пальцы. По размерам и форме морды девушка сразу же узнала, кому она принадлежит, точно так же, как узнавала деревню и школу.

– Рада снова тебя видеть, Ворчун!

Она погрузила пальцы в длинную спутанную шерсть между короткими толстыми рогами и достала ногтями до кожи. Девушка почесала буйвола, что ему всегда нравилось, и в знак признательности он довольно дохнул ей в грудь горячим воздухом. Ворчун был самый старый в стаде, ему было почти сто лет. Теперь он уже редко таскал волокушу по тростникам и болотам, однако по-прежнему оставался вожаком. Большинство животных в стаде могли проследить свою родословную к этому гиганту.

Девушка протянула руки и схватила буйвола за рога. Даже несмотря на то, что тот стоял, опустив голову, ей для этого пришлось приподняться на цыпочки. Она притянула его голову к себе; темя его было таким же широким, как ее грудь. Втянув полной грудью влажный мускусный запах животного, Никс прижалась к теплому очагу его тела.

– Я тоже по тебе соскучилась! – прошептала она.

Замычав, Ворчун попытался приподнять ее, выгнув свою короткую шею.

Девушка со смехом отпустила рога, прежде чем ее ноги оторвались от земли.

– У меня нет времени прокатиться на тебе. Подожди до летних каникул.

Хотя Ворчун больше не таскал волокушу, он по-прежнему любил бродить по болотам. В свое время Никс проводила целые дни на его широкой спине, разъезжая по топям. Длинные ноги и широкие копыта позволяли буйволу легко передвигаться по омутам и ручейкам, а своими огромными размерами и загнутыми рогами он отпугивал любых хищников, не подпуская их близко.

Девушка потрепала животное по щеке.

– Скоро, обещаю тебе!

Она направилась вдоль изгороди, проводя пальцами по столбикам. Ей хотелось надеяться, что она сдержит свое обещание. Другие буйволы лезли к ней, отталкивая друг друга, также желая внимания. Никс узнавала многих по прикосновению и запаху. Однако время ее было ограниченно. Скоро прозвенит колокол, призывая ее обратно на занятия.

Девушка поспешила в дальний угол раскинувшегося на сотню акров загона, где стояла ферма. Ее фундамент был прочно закреплен на каменистом берегу, но крыша на четверть лиги простиралась над болотами, служа навесом над большой пристанью. Стены, как и ограда, были сложены из камня, крыша, подобно крышам домов по соседству, была соломенной. Каменная труба поднималась высоко в небо, где на светлом фоне скользили тени облаков, неумолимо движущихся на восток, неся ледяной холод мрака в обжигающий жар другой половины мира.

Подойдя к массивной двери, Никс подняла железный засов и шагнула внутрь, не предупредив о своем появлении ни стуком, ни криком. Как только она оказалась в полумраке, окружающий мир сжался, однако это нисколько ее не напугало. Она словно укуталась в теплое, знакомое одеяло. Тотчас же ее окружила смесь запахов, обозначавших дом: старого дерева, маслянистой мастики, дыма умирающих углей, оплывающего воска тоненьких свечей у алтаря в углу. Даже запах перепревшего сена с сеновала у пристани был родным и близким.

Девушка прислушалась к шороху ног и скрипу дерева рядом с красноватым свечением очага. Оттуда донесся насмешливый голос.

– Опять неприятности, да? – спросил ее приемный отец. – В последнее время, девочка моя, у тебя не бывает других причин возвращаться домой, так? И без трости?

Опустив голову, Никс уставилась на свои руки. Ей хотелось опровергнуть его слова, но она не могла.

Мягкий смех смягчил резкое замечание отца.

– Садись и расскажи, что у тебя стряслось.

* * *

Сидя спиной к очагу, Никс завершила рассказ об утренних страхах и унижениях. У нее на душе просветлело от одного только того, что она сбросила с себя этот тяжкий груз.

Все это время отец молча слушал ее, посасывая трубку, набитую змеекорнем. Горьковатый дым помогал его хрустящим суставам. Однако девушка подозревала, что он молчит, не столько чтобы облегчить боль, сколько чтобы дать ей возможность заполнить тишину своими жалобами.

Никс вздохнула, показывая, что ее рассказ окончен.

Отец сделал глубокую затяжку и выпустил едкий дым.

– Позволь мне тебя просветить. Ты определенно утерла нос монашке, которая преподавала вам в этой четверти.

Кивнув, Никс потерла синяк, оставленный костлявыми пальцами сестры Рид.

– Но при этом ты также произвела благоприятное впечатление на настоятельницу, главную во всей школе. А это, смею заверить, большое достижение.

– Она была очень добра ко мне. Но своей неуклюжестью я все испортила. Сломала бесценную модель солнечной системы.

– Неважно. Сломанное всегда можно починить. Подводя итоги, я бы сказал, что ты сегодня утром показала себя с лучшей стороны. К следующему обороту луны ты закончишь седьмой год. Останется только восьмой до того, как ты поднимешься на самую верхнюю, девятую террасу. По-моему, благосклонность само`й настоятельницы против раздражения какой-то одной монашки, с которой ты все равно скоро расстанешься, – это неплохая сделка.

Его слова помогли Никс успокоиться. «Пожалуй, он прав». Да, на пути к седьмой террасе ей пришлось преодолеть более суровые препятствия. «И вот теперь я так близка к вершине». Девушка запрятала надежду поглубже, испугавшись, что одна только мысль об этом может разбить все ее шансы.

Словно прочитав ее мысли, отец подчеркнул ее удачу.

– Ты только взгляни, с чего ты начала! Шестимесячный младенец, пищащий на плавучем ковре болотной травы. Если бы у тебя тогда не разболелся животик, мы бы тебя не услышали. Ворчун протащил бы мою волокушу мимо.

Девушка постаралась улыбнуться. Воспоминания о том, как он нашел ее брошенной в болоте, неизменно вызывали веселье у ее приемного отца. У него два сильных сына – обоим сейчас было уже за тридцать, они управлялись со стадом, но жена умерла при родах единственной дочери: тогда он потерял их обеих. Обнаруженную в болоте малышку отец посчитал даром Матери Снизу, особенно если учесть, что не было никаких признаков того, кто оставил плачущего голого младенца посреди топей. На плавающем в воде ковре болотной травы, нежного и своенравного растения, не было никаких следов ног вокруг тела младенца. Даже лепестки хрупких цветов, покрывавших плавающее на поверхности зеленое сплетение, были нетронуты. Казалось, малышка упала с неба как награда преданному и трудолюбивому жителю болот.

И все же хотя эта история для приемного отца неизменно служила источником гордости, для Никс она была приправлена изрядной долей стыда и гнева. Мать, а может быть и оба родителя, бросили ее в болоте, обрекая на неминуемую смерть, возможно, потому что она родилась ущербной: ее глаза были покрыты голубовато-молочной пленкой.

– Как я тебя люблю! – воскликнул отец, высказывая очередную истину. – Даже если бы тебя не отобрали поступить в Обитель. Хотя когда я узнал, что ты прошла испытание, у меня от радости едва не разорвалось сердце!

– Это получилось случайно, – смущенно пробормотала девушка.

Отец кашлянул, выпуская облачко дыма.

– Не говори так! В жизни ничего не происходит по воле случая. Это знак того, что Матерь продолжает улыбаться тебе.

Вера Никс была не такой сильной, но она знала, что лучше не перечить отцу.

В то время девочка была прислужницей в школе, мыла посуду и оттирала полы. Наводя порядок в одном из классов, она споткнулась о груду брусков, каменных и деревянных. Испугавшись, что это что-то важное, Никс подобрала их с пола и положила на стол. Однако любопытство взяло верх. Аккуратно раскладывая бруски различной формы, она почувствовала, как их неровные края совпадают друг с другом. Именно так Никс по большей части воспринимала окружающий мир – через осязание; так было тогда, так оставалось и сейчас. Убедившись, что рядом никого нет, девочка начала складывать бруски и быстро потеряла счет времени, но наконец восемнадцать десятков брусков выстроились в сложное сооружение с высокими башнями и зубчатыми стенами, образовавшее шестиконечную звезду с зáмком посредине.

Полностью поглощенная работой, Никс не заметила, как вокруг собралась толпа. Лишь закончив, она выпрямилась, заслужив восторженные восклицания со стороны зрителей.

Девочка запомнила, как одна монашка спросила у другой:

– Долго она пробыла здесь?

И ответ:

– Я ушла, когда она появилась с ведром и тряпкой. Это было не больше одного колокола назад.

– Она так быстро построила цитадель Азантийи! Соискателям мы даем на это целый день. И большинство не справляется с задачей.

– Клянусь!..

Кто-то схватил девочку за подбородок и поднял ее лицо.

– И посмотрите на голубую пленку у нее на глазах! Она ведь почти слепая!

Потом ей выделили место среди первогодок, и она поступила в Обитель, будучи на год младше всех одноклассников. За все время лишь горстке детей из деревни Брайк была предоставлена возможность поступить в школу, и никому из них не удалось подняться выше третьей террасы. Никс втайне гордилась своими достижениями, однако ее удовлетворение было приправлено изрядной долей горечи. Девушка поднималась вверх вместе с постоянно съеживающимся классом, но одноклассники не позволяли ей забывать о ее низком происхождении. Они говорили, что от нее воняет сточной канавой. Издевались за бедную одежду и отсутствие изысканного воспитания. И еще за затуманенное зрение, стену теней, постоянно ограждавшую ее от окружающих.

И все-таки Никс находила утешение в радости отца. Чтобы доставлять ему счастье, она прилежно училась. Также ей доставляло удовольствие узнавать больше об окружающем мире. Она словно вылезала из темноты погреба в яркий свет лета. Тени оставались, загадки по-прежнему ждали своего решения, но с каждым годом мрак, окутывающий мир, рассеивался все больше. То самое любопытство, которое когда-то заставило Никс складывать бруски, никуда не делось и только становилось сильнее с каждой новой террасой.

– Ты станешь девятилеткой, – говорил ей отец. – Я это нутром чувствую!

Девушка наполняла его уверенностью свое сердце, полная решимости сделать все возможное ради того, чтобы это случилось.

«Хотя бы ради него».

Вдалеке над вершиной Обители раздался звон Призывного колокола. Нужно было вернуться назад к вечерним занятиям до того, как он прозвонит снова. Времени оставалось мало.

Отец также услышал звон.

– Тебе лучше поторопиться, девочка моя!

Никс поднялась на ноги и взяла отца за руку, чувствуя упругие мышцы под тонкой кожей, обтягивающей крепкие кости. Наклонившись, она поцеловала его, найдя заросшую щеку так же легко, как находит соты с медом пчела.

– Я приду, когда смогу, – заверила отца девушка, вспоминая, что то же самое говорила до того Ворчуну. Она намеревалась сдержать оба обещания.

– Веди себя хорошо, – напутствовал ее отец. – И помни, что Матерь Снизу всегда наблюдает за тобой.

