Наталия Дмитриевна Шаховская-Шик

Корь

Таня и Алеша болели корью в гостях у тети Наташи. Таня очень любила туда ездить: там было много детей, как и дома, но там было, кроме того, много игрушек и достаточно еды. Дома, где в ту осень было голодно, утром, когда дети, проснувшись, ждали, чтобы встать, пока железная печурка обогреет угрюмую комнату, кто-нибудь часто спрашивал:

    — Мама, посмотри хорошенько, не завалялась ли где-нибудь какая-нибудь корочка?

   И мама отвечала грустно, а иногда сердито:

    — Да я уже вчера вечером хорошо смотрела.

   В этот раз Таня особенно была рада ехать, потому что с ней ехал Алеша  — будет как будто кусочек дома. Но в поезде ей стало нехорошо: голова болела и мутило так, что ничего не хотелось есть. Алеша же так крепко заснул, что тетя Наташа едва вытащила его из вагона. Шел дождь, было холодно и темно. Таня, выйдя из вагона, сказала со страхом:

    — Ой, как темно, как холодно, как грязно! Как же мы пойдем?

   Но вспомнила, что ей уже шесть лет, а Алеше только четыре, и прибавила:

    — Ну, ничего, как-нибудь доберемся.

   К счастью, нашелся извозчик. И когда все уселись и поехали  — дети, тетя Наташа и дядя Миша, который их встречал, то Таня забыла, что ей нездоровится, а у Алеши пропал сон.

   В доме было тепло и светло, самовар кипел на столе, дети поели и улеглись очень весело.

   А утром Таню рвало и она уже не могла встать: у нее был сильный жар. Четыре дня ей делалось все хуже и хуже, а на пятый день тетя Наташа заметила у нее на лице красные пятнышки и испуганно сказала:

    — А ведь это корь!

   Она подумала, что, значит заболеет и Алеша, и ее младший сынок Николенька, у которого еще не было кори. Ему было только два года.

   Так оно и случилось. Таня еще три дня бредила и ничего не ела. А когда ей стало немного лучше, заболели сразу Алеша и Николенька.

   На седьмой день им было особенно плохо. Оба они были пестрые и краснокожие, как индейцы, и температура у обоих была 40.

   Тетя Наташа сидела с Николенькой на руках на своей кровати, а Алеша лежал рядом в его кроватке с решеткой, а Танина кровать стояла поперек комнаты, и Таня сидела в ней очень худая, с маленькой стриженой головкой на тоненькой шее. Ей теперь часто хотелось есть  — она по ночам часто кричала: "супу, кофе!",  — и ее приходилось уговаривать, что по ночам супа не варят и давать ей хлеба с маслом.

   Алеша заскулил:

    — Хочу на ручки!

    — Потерпи немножко, Алеша,  — сказала тетя Наташа,  — я не могу тебя взять, у меня руки заняты. Вот когда Николенька заснет...

   Алеша затих. Прошло с полчаса. Тетя Наташа тихо баюкала Николеньку. Вдруг Алеша неудержимо заплакал:

    — Не могу больше терпеть!

    — Что ты,  — всполошилась тетя Наташа,  — на горшочек?

    — Нет, на ручки, не могу больше терпеть. Совсем не могу.

   Тетя Наташа попробовала положить Николеньку, но он закричал и она опять его взяла. Она хотела предложить сказку, но все сказки вдруг вылетели из головы.

    — Какой ты глупый, Алеша,  — рассудительным голосом сказала Таня.  — Ведь Николенька меньше тебя, а тоже болен, как ты. И ведь тетя Наташа ему мама, а нашей мамы ведь здесь нет.

   Алеша ничего не отвечал, только всхлипывал жалобно.

    — Ну, уж иди ко мне, малыш,  — снисходительно сказала Таня.  — Иди, я тебя подержу.

   Алеша вздохнул, покоряясь печальной необходимости, и неловко полез через решетку кровати. Голые его ноги мелькнули в воздухе, потом он долго возился, устраиваясь поудобнее на маленьких Таниных коленях. Наконец он затих. Стемнело. Ангел сна неслышно распростер свои крылья.

   Дети пришли с гулянья и заглянули в комнату. Алеша спал, свесив с Таниных колен красное, в пятнах, лицо. И Таня спала, уронив голову на Алешино плечо. Спал Николенька у мамы на руках. Спала и мама...