Оглавление

1. Догоняя время
2. Предисловие
3. В память о Борисе К.
4. Глава 1
5. Глава 2
6. Глава 3
7. Глава 4
8. Глава 5
9. Глава 6
10. Глава 7
11. Глава 8
12. Глава 9
13. Глава 10
14. Глава 11
15. Глава 12
16. Глава 13
17. Глава 14
18. Глава 15
19. Глава 16
20. Глава 17
21. Эпилог

Предисловие

Сейчас принято непременно писать предисловие к книгам. В нем автор обычно рассказывает о событиях, предшествующих появлению своего произведения, выражает благодарности, дает какие-то пояснения.

Не будем и мы отступать от этой традиции, тем более что предыстория есть и у этой книги, как есть и стечение обстоятельств, и события, которые привели к появлению замысла, трудному и долгому его вынашиванию, а потом и к воплощению. И вот, результат — перед вами.

Конечно, есть и те люди, которых хочется поблагодарить. Прежде всего, это моя семья и мои близкие, мои добрые друзья и подруги, словом, все те, кто вдохновлял меня писать, неизменно веря в меня и поддерживая. Инна и Ольга, Любовь и Александр, Олег и Елена, Марина и Татьяна, искренне благодарю и вас за это!

Говорят, у каждой книги — своя судьба, которая во многом зависит от аудитории, а значит, от вас, дорогие читатели.

В память о Борисе К.

Глава 1

***

Мила сидела за столом. Ее пальцы быстро набирали текст на клавиатуре ноутбука. Поставив точку, она с удовольствием, до хруста потянулась, подняв руки вверх, и сладко зевнула.

— Ну, наконец-то, все закончено, — довольно пробормотала она, взъерошивая свой по-мальчишески короткий затылок.

Прежде чем начать проверять набранный текст, Мила решила передохнуть и просто побродить по интернету. Она листала разные новости, открывала страницу за страницей, как вдруг ее глаза наткнулись на знакомое имя.

— Ой, — удивленно воскликнула она, — что это? — Мила два раза щелкнула по заинтересовавшему ее сообщению.

«От нас ушел настоящий друг, светлый замечательный человек, прекрасный специалист, директор нашего института, — напряженно вчитывалась она, — всех нас постигла ужасная утрата… Безвременная кончина, этот неожиданный, а потому такой болезненный для всех нас уход из жизни… Глеб Борисович всегда заражал всех своим жизнелюбием и оптимизмом. Он обладал энциклопедическими знаниями и мог легко ответить на любой вопрос… Ученый с мировым именем, ведущий специалист в области биотехнологий…», — было написано на странице одного из сайтов.

— Не может быть! — вскричала Мила.– Как же так?! Вероятно, это все-таки не о нем? Хотя нет, ясно же написано — Глеб Борисович Ковалев, директор института биотехнологии Академии наук. Да тут и фото есть. Правда, его с трудом можно узнать — так он изменился. Не мудрено за столько-то лет! Но глаза все те же. И улыбка. Нет, не может быть! Что же с ним такое случилось? Написано: скоропостижно скончался, и уже больше года назад! — изумленно воскликнула Мила, никак не желая принимать ошеломившую ее новость.

Она вскочила из-за стола, схватившись за голову, налила себе воды и залпом осушила стакан. Минут десять Мила быстрыми шагами ходила из угла в угол, потом обессиленно опустилась в кресло и горько заплакала.

— Ведь еще совсем недавно я нашла его. Нашла в социальной сети и завела переписку после стольких лет полного забвения и неизвестности, — всхлипывала Мила, водя мышкой в поисках знакомого профиля в социальной сети.– А, вот и она, эта переписка!

— Глеб, привет! Написала два слова и не знаю, что написать вслед за ними. Все будет или слишком пафосно, или натянуто. Слова роятся, напрыгивают друг на друга, как льдины весной на реке, сбиваются в какой-то хаотичный ритм. Поэтому начну сначала. Привет, Глеб! Это Мила. Мила Столетова. Если ты помнишь, когда-то давным-давно (иногда кажется, что в прошлой жизни) наши родители дружили, ну и мы немножко общались, — писала Мила, втайне веря, что, конечно же, Глеб хорошо помнит ее.– На этой фотографии в сети, где ты держишь большую рыбину, я бы тебя ни за что не узнала. Рада, если у тебя все хорошо. И еще я очень рада тому, что увидела тебя в этой социальной сети, наконец-то. Я всегда хотела сказать, что очень благодарна тебе, потому что все, чего я смогла добиться в жизни, и то, что я теперь из себя представляю, — это все благодаря тебе. Я буду счастлива, если ты откликнешься.