Направляясь к двери, Никс улыбнулась, думая о непоколебимой вере отца в нее и в Матерь Снизу. Ей хотелось надеяться, что вера эта оправданна – в обоих случаях.

Глава 3

Чувствуя, что время поджимает, Никс возвращалась обратно по той же самой тропе, которая привела ее домой. Но только теперь она ощупывала дорогу перед собой запасной клюкой, видавшей виды палкой, которой пользовалась, когда была младше. От долгих лет использования поверхность палки покрылась щербинками. Она также была немного короче новой, которую девушка забыла в классе. Однако сейчас в руке палка казалась старым другом. Хотя дорога была прекрасно знакома Никс, тяжесть палки придавала дополнительную уверенность.

Девушка ускорила шаг. Опоздать будет очень некстати, особенно после того, что произошло утром. Войдя в ворота школы, Никс быстро поднялась на седьмую террасу. Она запыхалась, но успела до второго Призывного колокола.

Успокоившись, Никс поспешила налево, прочь от позора под куполом астроникума. Она решила забрать другую трость потом, когда никто не увидит. По утрам занятия посвящались устройству мира: решению загадок по курсу арифоматики, препарированию живых организмов по курсу биологики, повседневному применению расчетов и измерений. Вечера ученики проводили за изучением истории, религии и литераты древних.

Никс предпочитала утренние занятия, в основном из-за объемов чтения, которые приходилось выполнять во второй половине дня. Ее пальцы, хоть и очень проворные, все же не обладали достаточной чувствительностью, чтобы различать чернила на страницах священных томов. Чтобы помогать девушке в учебе, к ней был приставлен юный послушник. Джейс не смог подняться на пятую террасу, однако, вместо того чтобы отправить его домой, ему предложили остаться при школе в скриптории, в основном для переписывания рукописей, но также чтобы служить глазами Никс. Днем он вполголоса пересказывал ей то, что нужно было усвоить, а иногда продолжал и ночью в ее келье в дортуаре.

Никс поспешила туда, где обыкновенно ждал ее Джейс. Хотя в его силах было еще больше усложнить ей жизнь, он был по отношению к ней добрым и терпеливым. Девушка также подозревала, что парень воспринимает ее не только как ученицу. Джейс был на четыре года старше ее, однако в нем оставалось больше мальчишеского, чем в ее сверстниках-семилетках. Чтобы хоть как-то это исправить, он отращивал бородку-пушок, призванную придать мужественности его круглому лицу. Он приобрел округлое брюшко и обзавелся одышкой из-за малоподвижного образа жизни, и это особенно ему мешало, когда Джейс спешил следом за Никс. Однако он в большей степени, чем кто бы то ни было, мог ее рассмешить. Во многом именно благодаря ему девушка терпела вечерние занятия.

Никс направилась к арке у скриптория. Завернув за угол, она услышала характерное пыхтение своего друга, более шумное и тяжелое, чем обычно, словно Джейс бежал сюда. Девушка уловила исходящий от его одежды запах извести, указывающий на то, что он провел утро, готовя свежий пергамент для своей работы.

– Джейс, прости, что опоздала. Нам нужно…

Но тут ей в нос ударил другой запах. Горьковатый, насыщенный железом. Он исходил от Джейса с каждым выдохом. Кровь. Удивленная, Никс споткнулась обо что-то, лежащее на полу. Она не заметила это, когда ощупывала дорогу перед собой тростью. Упав, девушка быстро поняла, что это нога ее друга. Но почему Джейс сидит в арке? Никс ощупала его тело.

– Джейс, что с тобой?

Ее ладонь нашла его лицо, отчего он вскрикнул. Никс обнаружила горячую кровь у него под носом, распухшим, свернутым на сторону. Вздрогнув от этого прикосновения, Джейс отстранил ее руку.

– Никс… они замыслили что-то плохое!

– Кто?..

Однако ответ был очевиден. Со всех сторон послышалось шарканье кожи по каменным плитам. Никс услышала за спиной смешок.

– Беги! – воскликнул Джейс, подталкивая ее.

Девушка застыла на четвереньках, объятая ужасом.

– Не дайте ей удрать! – крикнула Кайнджел.

Эти слова вывели Никс из оцепенения. Она лихорадочно принялась искать пути бегства. Напрягая органы чувств, девушка заполняла пространство вокруг шорохами, шепотом, шарканьем. Попятившись от смещающихся теней справа, она побежала прочь от пелены пота и шумного дыхания, сгущающегося у нее за спиной, стремясь получить защиту в школе, у братьев и сестер, которые ей встретятся.

Бешено колотящееся сердце подступило ей к горлу, раздвигая границы слуха. Никс различила доносящиеся из-за угла знакомые интонации сестры Рид.

– …Поставят на место. Она пожалеет о том, что ее просто не выпороли!

Ей ответил другой голос, высокий и гнусавый. Он принадлежал иеромонаху Плакку, который должен был вести вечерние занятия.

– А как же настоятельница?

– То, что происходит между ударами колокола, особенно между раздосадованными учениками, нельзя ставить мне в вину. Я заявлю…

По всей террасе разнесся второй звон Призывного колокола, заглушая слова сестры Рид.

Задыхаясь, с гулко колотящимся сердцем, Никс была близка к тому, чтобы от ужаса свалиться в обморок. На какое-то мгновение ее захлестнуло новое, незнакомое чувство. Звон колокола разрывал в клочья тени, отгоняя их прочь, открывая с поразительной четкостью стены, лестницы и коридоры вокруг. Девушка даже смогла различить обступившие ее силуэты.

Один из них приблизился, и Никс резко отдернулась назад. Чьи-то пальцы схватили ее за рукав, но она высвободилась.

Позади послышалось вырвавшееся ругательство.

Бэрд.

Никс поспешила по пути, обозначенному вибрирующими отголосками звона, опираясь на это новообретенное чувство, помогающее ей спастись. И все же на бегу она как могла подтверждала это чувство ударами трости. Охотники быстро отстали от добычи, однако они не прекращали погони, сгущаясь грозовыми тучами у девушки за спиной.

Никс добежала до лестницы, ведущей на восьмую террасу. Как семилетка, она совсем не знала этот уровень. И все же девушка неслась вверх по ступеням, ведомая своей тростью. Ее ощущения раздвоились. Грудь горела, сердце колотилось, но при этом ей казалось, будто она воспарила ввысь и взирает сверху на себя. Однако у нее не было времени задерживаться на этом странном феномене.

Взбежав по лестнице, Никс оказалась на восьмой террасе. Колокола затихли, и мир снова сомкнулся вокруг непроницаемой пеленой. Девушка вернулась в свое тело.

– Вот она! – раздался позади крик Кайнджел.

Никс в ужасе бросилась прочь от приближающегося топота сандалий по камню. Восьмилетки уже разошлись по классам, и на террасе никого не осталось. Объятая паникой, Ниск попыталась бежать быстрее. Налетев с размаха плечом на угол, она крутанулась, описывая полный оборот. И все же страх помог ей удержаться на ногах и двинуться дальше.

Но куда идти?

Лишившись мимолетного нового восприятия мира, Никс устремилась по единственному пути, который знала. Все ученики рано или поздно поднимались на этот уровень, совершая тайное паломничество. Путешествие заканчивалось там, где их надежды или взмывали вверх, или низвергались на землю.

И Никс тут не была исключением. Каждый год она по несколько раз поднималась на восьмую террасу, чтобы дойти до этого места. И сейчас она поспешила к своей цели. Это был единственный маршрут, запечатленный у нее в памяти.

Охотники не отставали, мрачно смеясь, настигая девушку своими угрозами.

Наконец Никс добралась до следующей лестницы. Эти ступени не были выше и круче тех, которые ей уже пришлось преодолеть, чтобы подняться сюда, и все-таки она остановилась перед ними. Эта лестница вела на девятую и последнюю террасу. Подняться по этим ступеням дозволялось только тем, кого признавали достойными Восхождения. Для всех остальных лестница была закрыта. Тайны девятого уровня предназначались лишь немногим избранным. Нарушение запрета означало немедленное исключение из школы.

Никс задрожала, стоя у лестницы. Первые семь лет своей жизни она провела в Брайке, следующие семь – здесь, в Обители. В настоящий момент ее жизнь качалась между светлым будущим и постыдным падением. Хотя девушка не могла знать, какая судьба ей уготована, она всегда стремилась добиться большего и надеялась на лучшее.

Однако сейчас…

Преследователи настигли ее. Бэрд заметил ее колебание. Он презрительно фыркнул, однако веселья в его голосе не было, одна угроза, которую он подчеркнул своими следующими словами.

– Она в ловушке. Смотрите хорошенько! Я отниму у нее палку и надеру ей задницу, да так, что она две недели сидеть не сможет!

Остальные рассмеялись, перекрывая пути отхода.

Внезапно у Никс из руки вырвали трость. Она попыталась вернуть трость, но ее оттолкнули.

– Лучше отлупи ее по рукам, – раздался другой голос, вероятно, Раймела, побуждающий Бэрда действовать. – Хорошенько, со всей силой. Сломай обе. Как она сломала модель солнечной системы. Это будет то, что надо, скажу я вам!

Никс стиснула кулаки, чувствуя, как в висках стучит кровь. В своей жизни ей случалось оступиться и упасть, сломав кость. Боль ее не пугала, однако руки помогали ей видеть мир лучше, чем затуманенные глаза. Ладони чувствовали вибрацию трости. Кончики пальцев раскрывали подробности, недоступные взгляду. Сейчас ей угрожали не просто переломом нескольких костей, а увечьем, которое сделает ее совершенно слепой.

И все-таки эта судьба не была самой страшной.

Кайнджел привлекла к себе внимание брата.

– Ты должен пойти до конца и осквернить ее, – угрожающим тоном произнесла она. – Сделать так, чтобы ее навсегда прогнали из школы!

Это вызвало новый взрыв смеха, но теперь уже приправленного прожилками страха. Все поняли, в чем заключалась эта угроза. Для того чтобы достигнуть Восхождения, девушке требовалось быть девственницей, чистой и непорочной. Почему-то к мальчикам это не относилось. В дортуарах устраивались неистовые оргии, в которых было все, за исключением самого главного действия. Переступить эту черту означало изгнание – и не только из школы, но и из Брайка. Таким был позор.

– Полагаю, хорошей взбучки будет достаточно, – сказал Бэрд, стараясь сохранить голос твердым. – Это поставит болотную жабу на место.

– Она заслуживает кое-чего похуже, – презрительно промолвила его сестра. – Ей здесь не место. И мы все это знаем. А ты просто трус!

Никс уловила в голосе Кайнджел желчь. Учеба давалась дочери верховного градоначальника с огромным трудом. Ходили слухи, что отец платил за ее продвижение вверх по террасам сундуками, полными серебряных эйри и золотых марок. Однако никто не осмеливался сказать ей это в глаза. По какой-то причине Никс всегда вызывала у Кайнджел лютую ненависть – возможно, из-за высоких отметок, которые Никс получала по всем предметам.

