Этот год нас омыл, как седьмая щелочь, О которой мы, помнишь, когда-то читали? Оттого нас и радует каждая мелочь, Оттого и моложе как будто бы стали.
Научились ценить все, что буднями было: Этой лампы рабочей лимит и отраду, Эту горстку углей, что в печи не остыла, Этот ломтик нечаянного шоколаду.
Дни «тревог», отвоеванные у смерти, Телефонный звонок — целы ль стекла? Жива ли? Из Елабуги твой самодельный конвертик, — Этих радостей прежде мы не замечали.
Будет время, мы станем опять богаче, И разборчивей станем, и прихотливей, И на многое будем смотреть иначе, Но не будем, наверно, не будем счастливей!
Ведь его не понять, это счастье, не взвесить. Почему оно бодрствует с нами в тревогах? Почему ему любо цвести и кудесить Под ногами у смерти, на взрытых дорогах?
С воздушной волною в ушах, С холодной луною в душе Я выстрел к безумью. Я — шах И мат себе. Я — немой. Я уже Ничего и бегу к ничему. Я уже никого и спешу к никому С воздушной волною во рту, С холодной луной в темноте, С ногою в углу, с рукою во рву, С глазами, что выпали из глазниц И пальцем забытым в одной из больниц, С ненужной луной в темноте.
На улицах такая стынь. Куда ни глянь — провозят санки. На них печальные останки Зашиты в белизну простынь. Скользит замерзших мумий ряд. Все повторимо в этом мире: Песков египетских обряд Воскреснул в Северной Пальмире.
С того момента, с той реплики мне кажется, что известные нам стихи, наши сегодняшние попытки их прочтения — это такой фонарик, который мы можем поднести к бездне, к темноте исторического зияния, надеясь отобрать у тьмы еще хоть что-нибудь.