— Мила, привет, конечно же, я тебя помню. Приятно, если действительно в чем-то помог тебе. Хотя это вряд ли моя заслуга — человек обычно всего добивается в жизни сам. Но все равно спасибо за добрые слова, — писал в ответ Глеб.

— Да, добивается человек сам, только вот, что им движет… — продолжала переписку Мила.– Не исчезай, расскажи, как ты, чем занимаешься, как поживаешь. Как твои мама, сестра? Судя по фотографиям, у тебя разнообразная география путешествий. Ты был на Таймыре. А еще где? Расскажи про Таймыр. Не сердись на меня. Я знаю, что была та еще дурында. Глупая. Но ведь прошло столько лет — целая жизнь… Одним словом, если можешь, не пропадай, пожалуйста!

— Совсем не глупая ты была. Просто наивная, восторженная, романтичная, ранимая. Я рад тебе. Очень рад. Спасибо еще раз за хорошие слова.

***

«Спасибо за хорошие слова»… — грустно произнесла Мила, отводя взгляд от монитора. — Знал бы ты, Глебушка, сколько я сказала их тебе за эти годы. Тогда, много-много лет назад твое письмо перевернуло всю мою жизнь. Это было правильно и хорошо, что так все получилось. Для меня той, семнадцатилетней. Вероятно, именно это и было мне в ту пору нужно. Ты, как следует, встряхнул меня тогда, прочистил мне мозги, поставил все на свои места. Но в тот момент моей жизни твое письмо меня просто ослепило, ошеломило, убило — все сразу. Мне казалось, что жизнь моя раскололась на тысячи осколков, разлетевшихся в разные стороны, и каждый осколок зажил своей жизнью. Я и сама была тогда, как один из них, колючая, острая… Металась из стороны в сторону, наделала много глупостей. Я не могла, ну, просто никак не могла смириться с тем, что ты навсегда исчез из моей жизни. С тем, что ты был так резок, предвзят, категоричен. С тем, что ты меня совсем не понял. Вернее понял все совершенно наоборот! Я, вероятнее всего, чем-то разочаровала тебя. Да, именно разочаровала. Может быть, показалась легкомысленной, пессимистичной, ноющей, избалованной. А ты ведь был идеалистом. Во всем. А я до идеала не дотянула. И еще эти твои слова: «читай фантастику, может, это тебе поможет». Как будто я была абсолютно безнадежна и невежественна, и вот только фантастика могла бы сдвинуть меня с места и превратить в человека. А без этого я — никто и ничто. А на самом-то деле мне просто было очень плохо, бесконечно одиноко и тоскливо. Непривычная для меня среда, неприятие родственниками, у которых жила и которые, по сути, были мне чужими, причем по причинам, имеющим ко мне лишь самое малое отношение, глубокое ошеломляющее одиночество, смятение, разочарование — взросление, одним словом. Я впервые оказалась одна, вне дома, без родителей и без близких людей в непривычной обстановке, в чужом городе, который казался мне диким, захолустным, злым, неприветливым. Это как цветок пересадить и забыть полить — выживет, если захочет. Переносить все, происходящее тогда в моей жизни, было сложно. Да, я жаловалась тебе. Но ты ведь сам меня приручил. Сам поощрял, чтобы я по-дружески откровенничала с тобой. Давал дельные советы. А потом ты же и упрекнул, что я совсем не поняла Маленького Принца, ищущего дружбы и любви. Так ведь и я искала того же самого! И видела такого друга в тебе! Старшего друга. Может, неумело, может, как-то не так… еще по-детски. Наивно…

Я иногда перечитываю то письмо, которое, как и несколько других, вовремя спохватившись, не предала огню бабушкиной печки. Оно вызывает у меня грустную улыбку. Нормальное письмо абсолютно взрослого человека. Да, оно было очень жестким и казалось таким несправедливым! Ты говорил, что люди, у которых нет интересов в жизни, — бесполезные, оторванные от жизни фантазеры в худшем их варианте. Ты почему-то представил, что я такая и есть: не имеющая интересов, пасующая перед трудностями, пустая и эгоистичная особа, занятая только своими глупыми поверхностными и никчемными мечтами.