Услышав от сестры обвинение в трусости, Бэрд возмущенно фыркнул. Он постарался скрыть свое смущение показной грубостью.

– Ансель, Меркл, хватайте ее! Лэкуиддл, и ты тоже подсоби им!

Бэрд хотел втянуть в это как можно больше людей, чтобы никто не проговорился. А потом можно будет свалить изнасилование на какую-нибудь случайную оргию в деревне.

Попятившись назад, Никс наткнулась ногой на первую ступеньку. От этого прикосновения внутри вскипела ярость, прогоняя прочь ужас. Жар схлынул, уступая место холодному рассудку.

«Если мне суждено быть отчисленной, то пусть это станет следствием моих собственных поступков!»

Никс подняла ногу и, пятясь, поднялась на первую ступеньку. Это маленькое перемещение вызвало испуганные восклицания. Не обращая на них внимания, девушка сделала еще один шаг и еще один. Она не собиралась доставлять Бэрду и Кайнджел удовлетворение, позволив осквернить себя.

Должно быть, Бэрд, осознав это, взвыл от ярости.

Никс не задрожала от его злости, вместо этого используя ее в качестве ветра, который наполнил ее паруса и гнал ее верх. С каждым шагом усиливался жар двух костров, пылающих у нее за спиной. Дым благовоний смывал зловонный смрад оставшихся внизу угроз.

– Не думай, что тебе удастся так легко отделаться от меня! – выругался Бэрд.

Хотя Никс не могла его видеть, она услышала, как он бросился вверх по лестнице. Ошеломленная его дерзостью, она застыла на месте.

– Бэрд, стой! – с паникой в голосе окликнула брата Кайнджел, возможно, только сейчас осознав, что надавила на него слишком сильно. – Не надо!

Бэрд задержался лишь для того, чтобы обнадежить свою сестру.

– Не беспокойся, если до этого дойдет дело, отец покроет все мои долги!

Эти слова вывели Никс из оцепенения. Развернувшись, она побежала вверх по лестнице, навстречу своей судьбе.

* * *

И без того уже потерявшаяся, Никс неуверенно остановилась, достигнув вершины Обители. Вынужденная опираться только на слухи и догадки, она не знала, куда идти.

Если верить Джейсу, девятая терраса не была похожа на все остальные. На ней кольцом выстроились башни, каждая из которых вмещала различные виды знаний. На западной половине – ее башни были построены из черного вулканического камня, добываемого в каменоломнях под школой, – размещались классы алхимии. С противоположной стороны выгнулись дугой ослепительно-белые башни из известняка, доставленного с обрывистых склонов Кручи на востоке. В белых башнях девятилеткам открывались тайны божественных законов и древние предания.

Сознавая то, что теперь все эти знания будут навсегда для нее закрыты, Никс, избегая обоих краев, устремилась к сдвоенным пятнам яркого света в центре вершины. Два костра сияли подобно очам Отца Сверху. На протяжении столетий они взирали сверху на учеников, призывая их подняться выше, приблизиться и заглянуть в сосредоточенные здесь чудеса и ужасы.

Над кострами в небе метались черные тени, источающие горький запах алхимикалий и священных благовоний. Подойдя ближе, Никс почувствовала, как эти ароматы поглотили ее, стирая все вокруг. Ревущее пламя оглушило. Яркое зарево прогнало прочь все обступавшие тени, превратившись в одно сплошное сияние.

Казалось, окружающий мир исчез, оставив девушку парящей в свечении едкого дыма и потрескивающего пламени. «Пусть будет так». Понимая, что дальше идти некуда, Никс остановилась между кострами, закончив свое отчаянное бегство.

Она повернулась к огню спиной, отказываясь трусливо прятаться.

В нескольких шагах за ревом пламени послышалось учащенное дыхание.

Бэрд.

– Если потребуется, я поволоку тебя за волосы! – угрожающе произнес он, подкрепляя свои слова сильным ударом трости по каменным плитам.

Никс услышала громкий треск, похожий на хруст ломающейся кости. На нее это произвело такое воздействие, будто Бэрд уничтожил ее старого друга.

Переполненная отчаянием и яростью, Никс подумала было о том, чтобы броситься в костер и тем самым даже сейчас лишить Бэрда удовольствия унизить ее. Однако ее воспитал отец, укрощавший буйволов, она росла рядом с братьями, которые никогда не сдавались. Девушка стиснула кулаки, готовая дорого продать свою честь.

Она словно услышала слова отца, сказанные на прощание: «Помни, Матерь Снизу всегда наблюдает за тобой!» Сейчас ей, как никогда, хотелось верить, что это правда. Но надежды было мало. И все же Никс мысленно произнесла молитву, вкладывая в нее всю свою душу.

И ответ последовал.

Но только это была не Матерь.

В тот момент когда Бэрд набросился на Никс, та почувствовала, как зашевелились волоски у нее на затылке. Затем она услышала пронзительный крик, разорвавший небо. Этот крик обрушился на нее, разлился волной по всему телу, сотрясая кости и зубы. После чего тело Никс вспыхнуло, словно факел. Почувствовав, как покрывается волдырями кожа, вскипают глаза, она предположила, что взмах огромных крыльев швырнул на нее языки пламени.

Невзирая на боль, девушка низко пригнулась.

Спереди до нее донесся крик – не зверя, а мальчика.

Оборвавшийся посредине.

Затем на нее налетело чье-то тело, сбивая ее с ног и опрокидывая навзничь между двумя кострами. Огонь у нее внутри тотчас же умер, словно загашенный придавившей ее массой. Понимая, что это Бэрд, Никс попыталась высвободиться.

Но тут хлынувшая кровь окропила ей шею и грудь. Она попыталась остановить поток – но ее пальцы наткнулись на растерзанную плоть, на обрубок шеи. Вскрикнув от ужаса, девушка лихорадочно ощупала Бэрда: у него отсутствовала голова, оторванная от туловища.

Неудержимо хлынули слезы.

Нет!..

Девушка попыталась выбраться из-под придавившего ее тела – но тут невидимая сила сняла его с нее и швырнула в алхимическое пламя. Лежа на спине, Никс приподнялась на локтях и, отталкиваясь ногами, поползла назад, укрываясь глубже между кострами. Слева от нее в огне шипела и дымилась человеческая плоть.

Нет!..

В ярком пятне сдвоенного пламени перед Никс возник темный силуэт. Кто-то схватил ее левую ногу, прижимая к полу. Огромная фигура нависла над ней. Костлявые пальцы воткнулись в живот, другая лапа схватила ее за правое плечо. Однажды Никс оказалась под копытами взбесившейся здоровенной буйволицы. Существо, придавившее ее сейчас, было многократно тяжелее, его действия были целенаправленными.

Нет!..

Черная тень полностью закрыла Никс крылом и туловищем, окутав мраком. Лицо обдало горячим дыханием, полным смрада свежей плоти и крови. Влажные ноздри обнюхали девушку от макушки до шеи и остановились там.

Нет!..

Никс ощутила, как шершавые губы раздвинулись – затем в нежную плоть ее шеи погрузились ледяные кинжалы.

Нет!..

Клыки проникли глубже, вызвав вспышку острой боли, за которой последовало холодное онемение. Морда давила, не давая дышать. Леденящий холод разливался по всему телу, разносимый кровеносной системой.

И тут сквозь рев пламени послышались крики.

Девятая терраса наконец пробудилась, заметив нападение грозного врага.

Тяжелая туша, придавившая Никс, рванула прочь, сокрушая девушку еще сильнее, затем на какое-то мгновение подняла ее в воздух, прежде чем окончательно отпустить. Никс рухнула на каменные плиты. Распростертая навзничь, она ощутила взмахи тяжелых крыльев, жар пламени от костров. Клубящийся дым принес запахи сладких благовоний и горелой плоти.

Лежа на спине, девушка вновь испытала необъяснимое мимолетное ощущение того, будто она смотрит вверх на небо и в то же время вниз на свое тело.

И тотчас же оно прошло.

Осталось только биение сердца.

Никс с ужасом следила за замедляющимися ударами.

Нет!..

Она старалась держаться, усилием воли заставить сердце сократиться еще раз.

Но тут из темных глубин поднялся новый звук, мешая ей сосредоточиться. Голова заполнилась криками и воплями – сотнями, потом тысячами, их становилось все больше и больше. Земля под ней затряслась, затем судорожно вздрогнула. Все завершилось громоподобным треском, и Никс почувствовала себя истерзанной и опустошенной. И потом осталась только жуткая тишина, настолько полная, что ничего подобного она никогда прежде не слышала.

Если бы Никс могла, она бы расплакалась.

И только тут до нее дошла правда.

Она поняла, что означает эта полная тишина.

Ее сердце остановилось.

Часть вторая

Ходячее изваяние

 

Бей киркой,

Кроши породу,

В твердь вгрызайся,

Жилу режь,

Чтобы каменному сердцу

Дать живительную брешь.

 

Старая песня рудокопов

Глава 4

Райф остался в живых только потому, что его мочевой пузырь был переполнен.

Единственным предупреждением об опасности стало облачко пыли, повисшее в воздухе над известняковым полом штрека. Райфу хотелось бы приписать это необычное явление силе и ярости струи, бьющей из него в стену. Но он сразу же понял, что случилось. Страх мгновенно остановил струю и заставил его упасть на четвереньки. Райф уперся рукой в здоровенную глыбу, за которой он укрылся, чтобы справить нужду. Камень задрожал под его ладонью.

Он бросил взгляд на масляную лампу, подвешенную к кожаному поясу. Огонек колыхался и трясся за матовым стеклом.

У Райфа стиснуло грудь от ужаса.

В глубине штрека другие заключенные вопили и кричали, громыхая цепями в попытке бежать. Но было уже слишком поздно. Камень зловеще застонал под неудержимым напором – затем раздался оглушительный грохот. Земля взметнулась, подбрасывая Райфа в воздух. Каменная глыба рядом с ним подлетела высоко вверх, отскочила от свода и рухнула на пол, уже испещренный трещинами.

Райф упал, больно ударившись копчиком, и пополз назад, прочь из рушащегося штрека. Лампа, к счастью, уцелевшая, болталась на поясе. Впереди большой кусок свода обвалился, разлетаясь на мелкие куски. Новые трещины, разбегающиеся по своду, стенам и полу, гнали Райфа вперед.

В воздухе кружилось удушливое черное облако, насыщенное песком и известью.

Райф закашлял, чтобы не захлебнуться в этом плотном облаке. Поспешно перекатившись на живот, он поднялся на ноги и побежал прочь. Мерцающий огонек у него на бедре был похож на одинокого светлячка, затерявшегося во мраке подземелья. Слабый свет не мог проникнуть сквозь плотную пелену пыли. И все же Райф бежал вперед, выставив перед собой руки. Кандалы на ногах гремели в такт его шагам, металлическим лязгом подыгрывая его отчаянию.

