Запомина́й: вью́ги да мете́ли под февра́ль полете́ли. В феврале́ люте́ют во́лки, а у Медве́дицы в берло́ге медвежа́тки родя́тся. Со́лнышко веселе́й све́тит и до́льше, а моро́зы ещё кре́пкие. А тепе́рь лети́ в по́ле.
Реши́ла Зи́нька:
«Полечу́-ка я ны́нче по всем места́м: и в лес, и в по́ле, и на́ реку… Всё осмотрю́».
Пе́рвым де́лом наве́далась к ста́рому дру́гу своему́ – Дя́тлу-Красноша́почнику. А он как уви́дел её и́здали, так и закрича́л:
– Кик! Кик! Прочь, прочь! Тут мои́ владе́ния!
О́чень удиви́лась Зи́нька. И кре́пко на Дя́тла оби́делась: вот тебе́ и друг!
Вспо́мнила о полевы́х куропа́тках, се́рых, с шокола́дной подко́вкой на груди́. Прилете́ла к ним в по́ле, и́щет куропато́к, – нет их на ста́ром ме́сте! А ведь це́лая ста́я была́. Куда́ все подева́лись?
Лета́ла-лета́ла по по́лю, иска́ла-иска́ла, наси́лу одного́ петушка́ нашла́: сиди́т во ржи, – а рожь уж высо́кая, – кричи́т:
– Чир-вик! Чир-вик!
Зи́нька к нему. А он ей:
– Чир-вик! Чир-вик! Чичире́! Пошла́, пошла́ отсю́да!
– Как так! – рассерди́лась Сини́чка. – Давно́ ли я всех вас от сме́рти спасла́ – из ледяно́й тюрьмы́ вы́пустила, а тепе́рь ты меня́ и бли́зко к себе́ не пуска́ешь?
, бе́гает по бе́регу, дли́нным хво́стиком по
дня́ми верте́лся среди́ го́лых ве́ток на верху́шках ста́рых ив-раки́т: высма́тривал с вы́шки таи́нственного врага́. Но так ничего́ и не заме́тил подозри́тельного
кре́пко на Дя́тла оби́делась: вот тебе́ и друг!
Вспо́мнила
посели́лись за ре́чкой.
О́сень пришла́ уже́ и на́ реку. И́вы-раки́ты облете́ли, трава́ побуре́ла и пони́кла. Снег выпада́л и та́ял. Ре́чка ещё бежа́ла, но по утра́м на ней был ледо́к. И с ка́ждым моро́зцем он рос. Не́ было по берега́м и кулико́в. Остава́лись ещё то́лько у́тки. Они́ кря́кали, что оста́нутся тут на всю зи́му, е́сли река́ вся не покро́ется льдом. А снег па́дал и па́дал – и бо́льше уж не та́ял.
То́лько бы́ло сини́чки зажи́ли споко́йно, вдруг опя́ть трево́га: но́чью неизве́стно куда́ исче́зла у́тка, спа́вшая на том берегу́ – на краю́ свое́й ста́и.
– Э́то он, – говори́ла, дрожа́, Зи́нька. – Э́то невиди́мка. Он всю́ду: и в лесу́, и в по́ле, и здесь, на реке́.
– Невиди́мок не быва́ет, – говори́л Зинзи́вер. – Я вы́слежу его́, вот посто́й!
И он це́лыми дня́ми верте́лся среди́ го́лых ве́ток на верху́шках ста́рых ив-раки́т: высма́тривал с вы́шки таи́нственного врага́. Но так ничего́ и не заме́тил подозри́тельного.
И вот вдруг – в после́дний день ме́сяца – ста́ла река́. Лёд ра́зом покры́л её и бо́льше уж не раста́ял. У́тки улете́ли ещё но́чью.
Тут Зи́ньке удало́сь наконе́ц уговори́ть Зинзи́вера поки́нуть ре́чку: ведь тепе́рь враг мог легко́ перейти́ к ним по льду. И всё равно́ Зи́ньке на́до бы́ло в го́род: узна́ть у Ста́рого Воробья́, как называ́ется но́вый ме́сяц.
они́ посели́лись за ре́чкой.