Сейчас я думаю, что ты все же не должен был брать на себя роль этакого третейского судьи, ведь я была настоящим птенцом, только-только вылупившимся из яйца, по воле обстоятельств, оказавшимся вне привычных тепличных условий. Ты должен был предположить, что я все это приму на свой счет, и что это больно ранит меня. Но ты сделал это, потому что сам был еще очень молод и, как это часто бывает, категоричен. Ты сам называл себя идеалистом, а я, вопреки твоим ожиданиям, идеалу не соответствовала, вернее, в какой-то момент перестала ему соответствовать. Что-то я явно сделала не так. Сначала я не поняла твою сказку о физике. Вернее написала тебе, что не поняла. Потом я делилась с тобой своими разочарованиями, своей грустью, смятением. А на самом-то деле я просто испугалась своих открытий. Испугалась признаться тебе в том, что именно мне тогда стало ясно. Позже оказалось, что я почти не читаю фантастику, мало знаю Грина, Брета Гарта, Рэя Брэдбери, Ричарда Баха и другую литературу, которую прекрасно знал ты. Но ведь ты был намного старше меня, жил в столице, учился в серьезном институте. Да и потом — у людей могут быть разные интересы. Вот и у меня были другие. Все так… Но только почему ты представил, что я такая дремучая и черствая, почему ты решил, что я хочу только брать, никому ничего не отдавая взамен? Какой повод я дала тебе для этого?

В моей голове все перепуталось тогда. Я столько всего передумала, так всем этим перемучивалась! Мне так хотелось объяснить тебе, что я не такая уж плохая и совсем не так ты понял мои жалобы, совсем не то придал им значение! Вновь и вновь на протяжении многих лет я возвращалась к своему воображаемому диалогу с тобой. Я же просто влюбилась в тебя и из-за своей природной стеснительности, неуверенности, боязни быть отвергнутой была слишком зажатой, невпопад смеялась или говорила что-то не то, ужасно боясь тебя разочаровать. Я не знала, как себя вести, не умела. Но мне очень хотелось произвести хорошее впечатление, понравиться. Я только-только начала доверять тебе, открываться, не страшась быть самой собой. Ты был старше меня, но ничего этого так и не понял. Твои слова жгли меня тогда, как пощечины, и я не могла ничего ответить тебе на них. Обида и горе от несправедливости, безысходности и от неотвратимости этой потери захлестнули меня с головой, уязвленные гордость, самолюбие не давали мне возможности мыслить спокойно и рассудительно. Да, это было ужасно и так безнадежно! Но, думаю, все произошедшее в итоге пошло мне на пользу. Несмотря на те ошибки, которые я совершила и которые определили потом всю мою последующую жизнь. Кстати, а где же твои письма? Я ведь их всегда хранила.

Мила лихорадочно схватила сначала стул, потом, передумав, небольшую лесенку и полезла на антресоли. Прошло столько лет, а у нее так и не хватило духу выбросить, казалось бы, ненужные старые бумаги.

— Так, это не то, это какие-то древние уже школьные записки, а… вот и заветная пачечка, перевязанная по-девичьи лентой, как водится.

***

Мила опустилась прямо на ступеньку лесенки и раскрыла первое письмо….

«Прежде чем читать это письмо, вообрази такую картину: полночь. Я сижу за письменным столом. За окнами сырая темнота, — писал Глеб.– Изредка проносятся машины, тогда слышен приглушенный рокот мотора и шелест шин о мокрый асфальт. Лампа отбрасывает круг мягкого желтого света, за которым все тонет в загадочной полумгле. Тихо тикают часы — ночью время особенное. Во всем доме стоит тишина и от этого в комнате хорошо и уютно. Лампа вырезает из темноты меня и стопку чистой бумаги, которая лежит передо мной и ждет, что я на ней напишу. А написать хочется что-то теплое и грустное….