В спешке Райф задел бедром за выступ в стене. Его развернуло, и стекло лампы у него на поясе разбилось. Осколки вспороли грубую ткань портков и впились в ногу. Поморщившись от боли, Райф замедлил бег, старательно заботясь о том, чтобы не погасла лампа. Только у надзирателя был кремень, чтобы снова зажечь погасший огонек.

«Этого не должно случиться!..»

Райфу доводилось видеть других каторжников, наказанных темнотой. Бедолаг спускали без лампы в колодец и оставляли там на несколько дней. Нередко на поверхность они поднимались уже сломленными, обезумевшими. Этого Райф боялся больше всего: вечного мрака без конца. Да и как могло быть иначе? Все свои три десятка лет Райф прожил в землях Гулд’Гул на восточной окраине Венца, на границе выжженного солнцем мира, где никогда не наступает ночь и земля представляет собой песчаную пустыню, в которой обитают лишь омерзительные твари, а также племена дикарей, влачащих жалкое существование. Прожив всю свою жизнь под солнцем Гулд’Гула, Райф воспринимал ночь как выдумку, темноту, внушающую страх.

Кое-как выбравшись из облака пыли, Райф наконец остановился. Открепив от пояса лампу, он поднял ее вверх – осторожно, опасаясь, что от резкой встряски погаснет огонек на кончике опущенного в масло фитиля.

– Ты только не вздумай погаснуть! – предупредил он мерцающее пламя.

Глядя на оседающую пыль, Райф прислушался к успокоившейся земле позади. Сердце у него в груди также стало стучать тише. Он осмотрел подземный проход. Обвал закончился в ста шагах от него, полностью перегородив штрек. Со сводов продолжали осыпаться мелкие камешки. С громким треском сломалась деревянная подпорка, отчего Райф испуганно отскочил назад.

И все-таки, похоже, худшее осталось позади.

«Но что дальше?»

Райф громко чихнул, напугав себя, затем повернулся и огляделся вокруг. Этот уровень каменоломен был ему незнаком, хотя он наслушался рассказов о нем. Некоторое время назад его и десяток других каторжников подняли с соломенных подстилок в подземной темнице и под угрозой батогов отвели сюда, в этот отдаленный конец известнякового штрека. Здесь их спустили вниз на конопляных веревках, привязанных к пустой вагонетке, с помощью лебедки, приводимой в движение могучими буйволами где-то за входом в шахту. Говорили, что эта часть каменоломен давно заброшена. Кто-то утверждал, что штольни и штреки иссякли столетия назад, но большинство верили, что это место про`клятое, здесь обитают злые духи и злобные ведьмы.

Райф не придавал особой веры этим рассказам. Он знал, что кое-кто из рудокопов запихивает хлебные корки в трещины в камне; надзиратели так же в точности поступали с монетами, по большей части с медными пинчами, но иногда и с серебряными эйри. И все это для того, чтобы ублажить духов.

Но только не Райф.

У себя на родине, в глухих переулках Наковальни, он научился доверять только тому, что можно потрогать своими руками или увидеть собственными глазами. Он не признавал рассказы о богах, призраках и привидениях. Живя в Наковальне, Райф усвоил, что в мире и так достаточно того, чего нужно бояться. Ночами в Наковальне разбоем и грабежами занимались не какие-то там привидения, а живые люди из плоти и крови, пытающиеся стянуть чужое.

Впрочем, как правило, именно Райф и был одним из них.

Наковальня была главным портовым городом Гулд’Гула. Она вытянулась вдоль берега моря, убогая дыра, каких еще поискать. Город головорезов и бандитов всех мастей. Он потел и испражнялся подобно живому существу, весь пораженный развратом, заразой и гнилью. Независимо от времен года, в бурю и хорошую погоду, Наковальня никогда не менялась. Ее бухта постоянно пестрела парусами сотни кораблей, в кабаках продолжалась непрерывная гулянка.

Жители города горько шутили, что в Наковальне никто не живет; здесь только выживают.

Райф вздохнул.

«Как я по ней соскучился…»

Хотя у него не было никакой надежды снова увидеть родной город. Гильдия воров предала его, и он оказался в сотне лиг к югу, осужденный провести остаток дней погребенным в каменоломнях. Он перешел дорогу другому вору, мастеру гильдии Ллире хи Марч, и за это его наказали. Райф находил наказание несоразмерным проступку, краже какой-то мелочовки у бывшего возлюбленного Ллиры, архишерифа Наковальни. Добыча была уж слишком соблазнительной, да и Ллира не относилась к тем, кто долго терпит одного ухажера, не говоря уже о верности. На самом деле сам Райф не раз делил с ней теплое ложе.

Он покачал головой.

Даже сейчас Райф оставался в полном недоумении. Он подозревал, что за таким суровым наказанием скрывалось нечто такое, во что он не был посвящен.

«Неважно, я жив».

Но где он находится?

Когда пыль улеглась, оставив лишь висящую в воздухе дымку, Райф засунул свободную руку в потайной карман, пришитый изнутри к порткам. Он достал путевод, который стащил у надзирателя, присматривавшего за другим отрядом, и тотчас же спрятал. В пропаже обвинили других заключенных, которые лишились каждый по пальцу. Прекратилось это только тогда, когда кто-то взял вину на себя, чтобы прекратить мучения, и сказал, что будто бы испугался и выбросил добычу в нужник. Копаться в дерьме никому не захотелось.

Райф поднес путевод к дрожащему огоньку. Полоска самородного магнитного железа колебалась из стороны в сторону, не желая остановиться. Странно. Райф украл путевод в смутной надежде когда-нибудь совершить побег. Хотя, если честно, на самом деле он просто увидел возможность что-то спереть – и не смог устоять. Проведя погребенным в каменоломнях почти два года, Райф мог думать только о свободе. И путевод мог тут оказаться полезным. Райф рассудил, что, если ему когда-нибудь представится случай бежать от бдительного ока надзирателя и укрыться где-нибудь в заброшенной части каменоломен, такой инструмент поможет определить правильное направление.

Как это было сейчас.

Дойдя до разветвления штреков, Райф остановился и описал на месте круг, стараясь определить, как ему быть дальше. Он мечтал о свободе, но притом также очень ценил свою шкуру. Если это будет означать жизнь, он с радостью вернется к кнуту и дубинкам. Бегство ценой собственной жизни не рассматривалось.

В конце концов Райф остановился на одном из штреков, выбрав его только потому, что магнитная полоска там вроде бы колебалась меньше.

– Сойдет.

* * *

Через несколько сотен шагов Райф окончательно заблудился.

Ему начало казаться, будто он ходит кругами, медленно спускаясь вниз, словно направляясь к своей собственной могиле. Что же касается путевода, тот только сбивал его с толку. Полоска теперь непрерывно крутилась, словно издеваясь над ним.

«Может быть, это место про`клятое…»

Близкий к отчаянию, Райф свернул в другой штрек. Сердце гулко стучало. Масла в лампе оставалось в лучшем случае на полдня. Райф напрягал слух, стараясь уловить характерные звуки забоя: команды надзирателей, стук кирок, крики заключенных, получивших удар плетью. Но он слышал лишь свое собственное учащенное дыхание да срывающиеся изредка с уст приглушенные ругательства.

Ему приходилось пригибаться, чтобы не задевать головой о низкие своды – что само по себе было утомительно. Подобно всем жителям Гулд’Гула, Райф был кривоногий и твердоголовый во всех смыслах. Казалось, палящее солнце высушило их, не давая набраться росту, оставляя невысокими и коренастыми, что, пожалуй, было и к лучшему для работы в тысячах каменоломен и рудников, раскинувшихся вдоль всего побережья Гулд’Гула, от каменного Мертвого леса на севере до бескрайних южных Пустошей.

Проведя ладонью по стене, Райф нащупал в известняке трещины. Здесь деревянные подпорки давно превратились в камень, затвердев за многие столетия в богатом минералами воздухе. По мере того как Райф продвигался дальше, трещины увеличивались числом и становились шире.

Подняв голову, он увидел, что свод также покрыт трещинами.

Отвлекшись, Райф споткнулся о груду камней и упал. Он едва не разбил путевод, но вовремя ухватился за стену другой рукой. Лампа на поясе резко качнулась. Райф затаил дыхание, испугавшись, что пламя погаснет.

Огонек судорожно затрепетал, но не погас.

Райф осмотрел камни на полу. Их края были острыми, а пролом в своде указывал на то, что они только что отломились оттуда. Если у Райфа и оставались какие-то сомнения относительно того, что он ходил кругами, теперь доказательства были налицо.

– О боги, – пробормотал он, – я вернулся прямиком под тот участок, где произошел обвал!

Ладно.

Он двинулся вперед по сужающемуся проходу, но шагов через сто обнаружил, что тот превращается в крутой откос, заваленный острыми камнями и толстым слоем песка. Райф сверился с путеводом. Магнитная полоска по-прежнему указывала вперед, прямо на опасную осыпь.

Он в отчаянии стиснул устройство.

– Клянусь своей задницей, я здесь застрял!

Охваченный не столько страхом, сколько раздражением, Райф в злости махнул рукой. От этого резкого движения слабый огонек в лампе на бедре погас. Вокруг сомкнулся непроницаемый мрак.

«Нет, нет, нет!..»

Темнота заставила Райфа опуститься на корточки, затем встать на четвереньки. Его охватила дрожь. Крепко зажмурившись, он затем снова открыл глаза, пытаясь что-либо разглядеть, отказываясь принять свою участь.

– Только не так! – пробормотал Райф.

Перевернувшись на задницу, он подобрал к груди колени.

Хоть и безбожник, Райф помолился всему пантеону. Матери Снизу и Отцу Сверху, серебристому Сыну и сумрачной Дочери, окутанному саваном Модрону и ясной Белль, гиганту Пивллу, держащему небосвод, и Нефине, скрывающейся в глубинах Урта. Райф молился, не забывая никого, упоминая каждого. Запинаясь, он произносил полузабытые молитвы, усвоенные еще на коленях у своей матери.

И тут, словно его услышали, впереди появилось слабое сияние. Райф потер кулаками слезящиеся от напряжения глаза. Сначала ему показалось, что это лишь видение, порожденное его страхом. Но сияние не исчезало. Возможно, оно присутствовало всегда.

Райф поднялся на четвереньки и пополз вперед. Добравшись до края осыпи, он задел рукой камень, покатившийся вниз по склону. Сияние, слабая перламутровая голубизна, поднималось снизу. Райф не знал, чем оно порождается. Имело значение только то, что это был безопасный приют в темноте, горящий огнями порт, в котором можно было укрыться от черного шторма.

Гремя кандалами, Райф опустил ноги и, стиснув зубы, начал сползать вниз по крутому склону. Спуск был опасный, коварный.

И все же…

«Все что угодно будет лучше этого адского мрака».