О́сень пришла́ уже́ и на́ реку. И́вы-раки́ты облете́ли, трава́ побуре́ла и пони́кла. Снег выпада́л и та́ял. Ре́чка ещё бежа́ла, но по утра́м на ней был ледо́к. И с ка́ждым моро́зцем он рос. Не́ было по берега́м и кулико́в. Остава́лись ещё то́лько у́тки. Они́ кря́кали, что оста́нутся тут на всю зи́му, е́сли река́ вся не покро́ется льдом. А снег па́дал и па́дал – и бо́льше уж не та́ял.
То́лько бы́ло сини́чки зажи́ли споко́йно, вдруг опя́ть трево́га: но́чью неизве́стно куда́ исче́зла у́тка, спа́вшая на том берегу́ – на краю́ свое́й ста́и.
– Э́то он, – говори́ла, дрожа́, Зи́нька. – Э́то невиди́мка. Он всю́ду: и в лесу́, и в по́ле, и здесь, на реке́.
– Невиди́мок не быва́ет, – говори́л Зинзи́вер. – Я вы́слежу его́
посели́лись за ре́чкой.
О́сень пришла́ уже́ и на́ реку. И́вы-раки́ты облете́ли, трава́ побуре́ла и пони́кла. Снег выпада́л и та́ял. Ре́чка ещё бежа́ла, но по утра́м на ней был ледо́к. И с ка́ждым моро́зцем он рос. Не́ было по берега́м и кулико́в. Остава́лись ещё то́лько у́тки. Они́ кря́кали, что оста́нутся тут на всю зи́му, е́сли река́ вся не покро́ется льдом. А снег па́дал и па́дал – и бо́льше уж не та́ял.
То́лько бы́ло сини́чки зажи́ли споко́йно, вдруг опя́ть трево́га: но́чью неизве́стно куда́ исче́зла у́тка, спа́вшая на том берегу́ – на краю́ свое́й ста́и.
– Э́то он, – говори́ла, дрожа́, Зи́нька. – Э́то невиди́мка. Он всю́ду: и в лесу́, и в по́ле, и здесь, на реке́.
– Невиди́мок не быва́ет, – говори́л Зинзи́вер. – Я вы́слежу его́,
посели́лись за ре́чкой.
О́сень пришла́ уже́ и на́ реку. И́вы-раки́ты облете́ли, трава́ побуре́ла и пони́кла. Снег выпада́л и та́ял. Ре́чка ещё бежа́ла, но по утра́м на ней был ледо́к. И с ка́ждым моро́зцем он рос. Не́ было по берега́м и кулико́в. Остава́лись ещё то́лько у́тки. Они́ кря́кали, что оста́нутся тут на всю зи́му, е́сли река́ вся не покро́ется льдом. А снег па́дал и па́дал – и бо́льше уж не та́ял.
То́лько бы́ло сини́чки зажи́ли споко́йно, вдруг опя́ть трево́га: но́чью неизве́стно куда́ исче́зла у́тка, спа́вшая на том берегу́ – на краю́ свое́й ста́и.
– Э́то он, – говори́ла, дрожа́, Зи́нька. – Э́то невиди́мка. Он всю́ду: и в лесу́, и в по́ле, и здесь, на реке́.
– Невиди́мок не быва́ет, – говори́л Зинзи́вер. – Я вы́слежу его́
посто́й!
И он це́лыми дня́ми верте́лся среди́ го́лых ве́ток на верху́шках ста́рых ив-раки́т: высма́тривал с вы́шки таи́нственного врага́. Но так ничего́ и не заме́тил подозри́тельного.
И вот вдруг – в после́дний день ме́сяца – ста́ла река́. Лёд ра́зом покры́л её и бо́льше уж не раста́ял. У́тки улете́ли ещё но́чью.
Тут Зи́ньке удало́сь наконе́ц уговори́ть Зинзи́вера поки́нуть ре́чку: ведь тепе́рь враг мог легко́ перейти́ к ним по льду. И всё равно́ Зи́ньке на́до бы́ло в го́род: узна́ть у Ста́рого Воробья́, как называ́ется но́вый ме́сяц