Жил-был на свете физик. Физиком он был в настоящей жизни, в школе, потом в институте. Но была у физика вторая жизнь, ненастоящая. Эту вторую жизнь он придумал себе сам. В этой второй жизни была у него его страна. Это была странная страна. Если бы в нее попал другой человек, он бы очень удивился и стал бы, наверное, смеяться над физиком, поэтому физик никого в эту страну не пускал. В этой стране жили странные люди, понамешанные изо всех книг, которые читал физик. Здесь были и мушкетеры, и тень отца Гамлета, и тургеневские девушки, которые непременно находили своих избранников, достойных и благородных, и гриновские смелые добрые люди. Здесь можно было увидеть все, но видеть это мог один физик, потому что некому было уходить с ним в эту страну. Время шло. В настоящей жизни физик ходил в школу, учился и занимался общественной работой. Как-то раз к нему заглянула Любовь. Наверное, она очень спешила, ведь в настоящем городе, где жил физик, жило очень много людей, и она очень торопилась по своим делам. Так или иначе, но в спешке она что-то напутала или забыла сделать и убежала. С этого времени физик начал замечать что-то неладное. Его страна не хотела с ним расставаться и приходила к нему на уроках в школе, на прогулке и — уже совсем плохо — в большой компании, когда рядом разговаривало и веселилось много народу. Тогда физику делали замечание, посмеивались. Однажды ему показалось, что среди людей, окружавших его, мелькнуло чье-то смутно знакомое лицо… И ему вдруг почудилось…

Получается очень плохо, но хуже всего то, что настроение от неудачи портится, и слова получаются какие-то корявые и неотесанные. Вот один листок я уже смял и выбросил. Плохой из меня писатель.

Ну, ладно, посмотри, что выйдет и скажи, как оно. Пиши, засыпай письмами. Очень жду».

Глава 2

***

Вволю наплакавшись, Мила не заметила, как уснула в кресле, где устроилась для воспоминаний, держа в руке исписанные аккуратным, мелким, словно бисерным почерком листки.

Через некоторое время ее лица коснулся легкий прохладный ветерок, пошевелил волосы и тем нарушил ее неспокойный чуткий сон. Мила открыла глаза. Прямо напротив нее, прислонившись к косяку, стоял Глеб, живой и невредимый. Такой, каким она его помнила. В синих джинсах и темно-красном джемпере с клетчатым воротничком. Он внимательно смотрел на нее.

От неожиданности и изумления Мила не могла ни пошевелиться, ни оторвать взгляд от этого видения. Руки и ноги сделались тяжелыми, будто налились свинцом. Сердце перешло на галоп, изредка делая едва заметную остановку, отчего тут же перехватывало дыхание. Голова у Милы слегка закружилась.

— Ты… как здесь оказался? И почему? Ты же…

— Не пугайся, — поспешил успокоить ее Глеб, — не волнуйся, пожалуйста! Я просто не хочу, чтобы ты так переживала о том, что уже давно ушло. Поэтому и здесь.

— Но как? Я не понимаю. Может, ты мне снишься? — торопливо говорила Мила, стараясь ущипнуть самое себя. Она почувствовала боль и поморщилась.

— Нет, я тебе не снюсь. И я не призрак. Ты можешь подойти и потрогать меня. Смотри, у меня и отражение есть. Видишь? — сказал, усмехаясь, Глеб, подходя к шкафу с посудой, в котором была зеркальная задняя стенка.

— Я ничего не понимаю, — начала нервничать Мила. — Я ясно читала о тебе в интернете. И потом — почему ты молодой?

Глеб засмеялся.

— Это долгая история. Ты просто забыла, где я работал и чем занимался. Ты не придала этому значения. Ведь так? Но ты на себя посмотри… Думаю, тебе будет приятно.

— Ну, честно говоря, я вообще далека и от молекулярной биологии, которую ты изучал, от всех этих биотехнологий и от всего того, что с ними связано. И конечно, ты прав, увидев тебя, я об этом не подумала.

— И фантастику так и не читала…

— Да что ты с этой фантастикой… — досадливо нахмурилась Мила.– У меня и без нее с воображением все в порядке.

— Но тебя же удивило мое появление и мой вид?