Глава 5

Окровавленный, весь в ссадинах, Райф наконец сполз до конца осыпи. И остановился перед внушительной глыбой черной серы, укрепившись на заскорузлых пятках. В десять раз выше его, глыба торчала из белого известняка подобно плавнику чудовищной акулы Фелл.

Свечение исходило из-за глыбы.

Сглотнув страх, Райф смахнул прилипшие к мокрому от пота лбу пряди волос и заправил их под фетровую шапочку, защищавшую голову. Настороженно пригнувшись, он постарался как мог подтянуть портки, сзади разорванные в клочья, и поправил короткий кожаный жилет, надетый поверх рубахи из грубой холстины.

Райф не знал, что ждет его впереди, но постарался подготовиться как можно лучше.

Внизу провал был заполнен едким зловонием, напоминающим запах жженой извести и масла. Райф делал неглубокие вдохи, опасаясь, что воздух может быть ядовитым. Ему доводилось видеть, как рудокопы, спустившиеся в глубокую штольню, где еще накануне было безопасно, теряли сознание и даже умирали, отравившись испортившимся воздухом.

Сделав несколько вдохов и выдохов и не обнаружив ничего плохого, Райф двинулся дальше.

Осторожно обойдя вокруг выступающей глыбы серы, он выглянул из-за ее края. Ему пришлось несколько раз моргнуть, чтобы понять, что перед ним. Голая стена известняка впереди казалась разбитым зеркалом; трещины расходились во все стороны от расколотого медного яйца в ее основании. Судя по виду, яйцо лопнуло давным-давно, его неровные края успели почернеть от времени.

Свечение исходило из яйца.

Райф прищурился, однако с такого расстояния ничего не смог разглядеть.

– Просто подойти поближе и посмотреть, – произнес он вслух и тотчас же возразил себе: – А может быть, лучше не сто`ит.

Пожевав губу, Райф кивнул, принимая решение, и направился к таинственной загадке. С каждым шагом горелая горечь в воздухе усиливалась. Райф не отрывал взгляда от стены перед собой, пытаясь проникнуть сквозь трещины в темноту за ними. Тревога нарастала.

«А что, если в этом и кроется причина недавнего землетрясения, вызвавшего обвал?»

Если так, следовало опасаться того, что один неверный шаг может все обрушить. Райф замедлился, но не остановился. Любопытство влекло его вперед. Он не мог устоять перед желанием узнать истину. Или это, или возвращение в вечный мрак.

Поэтому Райф продолжал идти вперед.

Приблизившись к разбитому яйцу, он смог рассмотреть, что медная скорлупа, гладкая и без швов, имеет в толщину больше двух пядей. Наклонившись, Райф заметил что-то у края яйца. Прямо под ним лежал распростертый скелет, наполовину погребенный в известняке, словно утонувший в камне. Кости были не белыми или серовато-желтыми, а зеленовато-синими. Райф догадался, что этот оттенок обусловлен не свечением, а какой-то алхимией минералов и пиритов, проникавших в кости на протяжении несчетных столетий.

Он обошел распростертого мертвеца, почтительно прикоснувшись пальцами ко лбу, губам и сердцу, чтобы не разбудить заточенную внутри душу, и приблизился к разорванному краю скорлупы, желая – нет, сгорая от желания узнать, что проливает в темноту такое сияние.

Пригнувшись, Райф просунул голову под медную притолоку, искореженную и обугленную, навстречу свечению. Увиденное заставило его застыть на месте.

«О боги!..»

Внутри скорлупа была из той же самой гладкой меди без швов, подобная стеклянному пузырю, который выдула подземная богиня Нефина. Ее внутренняя поверхность светилась от сложной паутины стеклянных трубок и медных соединений. В трубках бурлила какая-то золотистая жидкость. Однако истинный источник света находился в дальнем конце, куда и вело все это хитросплетение. В сияющей стеклянной нише застыла фигура, похожая на сверкающего бронзового паука в центре своей паутины.

«Что это, бог или демон?»

Несмотря на охвативший его леденящий ужас, Райф не мог оторвать взгляда.

Фигура, отлитая из бронзы и такая же бесшовная, как и медная скорлупа, изображала женщину. Красивый овал ее лица обрамляли ровные пряди волос из той же самой бронзы. Конечности были длинные и изящные, скрещенные на животе руки прикрывали срамные места. Груди, только обозначенные, добавляли красоты.

Это было творение искусного художника.

Но внимание Райфа привлекло выражение лица женщины. В ее закрытых глазах таилось скрытое изящество, в то время как полнота и форма губ говорили о глубокой печали, словно Райф уже успел каким-то образом разочаровать ее.

– Кто ты? – прошептал он.

У него за спиной раздался крик.

Вздрогнув, Райф огляделся по сторонам. Он был вором, поэтому первым его стремлением было спрятаться. И Райф последовал этому порыву. Поспешно выбравшись из скорлупы, он нырнул за груду кусков известняка слева от нее. Камни оказались на удивление теплыми, даже горячими. Тем не менее Райф втиснулся между глыбой и стеной. Бросив взгляд на яйцо, он увидел, что известняк, обрамляющий скорлупу, почернел и обуглился. Райф прикоснулся к поверхности рукой. Его убежище находилось совсем рядом с яйцом, и он смог дотянуться до изгиба медной скорлупы. Его ладонь не ощутила исходящего от металла тепла. Райф осторожно прикоснулся к холодной меди кончиком пальца, затем всей рукой, подтверждая свою догадку.

«Сплошные странности».

Ладонью Райф ощутил слабую дрожь. Его внимание привлекли новые крики, донесшиеся сверху склона. Там проход озарился огнями двух десятков ламп и факелов. Прозвучали резкие команды. Огни начали спускаться по осыпи. Дрожь яйца под ладонью Райфа затихла. Даже слабое свечение погасло, сменившись темнотой.

Из своего укрытия Райф больше не мог заглянуть внутрь скорлупы.

Тем не менее он мысленно представил себе бронзовое изваяние в стеклянной нише. Райф готов был поклясться, что оно откликнулось на его голос, подняв веки. Он покачал головой, прогоняя из головы подобную чушь.

«Всего лишь игра света».

Плотной группой поисковый отряд спускался вниз по камнепаду. Пробыв столько времени в полумраке, Райф вынужден был щуриться, глядя на яркий свет их ламп и пылающих факелов. Сжавшись в комок, он забился в тень. Но все внимание, похоже, было приковано к яйцу. Никто не искал Райфа, беглого каторжника, как тот сперва опасался. В спешке эти люди не заметили красноречивые следы его пребывания.

Возглавляли шествие двое мускулистых надзирателей, облаченных в синие плащи с капюшонами, с короткими хлыстами на поясе. Они держали высоко над головой лампы. За ними двигалась горстка рабов-рудокопов. Некоторые несли горящие факелы, но у всех за спиной были привязаны кирки и заступы.

Но именно при виде последнего члена группы Райф едва не вскрикнул от изумления. Расталкивая остальных, этот человек выдвинулся вперед. Он был значительно выше ростом и более худой, чем все остальные. Его серебристо-белые волосы, заплетенные в косички, были завязаны петлей у него на шее. Он был в длинной серой рясе с откинутым капюшоном. Его глаза обрамляла черная вытатуированная полоса. Говорили, это должно изображать повязку на глазах, знак способности таких людей видеть то, к чему остальные были слепы. Его грудь была перехвачена наискось широким кожаным ремнем, утыканным железными заклепками, с нашитыми квадратными бляхами, каждая с высеченным на ней символом.

Райф распластался еще ниже.

Никто из закованных в кандалы рудокопов не смел даже поднять взгляд на этого человека.

Да и как такое было возможно?

Это был сам святой Исповедник.

«Не может быть!»

Райф лишь краем уха слышал слухи об этой тайной секте. Ее члены редко показывались на людях. Утверждалось, что возраст многих Исповедников – сто лет и больше, хотя тот, который сейчас стоял перед Райфом, на вид был старше его лишь на один-два десятка лет.

– Стойте здесь! – приказал Исповедник, приближаясь в одиночку к яйцу, погрузившемуся в темноту.

Надзиратели застыли по краям, а рудокопы испуганно переступали с ноги на ногу, гремя кандалами.

Исповедник вошел в скорлупу без лампы, светильника или факела. Однако внутри тотчас же вспыхнули странные огни. Прозвучало негромкое пение – затем раздался нечеловеческий пронзительный крик, от которого у Райфа заныли зубы. Все те, кто находился снаружи, отпрянули назад и заткнули уши.

Поскольку ладонь Райфа по-прежнему лежала на медной скорлупе, он ощутил, как металл на мгновение задрожал – после чего снова успокоился.

Из яйца появилось облачко белого дыма, наполненного едким запахом алхимикалий. Надзиратели и заключенные-рудокопы отпрянули назад. Из пелены появился Исповедник. Его лицо оставалось непроницаемым, однако на лбу высыпали бисеринки пота.

Он подошел к одному из надзирателей, в котором Райф теперь узнал главного маэструма каменоломен.

– Пусть твои люди извлекут изваяние из яйца и идут со мной. – Выделенные татуировкой глаза затвердели. – И пусть будут поосторожнее!

– Твоя воля для нас закон! – заверил его маэструм.

Прежде чем уйти, Исповедник шагнул к нему. Следующие его слова предназначались только для ушей маэструма, но Райф услышал их из своего укрытия.

– Потом не должно остаться никого из тех, кто узнал правду.

Исповедник бросил взгляд на скованных каторжников.

Склонив голову, маэструм положил руку на рукоятку кривого кинжала в ножнах на поясе.

– Все будет сделано как надо.

Райф забился в свою щель, сбитый с толку, но уверенный в одном.

«Меня не должно здесь быть!»

* * *

К тому времени как бронзовую богиню извлекли из разбитой скорлупы и втащили по коварному камнепаду, колени у Райфа ныли от долгого сидения на корточках. Потребовалось шесть заключенных, по три с каждой стороны, чтобы поднять изваяние до входа в штрек. Исповедник шел рядом, маэструм замыкал шествие с хлыстом в руке.

Второй надзиратель остался внизу охранять медное яйцо и его тайны. Райф презрительно усмехнулся. Он слишком хорошо знал надзирателя Маскина, чей путевод и лежал в его кармане. Надзиратель получал огромное наслаждение, отсекая заключенным пальцы в наказание за кражу и прижигая обрубки дымящейся головешкой. Заключенному, который в конце концов сознался – хотя на самом деле он оговорил себя, – Маскин перерезал горло.

Райф чувствовал в кармане тяжесть путевода. Хотя совершенная им кража повлекла за собой страдания других заключенных, он не чувствовал своей вины в их муках и смерти. Такое суровое наказание не соответствовало мелкому преступлению. Даже здесь, в каменоломнях. Райф по-прежнему хотел думать, что Маскин просто решит, что где-то забыл свой путевод или потерял его. Он никак не предполагал, что надзиратель станет с наслаждением причинять боль, клеймя тех, кто в его власти.

Из своего укрытия Райф проследил, как в штреке наверху исчезли огоньки, один за другим, и мир снова ужался до одинокого пятнышка света от лампы Маскина на земле. Надзиратель расхаживал взад и вперед перед яйцом, определенно не радуясь тому, что его оставили здесь, особенно после того как вокруг сгустились тени. По его испуганным взглядам и тому, как он вздрагивал, услышав шорох осыпавшегося песка или стук упавшего камешка, чувствовалось, что Маскин не меньше Райфа страдает от темноты.

Райф дожидался своего шанса.

Ему не пришлось долго ждать.

Напряжение, охватившее надзирателя, передалось его мочевому пузырю. Характерными свидетельствами этого явилось нарастающее беспокойство: тот то и дело хватался за причинное место. Наконец Маскин выругался вслух и подошел к стене подальше от яйца. Кряхтя, он расстегнул штаны.

Дождавшись плеска струи и стона облегчения, Райф выскользнул из-за камней и со всей скрытностью, выработанной за долгие годы воровского ремесла, подкрался к надзирателю сзади. Ни разу не звякнув кандалами, он остановился за спиной у Маскина.

Его взгляд не отрывался от кинжала в ножнах на поясе у надзирателя.

«Надо поторопиться!» – подбадривал себя Райф.

И все же он медлил. Ему еще никогда не приходилось убивать человека. Однако он понимал, что сейчас только смерть Маскина принесет ему спасение. Нельзя было рисковать тем, что крик заставит остальных вернуться.

Сглотнув комок в горле, Райф протянул руку.

И как раз в этот момент у него за спиной раздался шорох. Ручеек камней скатился по осыпи. Вздрогнув, Маскин резко обернулся. Его струя шумно плеснулась, затем еще раз, когда он увидел стоящего за спиной Райфа.

Надзиратель потянулся за хлыстом, а Райф бросился к его кинжалу. Оба успели завладеть оружием. Маскин побагровел от ярости, его грудь вздулась, готовая издать крик. Райф понял, что нельзя терять ни мгновения. Проворный и стремительный, он набросился на своего противника. Маскин, все еще ошеломленный, попытался остановить его, но тщетно. Райф вонзил лезвие ему в горло. Острие вышло с противоположной стороны шеи.

Сделав свое дело, Райф отскочил назад.

Выронив хлыст, Маскин вскинул руки к торчащему в горле кинжалу и рухнул на колени. У него изо рта вырвался хрип, перешедший в кровавое бульканье. В выпученных глазах мелькнуло удивление, а также понимание того, что это конец.

Охваченный дрожью, Райф попятился назад.

– П… прости, – пробормотал он.

Хотя надзиратель заслужил столь суровую участь, Райфу было неприятно то, что именно ему пришлось совершить убийство. Ему несчетное число раз доводилось видеть смерть, но от его руки еще никто не умирал.

Он сделал еще один шаг назад.

Конец Маскина занял дольше времени, чем хотелось бы Райфу. Еще долго после того, как надзиратель повалился на бок, из раны вытекала кровь, собираясь в лужицу. Его грудь вздымалась и опускалась. Райф не моргая смотрел на умирающего до тех пор, пока с последним хриплым вздохом не прекратились все движения.

Он еще постоял, делая глубокие вдохи и выдохи, затем наконец приблизился к трупу. Лежащий рядом голубоватый череп таращился на него своими пустыми глазницами. Райф снова прикоснулся кончиками пальцев ко лбу, губам, сердцу, на этот раз не столько чтобы оградиться от духов, сколько чтобы набраться решимости для предстоящего дела.

Смертью надзирателя Райф предопределил себе один-единственный путь.

«Бежать или принять еще более страшную смерть, чем Маскин».

– Что ж, за работу, – прошептал он.

Быстро обыскав труп Маскина, Райф нашел ключ от кандалов. Поскольку рудокопов постоянно переводили из одного отряда в другой, все замки были одинаковые. И все же Райф облегченно вздохнул, когда кандалы спали с его ног. Он почувствовал себя на сто камней легче.

Ободренный, Райф снял с Маскина синий плащ и водой из бурдюка как мог сполоснул кровь. Удовлетворившись, он переодел мертвеца в свою одежду и натянул на ноги его короткие сапоги, чтобы скрыть покрытые ссадинами щиколотки.

В последнюю очередь Райф опоясался широким ремнем и закрепил на нем хлыст и кинжал. Оглядев себя еще раз, он накинул на голову капюшон, скрывая свое лицо.

Райф уже собирался взять с земли лампу, но тут спохватился.

Вернувшись к трупу, он порылся в своей одежде и выудил из потайного кармана путевод. Райф уже собирался вернуть прибор в тот самый карман, из которого недавно его стащил, как вдруг заметил, что магнитная полоска больше не указывает на яйцо. Теперь она развернулась в противоположную сторону, к штреку, куда уволокли бронзовую женщину.

«Странно».

Райф двинулся в том же направлении, осторожно поднимаясь по камнепаду.

Добравшись до штрека, он пошел по следу, оставленному босыми ногами и сапогами. След был очень заметен. Райф не сомневался в том, что этот путь в конечном счете приведет его в каменоломни. И тем не менее он не торопился, не собираясь настигнуть остальных. Райф был уверен в том, что как только сориентируется и определит свое местонахождение, он сможет найти другую дорогу к выходу. Переодетый, скрывающий свое лицо, он сделает все возможное, чтобы выбраться из каменоломен и бежать.

Если же он потерпит неудачу, это будет означать неминуемую смерть – причем гораздо более страшную, чем та, что принял Маскин. Как и все заключенные, Райф знал, какое наказание бывает за попытку к бегству. Еще когда его только впервые приволокли в каменоломни Мела, он обратил внимание на вереницу насаженных на колья разложившихся трупов, исклеванных птицами, тянущуюся вдоль входа в каменоломни.

Это воспоминание заставило Райфа ускорить шаг. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не торопиться. Надзиратели, полновластные хозяева каменоломен, никогда не торопятся. И сейчас явно не время для спешки. Даже несмотря на переодевание, для успешного бегства ему потребуются скрытность и ловкость.

Идя по штрекам, Райф представлял себе свободу и всё вытекающее из нее – однако у него перед глазами то и дело непрошено возникало строгое лицо бронзовой богини.

– Не моя забота, – вслух произнес он.

Но в глубине души подозревал, что это не так.

Глава 6

Райф еще никогда так не радовался, услышав свист кнута.

Затем последовал проникнутый болью крик, раскатившийся отголосками в темноте штрека. Это означало, что Райф приблизился к каменоломням. Он проверил украденную одежду и опустил капюшон ниже.

«Наконец…»

Он шел по следу остальных на протяжении по крайней мере двух колоколов. По его прикидкам, близилось время последней трапезы. Обыкновенно еда состояла из кишащей червями похлебки, черствого хлеба и, может быть, кусочка жесткого сыра или иногда дынной корки, оставшейся от кормления буйволов. И тем не менее пустой желудок Райфа протестующе урчал, лишенный этой скудной пищи.

– Тише! – прошептал он. – Я наполню тебя позже.

В качестве дополнительной предосторожности Райф убрал фитиль масляного светильника, оставив лишь крохотный трепещущий огонек. Вокруг плотнее сгустились тени. Райф понимал, что ему нужно поторопиться.

Если действительно подошло время последней трапезы, это означало, что сотни надзирателей скоро начнут сгонять своих подопечных в застенки, после чего поднимутся наверх, оставив под землей лишь горстку тех, кто будет присматривать за каменоломнями.

Райф намеревался покинуть подземелье вместе с ними.

Он по-прежнему шел по следу, огибающему оживленное сердце каменоломен. Определенно, Исповедник не хотел привлекать внимание к тайне, извлеченной из медного яйца.

Пока что Райф мыслил так же.

Грохот и скрежет каменоломен усиливались. Вскоре со всех сторон уже доносился непрерывный стук кирки, неровный, режущий слух, прерываемый резкими командами и грубым смехом. И все это накладывалось на какофонию скрипа колес по железным мосткам и пронзительных свистков, доносящихся из главных штолен, где поднимались наверх бадьи, полные мела и сурьмы, чтобы затем спуститься вниз пустыми.

Райф уже давно привык к этим звукам и замечал их не больше, чем биение своего сердца. Но не сейчас. Он напрягал слух, улавливая каждую ноту этого мрачного хорала беспросветного отчаяния, выискивая в нем малейшие признаки того, что его обнаружили, а также определяя свое местоположение.

Райф был в достаточной степени уверен в том, что он понял, где находится. Его нос чуял запах горящей серы от плавильных костров наверху, что могло означать только непосредственную близость к главной штольне.

«Должно быть, я у цели».

Райф стиснул зубы. Труп Маскина мог быть обнаружен в любую минуту. Как только это произойдет, каменоломни огласятся звоном гонгов и все штреки будут перекрыты охраной. Затем спустят жутких филасозавров, и те пойдут по кровавому следу, обнюхивая землю растопыренными ноздрями, преследуя добычу.

«А именно меня».

Райф ощупал влажные места своего плаща. Кровь почти высохла, став неотличимой от синей материи. Однако острый нюх филасозавра это не обманет. Сознавая это, Райф не мог больше ждать.

«Сейчас или никогда».

Стиснув кулак, он покинул след, свернув в штрек, ведущий к сердцу каменоломен. Полностью сосредоточенный на краденом плаще, Райф повернул за угол и натолкнулся прямо на двух здоровенных надзирателей, шедших навстречу.

Вздрогнув от неожиданности, он отпрянул назад – но покрытые шрамом пальцы уже стиснули ему плечо. Уверенный в том, что его разоблачили, Райф застыл, опустив голову.

– Ты идешь с нами, – сказал надзиратель, увлекая Райфа за собой.

Не смея сопротивляться, тот предпринял робкую попытку.

– Я… я уже запер свой отряд и направлялся наверх.

– Это подождет, – сказал второй надзиратель. – Работа еще не закончена.

Его напарник отпустил Райфа, предлагая тому следовать за ними. Райф подчинился, но отстал на несколько шагов. Через несколько мгновений он снова очутился в штреке, который только что покинул.

«Похоже, мне суждено пройти по этому пути».

Надзиратели, не больше Райфа довольные дополнительной работой, ворчали между собой.

– Как ты думаешь, Граль, что это за шум?

Верзила пожал здоровенными плечами.

– Лучше не проявлять слишком много любопытства, Беррил.

Райф пожалел о том, что сам прежде не прислушался к этой мудрости.

– Говорят, тут замешаны Исповедники, а? – склонился к своему напарнику Беррил.

– Что я тебе только что сказал? – нахмурился тот.

Они были похожи на родных братьев – оба черноволосые, с толстыми носами, мясистыми губами и глазами, сощуренными от долгих лет бесконечного солнца, отражающегося ослепительными бликами от песка и скал. Лишь паутины шрамов, которыми были иссечены их лица, были у них разные.