— Да, удивило. Но я пока еще об этом всерьез не думала. И тебя бы удивило, я предполагаю, если бы ты прочел, что кто-то умер, а он вдруг перед тобой предстал, как живой. Спустя почти полтора года. Тем более в таком виде — каким я тебя помню еще с молодости. И потом — все я читала: и Стругацких, и Казанцева, и Ларионову с ее «Леопардом», и Ричарда Баха, естественно, и Брэдбери. Да много чего еще… Вон они на полках все стоят — книги, которые стали любимыми.

— Да, библиотека у тебя знатная. Ну, ладно-ладно, не заводись. Это действительно не совсем обычно. Ты права.

— Я поняла: ты каким-то образом себя клонировал? — догадалась Мила.– Ты — как овечка Долли?

— Ну, вот, обрела-таки способность соображать. Нет, не совсем, как овечка Долли. Это уже в полном смысле — прошлый век. Наука ушла далеко вперед. Причем очень быстро. Ты в зеркало на себя не хочешь посмотреть?

Мила подошла к зеркалу и, изредка опасливо оглядываясь на Глеба, заглянула туда. Отражение в нем совершенно ошеломило: на нее удивленно смотрело ее же собственное лицо, только очень юное. Каштановые волосы мягкими волнами опускались на плечи. Совсем, как в молодости. Она даже в первую минуту не узнала себя, лишь охнула, машинальным и привычным движением заправила непослушные пряди за уши и прижала руки к щекам, которые вдруг вспыхнули и сделались мгновенно горячими, как чашка с только что налитым чаем.

— Боже мой, что это?! Как это может быть?! Неужели это я?! Ладно, не знаю, как там и что, — заговорила Мила, когда прошел первый шок, — но я очень рада тебя видеть! Даже, если ты мне снишься. Знаешь, я ведь каждый свой шаг в жизни «обговаривала» с тобой, я старалась делать все так, чтобы тебе не было стыдно за меня, если бы ты был близко. Я все время подсознательно хотела доказать тебе, что была достойна твоего внимания. Что ты ошибался в отношении меня. Еще как ошибался! Я только что думала об этом, перед тем, как заснуть с твоим письмом, — взволнованно и торопливо, словно боясь не успеть, заговорила Мила.– Ты был моим маяком, яркой вспышкой, озарившей всю мою жизнь, и я очень благодарна тебе за это. В свои семнадцать лет я была страшно глупой, многого не понимала из того, что, казалось бы, уже должна была понимать, многому не придавала значения, но тебя я почти боготворила, ты мне казался самым, самым, самым во всем. Конечно, многое я, наверное, напридумывала, нафантазировала, будучи девицей, не лишенной романтических бредней, отсюда и такая вселенская трагедия, которая тогда меня настигла. Книжек слишком много читала, как утверждал один мой знакомый. Прости, может, и зря я тебе все это говорю сейчас… Тем более так сумбурно. Но твое внезапное появление здесь и сейчас… Можешь вновь предать меня забвению. Но, честное слово, очень не хочется. Откровенно говоря, я мечтала с тобой увидеться… И ужасно рада, что это произошло. Даже если это все-таки сон, бред, и ты больше не появишься передо мной. Но расскажи все же, как ты жил? Как все у тебя сложилось? Пока ты не исчез, не ушел, — сбивчиво продолжала она, удивляясь этому нежданному видению.

— Бедная ты моя девочка, — сокрушаясь, сказал Глеб, и погладил Милу по голове, — как я, оказывается, обидел, как сильно ранил тебя. Прости! Пожалуйста, прости меня! Я не думал, не чувствовал, что ты так глубоко, так самоотверженно любишь меня! А должен был…

— Да я на тебя и не сердилась никогда. Я просто не знала, как мне жить дальше, как справиться с этой безысходностью и болью, — смутившись, тихо ответила Мила, опуская глаза.

— Ладно, этого мы еще коснемся, а пока сухие ответы на твои вопросы. Я был женат, у меня две дочки, Мила и Полина. Я — доктор биологических наук, профессор, директор академического института. Был, конечно. Ты же прочла обо мне в интернете…

— Ты так спокойно об этом говоришь… о том, что был. Кстати, ты назвал свою старшую дочку моим именем? Удивил. Или, скажешь, это случайно?