Мать Райфа родилась и выросла за морем, в высокогорных лесах Приоблачья. Он ее помнил смутно. Она была стройная, светловолосая, с бледной кожей, нисколько не похожая на обитателей Гулд’Гула, со смуглой кожей, опаленной солнцем, коренастых, массивных. От такого смешения кровей Райф оказался выше ростом и стройнее большинства местных жителей. У него были рыжеватые светлые волосы, черты лица смотрелись не так грубо. Что лучше всего, он унаследовал от матери прирожденный дар ловкости, быстроты и умения сохранять равновесие. Вот почему его уже в юном возрасте с готовностью приняли в гильдию воров. «Скользкий, словно смазанный маслом угорь», – как-то раз сказала про него Ллира, подразумевая и его тело, и мастерство.

– А теперь молчи, – предупредил Граль, толкнув Райфа в бок и указав вперед.

Здоровенные туши надзирателей загораживали ему вид. Он услышал доносящиеся из глубины штрека голоса. Среди них выделялись негромкие интонации Исповедника, которому вторил подобострастный поддакивающий голос маэструма каменоломен.

Райф внутренне сжался.

«Никак не получается отделаться от этих проклятых каторжников».

– Эй вы, двое, – окликнул надзирателей маэструм, – отведите этот сброд в карцер наверху и ждите меня там.

Грохот и звон цепей возвестил о присутствии обреченных рудокопов. Райф вспомнил произнесенные шепотом слова Исповедника, руку маэструма на рукоятке кинжала. Ему захотелось закричать, предостерегая несчастных, но что это дало бы?

«Меня лишь убьют заодно с ними».

Послушно рявкнув в ответ, Граль и Беррил поспешили вперед, открывая Райфа взглядам маэструма и Исповедника. Беглый каторжник низко склонил голову, что было совершенно естественно в присутствии святого, достигшего статуса Высшего Прозрения как в алхимии, так и в религии.

Даже братья-надзиратели поспешили пройти мимо, не поднимая взглядов.

– А ты поможешь мне с этим, – повернувшись к Райфу, повелительным тоном произнес маэструм.

Исповедник склонился над бронзовым изваянием, уложенным на тележку. Он поднес ладони к позолоченной фигуре, не прикасаясь к ней, словно грея их над огнем.

Наконец Исповедник выпрямился и обернулся, показывая черную татуировку вокруг глаз.

– Следуй за мной, – приказал он, сворачивая в боковой проход. – А ты будь настороже, маэструм Киль!

Понимая, что он не может отказаться, не привлекая к себе внимания, Райф поспешил к нему. У тележки были ручки спереди и сзади. Киль взялся за ту, что сзади. Не дожидаясь приглашения, Райф обогнул тележку и взялся за другую.

Они покатили тележку в проход, Райф тянул, а Киль толкал.

* * *

Они двигались следом за Исповедником. Через какое-то время Райф поймал себя на том, что то и дело оборачивается на бронзовое изваяние. Он изучал его блестящую поверхность, полностью лишенную налета. Изящные гладкие формы вызывали у него благоговейное восхищение. Его взгляд непроизвольно снова и снова возвращался к лицу. Райф хорошо запомнил застывшее на нем выражение спокойствия, однако сейчас, под некоторым углом, лицо уже не казалось ему таким умиротворенным. И полные губы были уже поджаты. Райф склонял голову туда и сюда, разглядывая глаза. Ему запомнилось, что веки как бы начали подниматься, однако сейчас глаза были закрыты, даже зажмурены.

Райф заметил более мелкие подробности. Тонкие волоски из более темной бронзы изображали изящные ресницы. Даже волосы женщины – как ему сперва показалось, сплошные пряди – в действительности состояли из сложного переплетения тончайших бронзовых волосков.

Райф не мог этого понять.

«К чему такие подробности?»

Тележка подпрыгнула, наехав на неровность на полу, прервав его размышления.

– Осторожнее! – прикрикнул Киль. – Если с ней что-нибудь случится, я с тебя шкуру спущу!

Пробормотав слова раскаяния, Райф сосредоточился на дороге впереди, стараясь не отставать от облаченного в рясу Исповедника. Он катил тележку как можно более плавно. Лишь только сейчас до него дошло, что он снова заблудился. Исповедник углублялся в лабиринт все более узких проходов. Райф даже не подозревал о существовании этой части каменоломен.

Белый известняк стен и свода сменился черным камнем, похожим на стекло, на котором не было следов от кирок и молотков. Проход казался не вырытым, а выжженным.

«Где мы?»

Райф рискнул оглянуться на Киля. Даже маэструм, похоже, пребывал в растерянности; он нервно оглядывался по сторонам, словно также впервые оказался здесь.

Наконец Исповедник привел их туда, где проход заканчивался бронзовой дверью. Инкрустированные в ее поверхность черные бриллианты образовывали свернувшегося аспида, увенчанного шипами. Всем был известен этот зловещий знак: рогатая гадюка, печать бога тьмы Дрейка.

Райф с опаской взглянул на Исповедника. Тот распахнул массивную дверь. Хотя Исповедники в целом образовывали замкнутую группу избранных, ходили слухи, что внутри нее существовала особая секта под названием Ифлелены: ее члены занимались запретными искусствами, древней магикой и черными заклинаниями, а также еще более черной алхимией. Говорили, что Ифлелены поклоняются Дрейку, обозначая свои труды знаком рогатой гадюки. Перешептывались о кровавых ритуалах, человеческих жертвоприношениях, сожженных заживо людях и вызове демонов.

Райфу захотелось побежать и не останавливаться. Но он перехватил решительный взгляд Киля. Выражение лица маэструма не оставляло сомнений.

«Только шевельнись – и ты умрешь».

Распахнув дверь, Исповедник шагнул внутрь и подал знак следовать за собой.

– Поставьте изваяние посредине.

Райф замешкался, но Киль толкнул тележку, натыкаясь на него. Не имея выбора, Райф покатил тележку через порог. Следующим помещением был круглый зал с куполообразной крышей. Все остекленевшие поверхности были отполированы в тысячеликое зеркало, отражающее всё, отчего у Райфа заболели глаза. Он словно шагнул в глаз овода.

Изображение еще больше усложняли черные фигуры, окружившие тележку. Их движения, многократно отраженные со всех сторон, вызвали у Райфа тошноту.

Он вынужден был отвести взгляд, сосредоточившись на тележке и изваянии. И все же краем глаза он увидел колышущиеся рясы и лица, пересеченные черной татуировкой.

«Опять Исповедники…»

Того, который привел сюда Райфа и маэструма, здесь встретили еще трое. Они быстро заговорили друг с другом на языке, который Райф не понимал. Остальные Исповедники были значительно старше, их морщинистые лица были усыпаны оспинами. У одного голова напоминала череп, обтянутый кожей.

Тут вперед шагнула еще одна фигура.

«Ну точно боги прокляли меня!»

Последним был черноволосый мужчина, высокий, с острым лицом, подбородок и щеки его скрывались под ухоженной и намасленной бородой. На поясе у него висел меч в ножнах, рукоятка которого была украшена бесценной диадемой из небесного железа.

Два года назад Райф пытался украсть этот клинок.

Опустив лицо, он ниже надвинул капюшон, гадая, узнает ли его архишериф Наковальни, однако рисковать было нельзя.

Только не здесь, только не сейчас.

«Что делает Лаах в Меле, в сотне лиг к югу от Наковальни?»

Ответом на этот вопрос явились следующие слова архишерифа, подошедшего к тележке.

– Не понимаю, как эта про`клятая вещь сможет изменить ход предстоящей войны?

Райф нахмурил скрытое капюшоном лицо. До того как по приговору суда попасть в каменоломни в Мел, он краем уха слышал о нарастающей напряженности между расположенным на севере королевством Халендия и Южным Клашем. Судя по всему, за последние два года положение дел изменилось к худшему.

– Потребуются дополнительные исследования, но мы уже выяснили… – попытался было ответить на вопрос Лааха один из Исповедников.

Его перебил тот, что привел Райфа сюда.

– Скеррен, лучше не высказывать наши предположения и догадки, – выразительным тоном произнес он. – Пока мы не узнаем больше.

У первого Исповедника глаза сузились в щелочки, но он почтительно склонил голову.

– Да, до тех пор пока мы не узнаем больше, – повторил Скеррен. – Ты совершенно прав, Врит.

Врит, несомненно, занимающий главенствующее положение среди братьев, повернулся к другому Исповеднику.

– Теперь, когда у нас есть подтверждение, приготовь все необходимое.

Второй Исповедник кивнул.

– Мы уже освятили кровожитницу. – Он кивнул на стоящего рядом Исповедника. – Принесем ее сюда.

– Очень хорошо.

Двое Исповедников направились к маленькой двери в глубине зала.

В ожидании их возвращения Врит обратился к архишерифу Лааху, однако его взгляд оставался прикован к изваянию.

– Семь дней назад мы заметили, что она пошевелилась. Вот что заставило нас собраться здесь.

– Почему меня не известили своевременно?

– Мы хотели сначала получить полную уверенность. И, как можешь видеть, ты прибыл в самый благоприятный момент. Когда ты вошел в каменоломни, произошло землетрясение. Возможно даже, твое присутствие сыграло судьбоносную роль. Если так, это позволяет предположить, что владыка Дрейк считает тебя человеком важным и достойным.

Лаах расправил плечи. Всем в Наковальне было известно, что архишериф обладал очень высоким самомнением и впитывал лесть подобно сухой земле. И тем не менее сейчас недовольный изгиб его губ показал, что он не слишком рад такой чести.

Все знают, что нет ничего хорошего в том, чтобы привлекать к себе взгляд мрачного божества.

Сглотнув комок в горле, Лаах указал на изваяние.

– Что вы собираетесь с ней сейчас сделать?

– Простое испытание. Чтобы проверить истинность древних рукописей.

– А затем?

– Подозреваю, нам придется подождать по крайней мере еще одну луну – а может быть, и вдвое дольше, чтобы узнать, есть ли у этого артефакта какая-либо ценность, помимо чисто ученой.

Дверь в дальнем конце снова открылась, и вернулись двое Исповедников, ведущих гиганта-гюна. Райф разинул рот при виде здоровенного раба, которому пришлось пригнуться, чтобы пройти в дверь. Лысый, со сморщенным лицом, гюн напоминал скорее камень, отрастивший ноги и руки. Он был совершенно голый, если не считать набедренной повязки. Под волосяным ковром на груди и ногах перекатывались могучие мышцы. Райфу редко доводилось встречать представителей этой народности, обитавшей в степях на севере Аглероларпока, страны далеко на западе. Гюнов, считавшихся недалекими тугодумами, обыкновенно использовали для самых тяжелых работ. Однако тело этого покрывала сотня клейм, символов древней алхимии повиновения и покорности.

Раб толкал перед собой тележку размерами вдвое больше вагонетки для перевозки руды. Над тележкой поднималось сложное сооружение из железа, бронзы и меди, похожее на маленькую копию сияющего города. Отдельные детали соединялись между собой затейливым переплетением медных трубок. По всему сооружению вращались зубчатые колеса, подчиняясь какому-то неведомому закону, приводимые в действие магикой или алхимией.