— Нет, не случайно. Я чувствовал себя виноватым перед тобой за свою излишнюю жесткость, за то, что не учел твою ранимость и юность. За то, что не понял. Что бы там ни было, ты оставила неизгладимый след в моей жизни. Ты была такой светлой, чистой! Я искал тебя, переживал. Ты тогда так неожиданно исчезла. Так внезапно и так навсегда. Мучился я сильно по этому поводу.

— Ну, хотел бы, нашел. Пусть и позднее. Какой-то странный мазохизм — чувствовал вину и хотел, чтобы было постоянное напоминание об этом. Ну, ладно, об этом и правда, после. Рассказывай дальше.

***

— Где был, помимо Таймыра? — улыбнулся Глеб.

— Ты что, мысли читаешь? Я об этом думала, вспоминая свое недавнее письмо тебе.

— Не только мысли. И не читаю. Просто вижу.

— Да? Странно. Сначала скажи, ты же был физиком и учился в соответствующем вузе. И вдруг — доктор биологических наук…

— В науке, как и в жизни, все взаимосвязано. В какой-то момент меня заинтересовала проблема старения. Ты же помнишь, наверное, я тебе писал тогда, давно, что на работе занимаюсь фантастикой. Это, как раз и было самое начало. Что могло быть прекраснее, чем искать решение этой проблемы для людей! Представляешь? Я всегда отлично понимал, что она, скорее всего, не будет решена при моей жизни. И наше дело продолжат другие. Тем более что мы подошли так близко к некоторым разгадкам и многого достигли, пусть порой лишь экспериментально. Все же около сорока лет этим занимались! Слишком иногда ошеломляющие результаты были от этих экспериментов. Неправдоподобные, фантастические!

— А может, зря вы влезали в Божий промысел?

— Ты хочешь сказать, что поэтому я и ушел из жизни так рано? Именно в этот момент. А как же наука? Развитие?.. Странная мысль. Или что ты хочешь сказать?

— Да нет, я ничего не хочу сказать, — пожала плечами Мила. — Хотя ничего не бывает просто так. Без причины. И из жизни рано без причины никто не уходит. Тем более внезапно. Смотри, вот вроде бы жена у тебя, две дочки, сестра, мама, то есть женской энергии хоть отбавляй. А ведь именно она — основа жизни. Живи, купайся в ней, наслаждайся. Да еще работа приносила удовольствие. Да и увлечения были — рыбалка, телепрограммы, сценарии — тоже мощные источники. То есть энергии для жизни огромное количество, электростанция целая! Ан нет! Ушел рано в самом расцвете… Почему? Значит, этой энергии жить все же не хватало — больше отдавал, чем брал? Или остался в некоторой изоляции? Вроде бы все рядом, а тем не менее — один. Или любили мало? Я много в этом копалась, изучала и пришла к такому выводу, что болезни просто так на пустом месте не возникают, те же инфаркты, например, или внезапная смерть. Внешне у человека все в полном порядке вроде бы, а на самом деле, если глубже заглянуть… Энергии для жизни нет, стимула, какой-то мощной внутренней мотивации, что ли.

Если же говорить о развитии, то и оно важно, и наука. Только все должно быть с Божьей помощью. Может, как раз в этом дело? Может, гордыни слишком много было? Без Бога, мол, справимся, без благословения. Сами, знать, с усами… Вон чего достигли! И Бог тут не при чем.

— Да, психосоматику никто не отменял, это факт, — задумчиво ответил Глеб.– Но ведь мы работали не только над проблемой старения, пытаясь его победить… хотя… может быть, ты в чем-то права, и доля истины в твоих словах есть, тем более что я и правда, не могу назвать себя верующим человеком. Вернее не мог, конечно, при жизни. И благословения не просил, и благодарил мало. Хотя в то же время всегда признавал наличие некоей Высшей Силы. Что касается гордыни, то если ты имеешь в данном случае в виду стремление быть лучшим, быть первым, исключительным… никого при этом не видеть и не слышать, считать, что это ты, лично ты сам всего достиг, то, может, и так, — обескураженно протянул он.

— Ладно. Что сейчас об этом. Рассказывай о своих путешествиях. Ты на них остановился…