В задней части тележки возвышался стеклянный цилиндр, наполненный бурлящим золотистым эликсиром. При виде ее Райф вспомнил жидкость, текущую из жуткого адского медного яйца. Но только здесь эликсир не обладал ни свечением, ни сиянием.

Гюн и двое Исповедников приблизились к остальной группе, и только теперь Райф разглядел то, что находилось в основании сооружения. Молодая женщина, еще девушка, лежала на спине, заключенная внутри чудовищного сооружения, словно она служила фундаментом этому мертвому городу. Однако самым страшным было даже не это.

Не в силах сдержаться, Райф ахнул и попятился назад. Однако никто не обратил на него внимания, особенно потому, что реакция Киля была такой же. Даже архишериф побледнел и непроизвольно вскинул руку к лицу.

Гюн подкатил тележку к бронзовому изваянию.

Райфу хотелось отвернуться, но его охватило отчаяние. У девушки в груди было вырезано окошко, открывающее бьющееся сердце и расправляющиеся и сжимающиеся легкие. Засунутая в рот трубка была подсоединена к раздувающимся кузнечным мехам.

Единственным свидетельством милосердия можно было считать то, что девушка, похоже, уже покинула этот мир: она была еще жива, но больше ничего не чувствовала. Ее остекленевшие глаза не мигая смотрели на купол. Привязанные члены не пытались бороться с железом и бронзой, удерживающими их на месте.

– Что… что это такое? – спросил Лаах, делая шаг вперед и отнимая руку от лица, словно мгновение ужаса миновало.

– Кровожитница, – объяснил Исповедник Врит. – Тебе необязательно понимать. Из непосвященных вне нашего круга мало кто это понимает. Но она станет испытанием, о котором я говорил.

Подойдя к высокому стеклянному цилиндру, Врит что-то с ним сделал. И тотчас же в золотистую жидкость потекла струйка мрака. Закрутившись спиралью, черная струйка рассеялась. Обнаженное сердце девушки забилось быстрее, словно в панике.

Присмотревшись к потемневшему цилиндру, Райф сообразил, что` загрязнило золотистый эликсир.

Кровь.

Закачанная в сосуд сердцем девушки.

Исповедники ждали, перешептываясь между собой на своем неведомом языке, время от времени указывая на девушку или склоняясь к ней, чтобы разглядеть получше. Прошло совсем немного времени, и удары сердца замедлились, перешли в легкую дрожь – и прекратились совсем. Сдувшиеся легкие сжались, погрузившись в разверзнутую грудь.

Врит кивнул, по-видимому, удовлетворенный. Подойдя к девушке, он вытащил у нее изо рта трубку, подсоединенную к темному цилиндру. Повернувшись к изваянию, Врит с помощью Исповедника Скеррена подсоединил трубку к пупку бронзовой женщины.

После чего Врит кивнул своему напарнику, и тот потянул рычаг.

Со зловещим стоном цилиндр опустел, выливая эликсир по трубке в полый живот изваяния. Как только жидкость в сосуде закончилась, Врит выдернул трубку и бросил ее обратно на тележку. Все его внимание было приковано к изваянию.

– И что должно произойти? – спросил Лаах.

– Терпение! – прошептал Врит. – Сейчас увидим.

Райф затаил дыхание – и тут бронза озарилась мягким сиянием, настолько слабым, что заметил его, похоже, только он один. Остальные не выказали никакой реакции. Вздрогнув, Райф попятился было назад, но остановился, опасаясь привлечь к себе внимание.

Казалось, сияние нагрело бронзовое изваяние. Хотя сам металл оставался твердым и застывшим, отражения светильников на его поверхности задрожали и поплыли, разлагая белый свет в яркие алые, лазурно-синие и изумрудно-зеленые краски, подобные краскам масляной пленки, расплывающейся по воде.

Теперь уже и Исповедники не скрывали своего потрясения. Одни шагнули вперед, другие отступили назад.

Райф не двигался с места.

У него на глазах бронзовая рука, лежавшая на груди, распрямилась и поднялась.

Теперь уже все попятились назад, кроме Райфа. Он застыл в оцепенении, завороженный этим чудом. Значит, тогда ему не померещилось: эти глаза действительно открывались. Словно пробужденные его воспоминаниями, бронзовые веки задрожали и поднялись, зажигаясь золотистым свечением.

«То был не обман зрения».

Бронзовая голова повернулась вбок.

Архишериф попятился прочь, словно стремясь бежать от взгляда изваяния. Поцеловав кончики пальцев, он потрогал себя за мочки ушей, ограждаясь от сил зла.

Райф не отрывал взгляда от бронзового изваяния, внезапно охваченный желанием узнать, что скрывается за этим золотым свечением. Однако этому не суждено было случиться. Свет в глазах погас, и веки снова сомкнулись. Рука безжизненно упала на грудь. Вся магика бесследно улетучилась. Даже радужные масляные переливы исчезли, оставив тусклую бронзу.

Какое-то мгновение никто не шевелился. Никто ничего не говорил.

– Что это было? – наконец срывающимся голосом спросил Лаах. – Какого демона вы поселили в эту оболочку?

– Не поселили, – поправил Врит. – Разбудили.

– Что вы хотите этим добиться? – настаивал архишериф.

Ответ Врита был наполнен черной жаждой.

– Возможно, придется подождать одну-две луны, прежде чем мы это узнаем. И совершить несчетное количество кровавых жертвоприношений.

Оглянувшись на мертвую девушку, Райф поежился, радуясь тому, что его лицо скрыто капюшоном.

Недовольно нахмурившись, Лаах побледнел от ужаса.

– Я не смогу так долго оставаться в подземных глубинах Мела. Меня ждут дела в Наковальне.

– Вне всякого сомнения. Возвращайся к исполнению своих обязанностей и предоставь нам заниматься этим делом. Я отправлю почтовую ворону, чтобы держать тебя в курсе. Нам предстоит многое изучить.

– В таком случае я покидаю вас. – Развернувшись, архишериф нетвердым шагом направился к двери в глубине зала. Похоже, ему не терпелось поскорее покинуть это место.

Прищурившись, Райф проводил его взглядом.

«Эта дверь ведет к другому выходу из каменоломен, о котором почти никому не известно?»

Но прежде чем он успел обдумать эту мысль, Исповедник Скеррен обратился к Вриту.

– Я бы хотел осмотреть то место, где хранился артефакт. Возможно, это даст нам какие-либо мысли относительно того, в какую сторону двигаться дальше.

Остальные дружно поддержали его.

Даже Врит кивнул.

– Уверяю вас, имеет смысл совершить это путешествие. Мне следовало поспешить раньше. А спешка – это бич познания.

Райф постарался сохранить свое лицо бесстрастным, однако ему стиснуло грудь. Представив себе медное яйцо и распростертый в луже крови труп у входа, он мысленно помолился о том, чтобы Исповедники отложили свой поход на другой день.

Однако следующими своими словами Врит разбил вдребезги его надежду.

– Я сейчас отведу вас туда. Мне самому не терпится изучить это место получше.

Он направился к главной двери, увлекая за собой остальных, в том числе и верзилу гюна. Врит задержался только для того, чтобы указать маэструму Килю:

– Позаботься о тех каторжниках. Они никому не должны рассказать о нашем открытии.

Кивнув, Киль собрался уходить.

– Будет исполнено.

Райф сделал было шаг к двери, но тем самым привлек внимание Врита.

– А ты остаешься здесь, – приказал Исповедник. – Охраняй зал. Никто не должен сюда войти!

Следуя примеру маэструма, Райф склонил голову.

– Будет… будет исполнено.

После чего остальные подошли к выходу, один за другим покинули зал и захлопнули за собой массивную бронзовую дверь.

Оставшись один, Райф повернулся к лежащему на тележке изваянию и остывающему телу несчастной девушки, принесенной в жертву. Свет его лампы, висящей на поясе, тысячекратно отразился в зеркальных гранях.

Райф приблизился к бронзовой женщине.

– Похоже, мне никак не удается расстаться с тобой, – прошептал он.

Ему вспомнилось то, как магнитная полоска путевода привела его к изваянию, после чего продолжала указывать вслед ему, словно прикованная. Такое же в точности притяжение Райф ощущал у себя в груди. То ли все объяснялось простым любопытством, то ли тут было что-то более глубокое, но он чуял некую связь, словно огромные шестеренки, приводящие в движение небеса и Урт, повернулись, сводя их вместе.

Райф покачал головой, поражаясь подобным иллюзиям, особенно если учесть то, что он был лишь простым вором из Наковальни. Он прогнал прочь эти мысли. У него не было ни малейшего желания оставаться здесь. Время поджимало, и лучший путь для него – найти другой выход из каменоломен Мела, хотелось надеяться, через дверь в глубине зала, которой воспользовался архишериф Лаах.

И все-таки Райф приблизился к тележке.

Протянув руку, он прикоснулся к бронзовой руке, которая уже поднималась, подпитанная запретными алхимикалиями. На удивление, бронза оказалась теплой, но по-прежнему застывшей и твердой – отчего у него внутри все оборвалось.

«А ты чего ожидал, подлый каторжник?»

Отняв руку от изваяния, Райф развернулся к двери в глубине зала, понимая, что ему нужно поторопиться.

Но прежде чем он успел отойти, он ощутил прикосновение – после чего теплые пальцы сомкнулись у него на запястье.

Глава 7

Райф пришел в ужас от прикосновения бронзовых пальцев. Он попытался высвободиться – но пальцы только стиснулись еще сильнее. Райф попробовал снова, однако чем больше он дергал руку, тем крепче сжимались пальцы. Испугавшись, что это может закончиться сломанным запястьем, Райф прекратил попытки.

– Чего ты хочешь? – задыхаясь, спросил он у изваяния.

Бронзовая рука потеплела, металл, как это ни странно, стал мягче.

Сглотнув комок в горле, Райф огляделся по сторонам. Его взгляд остановился на двери, через которую он намеревался совершить бегство. Теперь, когда он был прикован к месту изваянием, дверь казалась бесконечно далеко. И в то же время вскоре должны были прозвучать гонги, возвещающие об обнаружении трупа надзирателя. Необходимо покинуть каменоломни до того, как по его следу пустят свору филасозавров.

– Отпусти! – взмолился Райф. – Мне нужно идти!

Поморщившись, он снова потянул руку, ожидая услышать хруст костей. Однако хватка бронзовых пальцев оставалась неизменной. Вот только отклик на его слова оказался значительно хуже.

Лежащая на тележке бронзовая женщина зашевелилась. Согнувшись в поясе, она поднялась прямо, хотя это получилось у нее только со второй попытки и ей пришлось опереться на другую руку. Голова качнулась к плечу, словно разминая затекшие мышцы, и бронзовые волосы задрожали, высвобождаясь, словно обыкновенная пр